Бибихин В. Лес (hyle)

Подождите немного. Документ загружается.

ЛЕС. 7 (21.10.1997)

в биологической инженерии, получить из смертного существа

бессмертное. Это возможно так же, и то существо будет превосхо-

дить человека так же, как автомат программный, механический не

имеет провалов в амеханию, которые входят в самую суть автома-

та настоящего. Всё пути избежания риска, безопасные...

Иногда, например во сне, мы замечаем неприступные, стран-

ные движения двойника. Во сне он так же независимо ходит

от нас, как нос майора Ковалева в петербургской повести «Нос»

Гоголя. Нос майора Ковалева, разъезжая по городу, как-то слиш-

ком вызывающе, подчеркнуто независим от Ковалева, слиш-

ком остенсивно «сам по себе». Так и образы сна как-то подозри-

тельно подчеркнуто странные, посторонние и независимые от нас,

нарочито. Независимые неуправляемые действия кого-то вроде

меня, снящиеся мне в моем сне, нарочно чужие, потому что

они сплошь я пожалуй даже и более настоящий чем я наяву, толь-

ко я с оборотной стороны луны. Двойник имеет другое название

близнец.

Как сон, так и кока Фрейду вход в одну и ту же странность

(сторонность). Фрейд совершенно прав, напомнив, что день, яко-

бы сплошной гладкий, если судить по часам, по расписанию,

распорядку, газете, экрану, на самом деле перфорирован, с прова-

лами и так сказать насильно указывает на ночь. Фрейд с другой

стороны может быть неосторожен, давая надеяться на рационали-

зацию отношений с «бессознательным» — или может быть на са-

мом деле его рационализм означает только отрезвление, как раз

воспоминание о смертности.

Выход из метрического, мерного пространства в свободное

незаметный, человек словно проваливается как Фалес в погреб,

нечаянно, и сразу становится ненаблюдаемым, на этом основана

невидимость и невидимки, и невидимка становится заметен: са-

мое бросающееся в глаза это невидимка, вот уж кому не удастся

остаться скромно незаметным. В фильме Пазолини «Теорема»

благополучная семья вся выпадает из мерного пространства бес-

причинно, нечаянно завороженная посещением, в контексте дру-

гих работ Пазолини, Pier Paolo Pasolini, who had worked as a script-

writer for Fellini, achieved international recognition for II vangelo se-

condo Matteo (The Gospel According to St. Matthew, 1964), a brilliant

semidocumentary reconstruction of the life of Christ with Marxist

overtones. Pasolini went on to direct a series of astonishing, often out-

rageous films that set forth a Marxist interpretation of history and

myth-Edipo re (Oedipus Rex, 1967), Teorema (Theorem, 1968), Porci-

le (Pigsty, 1969), Medea (1969), Salo (1975) — before his murder in

100

В. в. БИБИХИН

1975

*, — посещением божественным, таинственного странного

молодого человека. Их счастливое заворожение, они застывают в

нем и выпадают из размеренного пространства; события, которые

начинают с ними происходить, отмечены в этом, мерном про-

странстве только вызывающей заметностью — они словно сгора-

ют сразу в пространстве, в котором раньше благополучно сущест-

вовали. Они становятся автоматами, но другой природы, чем

люди их цивилизации, сгорают как залетевшие в атмосферу мете-

ориты. — То, что фильм Пазолини правда, что он не вычисле-

нием, а опытом знал эту завороженность, и это выпадение, и нере-

шаемость теоремы человеческими средствами, показывает его

смерть, он был убит кажется на пляже в Остии под Римом.

Крест, на котором в неподвижности оказывается всякий зама-

ненный лесом, кажется всё-таки напоминает о строгости, о гео-

метрии, в которую должно превратиться сознание, — сосредото-

ченность, собранность в точке. Математика среди страсти, захва-

ченное™, заворожения. В этом урок Платона и Аристотеля? Мы

еще должны будем это разобрать.

Христос как новый спасенный и спасающий Адам возвращает

и райский сад, он теперь имеет, я имею в виду райский сад, вид

креста. Райский сад нового завета крест, другого уже давно нет и

никогда не будет.

