Фрезер Дж.Дж. Золотая ветвь

Подождите немного. Документ загружается.

храбрым, как лев, но употребление в пищу сердца курицы, по его мнению,

сделает его робким. Когда в зулусском краале начинается эпидемия

какой-нибудь страшной болезни, местный знахарь берет кость очень старой

собаки, коровы, быка или другого очень старого животного и прикладывает ее

как к здоровым, так и к больным людям, чтобы они прожили такую же долгую

жизнь, как животное, чью кость к ним приложили. Точно так же, чтобы

возвратить молодость старому Ясону, колдунья Медея влила ему в жилы

настой из печени старого оленя и головы ворона, пережившего девять

поколений людей.

У даяков северо-западной части Борнео юношам и воинам не разрешается

употреблять в пищу оленину, чтобы они не стали робкими, как олени, хотя

женщинам и старикам есть эту пищу не возбраняется. Впрочем, у каянов,

живущих в том же районе и разделяющих представление даяков о вредном

воздействии оленины, мужчинам это опасное блюдо все-таки можно

попробовать при условии, что оно приготовлено на воздухе: считается, что в

таком случае пугливый дух оленя мигом скроется в джунглях и не войдет в тело

съевшего его человека. Айны верят, что черный дрозд несет в своем сердце

величайшую мудрость да к тому же отличается примерным красноречием,

Поэтому, убив дрозда, они вырывают сердце из его груди и поспешно

проглатывают его, пока оно еще не остыло. Человек, проглотивший сердце

только что убитого дрозда, станет необычайно мудрым и красноречивым, так

что сможет переспорить всех своих противников. Жители Северной Индии

придерживаются мнения, что стоит человеку съесть глаза совы, как у него

появится способность видеть по ночам.

Йндейцы-канза, отправляясь на войну, устраивали в хижине вождя пир, на

котором главным блюдом была собачатина. Считалось, что столь

самоотверженное животное, как собака, животное, которое дает разорвать

себя на куски, защищая хозяина, – не может не сделать доблестными людей,

отведавших его мясо. Жители островов Буру и Ару в Ост-Индии также едят

собачатину, чтобы стать храбрыми и проворными на воине. Молодые папуасы,

живущие в Новой Гвинее в округах Мореби и Моту-Моту, едят мясо свиньи,

кенгуру-валлаби, а также крупную рыбу, чтобы обрести силу этих животных и

рыб. Некоторые аборигены Северной Австралии воображают, что, отведав

мяса кенгуру и эму, они научатся быстрее бегать и прыгать. Народность мири,

живущая в Ассаме, превозносит мясо тигра как пищу, придающую мужчинам

силу и мужество. Но «оно не годится для женщин; отведав его, они стали бы

слишком решительными». В Корее кости тигров, как средство внушить

доблесть, ценятся выше костей леопарда. Чтобы набраться храбрости и

свирепости, некий китаец, живущий в Сеуле, купил и съел целого тигра. Герой

скандинавского предания Ингиальд, сын короля Аунунда, в юности отличался

робостью, но, съев волчье сердце, стал отменным храбрецом. А герой Хиальто

приобрел силу и мужество, съев сердце медведя и напившись его крови.

Людям, страдающим апатией, жители Марокко дают проглотить муравьев.

Марокканцы, кроме того, считают, что, попробовав львиного мяса, трус станет

смельчаком. Но они воздерживаются от употребления в пищу сердца

домашней птицы, чтобы не заразиться от нее робостью. Турки Центральной

Азии кормят ребенка, который долго не начинает говорить, языками различных

птиц. Один североамериканский индеец счел водку настоем сердец и языков

на том основании, что, как он выразился, «выпив ее, я ничего не боюсь и

прекрасно говорю». На острове Ява обитает разновидность крошечных

земляных червей, которые время от времени издают звук, похожий на бой

небольших часов. Поэтому когда во время представления местной актерской

труппы кому-нибудь из артистов случается охрипнуть, руководитель труппы

заставляет его есть этих червей в надежде, что это поможет восстановить голос

и кричать не менее пронзительно, чем прежде. Народность фуров в

Центральной Африке полагает, что местопребыванием души является печень и

что, следовательно, съев печень животного, человек может расширить свою

душу, «Печень убитого животного вынимают и съедают, но принимают

величайшие предо сторожкости, чтобы не дотронуться до нее руками, так как

она считается священной. Печень разрезают на мелкие кусочки и съедают в

сыром виде, поднося куски ко рту на острие ножа или на остром конце палки.

