Чубаров И.М. (ред., сост.) Антология феноменологической философии в России

Подождите немного. Документ загружается.

КН.

СЕРГЕЙ

НИКОЛАЕВИЧ

ТРУБЕЦКОЙ

наоборот, возможны случаи, когда мировоззренчески признающие существо-

вание Бога философы, отнюдь не попирают

принципы

мышления, сознания и

бытия,

(наука о которых и называется

философией),

оставаясь таким образом на

чисто феноменологической установке сознания в

деле

описания его феноменов.

В русской философии к их числу, с определенными оговорками можно отнести

А. С. Хомякова, И. В. Киреевского, М. И. Карийского, В. С. Соловьева.

У Трубецкого в этом плане мы еще встречаем следы русского «родово-

го сознания», которое по преимуществу христологично. Так, он смешивает ино-

гда истинность и реальность, как именно сознание истины и действительности.

Он

не открывает еще фундаментальную интенциональную

структуру

сознания

(которую пунктирно очертили уже М. И. Каринский и В. В. Розанов,

и поэто-

му время от времени

дает

повод к превратному истолкованию собственных, по

существу

феноменологических,

ходов

мысли. Так он пишет:

«Все,

что мы созна-

ем как представление, есть некоторая замена представляемого предмета: я

могу

относить представление к его предмету и отличать его от такого предмета».

Здесь, если бы подобная

«замена»

происходила у него в рамках описания интен-

циональной

структуры конкретного акта сознания (как это было у Карийского),

то не приобретая оттенка «подмены», привела бы Трубецкого к функциональ-

ному различению ноэмы и его ядра. Ибо вопросу о реальном существовании ве-

щи

в этой стратегии изучения сознания места нет. У Трубецкого же, вследствие

подспудно совершаемого им смешения реальной вещи и предмета-феномена,

этот вопрос то и дело возникает; вернее назойливо навязывается, только ставя

тем самым под сомнение феноменологичность его общей методологической

ориентации.

Верно, конечно, что предмет не опознается как предмет в чувствен-

ном

представлении (лучше сказать восприятии), но это еще не значит, что не-

возможно чисто интеллектуальное представление вещи как именно так-то и так

определенной. Оставаясь при платоново-гегелевском понимании мнения как

«субъективной выдумки», Трубецкой не способствует пониманию того, что у

Гуссерля называется «мнящими интеллектуальными интуициями» или «мнящи-

ми

актами

(«die

meinenden

Akten»),

когда пишет: «Там, где она (подлинная ре-

альность — И. Ч.) только представляется, она

мнима

(курсив наш — И. Ч), там,

где она подлинна, действительна, она должна быть

сознана

сама

(курсив автора

— И.

</.)».

Но

все же Трубецкой сохраняет открытость своей исследовательской

установки, потому что считает реальность идеей сознания, которая (в данном

случае), отвлеченно рассматриваемая, является формальной и бессодержатель-

ной.

Феноменологична и первоначальная установка Трубецкого, спрашиваю-

щего не о

составе

или

происхождении

этого представления, а о том, что такое

сознание

реальности и как оно возможно. Но в отличие от Гуссерля, который

сознательно оставлял онтологическую проблематику в стороне, основной инте-

рес Трубецкого сосредоточен все же на проблематике реальности, действитель-

ности,

направлен на выявлении ее сущности, смысла, ее

идеи.

Однако ставиться

он

уже не чисто метафизически, а на фоне проблематики сознания, имея в

виду

предварительный дескриптивный его анализ. Всякий негативизм в отношении

См.:

Розанов В.В. «О понимании»

(М.,

1886) и опубликованную выше статью М.И.

Карийского

«Явление

действительность».

ПРЕДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ

ТРАДИЦИЯ

сознания

Трубецким решительно отвергается: «Отрицание логических функций

сознания

противоречит основной и непоколебимой вере человека в реальность

внешнего мцра, в универсальность истины» [490]. Вера здесь — не какая-то

мистическая способность человека, а его своеобразная родовая память. Следы

ее, по Трубецкому, мы открываем в реальном феноменологическом анализе

индивидуального сознания, а не предполагаем как некий метафизический прин-

цип

(какое-нибудь «универсальное родовое бессознательное начало» и т.п.).

