Гордон Г. Эмиль Гилельс. За гранью мифа

Подождите немного. Документ загружается.

Сороковые роковые. Обращение к современной музыке

ловский, Н. Обухова и А. Пирогов, С. Лемешев и М. Рейзен, Д. Ойст-

рах, Л. Оборин и С. Кнушевицкий, Квартет имени Бородина, многие

корифеи Малого, Художественного театров. Чаще всего такие кон-

церты мастеров искусств проводились непосредственно вслед за са-

лютом в честь очередных побед Советской Армии. Исполнительские

шедевры Гилельса украшали эти программы.

В кругу своих коллег Эмиль Григорьевич выделялся удивитель-

ной самодисциплиной. Собранный, неразговорчивый, он, прежде

чем сесть к роялю, внутренне подготавливался к исполнению, а за-

тем играл с необычайным вдохновением. Имя Гилельса появилось

и в программах симфонических передач, где звучали Первые концер-

ты Чайковского и Листа, Второй концерт Сен-Санса. Помню однаж-

ды

—

это было 1 мая 1943 года

—

Гилельс незабываемо сыграл в ан-

самбле с Малым симфоническим оркестром радио Andante spianato

и Большой полонез Шопена».

В эти годы Гилельс испытывает естественную потребность иг-

рать больше русской музыки и музыки, только что созданной. Он

много учит для себя нового, не игранного ранее, учит быстро и вы-

носит сделанное на эстраду. Среди сочинений русской классической

музыки

—

6 пьес ор. 19 Чайковского, Прелюдии и «Этюды-картины»

Рахманинова, Вторая соната Глазунова. Обращается Гилельс и к «Пе-

трушке» Стравинского, ставшей не только одной из вершин его без-

брежного репертуара, но и золотой страницей пианистического ис-

кусства вообще.

В те годы отношение в нашей стране к Стравинскому было, мяг-

ко сказать, не слишком приветливым. Проявив волю и смелость, Ги-

лельс не посчитался с «установками».

Михаил Ботвинник, чемпион мира по шахматам, вспоминал:

«1944 год, война. Радиоприемников у населения нет, в каждой

квартире

—

репродуктор. Он почти всегда включен, ждем известий

с фронта, остальные передачи идут, но их не замечаем.

Смотрим с женой друг на друга с удивлением: кто это исполняет

«Петрушку» Стравинского? Такое впечатление, что на двух роялях!

Но диктор объявил: исполнял Эмиль Гилельс...» И дальше: «Когда я

думаю о Гилельсе, всегда сравниваю его с Капабланкой. У Капаблан-

ки не было отдельных ходов — они всегда были крепко сцеплены

и создавали шахматную картину. У Гилельса не было отдельных нот,

он создавал картину музыкальную». (Ботвинник и Гилельс не встре-

чались лично, но, конечно, знали друг о друге. «В 1958 году,

—

расска-

зывает Ботвинник,

—

когда я отвоевал звание чемпиона мира в матче

145

Сороковые роковые. Обращение к современной музыке

СО Смысловым, Эмиль Григорьевич прислал теплую телеграмму.

Никогда не забуду этого знака внимания со стороны великого музы-

канта».)

То, что сделал Гилельс для советской

—

скажу так: для современ-

ной музыки — поистине бесценно. Все не упомянешь, но основные

вехи

—

не обойдешь.

Начну с Мечислава Вайнберга — композитора большого значе-

ния, обязанного Гилельсу своим «возникновением».