Тому, кто нечаянно прикоснулся к печени, строго-настрого запрещается ее есть,

что считается для него великим несчастьем». Женщинам есть печень не

разрешается на том основании, что у них нет души.

Широко распространен обычай есть мясо п пить кровь покойников, чтобы

овладеть положительными качествами этих людей (например, храбростью или

мудростью), которые якобы локализованы в той или иной части их тела.

Горные племена в Юго-Восточной Африке справляют обряды, во время которых

юношеи разделяют на группы и подгруппы. Один из обрядов инициации имеет

своей целью вдохнуть в новичков мужество, ум и другие положительные

качества. Когда им удается убить врага, отличавшегося храбростью, они из его

тела вырезают и сжигают печень (местопребывание мужества), уши

(вместилище ума), кожу со лба (вместилище стойкости), тестикулы

(вместилище силы), а также члены, которые считаются вместилищем других

добродетелей. Пепел тщательно хранят в бычьем роге, и племенной жрец,

смешав его с другими ингредиентами, дает его юношам во время обряда

обрезания. Считается, что таким путем сила, отвага, проницательность и другие

добродетели убитого врага переходят к юношам. Когда басуто удается убить

очень храброго врага, они незамедлительно вырезают его сердце и съедают

его, потому что это-де придаст им такую же силу и мужество в бою. Известно,

что когда в 1824 году в стране Ашанти был убит сэр Чарлз МакКарти, то в

надежде впитать в себя его отвагу вожди армии ашанти съели его сердце. С той

же целью его тело высушили и раздали младшему командному составу, а кости

как национальные реликвии долгое время хранили в Кумасси. Индейцы-наура

из Новой Гранады всякий раз, когда представлялась возможность, съедали

сердца испанцев в надежде стать такими же бесстрашными, как наводящие

ужас кастильские рыцари. Сиу растирали сердце отважного врага в порошок и

проглатывали его, чтобы овладеть отвагой покойного.

Хотя для того, чтобы овладеть качествами павших врагов, первобытные народы

чаще всего употребляют в пищу их сердце, это, как мы видели, не

единственная часть человеческого тела, поедаемая с данной целью. Так, воины

племен теддора и нгариго съедали руки и ноги убитых врагов, веря, что через

них приобретают мужество и другие качества. Камиларои (Новый Южный

Уэльс) вместе с сердцем съедали печень убитого смельчака, чтобы стать такими

же мужественными, как он. В Топкине, если верить расхожему народному

суеверию, печень храбреца делает храбрым всякого, кто ее отведал. С тем же

намерением китайцы выпивают желчь известного разбойника, только что

казненного. Даяки из Саравака, чтобы укрепить собственные руки и колени,

объедали кисти рук и колени убитого врага. Члены племени толалаки,

прославленные охотники за головами из центральной части Целебеса, чтобы

набраться храбрости, выпивают кровь и съедают мозг своих жертв. Италоны

Филиппинских островов, чтобы стать отважными, пьют кровь убитых врагов и

съедают затылочную часть их головы и внутренности. С той же целью люди

ефугао, другого племени с Филиппинских островов, высасывают мозг своих

врагов. Каи из Немецкой Новой Гвинеи съедают мозг убитых врагов, чтобы

обрести их силу. При вступлении на трон царька народности кимбунду в

Западной Африке убивают храброго военнопленного, чтобы сам владыка и

местная знать смогли отведать его плоти и набраться его силы и мужества.

Прославленный вождь зулусов Матуана за свою жизнь выпил желчь тридцати

вождей, народы которых он истребил, будучи уверен, что это придаст ему

силы. Зулусы верят также, что, съев центральную часть лобной мякоти п бровей

врага, они приобретут способность смотреть врагу прямо в лицо. Перед

началом каждой военной кампании жители Минахасы на Целебесе брали

волосы убитого врага п обмакивали их в кипящую воду, чтобы содержащееся в

волосах мужество вышло наружу и воины могли выпить этот настой храбрости.

