Чубаров И.М. (ред., сост.) Антология феноменологической философии в России

Подождите немного. Документ загружается.

МИХАИЛ

ИВАНОВИЧ

КАРИНСКИЙ

прямому

абсурду,

несогласная с ним истина должна числиться в одном ран-

ге с ним; выбор

между

ними

будет

вполне зависеть от какого-нибудь доба-

вочного соображения метафизического свойства. Едва ли мы сумеем даже

живо вообразить, сколько истин так называемой точной науки должны бы

были потерять право считаться истинами, если бы предоставить свободу

противопоставлять им какое угодно представление дела, лишь бы оно не

было логической бессмыслицей.

Не

трудно предвидеть возражение, которое здесь ожидает нас.

Внешняя

действительность, скажут нам, которую легко доказать и которую

бесспорно предполагают все, состоит единственно во внешних нам психи-

ческих процессах. Но не выходя за пределы осторожного исследования, мы

имеем право предполагать подобные процессы только в самой незначитель-

ной

части внешнего бытия, затем остается несравненно большая часть его,

где всякая попытка убедиться во внешней действительности теряет

твердую

почву. В этом взгляде есть одна верная мысль. Действительно там, где мы

имеем дело с психическими процессами, особенно где эти процессы поста-

влены в условия сходные с условиями нашей внутренней жизни, наука нахо-

дится в положении сравнительно очень благоприятном. Но в чем заключа-

ются преимущества этого положения? В том ли, что внешние нам психичес-

кие

процессы теснее связаны с нами, чем процессы какого бы то ни было

другого

рода, что мы можем каким-нибудь способом более непосредствен-

но

соприкасаться с ними? Вовсе нет. Они такое же внешнее для нас бытие

как

и всякое

другое

состояние действительности. Вся трудность перехода от

данного в нашем сознании к тому, что лежит за его пределами, здесь су-

ществует ровно столько же, сколько и в каждом

другом

случае. Сравнитель-

ная

легкость исследования

чужих

психических процессов зависит един-

ственно от того, что мы не затрудняемся составить представление о них, и

это представление предваряет даже исследование. Отсюда происходит, что

процесс убеждения в их действительности совпадает с процессом убеждения

их

сходстве

с нашими собственными внутренними состояниями. В

других

случаях этого может и не быть. Убеждение в существовании неизвестных

состояний

может и не соединяться с совершенно отчетливым представлени-

ем о них. Но от этого оно не сделается делом невозможным, не потеряет

всякой

аналогии с нашим убеждением в существовании состояний, очевид-

но

сходных с нашими собственными состояниями. Взглянем на дело без вся-

ких предвзятых мыслей. Перед нами с одной стороны психические процес-

сы,

непосредственно не переживаемые нами самими, с другой так называе-

мая

неодушевленная природа: и первые, и последние одинаково внешни на-

шему сознанию, одинаково стоят с нами как и

друг

другом

во внутренней

связи,

одним и тем же способом заявляют нам о своем бытии. Вероятно ли,

чтобы существование первых было для нас бесспорною и почти непосред-

ственно очевидною истиною, тогда как существование последней было

предположением самым темным и спорным? Сейчас мы увидим, что такой

противоположности и на самом

деле

вовсе нет.

ПРЕДФЕНОМ

ЕНОЛОГИЧЕСКАЯ

ТРАДИЦИЯ

Когда мы слышим, что одни и те же лица высказывают с одной

стороны убеждение в существовании только явлений, одних только явле-

ний,

другой

открыто признают теорию Дарвина в самом последователь-

ном

ее развитии,

ужели

не овладевает нами мучительное сознание, что ле-

жит какое-то странное тяжелое недоразумение в скептических взглядах но-

вого времени? Как можно в одно и

тоже

время и

утверждать,

что все су-

ществующее дано только в актах сознания или чувствительности, и в

тоже

время верить, что эти самые акты чувствительности по своему бытию обус-

ловлены бесконечно продолжительным процессом, который совершился без

них

и задолго до них, был причиною их

самих?