В тяжелом 1942 году Гилельс познакомился в Ташкенте с компо-

зитором, сочинения которого никто не хотел исполнять. Вайнберг

жил в изоляции и нужде. Он показал Гилельсу свою Вторую форте-

пианную сонату, музыка которой своей значительностью и самобыт-

ностью произвела на Гилельса сильное впечатление. Он решил вы-

учить ее, хотя такой поступок не мог принести никаких выгод:

играть совершенно незнакомую музыку никому не ведомого автора

было неблагодарным делом. Но Гилельс был уверен в том, что настоя-

щая музыка должна быть услышана

—

и настойчиво «приучал» к ней

слушателей. Это не могло не иметь резонанса

—

и Вайнберга посте-

пенно начинают играть, причем такие исполнители, как Д. Ойстрах,

М. Гринберг, Д. Шафран, Л. Коган. Вайнберг становится, как теперь

говорят, востребованным. Сам Гилельс не ограничивается Второй

сонатой: в последний год войны он, совместно с Квартетом Большо-

го театра, впервые исполнил фортепианный Квинтет Вайнберга.

Через много лет, в 1956 году в Большом зале консерватории Ги-

лельс впервые играет посвященную ему Четвертую сонату Вайнбер-

га, которой суждено было стать, пожалуй, самой известной из всех

сонат, созданных композитором. Работая над фортепианными про-

изведениями, Вайнберг советовался с Гилельсом, прислушивался

к его замечаниям.

Так же поступал и Дмитрий Кабалевский, несмотря на то, что

сам был прекрасным пианистом. В 1945 году он закончил Вторую

фортепианную сонату, которую Гилельс выучил за короткий срок.

Впоследствии Кабалевский писал: «...К числу наиболее счастливых

моментов своей собственной музыкальной жизни я должен отнести ве-

ликолепное исполнение Гилельсом моей Второй сонаты. С чувством

благодарности за его талант и мастерство, за постоянную готовность

помочь еще в процессе сочинения своим чутким умным советом по-

святил я ему эту сонату». Исполнение Гилельсом Второй сонаты Ка-

балевского, как и Четвертой Вайнберга, было записано на пластинки,

что сыграло в жизни этих сочинений определяющую роль.

146

Сороковые роковые. Обращение к современной музыке

В СВЯЗИ с музыкой Кабалевского затрону и послевоенные годы.

Кабалевский и Гилельс подружились, были на «ты».

В 1946 году

—

следующем году после создания Второй сонаты

—

Кабалевский сообщал Гилельсу в письме: «Завтра уже месяц, как я си-

жу в нащем благословенном Ивановском совхозе. Провел я это вре-

мя не без некоторой пользы. В три недели написал Третью фп-сона-

ту. По требованию публики демонстрировал ее здесь множество раз

и уже заболтал, не успев начать учить. Она трехчастна

—

все части

в мажоре (F

—

F), короче (15 мин.) и легче, чем вторая. Как го-

ворится

—

почту за удовольствие показать ее тебе в Москве и посове-

товаться насчет исполнителя

—

сам понимаешь, что на тебя я поку-

шаться не собираюсь».

Трудно отделаться от впечатления, что Кабалевский немного лу-

кавит. Но как бы там ни было, Гилельс по каким-то причинам Тре-

тью сонату не стал играть. Здесь будет уместно обратиться к словам

Вайнберга: «Я знакомил Эмиля Гилельса с 5-й и 6-й моими соната-

ми,

—

вспоминает он.

—

К моему огорчению, они не были им испол-

нены. Вероятно

—

не понравились».

Как знать, может быть, это же приключилось и с Третьей сона-

той Кабалевского... Позже ее выучил Горовиц.

На этом, однако, сотрудничество Кабалевского и Гилельса не

прервалось. Отмечу два крупных сочинения для фортепиано с орке-

стром, исполненные Гилельсом: это Третий концерт и еще одно не

совсем обычное создание. В письме Кабалевский информировал Ро-

зину Левину: «...Я надеюсь, что скоро смогу прислать Вам свою но-

вую работу, которая, быть может. Вас несколько удивит: я недавно

сделал транскрипцию для фортепиано с оркестром фа-минорной

четырехручной Фантазии Шуберта. Получился настоящий форте-

пианный концерт. Эмиль Гилельс уже выучил его и сейчас же после

возвращения из США будет его играть. Мне кажется, что пианисты

и слушатели будут рады появлению, в сущности, почти совершенно

неизвестного гениального шубертовского произведения...»