«Сознание немыслимо и необъяснимо без сознания, оно предполагает себя са-

мого: постольку личное ограниченное сознание предполагает сознание общее,

коллективное» [494-495]. Т.е. Трубецкой здесь, продолжая критику индивидуа-

лизма в понимании сознания, начатую в русской мысли П.Я. Чаадаевым, A.C.

Хомяковым, И.В. Киреевским, М.И. Каринским и B.C. Соловьевым, и привед-

шую к положительной позиции Г.Г. Шпета (см. его «Сознание и его собствен-

ник»),

«нащупывает»

в самом этом индивидуальном сознании внутренние ин-

терсубъективные структуры, которые и позволяют нам что-либо понимать в

качестве реального и истинного.

Переходя к конкретным описаниям, Трубецкой

исследует

чувствен-

ность, находя, что «в каждом восприятии... мы воспринимаем не ощущения,

которые мы

чувствуем,

вещи,

и каждая из таких вещей является нам не сово-

купностью ощущений, но совокупностью свойств, объективных качеств». Одна-

ко

не надо понимать эти слова Трубецкого как новую декларацию наивного

реализма. Он предпринимает здесь психологический анализ чувственного со-

знания

с точки зрения открываемых в нем родовых универсальных элементов.

Рассматривая этот вопрос с точки зрения обыденного мышления («наивное

сознание» у Трубецкого), он сам находится при этом в установке рефлексивной,

избегает таким образом абстрактных противостояний субъекта объекту. Сам

факт

чувственного восприятия, безотчетно предполагает, по Трубецкому, об-

щий

универсальный характер нашей чувственности. Т.е. на перцептивном уров-

не

мы воспринимаем уже нечто определенное до

меня

и для

всех,

и не можем

ничего воспринять как «только нами впервые опознанное». Наш опыт сформи-

рован таким образом до нас, предполагая, по Трубецкому,

«всеобщую,

антро-

поморфную чувственность до

человека»,

своего рода вселенскую чувственность с

которой как-то связана наша индивидуальная чувственность. И здесь опять же

нет метафизики. Трубецкой просто пытается ответить на совершенно право-

мерный

вопрос: как интерпретируются сознанием чувственные данные. И отве-

чает

на него: «Мы предполагаем независимою от нас объективность и универ-

сальность чувственных качеств, которые, однако, мы узнаем не прежде чем по-

лучаем

их ощущение». Под «объективностью» и «универсальностью» здесь

нужно понимать, очевидно, их идеальность. Содержащееся здесь понимание

Трубецким характера чувственных априорных форм, критически заостренное в

отношении

кантианства, приближается к феноменологической трактовке а

priori. По Трубецкому, «в нашей

чувствующей

организации есть предрасполо-

женность к восприятию данных чувственных свойств (звуков, цветовых

лучей

пр.),

так и в неразвитой чувственности человека, в самых его

чувствах

таятся

общие,

видовые представления их. Но Трубецкой (как и Соловьев в

«Теоретической философии») не имеет здесь в

виду

какую-то реальную потен-

цию,

т.е. и здесь отказывается от метафизики. Однако Трубецкой

отходит

от

КН.

СЕРГЕЙ

НИКОЛАЕВИЧ

ТРУБЕЦКОЙ

уже достигнутых Соловьевым рубежей в вопросе о природе категориальных

созерцаний.

Так он пишет: «Представления и понятия не

суть

первоначальные

виды

сознания,

но развиваются из

первичных

неопределенных

форм,

в которых

частное сливается с общим». Становится понятным,

откуда

Лосскнй взял свое

представление об интеллектуальном восприятии (см. ниже наст. изд.). Но это

замечание Трубецкого сделано мимоходом, и может быть верно интерпретиро-

вано только в связи с уже отмеченным нами выше нетрадиционным у него и

Карийского

пониманием чувственности, и имплицитно содержащейся здесь

критикой

концептуалистического учения о понятии. Во всяком

случае

все, что

Трубецкой говорит

о внутренней

структуре

сознания вполне вписывается

феноменологическую парадигму его понимания.