Впрочем для нас

даже

нет никакой необходимости заглядывать в

тьму

минувших веков и разрешение вопроса о внешней действительности

ставить в зависимость от неустановившихся еще окончательно гипотез от-

носительно

процесса мирообразования. Для нас совершенно достаточно

припомнить,

что ряд психических состояний каждого человека обусловлен с

самых разнообразных сторон. Он имеет во-первых начало, до которого не

существовало явлений этого ряда, и его начало по

тому

закону, без которо-

го невозможно никакое научное исследование предполагает ряд предшест-

вующих

ему состояний, как условий его возникновения. Он во-вторых, не

непрерывен:

его течение прерывалось более или менее продолжительными

промежутками, которые мы называем состояниями сна, и всякое возникно-

вение

сознания после перерывов по

тому

же неизбежному закону причин-

ности

должно иметь свои условия, которые опять необходимо

будут

лежать

за пределами этого

сознания.

В самом течении своем наконец он также об-

условлен внешними ему состояниями: каждое новое восприятие

никак

не

объясняется

из предшествующих ему психических состояний того же ряда,

оно

предполагает какие-то добавочные условия. Самый поверхностный

опыт

убеждает

нас,

что каждый из нас переживает много таких психических

актов,

которые

никак

не связаны с подобными же состояниями

других

чу-

вствующих

существ; да и там, где психические состояния одного лица ока-

зываются в числе условий подобных же состояний

другого,

они никогда не

составляют условий единственных,

всегда

предполагают множество

других,

всегда

оказываются условиями отдаленными, действие которых посредству-

ется целым рядом промежуточных процессов. Предположим же теперь, что

кроме

психических состояний людей и животных все остальное относится к

области явлений. Мы увидим себя вынужденными смотреть на явления как

на

важнейшие условия, с которыми связаны по закону причинности собы-

тия

личной психической жизни каждого из нас. Но здесь мы тотчас же

встречаемся с таким затруднением, которого наверное не победит никакая

теория.

Оказывается, что явление т.е. нечто не

существующее

действитель-

но,

а лишь заменяющее действительность для сознания, простой призрак,

только для нас принимающий вид действительности, стоит в реальной свя-

зи

с фактической действительностью,

даже

служит

ее условием. Признать

это

возможным — это в сущности значило бы

тоже

самое, как если бы кто-

нибудь признал возможным, что образ, созданный воображением того или

МИХАИЛ

ИВАНОВИЧ

КАРИЙСКИЙ

другого

лица, мог самостоятельно, отдельно от акта, в котором он сущест-

вует,

стоять во взаимодействии с внешними фактами, обусловливать их.

Для нашей личной жизни различие

между

явлением и произвольным обра-

зом воображения конечно огромное, но оба они совершенно тождественны

том отношении, что

существуют

только в нашей чувствительности и для

этой

чувствительности. Реальная связь

между

явлением и действительным

фактом не представляется странной только потому, что последний как и

первое привыкли называть одним и тем же термином «явление», но от этого

они

на

деле

не сделались величинами соизмеримыми, невозможное взаимо-

действие

между

ними не стало возможным. Но пусть оно

будет

возможно.

Затруднения здесь не оканчиваются.

Явилось, положим, то или

другое

частное сознание или произошла

нем та или

другая

перемена. Если мы не хотим отрицать законосообраз-

ности бытия и поколебать этим всю науку, мы должны предположить, что

был дан, существовал в наличности известный ряд предшествующих усло-

вий.

Где же искать его наличное бытие? Я вижу эту

бумагу,

которая лежит

передо мною. Наука заверяет меня, что процессами, предшествующими ак-

ту видения, должны быть колебания эфира, распространяющиеся от извест-

ного предмета до моего органа зрения, затем известные процессы, соверша-

ющиеся в самом органе, в глазном нерве и центральном органе моей нерв-

ной

системы. Где же все эти процессы? Внешней действительности, в кото-

рой можно бы было предположить процессы, совершенно сходные с этими

или

только в самой отдаленной степени похожие на них, нет. Явлений так-

же нет и не было; не было конечного разумного существа, которое видело

бы или осязало бы колебания эфира, процессы в моем глазе и нервной сис-

теме, предшествовавшие акту моего видения. Никаких таким образом усло-

вий

психического акта на

деле

не существовало: акт совершился без них.