Вождь в Новой Зеландии был атуа (то есть богом), но боги там

подразделялись на могущественных и бессильных. Все, естественно, старались

стать могущественными. Поэтому они ставили себе за правило присоединять к

своей душе души других людей. Когда, например, воин убивал вождя, он тут же

выдавливал ему глаза и проглатывал их, так как в этом органе якобы

скрывается его божественность, или атуа тонга . Таким образом, он не только

убивал врага телесно, но становился обладателем его души, так что с

возрастанием числа убитых вождей возрастала и его собственная

божественность.

Из вышесказанного нетрудно догадаться, почему первобытный человек так

стремился отведать мяса животного или человека, который казался ему

священным: ведь через это мясо он становился обладателем качеств и

способностей съеденного бога. Что же касается бога хлеба, то зерно является

его плотью, так же как кровью бога виноградной лозы является виноградный

сок. Другими словами, вкушая хлеб и выпивая вино, люди в прямом смысле

слова причащаются телом и кровью бога. Из этого следует, что питье вина во

время обрядов бога виноградной лозы, хотя бы того же Диониса, является не

простым оргиастическим актом, а таинством. В истории человечества

наступает, однако, эпоха, когда людям здравомыслящим уже трудно

представить себе, как это другим людям, находящимся в здравом уме, могло

казаться, что, съедая хлеб и выпивая вино, они питаются кровью и плотью бога.

«Когда мы называем хлеб Церерой, а вино – Вакхом, мы, – пишет Цицерон,

-употребляем не более как общеизвестные риторические фигуры. Или вам на

самом деле кажется, что на свете есть человек настолько безумный, чтобы

искренне верить, что употребляемая им пища является богом?»

Глава LII

УМЕРЩВЛЕНИЕ СВЯЩЕННОГО ЖИВОТНОГО

Предание смерти священного канюка. Из предыдущих глав явствует, что во

многих земледельческих обществах люди имели обыкновение убивать и

съедать свои злаковые божества как в их подлинном обличье – риса, пшеницы

и т.д., так и в превращенной форме людей и животных. Остается показать, что

народы, живущие охотой и скотоводством, разделяют этот обычай. В число

предметов культа, или богов, – если они вообще заслуживают этого

возвышенного титула, – которым поклоняются и которых убивают охотники и

скотоводы, входят самые обычные животные, не считающиеся воплощениями

сверхъестественных существ. Индейцы Калифорнии, проживающие в

благодатной стране с мягким, умеренным климатом, находятся тем не менее

едва ли не на низшей стадии дикости. Калифорнийское племя акагчемем

поклонялось великому канюку и один раз в год устраивало в честь этой птицы

праздник Рапе; («птичий праздник»). О дне проведения праздника индейцы

узнавали вечером накануне этого события и сразу же приступали к постройке

святилища – площадки круглой или овальной формы, обнесенной деревянной

изгородью с насаженным на колья чучелом койота, изображающим бога

Чинигчинича. Сюда торжественно вносили птицу и клали ее на специально

возведенный для этой цели алтарь. После этого молодые женщины, замужние

и незамужние, принимались, как безумные, бегать туда-сюда, в то время как

пожилые женщины и мужчины наблюдали эту сцену в полном молчании, а

вожди, украшенные перьями, с раскрашенными телами, танцевали вокруг

священной птицы. По свершении обрядов они при всеобщем великом

ликовании переносили птицу в главный храм; во главе процессии с пением и

танцами шествовали вожди. По прибытии в храм птицу умерщвляли без

пролития крови. Кожу с нее сдирали и вместе с перьями хранили как реликвию

и как материал для изготовления праздничных нарядов (paelt). Тушку птицы

зарывали в углублении в храме. Могилу со скорбным плачем и причитаниями

окружали старухи; они бросали в нее разные сорта семян и куски пищи и при

этом стенали: «Зачем ты скрылась? Разве не лучше было тебе с нами? Ведь мы

кормили тебя жидкой кашицей (pinole). Не скройся ты от нас, ты не стала бы

Рапе$». Завершив этот обряд, индейцы возобновляют танцы, которые не

прекращаются три дня и три ночи. Они утверждают, что Рачез когда-то была

женщиной, бежавшей в горы и превращенной в птицу богом Чинигчиничем.