Его исследование памяти, продолжающее соответствующие размыш-

ления

Соловьева сразу выходят на

тему

темпоральной структуры сознания.

Память

по Трубецкому, не является каким-то особым, автономным модусом

сознания,

к которому можно обратиться как к

архиву

или каталогу и получить

нужное воспоминание. В реальном акте воспоминания

всегда

есть нечто боль-

шее, чем архивированные образы прошедших событий. Воспоминание — это

психический акт, определенное, иногда вполне сознательное, намеренное дей-

ствие, в котором я объективирую известный ряд представлений, иногда

мыслю

его как ряд воспоминаний, относящихся к действительным и прошедшим ре-

альным явлениям». По

существу

Трубецкой предвосхищает здесь феноменоло-

гическое представление об осовременении в точке

«здесь»

ретенциональной

памяти

сознания совершаемой в протенциональной перспективе. Он пишет: «К

задержанным представлениям памяти примешивается целый ряд сложных про-

цессов психологического и логического свойства. Тут есть и выбор, и внимание,

воображение, мышление и

т.д.».

Удержание, аппрегнезия обеспечивает созна-

нию

устойчивый «психический

след»

прошлых восприятий, поэтому они и не

исчезают из него, составляя его последовательную непрерывность. Сознание

благодаря своей внутренней темпоральной

структуре

«ретенция-теперь-

протенция» «возвышается над отдельными состояниями, над моментами време-

ни

и пространственными отношениями». Как пишет сам Т.: «Оно воспринимает

их только потому, что заключает в себе идеальный синтез последовательных и

отдельных моментов, состояний и отношений». " Но Трубецкой идет еще и

дальше, он отмечает, что именно так понимаемая память, доказывает наличие

начал родовой памяти в памяти индивидуальной. Ибо без этого, акт воспоми-

нания

вообще не смог бы осуществиться, невозможно ведь указать на единич-

ное

начало памяти в исключительно перспективистском, индивидуальном ее

накоплении.

Память, по Трубецкому представляет собой сложное переплетение

родовой и начал индивидуальной памяти, позволяющей сделать первый мысли-

тельный акт, ибо, опять же, мы не смогли бы усвоить, сознать и удерживать в

себе ни одно из сложных впечатлений, которое мы бы потом вспоминали.

«Таким образом, — пишет Трубецкой, — память и чувственность впадают

друг

друга,

и если одни объясняют память из чувственности, то в свою очередь

В этом отношении Трубецкой оказывается ближе проблематике Гуссерля, чем

даже

Шпет, который практически не

уделял

должного внимания проблематике

внутреннего сознания-времени и пространства.

ПРЕДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ

ТРАДИЦИЯ

чувственность не объяснима без памяти». В резюме Трубецкой отстаивает по-

нимание

памяти как чисто психического свойства, не сводимого к

«физиологическим, механическим свойствам и движениям». Мы уже знаем, что

здесь

следует

читать: память, как и вся деятельность сознания не сводится к

натуральным свойствам и отношениям психики.

Не

менее «загадочными» свойствами, как пишет Трубецкой, обладает

еще один

модус

сознания —

воображение.

Оно связано и неотделимо от памяти,

последняя,

по Т.,

дает

ему материал, а само воображение выступает действую-

щей

основой актуализации образов памяти в «теперь-точке». Воображение свя-

зано

у Трубецкого с выражением в образах как индивидуации родовой общ-

ности представлений. В этом смысле воображение более индивидуально чем

представление

и связано с личной

волей

(с ее удовольствиями и страданиями).

Представление и группы представлений, не

могут

быть, по мысли Т., строго

индивидуальными. «Каждая такая группа, — пишет он, — сопровождается це-

лым рядом

других,

тусклых

представлений, наслояющихся вокруг нее

концен-

трически,

в порядке убывающей ясности, и образующих как бы общую атмо-

сферу ее.» Трубецкой выявляет ядро ноэмы, «питающейся на счет психической

атмосферы, нуждающегося в ней для своего конкретного

воображения».

Заме-

чательно, что вместо термина «ноэма», Трубецкой употребляет здесь слово

«поэма».

