Иоганн Густав Дройзен. Историка
Подождите немного. Документ загружается.
и т. д., расцвет городов, как, например, показывает не
>
давно открытая надпись, что по цензу времени рожде
>
ния Христа Апомея на Оронте насчитывала 170 000
римских граждан. Можно увидеть, как греческое обра
>
зование с 180 г. до н. э. проникает в Рим, как вскоре под
влиянием Полибия и др. в кругах Сципиона распро
>
страняется просвещение, которое вскоре приобрело ог
>
ромное, в том числе и политическое, значение в рефор
>
мах братьев Гракхов — их матерью была Корнелия.
Можно увидеть, как в иудейской культуре времен Сеп
>
туагинты совершаются преобразования, которые в
лице Филона достигают полной зрелости, и т. д. Короче
говоря, если проследить духовное развитие в течение
этих столетий, то становится понятным весьма своеоб
>
разное значение эллинистического периода с его анта>
гонизмом как по отношению к исключительно эллин>
скому, так и к презираемому варварскому миру; фор>
мирование и обоснование образа жизни, в котором об>
щечеловеческое становится выше навитизма и племен>
ного характера прежних формаций, брожение, теокра>
зия и этнокразия; периода, в течение которого обнару>
жились такие явления, как проповедник и чудотворец
Аполлоний Тианский, иудейская секта эссенов, зарож>
дающееся христианство. Таким образом, путем поис>
ков и исследования мы приходим, естественно, к иному
результату, чем предполагал наш первый вопрос: да и
сам наш вопрос изменился, был скорректирован, он
стал глубже, жизненнее, компетентнее.
Понятно, что значит для нас такое изменение вопро
>
са. Прослеживая вопрос об Александре и его политике,
мы наталкиваемся на аспекты, которые современники
Александра, находясь в гуще тех великих сражений,
вероятно, и не замечали. И все же лишь эти аспекты от
>
крывают нам значение и тенденции всего того, что свер
>
шил Александр и что произошло благодаря ему. Ход
последующих трех столетий вплоть до великого пово
>
рота, начала христианства, как бы дает нам ключ к раз
>
гадке; мы находим точку, в которой сходятся, как в фо
>
кусе, все развития со времени похода Александра.
154
Лишь в этом великом контексте мы поймем эпоху
Александра, диадохов, эпигонов.
Тем самым с методологической точки зрения мы
должны учесть следующее соображение. Значит, к ис
>
торическим материалам относятся и последствия собы
>
тий, на которые ссылались наша задача, наш вопрос,
последствия, о которых не знали и не предполагали со
>
временники. То, что следует за великими событиями,
есть как бы анализ и додумывание до конца тех момен
>
тов, которые были в них заложены и действовали. И ес
>
ли такие последствия произошли из этих истоков, то
наше право и обязанность предполагать уже в послед
>
них зародыши такого развития, импульсы к нему. При
распознании и установлении этих истоков именно по
>
следствия и развития, которые проистекают из них, бу>
дут для нас историческим материалом.
История города Рима до войн с самнитами была бы
для нас темной и безразличной, если бы эти войны и
война с Пирром не превратили Рим в то, чем он стал, и
тем самым приобрел значение и весь более ранний пери>
од римской истории. Масса накопившихся в структуре
немецких государств со времени Карла IV явлений де>
градации и невозможности какого>либо улучшения об>
наружилась лишь в попытках имперской реформы при
императоре Максимилиане. И если основание Тамо>
женного союза в 1827 г. казалось современникам чисто
экономического характера, то в 1848 г. и в 1871 г. по
>
следствия показали, что означал Таможенный союз на
самом деле, а основатели его осознали, что они смогли
достичь на этом пути таких последствий.
И так повсюду. Это право исторического рассмотре
>
ния — воспринимать факты в свете того значения, ко
>
торое они приобрели благодаря своим последствиям.