Тоже

следует

сказать о

всех

почти условиях как возникновения каждого

личного сознания так и разнообразных его модификаций. Только случайно

то лишь некоторая совершенно ничтожная часть их бывают даны в ка-

честве

явлений. И если за бытием явлений нет

другого

бытия, то все эти ус-

ловия низвергаются в бездну небытия наперекор всем выводам науки.

Тоже самое, ту же невозможность согласить отрицание внешней

действительности с убеждением в общей законосообразности бытия мы

увидим, если обратимся к связи явлений

друг

другом.

Возьмем пример. Я

открыл форточку в окне, запер комнату и ушел, затем, воротившись, нашел

на

окне капли воды; зная, что во время моего отсутствия шел снег, я уверен,

что капли воды на окне

суть

результат

упавших через форточку на окно и

растаявших здесь снежинок. Если я знаю, что падение снежинок на окно и

их таяние здесь никто наблюдать не мог, то мне по необходимости прихо-

дится выбрать одно из

двух:

или признать, что капли воды явились без вся-

ких предшествующих им условий, или искать этих условий во внешней, не-

зависимой от

чувствующих

субъектов действительности, т.е. предположить

внешние факты, которых, по крайней мере, связь и порядок соответствова-

ли бы восприятиям падения снега в

окно,

таяния его при известной темпера-

ПРЕДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ

ТРАДИЦИЯ

туре

и пр. под. Кто даст себе

труд

вообразить, какое бесконечное количест-

во фактов ускользает от наблюдательности чувствующих субъектов, тот

легко представит себе, сколько перерывов должно бы было существовать в

законосообразном течении жизни природы,

будь

она единственно только

явлением в сознании чувствующих субъектов. Если причинную связь явле-

ний

обыкновенно мы приписываем предметам видимым, осязаемым и пр.,

т.е. самим явлениям, то это потому, что говорим языком непосредственного

сознания,

для которого явления отождествляются с внешними вещами. Сто-

ит только

хоть

на минуту стать на

другую

точку зрения и тотчас же окажет-

ся

необходимым перенести связь фактов на действительность, стоящую по-

зади явлений, и ее область, бесспорная для нас, совпадет с той областью,

где мы признаем господство закона причинности, т.е. с целой областью нау-

ки.

В новое время явилась попытка согласить убеждение в законосооб-

разности природы с отрицанием реальности так называемой неодушевлен-

ной

природы. Она принадлежит покойному Джону Стюарту Миллю, имя

которого достаточно ручается за то, что его взгляд вполне исчерпывает взя-

тую им на себя

задачу.

Но и воззрение Милля не

дает

никакой крепкой опо-

ры скептицизму и не представляет даже чего-нибудь существенно нового.

Основная

мысль его теории состоит в том, что законосообразность приро-

ды есть не что иное как законосообразность в порядке наших восприятий;

она

никак не

требует

действительной непрерывной последовательности

фактов

друг

за другом, а

требует

только признания условной возможности

восприятия

их нами. Я, например, зажег лампу, оставил ее в запертой ком-

нате и затем спустя некоторое время нашел, что в ней уже нет керосина, а

огонь

потух.