В конце подробного анализа смыслообразующей деятельности созна-

ния,

Трубецкой неожиданно выходит на

тему

образования коллективного бес-

сознательного (идолы, мифы и т.д.), архетипы которого формируются за счет

нарушения чисто феноменологического отношения к процессам смыслообразо-

вания

и появления метафизических конструктов, этих застывших «психических

паразитов, живущих на наш

счет».

Трубецкой здесь подчеркивает волевой мо-

мент в сознании, момент сознательной установки и удержания на ней, который

нарушается при рассредоточении или психическом расстройстве. Трубецкой,

следуя

здесь за Хомяковым, приходит к

выводу,

что мышление, есть волевой

процесс,

т.е. представления как воплотившиеся

чувства,

мысль, принявшая об-

раз,

«живут

в нашем сознании... не <как> пассивный материал мышления, но

живые <как> элементы с которыми не

всегда

легко

совладать».

Своевольные

образы фантазии имеют, по Трубецкому как бы свои собственные влечения и

составляют собой тёмную сторону сознания. Кроме того, Трубецкой указывает

на

пограничные состояния сознания, близкие к усыплению, фиксируя наличие

настоящей «подпочвы

сознания,

в которой родится множество образов, мыслей,

чувств, воспоминаний и предчувствий, которые иногда прорываются в светлую,

сознательную полосу».

Итак

в воображении, памяти и целом сознании переплетено унаследо-

ванное,

внушенное и личное, свое. «Ибо представления сообщаются, передают-

ся

от одного ума к

другому,

живут

в обществе умов, точно также как они

живут

отдельных индивидах; они развиваются, обобщаются в своей социальной

жизни». Трубецкой намечает в этой связи две темы больших исследований — о

коллективном воображении и языке, которые могли бы исследоваться с точки

зрения

социальной психологии. Известно, что именно в этом направлении раз-

вивался Г. Шпет (его работы: «Внутренняя форма слова», «Язык и смысл»,

«Предмет и задачи этнической психологии» и т.д.).

КН.

СЕРГЕЙ

НИКОЛАЕВИЧ

ТРУБЕЦКОЙ

В заключение своей статьи, заявленной как чисто теоретическое иссле-

дование, Трубецкой, как истинно русский мыслитель, приходит к формулировке

концепции...

метафизического социализма: «Таким образом

мы

приходим

парадоксальному

результату:

между

тем как индивидуалистическая психология

субъективный индивидуализм одинаково

ведут

отрицанию индивидуальной

души,

метафизический

социализм,

признание соборности сознания обосновы-

вает нашу

веру

нее.

Утверждаемая отвлеченно, обособленная индивидуаль-

ность обращается

ничто;

она

сохраняется

осуществляется только

в об-

ществе, притом

совершенном обществе». Здесь

нам

видится

Трубецкого

не

простое морализующее дополнение,

интуиция настоящей переориентации

философского дискурса, близкая проекту позднего Соловьева, предполагавшего

переход

от

чистой теории

формулировке квазитеоретических моделей

пони-

мания-преобразования

действительности.

Только

этом контексте

может быть представлен переход Трубец-

кого

постановке практической (этической) задачи

рамках теоретического

исследования, которая состоит,

по его

словам,

осуществлении внутреннего

идеала сознания через сплочение индивидуальностей вокруг церковной коллек-

тивности.

здесь

он

также оказывается созвучен позднему

Гуссерлю

пы-

тавшемуся противопоставить индивидуализирующим стратегиям "европейских

наук", интерсубъективное пространство

Lebenswelt'a

, в

котором трансценден-

тальная субъективность могла бы найти свое

"Другое",

человечество

—

алиби

своим культурным идеалам и ценностям.

Т.

Дмитриев,

И.

Чубарое

С.Н.

ТРУБЕЦКОЙ

«О

природе

человеческого

сознания»

Внутренний

анализ

сознания

Рассматривая

общественную жизнь и общественное развитие с пси-

хологической точки зрения, мы усматриваем

этой жизни

и в

этом разви-

тии

живое преемство сознания

органической

связи отдельных индивиду-

альных

его

сфер. Не прибегая

свидетельству гипнотических эксперимен-

тов

явлений

так

называемого «умственного внушения», столь наглядно

доказывающих взаимную проницаемость индивидуальных сфер сознания,

мы

находим постоянную

нормальную существенную связь

между

ними,

которая

обусловливает весь строй душевной жизни отдельного человека.