Результат, который мы получили прошлый раз: Аристотель ви-

дит в материи в потенции эйдос, в лесе сад. Как Платон не видит

препятствий для плавного вхождения, безостаточного, материи в

число, в гармонию. Данте остается платоником и аристотеликом,

когда говорит о назначении человечества, превращении земли в

клумбу, сад. Аристотеликом томистом. Но ведь Фома Аквинский

вроде бы конечно видит тайну креста, понимает, какую форму име-

ет сейчас ветхозаветный рай. Сад или крест? Интуитивно здесь не

чувствуется абсурда, как Седакова видит что райский сад, божест-

венный ранит и он суровый, дикий, в «Диком шиповнике».

Но что между садом и крестом. Райская легкость после боже-

ственного посещения в «Теореме» Пазолини заражает их, до не-

* Перевод: Пьер Паоло Пазолини работал сценаристом у Феллини, полу-

чил международное признание за

Л vangelo secondo Matteo

(Евангелие по Мат-

фею, 1964), блестящую, отчасти основанную на документах, реконструкцию

жизни Христа с марксистскими обертонами. Позднее Пазолини создал ряд уди-

вительных, скандальных фильмов, также построенных вокруг марксистского

прочтения истории и мифа — Edipo re (Царь Эдип. 1967), Teorema (Теорема,

1968), Porcile (Свинарник, 1969), Medea (1969), Salö (1975) — [снят] перед его

убийством в 1975 г.

ЛЕС. 7 (21.10.1997) 101

возможности возвратиться в размеренное пространство. Амеха-

ния в одном случае просто в виде неподвижности, застылости от-

сутствия, в другом случае тоже недвижность, но заворожение не

отсутствия, а наоборот интенсивного присутствия, которое полу-

чает сверхъестественную силу. Но в обоих случаях невозмож-

ность жить, неприспособленность для простого продолжения су-

шествования. Так же и с тем персонажем, дамой, которая сохраня-

ет способность двигаться, но как во сне, автоматически подбирая

в свою машину молодых людей по дороге и отдаваясь им бездум-

но, где только можно, до опять же плавного выхода из жизни.

И наверное самая страшная ломка у самого сильного персонажа,

волевого и разумного, владельца завода. Его ломка настигает про-

сто в середине деловой поездки, на вокзале посреди толпы он раз-

девается догола и раздевается в другом смысле, отдает свой боль-

шой завод рабочим и уходит в пустыню, и фильм кончается его,

голого и босого среди гор шлака, страшным звериным криком, не-

похоже что (криком) раскаяния в сделанном, а (скорее) ужаса

брошености: амехания сплошная, она и невозможность пальцем

шевельнуть в своей новой божественной распятости и невозмож-

ность жить на неожиданном кресте.

Езда на велосипеде конечно разная из-за качества велосипеда,

дороги, разная тем кто едет, но как нечто (событие) она совер-

шенно одинаковый феномен, которого хватает на многих, на сколь-

ко угодно: сбалансированное падание вбок (а при ходьбе падают

вперед), тихая быстрота, скольжение — опыт безличный и как бы

внеситуативный. Кто имеет дело с велосипедом, поймут друг дру-

га, как-то понимают поверх всего, через любую разницу страны,

времени. То же реалия, событие ломки, действительно геомет-

рически строгое как теорема: рядом с амеханией ломка. Ахутин

показал это на античной драме: амехания, или в терминологии

Аристотеля катарсис, очищение, совпадает с трагическим поворо-

том событий

*. Соседство чистоты и ломки такое же отчетливое

событие как велосипед. В совсем другой стране и среде, в сибир-

ском лесу русский знает чем кончится встреча с Богом: заворо-

женной захваченностью и ломкой. Странник, говорит один из

персонажей рассказа 5: «Стал нападать на меня страх и ужас, и

как только вспомню ту муку, которая мне грезилась, то и начина-

ется тоска и истома и так мучительно, что не знаю куда девать-

ся...От сей грусти я не мог ни пить, ни есть, ни спать и как тень ша-

* См.: A.B. Ахутин. Открытие сознания (Древнегреческая трагедия и

философия). Последнее издание статьи — в книге: Поворотные времена. СПб.,

2005.