Признать физические законы, которые объясняют ощущение

темноты при вторичном появлении моем в комнате, это, по взгляду Милля,

еще никак не значит признать, что совершился действительно ряд процес-

сов,

последовательно закончившихся фактом, известным мне как потухание

лампы. Законы не

будут

нарушены, если мы отвергнем внешнюю действи-

тельность этих процессов, и

будем

утверждать только, что мы могли бы по-

лучать

соответствующие законам восприятия,

будь

в свое время даны неко-

торые дополнительные ощущения (известное положение и состояние моих

органов, известный ряд движений моего тела и пр. под.). Вся природа в ее

настоящем, прошедшем и будущем, выражаясь языком Милля, есть только

«возможности ощущения», которые делаются действительными ощущения-

ми,

как скоро даны некоторые добавочные условия (преимущественно орга-

нические ощущения известного рода). В обыкновенной речи мы называем

возможными даже и такие ощущения, которых мы не получим переменив

только свое место или положение своих органов; чтобы иметь их, для этого

требуется какая-нибудь перемена в самом объекте, в том, что называем мы

природой. В отличие от этих случайных возможностей Милль называет

природу «постоянными возможностями ощущений». Он уверен, что если

каждый как

следует

анализирует свою уверенность в бытии природы, он

МИХАИЛ ИВАНОВИЧ КАРИНСКИЙ

ровно ничего не найдет в ней кроме веры в эти «постоянные возможности

ощущений» и науке нет никакой нужды предполагать что-нибудь более.

При

оценке взгляда Милля прежде всего бросается в глаза сама

постановка вопроса о внешнем бытии, которая привела его к его теории.

Дело идет у него очевидно не о том, как всего естественнее, более согласно с

аналогичными случаями объяснить факт законосообразности так называе-

мой неодушевленной природы. Милль задается другим вопросом: как объ-

яснить

этот факт, не предполагая соответствующей внешнему восприятию

действительности. Решительный противник метафизических систем сам

прибег в этом

случае

к приему, который не редко практиковался метафизи-

ками.

Как скоро Милль стал на такую точку зрения, у него тотчас же, как

это не редко бывало и с метафизиками, явились две разные мерки в опреде-

лении

силы доказательств, одна — для одной половины внешней действи-

тельности, для психических состояний переживаемых другими людьми, дру-

гая для другой ее половины, которую называют неодушевленной природой.

Милль признает существование состояний сознания внешних ему

чувствую-

щих существ; он признает даже, что основания, на которых опирается это

убеждение, так сильны как может только желать наука. Здесь мы имеем, по

его мнению, и вывод, и его поверку — движение мысли снизу вверх от фак-

тов к выводу и

сверху

вниз от вывода к фактам; заключая от связи психи-

ческих явлений с нашим телом к связи их с другими телами, мы делаем за-

ключение от фактов к обобщению; наблюдая затем в

других

телах

явления,

подтверждающие нашу мысль, мы получаем поверку своего вывода. Все это

бесспорно прекрасные соображения, достойные автора знаменитой Логики.

Но

как мог не заметить Милль, что доказательства существования второй

половины внешней действительности

могут

сделаться совершенной копией

вывода, который он признал возможно совершенным? Для этого нужно

только взять психические состояния не по их специфическому характеру, а

просто в качестве бесспорных фактов известного рода. Некоторую однооб-

разную последовательность можно подмечать и

между

ними.

Мы замечаем,

например,

сильную степень раздражения известного лица и мы уверены, что

этот факт не одинок, что существовали неприятные ощущения, возбудив-

шие это раздражение; мы уверены также в упадке психической действитель-

ности,

который должен наступить вслед за сильным раздражением. Мы сое-

диняем таким образом одно состояние с двумя другими на основании зако-

на

причинности, и эта связь остается во всяком

случае

несомненною, хотя

бы после более точного исследования мы и сочли нужным

между

этими

фактами вставить несколько промежуточных звеньев. Когда теперь наблю-

датель говорит о последовательной смене этих фактов в

другом

субъекте,

что

будет

он разуметь под законом их связи? Будет ли он иметь в виду закон

смены действительных событий или только закон возможных для него наб-

людений над изменениями в теле раздраженного человека? Закон в этом

случае, и по взгляду Милля,

будет

означать много более последовательнос-

ти возможных для наблюдателя изменений; он

будет

требовать признания

ряда фактов, которые не в возможности только, а и на

деле

сменяли бы

друг

ПРВДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКЛЯ

ТРАДИЦИЯ

друга.