Ибо,

если

из

нашего индивидуального сознания удалить

эту

живую связь,

которая

соединяет нас

другими

сознаниями,

как предшествовавшими,

так

существующими, если удалить из нашего индивидуального сознания со-

этой

же

статье, Трубецкой разделяет страхи старых Гуссерля

Хайдеггера,

пе-

ред неподкотрольным развитием частных естественных

технических наук.

ПРЕДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ

ТРАДИЦИЯ

вокупность всего унаследованного, всего внушенного и внушаемого нам,

оно

лишится и формы, и содержания, обратится в ничто.

До сих пор мы говорили о сознании в зависимости от физиологи-

ческих и социальных условий. Но родовые начала, связующие отдельные

сознания

между

собою, и универсальные формы, в которых осуществляется

абсолютное идеальное сознание,

могут

быть раскрыты в сознании индиви-

дуальной личности путем психологического анализа. Подробное изучение

их потребовало бы

целую

систему психологии, логики,

этики,

и мы понево-

ле должны ограничиться лишь немногими указаниями в дополнение к

тому,

что уже было сказано выше. '

1. Мы знаем, что человек есть наследник опыта предыдущих

поко-

лений,

их организации и чувственности; все человеческие

чувства,

приемы

восприятия,

все инстинкты и аппетиты наследственны, точно так же как и

все наши органы, наша психофизическая организация. Как мы видели,

чувственность есть родовой базис индивидуального сознания. Поэтому в

самом сознании, в самой нашей чувственности, мы можем раскрыть некото-

рые родовые, универсальные элементы.

Мы

приписываем безотчетно совершенную реальность всем чув-

ственным

свойствам и не можем представить себе, чтобы эти свойства зави-

сели исключительно от нашей субъективной, индивидуальной чувственнос-

ти,

от наших глаз и ушей. Свет, теплота, твердость, звук, цвета — принима-

ются «наивным» сознанием за объективные свойства вещей. Обыкновенно

мы

полагаем, что солнце сияет, море шумит, цветы

благоухают

помимо на-

шего личного восприятия. И мы разумеем не только то, что наши

чувства

испытали

бы известные ощущения в присутствии данных явлений: мы пред-

полагаем вне себя не простые возможности, не одни формальные условия

чувственных явлений, когда мы говорим о мировых физических процессах,

совершившихся до появления человека. И если теперь мы понимаем, что все

чувственное предполагает нечто

существующее

(primum

sensibile

— primum

sentiens),

ясно,

что чувственность, обусловливающая вещественный мир, не

может быть субъективной: признавая объективную действительность веще-

ственного мира, мы предполагаем всеобщую, антропоморфную чувствен-

ность

до

человека.

Таким образом в каждом нашем реальном чувственном

восприятии

мы безотчетно предполагаем общий, универсальный характер

нашей

чувственности. Общие, основные качества, чувственные свойства ве-

щей

— эти стихии, из которых соткан мир,

соответствуют

основным видам

чувствований, элементам чувственности. Чувственная вселенная, поскольку

мы

признаем ее объективность, предполагает вселенскую чувственность, с

которой

связана наша индивидуальная чувственность.

2. Одной из любопытнейших задач психологии, которую мы не бе-

ремся

решать, было бы исследовать, каким образом элемент чувственности

(т.е.

отдельные виды чувствований) сознаются человеком. Чувства звука,

цвета, врождены нам вместе с их органами, и в то же время мы не знаем их,

пока

не испытываем соответствующих ощущений. Мы предполагаем неза-

висимую от нас объективность и универсальность чувственных качеств, ко-

КН.