Без этой связи, без этой непрерывности мы отказались
бы от попыток исторического осмысления фактов. Сле
>
дует только помнить, что именно наше понимание так
углубляет их; не следует думать, что тем самым мы пой
>
мем эти факты так, как их понимали их современники,
как их воспринимали первоисточники.
155
II. Критика
§ 28, 29
Что значит для нас историческая критика в общем,
было разъяснено ранее. Если наше исследование начи
>
нается с того, что мы, исходя из наших исторических
взглядов и представлений, сначала желаем удостове
>
риться в правильности определенного вопроса, т. е. ус
>
тановить, является ли верным и насколько все то, что
до сих пор для нас представлялось bona fide таковым, то
мы уже увидели, как можно найти материал для ответа
на такой вопрос и дополнить его.
Следующим шагом будет проверка найденных мате>
риалов на предмет того, годятся ли они для наших на>
добностей, и насколько.
Я употребляю такие неопределенные выражения,
потому что в нашей науке касательно задач критики и
того, что входит в ее компетенцию, царит большой раз>
нобой мнений.
Слово «критика» употребляется весьма широко и
разнообразно. Филолог под этим понятием, в основном,
подразумевает восстановление текстов; критик искус
>
ства оперирует преимущественно эстетическими оцен
>
ками; в философии со времени Канта это слово означает
глубочайшее спекулятивное исследование и т. д.
Во всех этих различных толкованиях слова «критика»
одно является общим, что речь идет о просмотре и анали
>
зе чего>то данного или свершенного. Но что именно под
>
лежит здесь анализу, форма ли, содержание, цели или
условия, происхождение или работа, или еще что>либо
иное — в самом слове этого не заложено; это придется оп
>
ределить философу, эстетику, военному, зодчему и т. д. в
зависимости от его точки зрения и прочих задач.
Что касается истории, то сделать это нам будет вдвой
>
не трудно, пока мы не уясним для себя, какая именно
156
задача относится к ее домену, и только согласно этой за
>
даче нужно будет определить ее критический метод.
Исходя из идеи, что дать оценку происшедшему или
свершенному можно было бы, либо в прагматическом от
>
ношении подвергнув критике историческое достижение,
скажем, государственное устройство, литературные и
художественные творения определенной эпохи, либо дав
моральную оценку характеру, таланту, поступкам исто
>
рических деятелей, мотивам, условиям их действий.
И довольно долго историография не только удовле
>
творялась таким видом критики, но и видела подлин
>
ную свою задачу в том, чтобы заседать в судебной пала
>
те, вызывая всемирную историю как на Страшный суд,
а то и самой вершить этот суд. Так, например, Оттокар
Лоренц
79
(«Фридрих Кристоф Шлоссер
80
и о некоторых
задачах и принципах историографии», 1878) совсем не>
давно высказал мнение, что только «оценка» и пра>
вильный метод «определения духовных ценностей» мо>
гут превратить историю в науку. Но являются ли наши
материалы всегда таковыми, что мы можем с уверенно>
стью судить о чем>либо и выносить приговор? И есть ли
у исторической науки критерий, по которому можно
судить о художественном произведении, о ведении вой>
ны, об экономическом прогрессе, а не лучше ли предос>
тавить все это искусствознанию, военной науке, эконо>
мическому учению?
Впрочем, еще на заре истории пришли к мысли о не
>
обходимости проверки и корректировки сохраненных
традицией фактов, каковым верим. Когда Фукидид, в
отличие от легковерного Геродота, слишком охочего до
красивых историй, попытался установить, насколько
возможно, верность фактов; когда Полибий подчерки
>
вал важность предметной стороны дела, признавая
только ее, в отличие от современных ему греческим ис
>
ториков, которые писали всегда лишь ради впечатле
>
ния и развлечения, то это было немалым прогрессом ис
>
торического познания.