Концертное исполнение Гилельса было записано и выпущено на

пластинке, а затем перенесено на компакт-диск. (Гилельс играл шу-

бертовскую фантазию и в четырехручном оригинале, с дочерью Е1ле-

ной,

—

сегодня хорошо известен диск, выпущенный фирмой «Дойче

граммофон».)

А сейчас

—

о Прокофьеве, одном из самых близких Гилельсу ком-

позиторов, в высокой мере созвучном ему по духу. И дело здесь не

только в том, что Гилельс переиграл множество его сочинений,

147

Сороковые роковые. Обращение к современной музыке

а прежде всего в полном «взаимопонимании» композитора и испол-

нителя.

Обыкновенно сближение Прокофьева и Гилельса относят к во-

енным годам. Это не так; все началось раньше, когда Гилельс с груп-

пой советских исполнителей готовился к поездке

—

не состоявшейся,

я говорил об этом

—

в Америку. Юрий Елагин в книге «Укрощение

искусств» красочно описывает встречу с великим композитором.

Привожу его рассказ почти полностью.

«Сергей Сергеевич встретил нас в своей квартире, в только что

выстроенных домах рядом с московским Курским вокзалом. Кроме

нас с Цыгановым, в тот вечер пришли к нему Эмиль и Лиза Гилельс.

Все мы хотели послушать пластинки его концертов, которые нам

предстояло играть в скором времени. Эмиль готовил Третий фор-

тепианный концерт для исполнения на Международной выставке

в США в 1939 году. Лиза работала над Первым концертом для скрип-

ки, я

—

над Вторым. Знаменитый хозяин отнесся к нам приветливо

и искренне. За его сдержанной, несколько суровой, отрывистой ма-

нерой разговора чувствовалась большая симпатия к нам

—

молодым

музыкантам

—

и юношеское увлечение музыкой. Он завел нам на ве-

ликолепной американской радиоле пластинки Третьего фортепиан-

ного концерта в своем собственном исполнении в сопровождении

Бостонского оркестра с Кусевицким, Первый скрипичный в испол-

нении Йожефа Сигети и, наконец, Второй

—

в исполнении Яши Хей-

феца... Потом Прокофьев повел нас в свою студию

—

уютную неболь-

шую комнату, обставленную мебелью в строгом современном стиле,

с высокими стоячими лампами, бросавшими свет в потолок. В студии

стоял большой рояль.

— Это мне прислали из Чехословакии, — сказал Сергей Сергее-

вич.

— Как прислали? Почему из Чехословакии?

—

удивился Гилельс.

— Так, очень просто. Прислали, и совершенно бесплатно. Пола-

гается мне по рангу иметь рояли от всех крупных фирм. У меня в мо-

ей маленькой квартире нет места для них, поэтому я ограничиваюсь

одним. Я люблю эту фирму...

Мы были поражены тем, что капиталистические буржуазные

фирмы присылают свои рояли знаменитым композиторам, да еще

в Советский Союз. Этот чехословацкий инструмент был действитель-

но очень хорош, что и продемонстрировал нам наш хозяин, сев за

него и сыграв несколько отрывков из своего знаменитого Третьего

концерта. Помню, как какое-то техническое место, представлявшее

148

Сороковые роковые. Обращение к современной музыке

большую трудность даже для такого выдающегося пианиста, как

Эмиль Гилельс, прозвучало совершенно легко у автора. Гилельс с ува-

жением смотрел на огромные руки Прокофьева, шутя бравшие са-

мые широкие интервалы. Из студии перешли мы опять в гостиную,

где Лина Ивановна

—

жена Сергея Сергеевича

—

маленькая брюнет-

ка с тонкими чертами лица (она была испанка по национальности),

сервировала нам чай... За чаем наш хозяин много рассказывал нам об

Америке, куда скоро предстояло ехать Эмилю, говорил о своих мно-

гочисленных американских друзьях, называл имена лучших и солид-

нейших композиторов. Зашел разговор о только что напечатанной

статье одного из партийных музыкальных критиков, в которой с ка-

залось бы уже исчезнувших в те годы позиций "борьбы с формализ-

мом" давалась уничтожающая оценка виолончельного концерта Про-

кофьева.