СЕРГЕЙ

НИКОЛАЕВИЧ

ТРУБЕЦКОЙ

торые, однако, мы узнаем не прежде, чем получаем их ощущение. Мы не

имеем о них никакого первоначального понятия. Я

думаю

даже, что мы со-

бственно никогда не имеем о них вполне

отвлеченного

понятия, точно так

же, как мы не имеем о них какого-либо строго индивидуализированного

представления. * Как мы уже указывали, и представления и понятия не

суть

первоначальные виды

сознания,

но развиваются из первичных неопределен-

ных форм, в которых частное сливается с общим.

Каковы бы ни были фи-

зиологические условия чувственности, она есть прежде всего

психическая

способность, точно так же как и

чувства,

соответствующие отдельным клас-

сам ощущений,

суть

такие психические способности. Поэтому можно ду-

мать, что как в нашей

чувствующей

организации есть предрасположение к

восприятию данных чувственных свойств (звуков, цветовых

лучей

и проч.),

так и в неразвитой чувственности человека, в самих его

чувствах

таятся об-

щие, видовые

представления

их. Это представления совершенно забытые,

спящие,

потенциальные. Но ряд ощущений и восприятий

пробуждают

их в

нас.

Таким образом забвение как бы

предшествует

памяти и есть первона-

чальная ее форма

. Воззрение Платона, который объяснял знание из воспо-

минания

и видел в узнавании начало познания, кажется нам глубоко вер-

ным.

Для этого еще вовсе не нужно предполагать вместе с Платоном пред-

существование человека в каком-то идеальном мире

духов.

Достаточно

признать,

что вся индивидуальная память, обнимающая совокупность ин-

дивидуального опыта, развивается на родовом наследственном базисе. Ина-

че

трудно

объяснить потенциально-общий, родовой характер наших эле-

ментарных чувственных представлений, основных эмпирических данных

сознания.

Мы уже коснулись в начале статьи этого родового базиса наших

представлений, нашей памяти, нашего сознания вообще; мы указали на то,

что им обусловлена не только связь, но и самая

сохраняемость

наших пред-

ставлений в сознании, равно как и их естественная способность к

обобще-

нию. Благодаря предшествующей памяти, нам иногда достаточно одного

восприятия,

чтобы узнать вещь из ее свойств и

запомнить

ее; нам достаточ-

но

иногда немногих опытов, чтобы явление в нас

обобщилось.

Ибо в памяти

все легко обобщается, и каждая определенная совокупность представлений

может быть повторена с незначительными изменениями несчетное число

раз.

3. Что такое память, и каково ее значение в сознании? На этот воп-

рос

существует

столько же ответов, сколько есть психологов, как

будто

де-

ло идет о разных предметах, и каждый помнит по-своему. В действитель-

ности все говорят о разных предметах, и нам не

хотелось

бы прибавлять

свою

лепту

к этому множеству мнений. Одни психологи видят в памяти об-

щую потенцию

сознания;

другие

отождествляют память с

сознанием;

третьи

видят в ней лишь особый вид

сознания.

Мы не говорим уже о множестве те-

* Если я пользуюсь каким-либо неопределенным образом в виде символа для пред-

ставления цвета, звука и проч., то я вполне сознаю условный, вспомогательный ха-

рактер подобных представлений.

ПРВДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКЛЯ

ТРАДИЦИЯ

орий,

относящихся к области психофизики. Все эти взгляды имеют многое и

за, и против себя — соответственно

тому,

как смотреть на память.

одной стороны, память заключает в себе потенциально все эле-

менты наших представлений. С

другой

— в природе нигде нет отвлеченной

возможности,

чистой

потенции:

существуют

лишь более или менее сильные

слабые степени действия и напряженности, а, следовательно, и память,

как

совокупность возможных воспоминаний, состоит из множества слоев

самой различной интенсивности, но

всегда

наделенных некоторой степенью

жизни.

Далее,

невозможно

без оговорок

отождествлять

память

сознани-

ем, которое постоянно

выходит

за пределы настоящего и прошедшего.