Было бы чудовищной несправедливостью, если бы
мы не признавали того, что Фукидид уже использовал
157
не только lÜgoi, подвергая критическому разбору пре
>
дание, но стал использовать и служебные письма из
Метроона в Афинах. А начиная с Аристотеля, такой
стиль основательного исследования быстро входил в
жизнь, его можно отметить у авторов «Аттид», у Птоле
>
мея в истории Александра, у Иеронима в истории Диа
>
дохов, и так до Полибия, который, вероятно, заимство
>
вал из документов не только приводимые им известные
договоры, например с Карфагеном, но и другие офици
>
альные письменные свидетельства, например данные о
римском легионе и лагере. А с Варроном в римскую ли
>
тературу вошел подлинно научный элемент.
Но лишь позднее средневековье вместе с пробудив
>
шимся интересом к классической античности, кото
>
рый способствовал развитию духа Нового времени, ве>
ликие практические вопросы привели к подлинной и
систематической критике благодаря тому, что в начав>
шейся борьбе против римской иерархии и ее безмер>
ных притязаний, лжи и подделок прибегли к особому
оружию, научному исследованию. Вероятно, первый
образец подлинного критического исследования дал
Лоренцо Валла
81
(о нем Цумпт
82
в ж. Шмидта,
83
1844):
в 1439 г. Валла доказал подложность так называемого
«Константинова дара» и грамоты, составленной по по>
воду дарения, он также показал ложность мнения
церкви, что авторами так называемого «Апостольского
символа веры» являются двенадцать апостолов; он ра
>
зоблачил поддельность мнимого письма Христа к царю
Авгарю Эдесскому, которое приводится в истории
церкви Евсевия (I, 13). Тот же критический, т. е. совре
>
менный, дух, только еще более проницательный, про
>
является открыто и во всю силу в период Реформации,
и главным средством борьбы против папизма было кри
>
тическое доказательство, как, например доказательст
>
во, что ставшее церковной догмой учение о Семи таин
>
ствах, учение церкви о Предании, «Лжеисидоровы
декреталии»,
84
культ Девы Марии, истории святых
и т. д. являются фальшивками и сплошным обманом.
Затем около 1550 г. Флакиус
85
в своих «Центуриях»
158
произвел критическую чистку всей истории церкви
первых веков христианства.
То, что римская церковь, несмотря на Тридентский
собор, не смогла уже одолеть евангелического учения,
это потому, что последнее, разделенное на реформат
>
ское и лютеранское направление, продолжая и внутри
себя борьбу и критику, сохранило современный дух све
>
жим и действенным. С великой борьбой Нидерландов
против испанской сверхдержавы начинается тот ряд
исследователей>гугенотов: Казаубонус,
86
оба Скалиге
>
ра,
87
Гуго Гроций,
88
— которые применили искусство
критики к обширной исторической области.
Таким образом были проторены пути по первоздан
>
ной целине традиционного исторического предания,
священного и мирского; вскоре к ним добавились ис>
следования по дипломатике Лейбница, по естественно>
му праву Пуфендорфа и Христиана Томазия, и сюда же
относится «Dictionaire historique et critique» Пьера
Бейля,
89
первое обобщение полученных путем критиче>
ского метода результатов, предназначенное образован>
ной публике.
После того, как был проложен путь, с начала XVIII в.
стали предпринимать попытки теоретического осмыс>
ления критики. Я упомяну книгу Эрнести
90
«De fide
historica recte aestimanda»
91
1746 г., а затем книгу Гриз>
баха
92
«De fide historica ex ipsa rerum quae narrantur
natura dijudicata»;
93
и та и другая направлены в основ
>
ном против библейской истории и ее чудес. Это был ра
>
циональный анализ того, что возможно или невозмож
>
но согласно природе вещей и ее неизменным законам.