Если верить бытовавшему у акагчемем поверью, птица эта, хотя они ежегодно

приносили ее в жертву, возрождалась к жизни и возвращалась к себе на

родину в горы. Более того, они полагают, что, «чем больше птиц этого вида они

убивают, тем многочисленнее он становится. Разные вожди из года в год

справляли один и тот же праздник и были убеждены, что приносили в жертву

одну и ту же самку канюка».

Это единство в многообразном, постулируемое калифорнийскими индейцами,

весьма примечательно тем, что проливает свет на причины умерщвления

божественной птицы. Дело в том, что представление о жизни вида как о чем-то

отличном от жизни особи, каким бы элементарным и самоочевидным оно ни

казалось нам, грубые калифорнийские индейцы постичь не в силах. Они не

отделяют жизнь вида от жизни особи и поэтому считают, что ему угрожают те

же опасности и бедствия, которые ставят под угрозу и в конце концов

прерывают жизнь особи. Они воображают, видно, что если виды будут

развиваться спонтанно, то, подобно отдельной особи, они будут стареть и

погибать, И поэтому, чтобы спасти тот или иной вид птиц, который мнится им

божественным, от вымирания, эти индейцы считают нужным принять

чрезвычайные меры предосторожности. Единственным средством

предотвращения катастрофы они считают предание смерти представителя

вида, в чьих жилах еще течет молодая и сильная кровь. При этом дикарю

кажется, что жизнь, вылившись из одного сосуда, потечет в новом сосуде

стремительнее и вольнее, другими словами, что жертвенное животное

возродится и начнет новый срок жизни с кипучей энергией. На наш взгляд,

такой способ рассуждения и основывающийся на нем обычай явно абсурдны.

Аналогичное смешение индивидуальной и родовой жизни, как мы видели,

имело место у жителей островов Самоа. Каждая семья там почитала тот или

иной вид животных как бога, однако смерть одного из таких животных, к

примеру совы, не была равносильна смерти бога: «предполагалось, что бог

остается в живых и воплощается во всех живущих совах».

Предание смерти священного барана. Прямая параллель грубого

калифорнийского обряда, который мы только что рассмотрели, имеется в

древнеегипетской религии. Жители Фив и другие египтяне, поклонявшиеся

фиванскому богу Амону, считали барана священным животным и не приносили

его в жертву. Однако один раз в год, на празднике Амона, они всетаки убивали

барана, освежевывали его и надевали его шкуру на статую бога. Этого барана

они оплакивали и хоронили в священной гробнице. Объяснение этого обычая

содержится в мифе, повествующем о том, как однажды Зевс предстал Гераклу

одетым в овечью шерсть и с головой барана. Баран в дан ном случае был,

конечно, подобно волку в Ликополе и козлу в Мендесе, не более как

фиванским священным животным. Баран, другими словами, и был самим

Амоном. На памятниках этот бог, правда, изображен в виде человека с головой

барана. Но это доказывает только, что Амон, прежде чем стать полностью

антропоморфным богом, прошел через ту же эмбриональную стадию развития,

что и все остальные терноморфные божества. Следовательно, барана убивали

не как жертвенное животное, а как самого бога, отождествление которого с

бараном явно проявляется в обычае накидывать на статую Амона шкуру этого

животного. Бога-барана, вероятно, каждый год предавали смерти по той же

причине, что и бога вообще и священного канюка в частности. Применительно

к Египту, в пользу такого истолкования говорит аналогия с богом-быком

Аписом, которому разрешалось жить не дольше определенного срока.

Делалось это, как мы уже показали, для того чтобы оградить богочеловека от

старческой дряхлости. Тот же, только предшествовавший ему по времени, ход

мысли лежал в основе обычая ежегодно умерщвлять бога-животного, как

жители Фив поступали с бараном.