Можно поэтому сказать, что сознание

всегда

возвышается над простою па-

мятью, если

даже

она и является основой сознания. В каждый данный мо-

мент мы сознаем лишь ничтожную часть того, что помним; но в этом созна-

нии

запомненного, в этом воспоминании есть нечто большее, чем простая

память. Здесь есть известный психический акт, определенное, иногда вполне

сознательное, намеренное действие, в котором я объективирую известный

ряд представлений, иногда

мыслю

его как ряд

воспоминаний,

относящихся к

действительным или прошедшим реальным явлениям. Таким образом к за-

держанным представлениям памяти примешивается целый ряд сложных

процессов психологического и логического свойства. Тут есть и выбор, и

внимание,

воображение, мышление и т. д. Но вместе с тем ясно, что

память

не

есть

особый

акт или вид

сознания,

отделимый от прочих. Ибо без памяти

не

только узнавание предметов, опыт и знание немыслимы, но нет никакого

ощутимого

перехода

от одного состояния сознания к

другому.

Если состоя-

ние

не задерживается, не оставляет никакого психологического

следа

и сме-

няется

рядом последовательных состояний, исчезающих столь же бесслед-

но,

то нет никакой непрерывности сознания, нет сознания времени и про-

странства, нет никакого определенного сознания вообще. Ибо сознание воз-

вышается над отдельными

состояниями,

над моментами времени и простра-

нственными отношениями, и оно воспринимает их только потому, что за-

ключает в себе идеальный синтез последовательных и отдельных моментов,

состояний

и отношений.

Столь же много различных аспектов представляет нам память. Па-

мять есть способность запоминать и вместе совокупность всего запомненно-

го, ибо она есть нечто действительное и не может быть чистой потенцией.

Ничто не запоминается

нами,

если не привьется к

тому,

что мы помним уже,

самая способность памяти находится в некотором прямом соотношении с

богатством памяти. Как бы глубоко ни простирались наши наблюдения, мы

нигде не можем найти в нашей памяти обособленного воспоминания, не

связанного с другими. Скажем более, — мы не можем указать начала памя-

ти.

Ибо, если у нас сохранилось воспоминание, которое мы считаем первым

нашей жизни, воспоминание о каком-либо событии, лицо — то это только

первое из сохранившихся

сложных

воспоминаний, которое мы не могли бы

усвоить, сознать и сохранить в себе, если бы в нас не было целого множест-

ва предшествовавших, простейших воспоминаний. Наконец и эти послед-

КН.

СЕРГЕЙ

НИКОЛАЕВИЧ

ТРУБЕЦКОЙ

ние,

насколько мы можем

судить,

не могли бы образоваться и сохраниться

нас, если бы в самой нашей чувственности, в нашей

чувствующей

органи-

зации

не было унаследованной родовой памяти. Без этого они не были бы

узнаны, сознаны, задержаны. Таким образом память и чувственность впа-

дают

друг

друга,

и если одни объясняют память из чувственности, то в

свою очередь чувственность не объяснима без памяти. ·

Мы

уже видели, что сознание есть атавический, наследственный

процесс; ближайшим образом это

следует

сказать о памяти. Явления памя-

ти можно свести к физиологической наследственности уже по одному

тому,

что воспоминания сохраняются в непрестанном обновлении мозгового ве-

щества и мозговых клеточек. Психические свойства передаются в индивиду-

альном организме от частицы к частице точно также, как в роде от поколе-

ния

к поколению. Но в

другом

отношении самые явления органической на-

следственности

могут

сводиться к

памяти

органических элементов, к психи-

ческой способности сохранять определенные, бесконечно сложные формы

движения. Такова гипотеза Геккеля. По мнению знаменитого натуралиста,

самое единообразие в наследственной передаче органических форм и функ-

ций,

в процессах эмбриологического развития, может быть объяснимо лишь

из

этого элементарного психического свойства живых клеточек и их пласти-

дул. Первоначальное зародышевое яичко у

всех

животных одинаково: ни в

нем,

ни в сперматозоидах нет ни малейших следов тех различных оконча-

тельных органических форм, которые происходят из его развития у отдель-

ных животных видов. Различие заключается, следовательно, в жизненной

памяти

клеточных

ласти дул, которые у различных животных функциони-

руют

различным образом, повторяют различные бесконечно сложные дви-

жения

и процессы. Различие видов сводится таким образом в сущности к

различным,

видам

памяти,

или, что почти тоже, — к различию видовых

идей.