102 В. в. БИБИХИН

тался... — Любезный брат! Ты бы во время то страха и тоски мо-

лился Богу... — Да никак нельзя... думается, что как скоро стану я

молиться, то тут же меня Бог исковеркает»

*. Т.е. боится хуже

чем страха и ужаса, когда (не мог) ни пить, ни есть, ни спать и как

тень шатался — всё это человеческие еще страдания, но ломка

(кажется, здесь можно было бы говорить и о наркотической лом-

ке, но для этого нужны специальные медицинские знания) настоя-

щая придет когда эти человеческие метания, еще как-то переноси-

мые, как голод можно перенести, сменятся чем-то по существу

другим и начнется как мертвый штиль на море.

Крест: геометрия, дерево райского леса (вы помните, это про-

сто одно и то же дерево), скованность неподвижности, амехании и

смерть.

И нельзя сказать что райский сад превращается в крест только

в Евангелии. У Платона лес уже чистая геометрия; и у него захва-

ченность связана с ломкой (глаза ломит когда человек оторвав-

шись от экрана начинает смотреть на чистый свет) и со смертью:

настоящая жизнь увидевшего свет становится невидима людям

экрана, они его не понимают и убивают. Как был убит Сократ,

скованный своим демоном, как на кресте, когда можно было про-

ще простого бежать или произнести не обвинительную, а оправда-

тельную речь.

Жесткость этих условий, чистая красивая смертельная геомет-

рия создает стиль Аристотеля. Он уже за порогом этого знания;

после принятия молчания — и школа вести себя по ту сторону не-

возможности шевельнуться.

Превращение леса. Лес будет превращаться. Теперь прошу

внимания, мы читаем Аристотеля.

Эйдос это прежде всего, и не будет беды думать что исключи-

тельно и всегда, это вещь, любая вещь, доставшая до полноты за-

вершенности. Поэтому другое название эйдоса «преобладание,

изобилие, богатство», а название его противоположности

στέρησις от στερέω «лишать», например имущества. Имущество

полнота богатство — слова для бытия. Разница между эйдосом и

лишением как между да и нет, добром и злом, и она касается чело-

века: человек может позаботиться о том, чтобы по крайней мере

заметить если не обеспечить разницу между совершенством, доб-

ротностью, полнотой и промахом, провалом. А велика ли разни-

ца? Ее просто не видно. Об этой разнице идет всё дело у Аристо-

теля. Его метафизика подчиняется этике, высшей науке.

70* Откровенные рассказы странника..., с. 259 сл.

ЛЕС. 7 (21.10.1997) 103

Полнота совершенства дана богу, не человеку. Рядом с эйдо-

сом для человека всегда лишение как тень. Я вижу — значит я не

вижу, потому что весь диапазон возможного видения смертному

не открыт. Я добрый — значит я не добрый, и так далее. Видение

и доброта здесь только тематизируются, проблематизируются.

Чем отличаются удача и неудача например художника? Не чем-то

что можно назвать и перечислить, например потому что Фидий

работал в золоте и слоновой кости, а Поликлет в бронзе. Никак не

фиксируешь в чем совершенство, невольно сбиваешься на под-

считывание и перечисление, а не надо', интер-есует, т.е. делает всю

разницу для классического грека, только совершенство; об этом

вся речь, об остальном уж кто-то как-то позаботится. А что вы ду-

мали? Если бы не было этой сумасшедшей, единственной заботы

об аристон, не было бы никакой «классической античности» и не-

чего было бы нам заниматься историей.

Эта нефиксируемая разница между совершенством и чуть-

чуть недотягивающим что значит? Господа, что разницы между

материей и эйдосом нет или что во всяком случае мы так запрос-

то ее не заметим. Не удастся уловить последний штрих, кото-

рый делает работу законченным произведением. До последнего

штриха, до фронтона и крыши, дом всё не готов, потом вдруг

готов, или еще не совсем готов, но всё же готов. Или никогда не

готов? Дом эйдос, до последнего штриха он был материей, по-

следний штрих неуловим, эйдос, законченный дом, минус этот

последний момент придающий совершенство, неотличимо, нео-

познаваемо равен материи. «Завершение постройки дома мы не

называем качественным изменением (ведь было бы нелепо [на-

звать] верхний карниз-стены и черепицу качественным измене-

нием или [говорить, что] увенчиваемый карнизом и покрываемый

черепицей дом качественно изменяется, а не завершается)»

(Физ. VII З)

Эйдос не содержание, а сама полнота. Один и тот же мир —

мой пример — рассыпается на бессвязное множество вещей и тот

же мир художник музыкант слышит как гармонию. Пример бед-

ный, мой, жалкий. У Аристотеля лучше.