Второй раз филология снискала себе заслуги в деле
продвижения и поощрения критики. Перезониус
94
и
Бентли учили критиковать предания, не только исходя
из внешних моментов, не только с помощью скептиче
>
ского рационализма, но и по содержанию, различать
подлинное и поддельное в дошедших до нас текстах по
их художественному стилю и манере изложения мыс
>
ли. Затем последовали Лессинг, Винкельман, Вольф,
95
Нибур, которые применили ту же критическую систе
>
159
му к философемам, к произведениям искусства, таким
великим литературным творениям, как поэмы Гомера,
труды Ливия и т. д. Всех их объединяло то, что предме
>
том исследования они сделали источники нашего по
>
знания, на основе которых можно было изучать прежде
всего историю античности. И в теологии, в которой ра
>
циональное направление в конце концов в трудах цер
>
ковного тайного советника Паулуса
96
полностью было
засушено и стало чисто внешним, получила полное
признание также идея, которая пришла вместе с тю
>
бингенской школой Фридриха Христиана Баура и про
>
явилась в его исследованиях Нового завета.
В то же время в тридцатые годы в работе над издани
>
ем «Monumenta Germaniae» набирала силу историче
>
ская критика в школах Перца, Бёмера
97
и Ранке, кото>
рые подхватили начатое Нибуром в «Римской истории»
и стали развивать на материале немецкой средневеко>
вой истории.
В наши дни отличительным признаком этой крити>
ческой школы является то, что она видит в критике
единственный метод нашей науки, а именно в критике,
которая направлена, в сущности, на источники.
Из круга этой школы появляется мало публикаций
по теоретическим вопросам нашей науки. Статья Ген>
риха фон Зибеля
98
«О законах исторического знания»
1864 г. едва затрагивает их; Мауренбрехер,
99
Уль
>
манн
100
и другие обсуждали лишь частности, более все
>
го по сути дела пишет Деннигес
101
в «Критике источни
>
ков истории Генриха VII», 1841.
По Дённигесу, критика должна заниматься установ
>
лением объективных фактов, которые можно добыть
путем строгого анализа и сравнения сообщений. Таким
образом, критика должна установить аутентичность со
>
общений; критика дает возможность изложить факты,
ее целью является то воздействие, в результате которо
>
го ей удалось выбрать подлинно исторический факт та
>
ким образом, чтобы можно было найти идею этого фак
>
та. Затем вступают другие факторы, предъявление до
>
казательства и т. д. По>видимому, Дённигес считает
160
предъявление доказательств — и есть нахождение и по
>
нимание идеи, которая якобы заключена в фактах.
Это мнение, как видим, объясняется привычкой
сравнивать средневековые источники, имеющиеся в
наличии, разделять их на производные и первичные,
считая объективными те факты, которые>де вытекают
из письменных памятников, ловко доказанных как
первоисточники.
Однако этот метод, примененный к другим, а не толь
>
ко к политико>историческим или церковно>историче
>
ским вопросам, очень скоро завел бы в тупик. Как мож
>
но с таким методом подходить к истории архитектуры
или экономической жизни, поскольку о таких матери
>
ях вообще нет никаких повествовательных письмен
>
ных источников.
И где найти ту меру, по которой можно определить,
какое из самых первых сообщений, зачастую взаимоис>
ключающих, передает так называемый объективный
факт, к примеру, из сообщений о церковных реформах
Григория VII,
102
начиная с собора 1046 г. в Сутри, по по>
воду которых основательно противоречат друг другу
Боницо
103
из Сутри и Бенцо, епископ Альбы, один на
стороне папы, другой — императора.
А как поступать, если в качестве первоисточников
есть еще и другие материалы? Если в нашем распоря>
жении в архивах находится большое число деловых бу
>
маг? А что делать такой критике в истории литературы,
искусства, где у нас налицо непосредственно искомые
объективные факты? У нас в изобилии объективных
фактов по истории нашей литературы XVIII в., а имен
>
но произведения наших авторов еще непосредственно
перед нами, и здесь для установления собственно исто
>
рического факта мало что еще осталось сделать, разве
что устранение многочисленных опечаток прежних из
>
даний. Приступать ли тогда без лишних рассуждений к
доказательству идей? Или что касается немецкой лите
>
ратуры, то осталось только рассказывать в печати эпи
>
зоды из личной жизни писателей, например отношения
Гёте к Оттилии, госпоже фон Штейн, Лили и т. д.