Итак,

если в основании сложных явлений памяти

лежат

некоторые

физиологические процессы, то в свою очередь в основании

всех

живых про-

цессов лежит некоторая органическая жизненная память. Но как бы мы ни

смотрели на соотношение наследственности и памяти, признавая вместе с

Герингом и Геккелем наследственность за последствие органической памя-

ти,

или память — за

результат

преемственной передачи психических форм и

движений, —

ясно,

во-первых,

что память, рассматриваемая сама по себе,

есть чисто психологическое свойство, которое столь же мало сводится к ме-

ханическим свойствам и движениям, как и само сознание;

во-вторых,

что

эта память, рассмариваемая психологически, простирается за пределы ин-

дивидуальности, сохраняя в себе традиционные, унаследованные элементы.

Мы

уже говорили об этом, рассматривая инстинкты животных. Как бы мы

ни

объясняли себе физические явления наследственности — в

психологичес-

кой наследственности мы усматриваем

родовую

память, т.-е.

продолжение

предшествовавшего

сознания

одних

индивидуальностей

настоящем

созна-

нии

других.

ПРВДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКЛЯ

ТРАДИЦИЯ

4. Еще более загадочною, чем память, является нам

другая

способ-

ность нашего

духа

— воображение, которое столь же проникает собою всю

область нашего сознания, столь же искусственно отвлекается нами от про-

чих деятельностей

духа.

Подобно памяти, оно обуславливает собою созна-

ние,

и если воображение немыслимо без памяти, дающей ему материал, то

самая память, актаульное воспоминание немыслимо без воображения. На-

ряду с органической родовой общностью представлений

следует

отметить

их стремление к индивидуализации, к воплощению в определенные образы,

выражению или

воображению.

Эта способность носит уже, несомненно,

более индивидуальный характер, имея прямое отношение к нашей воле, ее

удовольствиям и страданиям. При внимательном самонаблюдении мы заме-

чаем, правда, что никакое представление или группа представлений не мо-

гут быть строго индивидуальными. Каждая такая группа сопровождается

целым рядом

других,

тусклых

представлений, наслояющихся вокруг нее

концентрически,

в порядке убывающей ясности, и образующих как бы об-

щую атмосферу ее. При этом каждый из последовательных кругов таких со-

путствующих

представлений

обладает

особою степенью устойчивости и ин-

тенсивности. Центральное представление живет и питается за

счет

своей

психической атмосферы, нуждается в ней для своего конкретного

воображе-

ния. Один центральный облик воплощаегся в целой поэме образов; одна

идея развивается в целой системе понятий; одна мысль, одна страсть часто

господствует

в сознании человека, подчиняя себе побочные комплексы

представлений. И чем сильнее, ярче развивается какое-нибудь психическое

состояние,

тем шире становится его атмосфера, захватывающая постепенно

все обыденное поле

сознания,

если новые впечатления не завладевают чело-

веком. Сферы

сопутствующих

представлений взаимно проникают

друг

дру-

га, переходят

друг

друга,

изменяя свой порядок и степень своей интенсив-

ности.

Но пока сознание сосредотачивается энергически * на каком-либо

одном фокусе, сопутствующие представления продолжают вращаться вок-

руг него в своей калейдоскопической игре. Такое устойчивое состояние вы-

ражается в некоторых

случаях

с возрастающей силою: оно воплощается в

сложной группе представлений, которая иногда

получает

призрачную ре-

альность, превращается в какой-то психологический паразит, живущий за

наш

счет. Во сне и наяву, в

детстве

и в зрелом возрасте, человек нередко ис-

пытывает гнет представлений. Дикарь поклоняется призракам богов, со-

зданных коллективным воображением его племени. Ребенок пугается ска-

зочных образов, которые некогда были богами его предков. И все мы те-

шимся

образами, гоняемся за призраками и боимся их. Химеры и призраки

угнетают

человека в его частной и общественной жизни и наполняют ее ло-

жью.

В исключительно болезненных

случаях

мы наблюдаем настоящую

одержимость человека представлениями; в более слабой степени мы нахо-

дим аналогичные явления на каждом

шагу

в нормальной душевной жизни.

* Так

тексте.