Он говорит о теле. Тело материя души. Душа что прибавляет к

телу, живому, чтобы стал человек? Она явно прибавляет что-то

может быть самое важное, но проследить на теле это не удается,

для наблюдения и фиксации разницу между эйдосом и материей

здесь уловить нельзя.

Аристотель. Сочинения..., т. 3, с. 212.

104

В. в. БИБИХИН

Женщина материя. Этим роль мужчины неожиданно и резко

принижается: рожая женщина от себя дает всего человека, роль

мужчины как последнего штриха, придать последнюю определен-

ность. Человек рожает из человека, в человеке-материи, матери

весь человек уже есть. Женщина дает всего человека, который в

своей полноте он же сам, но — завершенный. Это нехорошая

чушь, когда воображают, будто у Аристотеля женщина только пи-

тательная среда, а «образ» дает мужчина.

Темы тела и женщины подробнее. Начало второй книги

«О душе». Тело это сущность, живое тело имеет начало питания,

роста и увядания в самом себе. Это живое самодвижущее тело —

материя, пока еще «субстрат». Чтобы стать душой, тело должно

стать эйдосом. Что, оно бесформенное, а должно приобрести фор-

му? Ничего подобного. В его форме ничего не изменится, то же

уже сформированное живое тело и останется, только чуткое, пол-

ное внимания. Уточняется какого: не дневного, вдумчивого сле-

жения за миром и собой, а того чуткого внимания, которое бывает

и во сне и у пьяного, (хотя и) бессознательного, а всё равно (вни-

мания) полноты человека, когда душа есть неким образом всё в

мире. И у сонного и у пьяного душа откликается на весь мир. Это

эйдос тела. Тело, повторяю, как было живое так и остается, к нему

не прирастают шестые руки и ноги. Эта чуткость знание в том

смысле, что и сонный я тоже знаю таблицу умножения, «вот спит

человек, который знает таблицу умножения», всё правильно. Он

проснется и будет ее преподавать и осмысливать, начнется то выс-

шее, предельно доступное для человека видение, теория, но пока

не началась, масса знания в спящем человеке первое по отноше-

нию к тому, во что знание развернется, в теорию, теория будет

второе. Осуществленность, чуткая полнота знающей души энте-

лехия,, совершенный эйдос тела, для которого тело собственно и

предназначено. А может быть тело предназначено не для феории?

Нет, в феории полнота счастья. Но душа еще не полнота счастья,

она при первом знании, сама по себе она поэтому пока еще только

первая энтелехия живого тела. Еще раз: как такую душу отличить

от тела, материи? Пример Аристотеля: как топор просто от бытия

топором. В бытии-топором пребывает что, какой-то другой, золо-

той топор другой формы? Как раз нет, именно тот самый топор, но

он нашел себя в полноте своей рабочей топорности, а топор, у ко-

торого нет топорного бытия? Он был бы топором только по омо-

нимии, случилось иметь ему такое же имя, а что он и есть ли

он вообще — надо разобраться, пока его бытие, что он есть не

видно. Мало этого примера, вот другой: глаз это материя зрения

ЛЕС. 7 (21.10.1997)

105

(412 b 20)

*. Вот глаз, он живой, он смотрит. Но он не видит. Он

смотрит и не видит. От видящего глаза он как-то по материи отли-

чается? Нет точно то же самое. Но он остается материей в смысле

пока еще только возможностью видеть, в энтелехию возможность

не перешла; пока не перешла, глаз не лучше мраморного или на-

рисованного. — Но мраморный никогда не сможет видеть? Кто

знает. Зато заведомо почти все живые глаза смотрят и не видят.

