названием «иллюзия», под этим подразумевалось нечто, не являющееся ею. Так иллюзия
противопоставлялась реальности. Было бы лучше, если бы мы прямо противопоставили
мертвую иллюзию живой, мрачное — веселому, окаменевшую форму — движущейся тени,
застывшую картину — подвижной. Чаще всего мы видим на сцене человека в раме,
окруженного трехстепным интерьером. Это, естественно, иллюзия, но Брехт полагает, что
мы наблюдаем это в состоянии анестезированной некритической веры. Однако, если актер
находится на пустой сцене рядом с афишей, напоминающей нам, что это театр, тогда, исходя
из Брехта, мы не впадаем в иллюзию, а смотрим на все, как взрослые, и выносим приговор.
Впрочем, это более гладко происходит в теории, чем на практике.
Совершенно исключено, чтобы кто-то из присутствующих на натуралистическом спектакле
по Чехову или на формалистически поставленной греческой трагедии вдруг вообразил, что
он находится в России или в древних Фивах. Однако в каждом из этих случаев достаточно
хорошему актеру произнести слова, исполненные значения, чтобы зритель впал в иллюзию,
хотя при этом он все время будет сознавать, что находится в театре. Задача состоит не в том,
чтобы избежать иллюзии. Ведь все есть; иллюзия, только некоторые вещи кажутся более
иллюзорными, чем другие. Не убеждает лишь грубо со-• стряпанная иллюзия. С другой
стороны, иллюзия, состоящая из вспыхивающих, быстро сменяющих одно другое
впечатлений, держит стрелу воображения наготове. Эта иллюзия напоминает точку на
движущемся телевизионном изображении, она существует ровно столько, сколько от нее
требуется.
Очень распространена ошибка рассматривать Чехова как натуралиста, а ведь многие из
худосочных сентиментальных пьес, известных в последние годы под названием «куска
жизни», охотно возомнили себя чеховскими. Чехов никогда не писал просто кусок жизни —
он слыл доктором, которым невероятно осторожно и тонко снимал один за другим тысячи к
тысячи слоев. Эти слон он обрабатывал, а затем располагал их в изысканно хитроумной,
абсолютно искусственной и многозначительной последовательности, да так, что результат
казался подсмотренным в замочную скважину, чем на самом деле никогда не был. На каждой
странице «Трех сестер» жизнь развертывается так, словно крутится магнитофонная лента.
Если приглядеться внимательней, выяснится, что все состоит из совпадений, таких же
гениальных, как у Фейда, — вазы с цветами, которая переворачивается, паровоза, который
проходит в нужный момент. Слово, пауза, отдаленная музыка, взмах крыльев, встреча,
прощание; — шаг за шагом они создают с помощью языка иллюзий всеобъемлющую
иллюзию куска жизни. Этот ряд впечатлений есть также и ряд очуждения: каждый такой
разрыв — это до некоторой степени провокация и призыв подумать.
Я уже говорил о послевоенных спектаклях в Германии. Однажды на чердаке в Гамбурге я
видел постановку «Преступления и наказания», и этот вечер остался одним из самых
сильных театральных впечатлений моей жизни. В силу необходимости сами собой отпали
проблемы театрального стиля: в этом и заключалась суть их работы, художественный смысл
был сосредоточен в самом рассказчике, который, оглядев аудиторию, начал говорить. Все
театры в Гамбурге были разрушены, но здесь, на чердаке, когда актер, сидевший в кресле и
почти касавшийся наших колен, вдруг спокойно н тихо произнес: «Это случилось в тысяча
восемьсот... молодой студент Родион Раскольников», пас захватил живой театр.
Захватил. Что это значит? Не могу объяснить. Знаю только, что слова, произнесенные
голосом мягким и серьезным,, вызвали что-то в воображении каждого из нас. Мы были
слушателями, детьми, которым па мочь рассказывают сказку, и в то же время мы оставались
взрослыми, полностью отдавая себе отчет во всем происходящем. Спустя минуту где-то
совсем рядом с нами скрипнула дверь и появился актер, игравший Раскольникова, и тут же
мы все оказались вовлеченными в драму. В какой-то момент дверь превращалась в уличный
фонарь, минутой позже она стала дверью, ведущей в квартиру процентщицы, а еще секунду
спустя — входом в ее заднюю комнату. Но поскольку это были всего .лишь фрагментарные
впечатления, возникавшие только в тот момент, когда они были нужны, и тут же исчезавшие,
мы ни на минуту не забывали о том, что находимся в переполненной комнате и следим ЗУ