— Они всегда ругают то, чего не понимают,

—

сказал Сергей Сер-

геевич, — Если обращать на это внимание, то нужно вообще пере-

стать писать музыку.

После чая он стал нам заводить только что полученные им плас-

тинки лучших американских джазов. Прокофьев оказался большим

поклонником и знатоком настоящего джаза... И до трех часов ночи

слушали мы

—

трое молодых советских музыкантов и профессор Мос-

ковской консерватории — пластинки Дюка Эллингтона, Гарри Роя

и Бенни Гудмена, которые заводил нам один из величайших компо-

зиторов нашего времени...»

В самом начале 1943 года представил премьеру недавно закончен-

ной Седьмой сонаты Прокофьева Святослав Рихтер. Следом за ним,

в этом же году сонату сыграл Гилельс. «Чрезвычайно требователь-

ный к исполнителям,

—

писал Я. Флиер,

—

Сергей Сергеевич востор-

женно отзывался об игре Гилельса. Помню характерную для Проко-

фьева фразу, сказанную им в Большом зале консерватории после

того, как прозвучала Седьмая соната. "Отлично разыграл сонатку",

—

произнес он дважды, с довольным видом потирая руки...» И здесь же

Прокофьев сказал: он хотел бы видеть Гилельса первым исполните-

лем своей новой, следующей фортепианной сонаты.

Прошло совсем немного времени, и осенью 1944 года Прокофь-

ев передал Гилельсу рукопись Восьмой сонаты — самой сложной

и значительней из всех, им созданных. Гилельс быстро выучил ее

и через два месяца, 30 декабря, накануне победного 1945 года, бли-

стательно исполнил в своем концерте в Большом зале консерва-

тории.

149

Сороковые роковые. Обращение к современной музыке

Говоря о сочинениях Прокофьева, игранных Гилельсом, Я. Фли-

ер пишет: «Все типично прокофьевское

—

глубина замыслов, обост-

ренность чувств, сочетание трагизма и лирики, сарказма и светлой

улыбки

—

находит в интерпретации артиста свое ярчайшее, идеаль-

ное воплощение. И сколь необъятна звуковая палитра Гилельса в тво-

рениях Прокофьева!»

И далее: «Невозможно забыть, как звучит у пианиста одна из са-

мых гениальных и глубочайших прокофьевских "глыб"

—

Восьмая со-

ната. Вот одно из типичных режиссерско-исполнительских созданий

музыкального исполина Эмиля Гилельса!»

Гилельсовской Восьмой сонате Прокофьева посвятил впечатляю-

щие строки Л. Гаккель. Казалось бы, почти невозможно дать читате-

лю, не слышавшему это исполнение, хотя бы какое-нибудь его подобие

в слове. Гаккелю удалось. Вот только о завершении сонаты: «Финаль-

ную коду в гилельсовском исполнении едва ли опишешь... Нечеловече

ское напряжение творца, держащего на своих плечах весь груз люд-

ских радостей,

—

вот единственно возможный масштаб ассоциаций».

Впоследствии Гилельс множество раз — по всему миру

—

играл

Восьмую сонату, записал ее на фирме «Дойче граммофон». Но ее пре-

мьера не потускнела от времени.