Материя, что, в них злая? Да она ведь точно такая же как у видя-

щего, материя их глаза. Глаз остается материалом для зрения, ко-

торое может и быть и не быть, пока перевешивает, затемняет всё

лишение, στέσησις зрения. Почему вместо полноты видения, зре-

ния тут лишенность его? Почему зрение не сбылось, сорвалось?

Потому что оно не получилось. Могло бы быть видение, вот вся

материя для него есть, но оно не состоялось. Чтобы состоялось,

надо добавить что? Наверное знания, да, ведь сказал же Аристо-

тель только что, что душа первая энтелехия тела подобна знанию?

тогда научите человека душе? Если кому неясно из Психологии,

прочтите в Физике VII3

знание «не есть ни возникновение, ни ка-

чественное изменение, так как мы говорим, что мыслительная

способность познаёт и мыслит путем успокоения и остановки...»,

эпистема и есть для Платона и Аристотеля остановка, «...в покое

же нет возникновения и вообще нет никакого изменения... Когда

кто из опьянения, сна или помешательства переходит в противо-

положное, то мы не говорим, что он снова сделался знающим

(хотя он перед этим и не был в состоянии пользоваться знанием).

Так же — и когда он с самого начала приобрел эту способность:

только когда душа становится спокойной после природного бес-

покойства, возникает нечто разумное и знающее»

Может быть, чтобы разница между материей и эйдосом была у

Аристотеля вот эта, так сказать минимальная, она же поэтому и

максимальная? Не то что может, а всё другое было бы просто

скучно, и ему и нам. Разница между тем, что лежит, пока еще, и

движется. Движется — значит имеет историю.

Это тело. Женщина дает тело, т.е. сама одна дает всего чело-

века. Разница между материей, матерью вовсе не та, что между

сырьем и обработкой. В матери весь человек уже готов. Заметим

важное по ходу дела, это очень пригодится: что материя это мать,

у Аристотеля в «Физике» мы читали; теперь другой термин, το

θήλυ, женское. Его синонимы: «мужское относится к женскому

* Там же, т. 1, с. 395.

* Ср. там же, т. 3, с. 214.

106

В. в. БИБИХИН

как эйдос к материи» (988 а 5)

*; «женское это χώρα и υποδοχή»,

оба платоновских термина для материи.

Женщина дает тело. А мужчина придает ему форму? Вовсе

нет, теперь мы знаем о теле: оно всё полное живое тело и есть,

женщина дает всего человека. От мужчины эйдос, начало движе-

ния, от женского материя и тело — это значит что от мужчины

тело становится душой, в смысле чуткого восприятия, во сне и на-

яву, всего мира, и тело становится историческим. «Мужское за-

вершает — придает завершенность — возникновение, вдыхает

чуткую душу έπιτελεΐ την γένεσιν, έμποιεί την αισθητικην

ψυχην», («О рождении живых существ» 741 b 5

*). Так же, как

видение придает завершенность живому смотрящему глазу.

А тело есть уже и без мужчины.

Незнакомая генетика, непривычная. Но нет никакого впечат-

ления, что она прошлая. Хотя бы потому что она еще не осмысле-

на. Она касается тайны рождения и говорит, что последнюю пол-

ноту возникшего — не доделывание физиологии, она вся готова и

дана женщиной — дает мужчина, но то, что он дает, того же рода

как разница между совершенством и несовершенством, отличить

так же трудно как — Умберто Эко говорит что невозможно — ше-

девр от искусной подделки. Мужчина дает новому существу

что-то такого же рода как его увлеченность, обожание.

Я призываю кого-нибудь проверить, я не в состоянии это про-

верить, но похоже что в некоторых случаях, описывая возникно-

вение существ через гниение, Аристотель как будто бы говорит о

партеногенезе. Впрочем, это не принципиально. В сторону парте-

ногенеза и его проблематики напрямую указывает то, что я только

что назвал, «приводящая-в-исполнение» роль мужчины, до кото-

рого всё уже готово. Jacques Loeb (1859—1924), прусского проис-

хождения американский биолог, довел свои опыты до партеноге-

неза лягушек, которые у него нормально росли до половой зрело-

сти. Эти и другие биологические сведения показывают, что роль

мужского в рождении по меньшей мере странная, у некоторых

беспозвоночных вообще никакая. Есть виды, где партеногенез

норма, без мужских особей обходятся до какого-то изменения, по-

хоже что неблагоприятного, экологических условий: тогда в по-

рядке всё того же опять партеногенеза начинают рождаться сам-

цы. Похоже у пчел: оплодотворенная царица кладет сплошь ли-

* Там же, с. 80.