Возьмем теперь другой пример. Предположим, что кто-нибудь пере-

живает то мучительное чувство, которое называют ощущением сильной

зубной боли. Мы знаем, что оно имеет своею причиной известные измене-

ния

зубе

и известное состояние зубного нерва и может иметь своим, пусть

отдаленным, последствием упадок физических сил. Эти причины и по-

следствия события должны считаться, по взгляду Милля, наоборот простой

условной возможностью воспринять известные изменения в организме. Од-

нако

сравним этот случай с предшествующим. В обоих случаях исходным

пунктом для наблюдателя служит событие, признаваемое им фактическим,

даже событие одного и того же рода, одинаково психическое состояние. В

обоих и на одном и том же основании законосообразности бытия он пред-

полагает связь события с другими. Почему же он должен думать, что при-

чинная

связь, которая в одном

случае

признается действительною последо-

вательностью одного состояния за другим, в

другом

будет

последователь-

ностью возможных с его стороны восприятий? Если из связи переживаемых

им

самим состояний с его телом он заключает к связи подобных же состоя-

ний

с другими телами, не имеет ли он точно такого же права из фактическо-

го существования условий

результатов одних событий заключать к факти-

ческому существованию условий и результатов событий

других

совершенно

сходных с первым, подчиненных одному и тому же закону причинности? И

по

какому праву он

будет

толковать этот закон один раз в одном смысле,

другой — в

другом?

Но как скоро сделает он совершенно естественное пред-

положение,

что в обоих случаях одинаково

существует

фактическая после-

довательность действительных событий, он тотчас же найдет, что с помо-

щью этого предположения легко объясняются те бесчисленные случаи, где

ряд причин и последствий того или

другого

психического состояния ни в

каком

сознании

дан не был, а

между

тем само психическое состояние несом-

ненно

существовало или

существует.

Здесь мы имеем такой же вывод вверх

вниз, от фактов к положению и от положения к фактам, который, по

взгляду Милля, не оставляет желать ничего более.

Прием,

который употребляет Милль при отрицании неодушевлен-

ной

природы, если бы он был

законен,

должен бы был приводить философа

самым странным выводам. Законы природы Милль превращает в законы

наших

ощущений; с тем же правом он мог бы превратить законы наших

ощущений

в законы своих единоличных ощущений. Пусть в моем восприя-

тии

даны тела

других

людей, совершенно сходные с моим; пусть движения и

изменения

в этих

телах

легко объясняются из связи их с внутренними состо-

яниями,

независимыми от моего сознания. Если допускать всевозможные

предположения,

разве нельзя

будет

предположить, что все дальнейшее огра-

ничивается

возможностью для меня при некоторых дополнительных усло-

виях воспринять ряд изменений внутри этих тел и преимущественно в их

нервной

системе? Если вывод от одних случаев к сходным другим признан

недостаточным для убеждения в бытии так называемой неодушевленной

природы,

не сделается он достаточным, когда

будем

рассуждать о психичес-

ких состояниях, переживаемых не нами самими.

МИХАИЛ

ИВАНОВИЧ

КАРИНСКИЙ

Но

важнее всего то, что факт законосообразности бытия остается

несоединимым

и с теорией Милля как и со всякой другой, отрицающей нео-

душевленную природу. В различные моменты своей жизни мы имеем неоди-

наковые

восприятия. Добавочные органические условия в бесчисленном

множестве таких

случаев

настолько тождественны, что из них одних нельзя

объяснить

этого различия. Верить в законосообразность природы значит

верить, что один момент восприятия чем-нибудь отличался от

другого,

что

будь

тоже

самое в один момент, что и в другой, необходимо последовало

бы и

тоже

восприятие. Этого неизбежного отличия не

существует

и по тео-

рии

Милля. Все различие

между

разными моментами восприятия с его точ-

ки

зрения сводится к одной мысли: при некоторых дополнительных ощуще-

ниях

мы могли бы воспринять ряд предшествующих известному восприя-

тию изменений и эти неодинаковые возможности отличают этот момент от

другого.