Тот гилельсовский концерт вообще был одним из его самых «луч-

ших», со сложнейшей программой. Спустя более чем сорок лет его

вспомнил Рихтер. Обрисовывая трудности брамсовских Вариаций на

тему Паганини, он говорил: «Прекрасно играл эти вариации Ги-

лельс. В 1944 году у него был очень хороший концерт, он играл

шесть прелюдий и фуг из "Хорошо темперированного клавира", а по-

том две тетради Брамса подряд. Я бы считал, что играть их без пере-

рыва неправильно. Ясно, что это два отдельных сочинения. Но он

сыграл прекрасно. Во втором отделении Гилельс играл Третью

и Восьмую сонаты Прокофьева. К нему за кулисы пришла Розочка Та-

маркина и говорит: "Ми-и-иля! Ну гениально, изумительно!" Гилельс

правильно относился к новому, он проявлял пытливость, это был му-

зыкант с большими запросами. Помню, как он сцепился с одним ди-

рижером по поводу позднего Стравинского...»

Придется сделать маленький шаг в сторону: о Вариациях Брам-

са все же требуется сказать несколько слов. «...Играть их без пере-

рыва неправильно». Почему же? Повсюду их играют именно «не-

правильно». «Ясно, что это два отдельных сочинения». Нет, это

один опус, одно сочинение. Можно, конечно, играть тетради по-

рознь

—

или первую, или вторую,

—

но почему нельзя играть их вме-

150

о долге и чести

сте?! Поразительно то, что сам Рихтер играл обе тетради именно

одну за другой.

Как все это понимать?!

По аналогии вспоминаю мысли Рихтера о Прелюдиях Шопена:

«Думаю, что исполнение сразу всех прелюдий (24) не следует реко-

мендовать... Я не согласен, что это цикл». Тогда что же? И тональ-

ные соотношения не скрепляют?

Но двинемся вперед.

О долге и чести

Нас ждут, читатель, такие события, что, боюсь, не хватит у меня

уменья для их описания.

Изложу, как сумею. Необходимо только ясно представлять себе:

очень долгое время

—

потому что было «нельзя»

—

вокруг этих собы-

тий царило гробовое молчание. Но уже давно стало «можно»

—

и что

же? Лишь в самое последнее время пробиваются

—

робко, осторож-

но и дозированно

—

кое-какие факты, но, как правило, в таком иска-

женном свете, что ничего «разглядеть» невозможно. Многих это уст-

раивает. Но так не может больше продолжаться.

Приступаю.

В 1998 году сын Бориса Пастернака Евгений Пастернак опублико-

вал переписку своих родителей. Письма он скрепил собственными

комментариями и воспоминаниями. Читаем: «14 октября он [Борис

Пастернак] выехал из Москвы в Чистополь как член Правления Со-

юза писателей, которое было особым распоряжением эвакуировано

в страшные дни немецкого наступления на Москву. Неподчинившие-

ся указу об эвакуации подвергались опасности ареста со стороны

НКВД

—

как "предатели", ждущие прихода немцев. Особенное подо-

зрение вызывали лица немецкого происхождения. Многие были рас-

стреляны в те дни. Через несколько дней после папиного отъезда

арестовали Генриха Густавовича Нейгауза. Заступничество Эмиля

Гилельса спасло его от гибели».

Наконец, сказано. Нейгауза держали в тюрьме на Лубянке и ему

грозил

—

рука не повинуется написать

—

расстрел.

Вынужден отметить: этот факт сообщен не музыкантом и не в специ-

альной музыкальной прессе, а издательством «Новое литературное обо-

зрение», естественно, далеком от музыкальной кухни

—

от столкновения

корыстных интересов, сведения личных счетов, возни самолюбий...

151

о долге и чести

Разумеется, Гилельс не ждал «хорошей» молвы

—

не ради нее он,

рискуя собой, взялся за почти безнадежное дело; для него не было

выбора: он просто выполнил то, что считал своим долгом.

