и наличие совести, то есть некоей системы координат, в которой личность может
выстраивать свое поведение, но может и пренебречь ими, то, поскольку сам механизм
смыслопорождения в культуре является по определению непредсказуемым, а,
следовательно, недетерминистическим, то он предполагает его соответствие
отрицательному определению свободы. Кроме того, поскольку любая монада, включая и
малую, несет в себе принципиальную возможность вобрать в себя и все другие монады,
включая сюда и самую большую (таково фундаментальное свойство лейбницевой
монады), то процесс смыслопорождения в культуре можно усмотреть и как внутренний
личностный процесс человека. И так действительно происходит, когда личности,
являющиеся акторами истории, ее «героями», активно впитывают социально и культурно
значимую информацию вплоть до того, что их психика начинает когерировать с
метапроцессами общественного интеллекта.
Отождествление, когерирование личности с общей судьбой означает снятие
противоречия между неким верхом, который что-то навязывает, а низом, который
воспринимает и подчиняется. И это еще один аргумент, и, видимо, основной, в пользу
человеческой, личностной свободы даже при восприятии культуры как личности,
действующей в истории и реализующей в ней свои цели, как Бога-в-истории.
Отождествление не есть слияние и растворение. Указания сверхличности культуры
человек воспринимает как ценности и смыслы, значимые побуждения, вдохновляющие,
влекущие или пугающие, отталкивающие. Если он начинает когерировать со
сверхличностным уровнем общности или общины, то, следовательно, эти ценности и
смыслы совместились с иерархией его собственных ценностных и интуитивных
установок, и реализуется положительный смысл свободы. Если он не понимает сигналов,
если они не складываются в систему, то и в этом случае человек не теряет внутреннюю
свободу. Если же он идет против течения, и, прежде всего, всего себя, своей совести,
определившейся в отношении к общему движению, то и в этом случае он внутренне
свободен, хотя и несчастлив.
Человек свободен не делать чего-то, но он не имеет свободы не думать о чем-то, и не
чувствовать, не иметь эмоционального состояния - настроения. Поэтому новый смысл и
новая ценность, порожденные в культуре, не могут быть уничтожены ни самой культурой,
ни человеком. Их бытие в этом смысле абсолютно и самостоятельно, не зависит от чьей-
то воли. Если этот новый смысл дает новые преимущества, то, рано или поздно, его
«долженствование» перейдет в сферу «бытия», конечно, если его не поглотит какой-
нибудь новый смысл. Результат – свобода действий при несвободе в вопросе о том,
мыслить или нет, оценивать или нет и что мыслить и как оценивать, коли уж мысль
родилась и чувство проявилось, каковая несвобода также воспринимается свободой при
отождествлении человека со своей мыслью (а человек отождествляет себя со своей
мыслью), приводит к связной последовательности истории как истории мысли.
Семиотический анализ мифа как языка собственных имен
Итак, семиотическая модель культуры, вобравшая в себя опыт исследования
литературных текстов, искусствознания как такового, не могла не превратиться в психо-
семиотическую. Конечно, Соссюр воспринимал слова не как написанные на бумаге, а как
проявленные в мозгу смыслы, транслированные в другой мозг, но в целом, как мне
представляется, в усилиях по реконструкции его подхода, он скорее механицизировал
мыслительную деятельность, чем психологизировал семиозис. Лотман же представляет
«очеловеченный» ее вариант и потому, рассуждая о семиотических монадах, не может не
придти к отождествлению, правда, с оговорками, культуры и личности, истории и речи. И
это шаг в правильном направлении, шаг к созданию действительно зрелой и адекватной
своему предмету теории культуры. Предмет же современной теории культуры определен
еще Кассирером – это символические формы, фундаментальные парадигмы нашего
сознания, которые, по результатам нашего исследования, существуют в виде двенадцати