Но эти возможности в миллионах

случаев

остаются неосуществи-

мыми,

если они не имеют никакой опоры вовсе и не осуществились в нас:

они

совершенное ничто, чистое небытие; действительные условия различ-

ных восприятий делаются не сходными только для нас, а одинаковыми са-

ми

в себе, вполне и безусловно. Если тем не менее Милль находит возмож-

ным

говорить о законосообразности ощущений, то только потому, что ссы-

лаясь

на свои «постоянные возможности ощущений», он невольно подразу-

мевает под ними что-то действительное, способное видоизменять

существу-

ющие условия, жить и изменяться без всякого отношения к

чувствующему

субъекту.

Берклей

указывал в свое время более надежное средство избежать

противоречий,

связанных с отрицанием так называемой неодушевленной

природы.

Он

думал,

что высший дух, Божество посылает нам восприятия

внешних

предметов,

следуя

при этом одному плану и одним и тем же зако-

нам.

Гипотеза совершенно метафизического характера. В ней предполагает-

ся,

даже

возводится на степень естественного порядка ряд чрезвычайных,

необыкновенных

действий Божества, непрерывное

чудо,

и все это един-

ственно

для того, чтобы избегнуть самого ближайшего, естественного объ-

яснения

фактов. Что было бы с наукой, если бы ученые во

всех

случаях,

где

им

не нравится то или

другое

объяснение, считали себя в праве противопо-

ставлять ему мысль о всемогуществе божественном? Но главное затрудне-

ние

даже

и не в этом. Те акты божественной воли, при помощи которых хо-

тят объяснить наше

восприятие,

были бы все же действительными фактами,

внешнею

нам действительностью. Они должны бы и отличаться

друг

от

друга

для того, чтобы из них можно было объяснить различие самих восп-

риятий.

Они стояли бы в необходимой связи с созерцанием природы, су-

ществующим в мысли божественной. Эти разнообразные действия Божест-

ва на

нас,

это созерцание Божеством мирового порядка со всеми изменения-

ми

в нем происходящими, были бы именно тою самою внешнею действи-

тельностью, которая отражается в нашем восприятии. Взгляд на нее правда

существенно отличался бы от взгляда, оспориваемого Берклеем и Миллем.

Но

чем отличался бы? По одному

взгляду

признается внешняя действитель-

ПРВДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКЛЯ

ТРАДИЦИЯ

ность, стоящая в непосредственной связи с нами и затем осторожно ставит-

ся

вопрос: чем же могла бы быть эта действительность, и ответа на этот

вопрос исследователь ожидает от тщательных научных анализов всего дан-

ного непосредственно. По

другому

взгляду

этот последний вопрос решается

одним разом помимо всяких указаний опыта и наперекор всем известным

аналогиям. Выбор

между

двумя

подобными воззрениями сделать нетрудно.

Есть точка зрения с которой все сказанное нами о внешней дей-

ствительности теряет всякое значение. Эта точка зрения указана была

Юмом. Наша уверенность в существовании независимого от нашей чув-

ствительности бытия сводится к убеждению в законосообразности приро-

ды. Заподозрим мы факт причинной связи

между

вещами, усомнимся в его

всеобщем значении, и

тогда

вопрос о бытии вне нас или должен искать ка-

ких-нибудь исключительных методов исследования или считаться пробле-

мой вечно неразрешимой. Сосредоточив все свои возражения против фило-

софии

на анализе причинной связи, Юм решительнее чем кто-нибудь дру-

гой выдвинул вопрос о последних посылках философского

знания,

вопрос,

который

доселе остается без точного ответа. Как ни печально для филосо-

фии

это последнее обстоятельство, но преувеличивать его значение в реше-

нии

споров о внешнем бытии не

следует.