Некоторые дополнительные подробности той трагедии

—

в сви-

детельстве дочери Нейгауза, М. Г. Нейгауз (газета «Советская культу-

ра»): «Во время войны, когда Генриха Густавовича арестовали (4 но-

ября 1941 г.), Эмиль Григорьевич продолжал навещать нас. Тот, кто

жил в то время, помнит, как многие боялись даже здороваться с род-

ственниками арестованных. И действительно, встречаться с ними

было опасно: могли случиться самые неожиданные непредсказуемые

последствия, вплоть до ареста. И только очень мужественные люди

приходили в дом, где кто-то был арестован. Э. Г. Гилельс принадле-

жал к числу таких людей.

Когда впервые разрешили передачу в тюрьму для Генриха Густа-

вовича в голодные дни апреля 1942 г., Эмиль Григорьевич принес

большую коробку папирос и батон колбасы».

Каким же образом Гилельсу удалось отстоять Нейгауза? Чего это

стоило?!

Он сделал самый рискованный шаг. После концерта в Кремле,

на котором играл, он «пожаловался» самому Сталину: арестован его

профессор, несправедливо, нельзя ли его освободить. Сталин долго

медлил с ответом, покуривая трубку; наконец, изрек: «С этим вопро-

сом больше ко мне не обращайся». Это был приговор. Все, никакой

надежды.

Прошло несколько месяцев. Снова концерт в Кремле

—

в присут-

ствии приехавшего в Москву Уинстона Черчилля. В этот вечер Ста-

лин был в хорошем настроении

—

шутил, посмеивался... И Гилельс

решился. Он подошел к Сталину, рядом был Черчилль. Вдруг Сталин

обнял Гилельса за талию и произнес: «Вот, говорят, у Гитлера хоро-

шо поставлена пропаганда... У Гитлера есть Геббельс,

—

а у меня есть

Гилельс!» Тут-то Гилельс и повторил свою просьбу. Сталин выслушал

и подозвал Поскребышева: «Надо помочь человеку...» Все было сде-

лано незамедлительно. Никакие другие «ходы» не могли иметь тако-

го действия. Нейгауз был выпущен из тюрьмы, но «взамен» отправ-

лен на Урал, за Свердловск, на тяжелые работы.

Обратимся теперь к информации, вышедшей из-под пера музы-

канта.

Вера Горностаева сообщает в своей книге: «Началась война.

И в жизни Нейгауза произошло событие, оказавшее влияние на его

дальнейшую судьбу. Он был арестован и находился под следствием.

152

о долге и чести

Можно представить, насколько подозрительной казалась анкета

"немца" Генриха Нейгауза следователю сталинских времен. Все же,

эпопея этого ареста имела благоприятный исход. (С чего бы?

—

Г. Г.).

Он был этапом отправлен на Урал. Поезд шел через Свердловск.

В этом городе он, будучи ректором, открывал в 1934 году Уральскую

государственную консерваторию.

Свердловские

музыканты совершили чудо, убедив крупного началь-

ника, что Нейгауз сможет принести больше пользы своей Родине, ра-

ботая в консерватории, нежели на лесозаготовках. Его удалось

"снять" с поезда ссыльных и оставить в Свердловске. Он попал в род-

ную для себя консерваторскую среду и, окрыленный, преподавал

с неистовым жаром самоотдачи».

Предлагаю читателю поразмыслить: кто бы мог осмелиться —

в самый разгар войны, в сталинское время

—

вступиться за ссыльно-

го немца и, главное, кто бы прислушался и пошел навстречу каким-

то там свердловским музыкантам?

Такого и быть не могло. И не было.

Все сделал Гилельс. Это он отправился в Свердловске к партий-

ному начальству

—

и для подкрепления взял с собой двух-трех чело-

век из консерватории, в том числе и директора, так как предполага-

лось, что при благоприятном исходе Нейгауз будет работать именно

там

—

что и случилось. Но и это не все.

В упомянутой статье М. Г. Нейгауз удостоверяет: «В эти дни

Эмиль Григорьевич обратился с ходатайством о Генрихе Густавови-

че в НКВД...»