Одна деталь в фиванском обряде заслуживает особенно пристального

внимания. Мы имеем в виду облачение бога в баранью шкуру. Если

первоначально бог был живым бараном, то воплощение его в виде статуи

зародилось, должно быть, позднее. Как это произошло? На след нас наводит

обычай сохранять шкуру убитого священного животного. На примере

калифорнийских индейцев мы убедились, что те сохраняли шкуру канюка. Из

суеверия сохраняли также шкуру козла, заколотого на поле жатвы в качестве

представителя духа хлеба. Делалось это для того, чтобы сохранить священную

реликвию, содержащую в себе частицу божественного существа, А чтобы

превратить эту реликвию в настоящую статую бога, достаточно было набить

чучело или натянуть шкуру на остов. Поначалу это изображение нуждалось в

ежегодном обновлении: его заменяли новым чучелом или обтягивали шкурой

последней жертвы. Переход от ежегодных изображений к постоянным не

представляет, впрочем, никакого труда. Так, на смену более древнему обычаю

срубать каждый год Майское дерево пришел, как мы убедились выше, обычай

хранить постоянное Майское дерево, его каждый год покрывали свежими

листьями и цветами. Когда чучело представителя бога заменили постоянной

статуей из дерева, камня или металла, статую эту каждый год продолжали

одевать в шкуру нового жертвенного животного. На этой стадии развития люди,

естественно, стали истолковывать умерщвление барана как принесение

жертвы статуе. С этой целью они и сочинили мифы вроде предания об Амоне и

Геракле.

Предание смерти священной змеи. Другой пример ежегодного умерщвления

священного животного с сохранением его шкуры можно почерпнуть у жителей

Западной Африки. Негры иссапу, обитатели острова Фернандо-По, считают

очковую змею своим богом-хранителем и приписывают ей способность

приносить им пользу и причинять вред, посылать изобилие и голод, насылать

смерть и т.д. Кожа одного из этих пресмыкающихся хвостом вниз свешивается с

ветвей самого высокого дерева на общественной площади. Каждый год иссапу

в день вывешивания змеиной кожи справляют особый обряд. По окончании

обряда из домов выносят младенцев, родившихся в истекшем году, и

прикладывают их ручонки к змеиному хвосту. Делается это явно с целью отдать

детей под покровительство племенного божка. Жители Сенегамбии полагают,

что в течение восьми дней после появления на свет ребенка из клана питона

это пресмыкающееся приходит на него полюбоваться. А члены клана змеи в

древней Африке, псиллы, не препятствовали общению своих детей со змеями,

будучи убеждены, что настоящим псиллам змеи не могут причинить вреда.

Предание смерти священных черепах. Итак, у калифорнийских индейцев,

египтян и жителей острова Фернандо-По культ животных не имеет, по всей

видимости, никакого отношения к земледелию, из чего явствует, что он уходит

своими корнями в общества охотников и скотоводов. То же самое относится к

приводимому ниже обычаю, хотя в настоящее время индейцы-зуньи из штата

Нью-Мексико ведут в обнесенных стенами городках или селениях оседлый

образ жизни, занимаясь земледелием, гончарным производством и

ткачеством. Впрочем, обычаю зуньи присущи некоторые специфические черты.

В силу этого его стоит привести в изложении очевидца и во всех деталях.

"В середине лета стояла сильная жара. Брат мой (речь идет о приемном

брате-индейце) и я целыми днями просиживали в прохладных подвальных

помещениях нашего дома, и последний (то есть индеец) с помощью грубых

орудий перековывал на самодельном горне мексиканские монеты в браслеты,

пояса, серьги, пуговицы и другие дикарские украшения. Хотя его орудия были

крайне примитивны, благодаря своему упорству и мастерству индеец

выковывал замечательно красивые изделия. Однажды, когда я сидел,

наблюдая за его работой, я увидел, что человек пятьдесят индейцев поспешно

спускались с холма и двигались по равнине в западном направлении. Во главе

процессии важно шествовал разрисованный с головы до ног жрец, украшенный

раковинами, а за ним с факелом в руках следовал бог огня (Shn-lu-wit-si). Когда

процессия скрылась из виду, я осведомился у своего брата, что все это

означало.

«Они направляются, – ответил он мне, – в наше общее жилище, город Ка-Ка».

Четыре дня спустя, на закате солнца, индейцы строем поднимались по той же

дороге, в прекрасных одеждах и масках «доброго танца». В руках у каждого из

них было по корзине, полной живых, копошащихся черепах, которых они несли

прямо-таки с материнской нежностью. Часть несчастных пресмыкающихся

была завернута в мягкие одеяла, из которых высовывались только их головы да

передние лапы. Черепахи на спинах этих украшенных перьями паломников

напоминали смешную – несмотря на всю торжественность происходящего –

пародию на младенцев, которых несут на спинах их матери. Вечером, когда я

ужинал в верхних комнатах, в наш дом вошел шурин правителя. Вся семья

приветствовала его как посланца с небес. В дрожащих пальцах он держал

многострадальную непокорную черепаху. На его руках и голых ногах еще были

видны остатки краски, из чего я заключил, что он был одним из участников

священного посольства.