Сомнение в законосообразности

бытия действительно лишает твердой почвы при исследовании внешней

действительности, но оно вместе с тем разрушает всякое знание — не толь-

ко

то, каким пользуемся мы в обыденной жизни, но и то, какого ищет так

называемая точная наука. Пока теория знания не сказала своего последнего

слова, философия может довольствоваться убеждением, что признание бы-

тия

независимого от нашей чувствительности неразрывно связано со всем

нашим

знанием, так что усомниться в первом значит отвергнуть последнее

во всей его целости.

так не явление только, но и действительность, не действитель-

ность только внутренняя, непосредственно переживаемая нами, но и дей-

ствительность внешняя, лежащая в основании мира явлений, составляет та-

кую точную истину, какая только доступна науке в ее настоящем положе-

нии.

Предмет философского знания стоит на почве столь же твердой, как и

предмет всякой

другой

науки. Не

чуждаться

друг

друга,

не поддерживать

взаимными пререканиями искусственные преграды, мешающие тесному об-

щению,

а развиваться в самом тесном внутреннем общении — должно быть

задачей философии с одной стороны и так называемой точной науки с дру-

гой. Но конечно для достижения этой цели той и

другой

необходимо посту-

питься некоторыми приобретенными навыками — первой преимущественно

навыком к слишком поспешным утверждениям, последней — к слишком по-

спешным отрицаниям.

Примечания

Публикуется по изданию: «Православное обозрение». СПб., 1878.

Т.

Апрель. С.

659-704.

Князь Сергей Николаевич Трубецкой

Фигура Сергея Николаевича Трубецкого наиболее репрезентативна

для иллюстрации эвристичности предлагаемой нами стратегии изучения исто-

рии

теоретической (предфеноменологической) философии

России конца

XIX

— начала

вв. На примере влияния его философских

трудов

на

пышным цве-

том расцветшие

начале

века философские

околофилософские течения,

можно прояснить философскую ситуацию России

тех лет

(1900-1918)

целом.

Она

характеризовалась прежде всего поиском мыслителями спиритуалистичес-

кого направления истоков собственных философских манифестаций

текстах

отечественных

«мудрецов»

XVIII-XIX

вв.,

· и

извращением действительно цен-

ных традиций русской философской мысли. Последнее осуществлялось как про-

екция

очищенных (синтетических) метафизических

схем

на

чреватые множе-

ственными интерпретативными исходами тексты профессиональных русских

философов

XIX

века,

неизбежным обеднением последних

содержательном

плане

По

сути

дела,

такие философствующие эссеисты как кн. E.H. Трубецкой

(см.

его

«Миросозерцание Соловьева»,

1914),

Н. Бердяев (его монография

«A.C.

Хомяков»,

1912),

А.

Аскольдов (книга

об

отце

«A.A.

Козлов», 1912)

др., созда-

вали

в это

время лишь удобные

для

самоиндентификации модели соответ-

ствующих фигур «бронзового

века»

истории русской философии, пользуясь ими

для трансляции собственных идей или

даже

паразитирования на

чужих

идеях

другой

стороны,

уже в

революционные годы

(1916-1922)

большая

группа философов, обретавшихся около начинаний

Г.

Челпанова,

Г.

Шпета,

близких феноменологии Гуссерля

хорошо знакомая

другими достижениями

современной

им

философской мысли, тоже начинает обращаться

отечествен-

ной

традиции, указывая на более существенные основания расцвета русской фи-

лософии

начала

века, чем принадлежность

их

представителей «единой рели-

гиозной

конфессии», проводя компаративный анализ текстов русских филосо-

фов

работами

их

западных современников,

заключая

значимости первых

именно

виду

их

типологической близости последним. Не случайно,

что

имен-

но

выпускаемом Шпетом ежегоднике «Мысль

слово»

имена B.C. Соловьева,

С.Н.

Трубецкого

М.

Карийского,

В.

Карпова

и др.

русских мыслителей

XIX

века предстают

этом новом свете.

Примерно

это

же

время появляются монографии таких талантливых

популяризаторов истории философии как Э.

Л.

Радлов

П.