Сам Гилельс, разумеется, ни единым словом не обмолвился о сво-

ей роли в нейгаузовской судьбе — мы хорошо знаем, как он был

«скроен». Он лишь поделился с Баренбоймом: «Ему [Нейгаузу] было

трудно в Свердловске, и я его там навещал». Все, ни слова больше.

Вот таким манером свердловские музыканты и совершили чудо.

Могу предоставить подтверждение моим словам

—

прибегрг^ к по-

мощи настоящего «свердловского музыканта»

—

Исаака Зетеля, живу-

щего сейчас в Германии. Оттуда он и поведал, как все было. С его

слов пишет корреспондент в журнале «Новое время». Не боясь ока-

заться назойливым, опять подчеркну: вряд ли «Новое время» нарас-

хват именно у музыкантов, журнал, разумеется, не продается в музы-

кальных магазинах или в музыкальных отделах больших магазинов.

В рассказе Зетеля есть интереснейшие детали. Переписываю.

«В начале войны Генрих Нейгауз был выслан из Москвы (тюрьма

здесь «за кадром».

—

Г. Г.). По слухам, за то, что где-то в разговоре

153

о долге и чести

неосторожно не выразил ужаса от наступления немцев. А может,

за то, что сам был немцем. А может, как большинство репрессирован-

ных, вообще ни за что. Как бы то ни было, ехал он в ссылку в Сибирь

и в Свердловске должен был делать пересадку из обыкновенного ва-

гона в "ссыльный". В Свердловске в это время жили эвакуированные

туда знаменитые советские музыканты и среди них

—

ученик Нейгау-

за Эмиль Гилельс. Музыканты во главе с Гилельсом предприняли от-

чаянную попытку спасти Нейгауза. С огромным трудом пробились

они на прием к первому секретарю обкома ВКП(б). Первый секре-

тарь Свердловского обкома

—

всегда большой начальник. Что ему ка-

кие-то музыканты, хотя бы и с мировым именем. (С мировым именем

был только Гилельс.

—

Г. Г.). Он их даже сесть не пригласил и гово-

рил с ними ровно три минуты. Но за три минуты музыканты сумели

найти человеческие струны в партийном организме главного сверд-

ловского большевика. Может быть, не последнюю роль сыграло на-

поминание, что его собственные дети учатся музыке. Генриху Нейга-

узу было разрешено не ехать "во глубину сибирских руд". Он стал

профессором Свердловской консерватории...»

Теперь, думаю, крайне важно получить информацию из уст Рих-

тера. Он рассказывает Б. Монсенжону: «Его [Нейгауза] посадили

в тюрьму. Но в нем было столько обаяния, что ему удалось смягчить

даже эти инстанции. Через два месяца его выпустили и эвакуирова-

ли в Свердловск...»

Отдадим Рихтеру должное: роль Гилельса обрисована им необы-

чайно выпукло. То, что он был не осведомлен,

—

исключено. Но ока-

зывается было так: перед очаровательными, обворожительными

людьми двери тюрем открывались

—

выходите, пожалуйста...

Подобными «странностями»

—

и на самые разные темы

—

рихте-

ровская книга переполнена. Смею утверждать: книга еще не прочи-

тана.

Как развивались события дальше? Вера Горностаева пишет:

«Окончилась война, и ему [Нейгаузу] разрешили вернуться. Он сно-

ва стал профессором Московской консерватории».

Почему разрешили, как? Неизвестно. Если читатель о чем-то уже

догадывается, то догадывается правильно.

Опять «Новое время»: «...В 1944 году Нейгауз привез его [И. Зе-

теля] в Москву на конкурс... Гилельс кинулся в новую атаку за своего

учителя

—

на самом высоком уровне. Говорят, Сталину нравилась иг-

ра Гилельса (мы знаем, что так оно и было.

—

Г. Г.), и тому удалось

добиться помилования Нейгауза. Такова легенда. Генрих Густавович

154