161
Мы видим, что в таком понимании критики очень
много неясного. В нем заключено верное предчувствие
того, что наше историческое исследование непременно
должно обращаться к историческим материалам, из ко
>
торых только и можно получить знание о происшед
>
шем. Но, вводя понятие объективного факта, такой
подход обнаруживает полное непонимание природы на
>
ших исторических материалов. То, что при таком под
>
ходе обозначается как объективный факт, например,
сражение, церковный собор, бунт,— но были ли они та
>
ковыми в действительности? Не являлись ли они ско
>
рее актами многих, бесчисленных моментов, одного
процесса, которые лишь представление человека обоб
>
щает как таковые, исходя из повода или цели, или по
>
следствий, общих для этих моментов? В действительно>
сти все это суть волевые акты людей, поступки и стра>
сти такого множества индивидов, из которых в нашем
обобщающем представлении сложилось то, что мы обо>
значаем как факт этого сражения, этого бунта. Не сра>
жение, не бунт были в тот момент чем>то объективным
и реальным, а тысячи людей, которые с шумом и кри>
ком неслись навстречу друг другу, сталкиваясь и изби>
вая друг друга и т. д. И можно сказать, волевые акты,
поступки и страсти людей в сфере истории имеют то же
значение, что и в природе клетка, лежащая в основе
всех органических соединений и эволюций.
Мнение, будто все, что относится к области истории,
обязано своим происхождением таким волевым актам,
таким поступкам и страстям людей, есть, строго гово
>
ря, лишь аналитическое суждение; это просто>напросто
парафраз понятия «история, т. е. нравственный мир».
Но точно так же ясно, что и аналогия с теорией клетки
недостаточна, чтобы исчерпать исторический мир, как
она и для органического не может быть исчерпывающей.
Ибо хотя события совершаются благодаря воле участни
>
ков и только через нее, однако их сущность, их исток и
направление не заключены целиком в воле и только в
ней. Здесь прибавляются еще и другие моменты, кото
>
рые только и определяют, по существу, это первичное и
162
лишь формальное предназначение индивидуально же
>
лаемого и придают ему значение и действенность.
В большинстве случаев эти подлинные факты, воле
>
вые акты индивидов имеют несоизмеримо малое значе
>
ние по сравнению с тем, что совершилось благодаря им, и
являются лишь частичкой, лишь средством этого, и мы
путем нашего исторического исследования ищем то, что
там произошло, что определило и объединило в данный
момент отдельные воли, т. е. ищем мотивы и импульсы,
которые, возможно, действовали в индивидах под влия
>
нием момента как вспышка, искра пробежавшая через
них, но с такой силой и возбуждением, что каждый уча
>
стник был как бы приподнят над сферой чисто индивиду
>
ального желания и вовлечен в общий процесс.
Впрочем, художник, мыслитель, великий прави>
тель, полководец может выразить свою волю, свои мыс>
ли в том, что он делает. В других случаях много воль
объединяются, чтобы реализовать общее, а именно они,
обычно во многом индивидуальные и различные, объе>
диняются в этом одном деле, в одном направлении и на>
мерении. В великом движении Реформации именно ка>
ждый индивидуум делает выбор и выступает вместе; но
в том, что сотни тысяч объединяются в единой воле, за>
ключается историческое значение этого выбора. Не от>
дельные волевые акты, а действующий в них импульс
является исторически важным.
В других контекстах волевые акты являются как бы
непосредственными и непроизвольными актами того
же рода и направления. Так, в языке какого>либо наро
>
да, который реализует себя все снова и снова, конечно,
через каждого говорящего, но пребывая в духе каждого
индивида, этого народа и формируя мир его представле
>
ний, язык является силой более могущественной, чем
любой индивидуум и его волевые акты, благодаря кото
>
рым он (язык) функционирует и живет.
Следовательно, есть три формы, в которых волевые
акты переходят в так называемые факты: либо это одна
господствующая воля, которая определяет многие,
либо многие конкурирующие волевые акты, действую
>
163