Блонский

о Ка-

ринском

Трубецком соответственно

и т. д. Я

не касаюсь здесь замысла той ре-

визии

истории русской философии, которую

задумал

частично осуществил

Шумиха вокруг имени Н.Ф. Федорова,

Г.

Сковороды

соответствующими издани-

ями

сочинений

их и

них.

Имея

виду

монографии

собрания сочинений издательства

«Путь»

Соловьеве,

Хомякове, Киреевском

др.

последним сильным утверждением можно согласиться только после сравнитель-

ного анализа упомянутой монографии Бердяева

Хомякове

и его

оригинальным

текстом того же времени «Философия свободы»,

1911.

Часты ссылки на Трубецкого

Шпета

статье

«Сознание

его собственник»

др.

ПРЕДФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКЛЯ

ТРАДИЦИЯ

сам Г. Г. Шпет, и менее удачной попытки в этом направлении того же Радлова

(«Очерк истории русской философии». СПб.,

1912).

П.П.

Блонский в своей небольшой работе «Кн. С.Н. Трубецкой и его

философия» (М., 1917) намекал на обрисованную выше ситуацию в русской фи-

лософии

начала XX века. Отмечая, что благотворное влияние известных

трудов

Трубецкого («Метафизика в Древней Греции»,

«Учение

о Логосе в его исто-

рии», «Основания идеализма» и др.) признается многими философствовавшими

его время русскими мыслителями, он подчеркивал: «Однако, даря кн. С. Н.

Трубецкому столь исключительное уважение, современная русская философия

лишь в малой степени находится под его влиянием. У нас нет историко-фило-

софских работ, примыкающих к «Метафизике в Древней Греции» или к

«Уче-

нию

Логосе»,

наши новейшие философские работы по своему содержанию и

методу

стоят в слабой связи с «Основаниями идеализма». Иные философы, час-

то менее крупные по силе ума и эрудиции, часто вступившие на поле философ-

ской

деятельности значительно позже кн. С. Н. Трубецкого, сильнее влияют на

философию

наших дней».

В целом разделяя сожаления Блонского о том, что русские философы

начала XX века не обращали позитивного критического взора на мыслителей

такого уровня как С.Н. Трубецкой, мы хотим однако заметить, что столь пла-

чевное обстоятельство в истории русской философии проявлялось уже не впер-

вые. Отсутствие диалогичности и равнодушие к предшественникам, к традиции

философствования

в родном языке — нестираемые черты последней. Достаточ-

но

вспомнить Вл. С. Соловьева в его отношении к первым славянофилам: A.C.

Хомякову и И.В. Киреевскому. Он критиковал их в «Национальном вопросе в

России», но нигде не упоминал об уже встречающихся в их текстах идеях собор-

ности и всеединства, на которых строил свою собственную метафизическую си-

стему.

Причины этого положения дел кроются в особенностях захваленного

представителями

«русского

религиозно-философского ренессанса» начала XX

века

«русского

духа»,

являясь наиболее существенной стороной пресловутой

«русской идеи». Сам С. Трубецкой откровенно писал о ней, предваряя этими

размышлениями одно из первых в русской философии феноменологическое

исследование сознания: «У нас в особенности, никогда не знавших умственной

школы,

случайное, произвольное философствование составляет обычное явле-

ние.

Случайные черты и споры, случайности характера и воспитания — при

отсутствии правильной дисциплины ума — часто определяют собой всю нашу

философию»

. Действенным лекарством от этой болезни Трубецкой наивно

считал прилежное изучение истории философии, хотя такое средство может

только скрыть ее симптомы.

Поэтому и наследие самого Трубецкого в

кругу

его ближайших коллег

последователей постигла столь же печальная

участь.

Так один из

«мандаринов» официальной московской философии предреволюционных лет

Лев Михайлович Лопатин

, искренне, наверное, преследуя цель пропаганды

Статья «О природе человеческого сознания», впервые опубликованная в журнале

Вопросы философии и психологии

(№№

3,4,7,

за

1889-1891

гг.).

Он возглавлял кафедру философии в Московском университете и был главным

редактором «Вопросов философии и психологи».