«Так вы были в Ка-тлу-эл-лоне, не правда ли?»

«Да, да», – ответил изможденный человек голосом, охрипшим от долгого

пения. Он в полном изнеможении повалился на шкуры, которые ему

подложили, и осторожно положил черепаху на пол. Как только животное

оказалось на свободе, оно со всех ног пустилось наутек. Тут все члены семьи,

как по команде, отставили тарелки, ложки и чашки и, набрав из священной

чаши полные пригоршни муки, стали спешно преследовать черепаху по всей

комнате: в темных углах, у кувшинов с водой, за кормушкой, на середине

комнаты. При этом они молились и посыпали панцирь черепахи мукой.

Наконец – удивительное дело! – она подошла к изможденному человеку,

который внес ее в дом.

«Ага! – прочувственно воскликнул тот. – Смотри, она снова идет ко мне. О,

какие великие милости даровали мне в этот день прародители всего», – и,

нежно поглаживая рукой ползущее животное, глубоко вдохнул запах своей

ладони и обратился с молитвой к богам. Затем он оперся подбородком на руку

и широко раскрытыми, задумчивыми глазами стал следить за тем, как его

неуклюжая пленница, мигая засыпанными мукой глазами и вспоминая родную

стихию, царапала гладкий пол и ползала туда-сюда. Тут я отважился спросить:

«Почему вы не выпустите ее на свободу или не дадите ей напиться?»

Шурин правителя медленно обратил на меня свой взор, в котором читалась

странная смесь скорби, негодования и жалости, а благочестивое семейство

посмотрело на меня со священным ужасом. «Несчастный младший брат, –

вымолвил он наконец, – разве тебе неизвестно, какое это драгоценное

существо? Чтобы оно умерло? Нет, оно не умрет, будь уверен, оно не может

умереть». – «Но если его не кормить и не поить, оно умрет». – «Повторяю, оно

не умрет. Завтра оно всего лишь сменит жилище и возвратится домой к своим

братьям. Ну да, откуда тебе все это знать?» – сказал он в задумчивости и,

повернувшись к ослепленной черепахе, продолжал: «О, мой бед ный, дорогой,

утраченный ребенок или родитель, моя ушедшая сестра или брат! Кому

ведомо, кто ты? Может быть, ты мой прадед или мать!» При этих словах он

трогательнейшим образом расплакался и, дрожа от рыданий, которым вторили

женщины и дети, закрыл лицо руками. Исполнившись сочувствия к его, пусть

ложно направленной, скорби, я поднял черепаху с пола, поднес ее к губам,

поцеловал ее холодный панцирь и, поставив обратно на пол, поспешно оставил

пораженное горем семейство. На следующий день несчастную черепаху с

молитвами, трогательными причитаниями и подношениями убили, а ее мясо и

кости, отделив от панциря, погрузили в речку, чтобы «в темных водах озера

мертвых они еще раз получили возможность приобщиться к вечной жизни

среди своих товарищей». Панцирь этой черепахи тщательно обточили,

высушили и сделали из него погремушку для танцев; прикрытая куском

оленьей кожи, эта погремушка до сих пор свешивается с закопченных стропил в

доме моего брата. Однажды некий навахо вздумал обменять ее на черпак, за

что его с гневной отповедью выставили из дома. Если бы кто-нибудь отважился

высказать предположение, что черепахи больше нет в живых, это вызвало бы

потоки слез; ему в таком случае напомнили бы, что она может всего лишь

"сменить жилище и перейти на вечное жительство в дом «всех ушедших от

нас».

В этом обычае вера в переселение душ людей в тела черепах, как видим,

выразилась как нельзя более отчетливо. Той же веры придерживаются

индейцы-моки, родственники зуньи. Моки подразделяются на тотемные кланы

– медведя, оленя, волка, зайца и т. д, – и верят, что медведи, олени, волки,