* См. русское издание: Аристотель. О возникновении животных. Пер.

В.П. Карпова. M.; JI. 1940. Ср.: ...Самец всегда завершает порождение, так как

он внедряет чувствующую душу... (с. 112).

ЛВС. 7 (21.10.1997)

107

чинки пчел самок, когда к концу сезона в ней кончается запас

спермы, в ней кончается двуполое рождение и начинается парте-

ногенез, и тогда она уже кладет только трутней.

Я говорю, роль мужского начала странная, по меньшей мере.

Без него уже всё сделано. Современная биология говорит: муж-

ское семя, попадая в центр яйцеклетки, увеличивает разницу меж-

ду родителем и потомством, может повлиять на пол и стимули-

рует развитие яйца. «Стимулирует развитие яйца» — этот термин

современной биологии уже просто совпадает с аристотелевским

«приводит в исполнение». Причем в опытах с партеногенезом

спровоцировать развитие яйца до полного организма можно и се-

менем самца и другими химическими способами.

Из-за того что роль мужского какая-то не техническая, муж-

ское придает какое-то совершенство, какую-то полноту не физио-

логическую новому рождению, и это, то, что знал Аристотель,

чувствуем мы, опыты генной инженерии с клонированием кажут-

ся, и так они и есть, безнравственные. Это всё равно что сказать,

что мужское начало вводит — прямо по Аристотелю — в новое

порождение что-то наподобие нравственности. Если бы роль

мужского была чисто технической и генная инженерия нашла

другие способы выполнять эту чисто техническую функцию,

она нашла (бы) на самом деле только способы сломить защитные

механизмы женского тела, которое запрещало почему-то само

себе рожать без мужского, или нашла другие способы стимуля-

ции этой способности, которая у женского всегда уже была. Га-

дость клонирования овец, а потом может быть и людей в том, что

наукотехника научилась обходиться без того, что и так, хими-

ко-биологически, не нужно, а нужно как-то по-другому, чтобы,

скажу словами Аристотеля, «внедрить чуткую душу», а иначе —

будет тело и жизнь, живое тело, но без какого-то неуловимого по-

следнего штриха, неопределимого, нужного для — полноты, для

эйдоса.

Для чего этот штрих, для чего шедевры, если их всё равно не

отличишь от подделок?

Для чего? Пример. Слово у Аристотеля материя, тело смысла.

В словаре слова вроде бы полноценные. Но они умрут через год,

через месяц, как только кончится осмысленная речь с этими сло-

вами. Материя не просто имеет смысл: материя есть только как

возможность совершенства, достойной полноты; эйдос создает

материю. Мать есть пока есть разумные сыновья; когда человек не

получается из тела, матери уже нет, есть самка. История создает

материю.

108

В. в. БИБИХИН

История поэтому у Аристотеля внедрена в виде (эйдосе) муж-

ского семени в женщину, в мать, в материю и «приводит в испол-

нение», добавляя к материи цель как полноту. — Теперь мы

по-другому будем думать о мифе, который начинается с порожде-

ния. И христианское рождение Богом Бога тоже — через мате-

рию, мать, которая уже была всей полнотой человечества, — че-

рез любовь.

В человеческой природе — одной — Богоматери всё челове-

чество, человеческое уже было. Совершенно независимо от того,

возможен или нет человеческий партеногенез, — в свете его рас-

пространенности вообще в живом мире скорее возможен, — прав-

да «безмужнего зачатия», всякая, и человеческая, и биологиче-

ская, в том что мужское странное, стороннее

. Оно издалека и

похоже на посещение, на гостя, который издалека и с которым,

из-за этой далекости, начинается история.

Массовая неспособность, среди благополучия и образованности, у жен-

щин например в Германии, во всяком случае самый известный факт. Причина

бесплодия, было установлено, не мужчины. Мужчины в порядке, но они-то как

раз родить не могут. Женщина тут в другом положении (...)