Иоганн Густав Дройзен. Историка

Подождите немного. Документ загружается.

«Песнь о Хильдебранте» уходят своими корнями во

времена Великого переселения народов. Все эти сказа

ния готов, бургундов, франков слились в цикле сказа

ний о Нибелунгах. И у германских народов повсюду

пели такие песни еще до Великого переселения народов

(Tacitus. Ann. II, 88: «Arminius canitur adhuc barbaras

apud gentes»).

Поэтическая, т. е. рифмованная форма, не имеет осо

бого значения; были и прозаические предания такого

рода. Например, в Греции lÜgoi, которые так часто при

водит Геродот в качестве своего источника; и Пиндар

(Pyth. IV), рассказывая предания о Крезе, Фаларисе и

других, называет в качестве преданий ka] lÜgioi ka]

!oidoÏ, буквально «рассказчиков>ремесленников».

Однако, как правило, предпочтение оказывают по>

этической форме, благодаря чему воспоминание и пре>

дание хотя бы как>то фиксируется. Конечно, такую

фиксацию нельзя сравнить с письменной: напротив, пе>

редаваясь из уст в уста, песни постоянно изменяются.

Во всех этих сказаниях, песнях мировосприятие, по

существу, субъективно. И тот факт, что, как правило,

это анонимная субъективность, каковая здесь изна>

чально заявила о себе, не меняет сущности дела. В па>

мяти и представлениях всех сородичей, всех, кто при>

надлежит к одному племени или народу, эти песни,

сказания живут и развиваются, вбирая в себя все новые

представления, открытия и даже факты. Так, во време

на папы Калликста II, около 1122 г., был включен, ве

роятно, самим папой в сказание о Карле Великом хро

ники Псевдо>Турпина рассказ о крестовом походе коро

ля. При описании событий сказание в конечном итоге

лишается всякой исторической достоверности и, пол

ностью пренебрегая прагматической и фактической

стороной дела, становится тем поэтичнее, и исполнен

ное чувством, идущим из глубины души, оно превраща

ется в яркое выражение духа народа.

Помимо сказаний есть еще другая категория преда

ний. Точно так же, как нечто внешне созданное, вовле

ченное в круг представлений становится полностью

124

субъективным, так и самое субъективное, глубоко ду

шевно прочувствованное и продуманное, все, что на

полняет и волнует душу как предчувствие божествен

ного, излагается в форме историй, которые принимают

ся на веру. Религиозное чувство проецируется в форму

священных историй, в которых наше самое сокровен

ное пытается как бы представить логику своей реально

сти, находит свое подтверждение и оправдание. Миф и

сказание встречаются, срастаясь друг с другом, исто

рия и вера взаимопроникают друг в друга и, если и та, и

другая, неразрывно слившись, забывают подлинное

значение своего содержания, они продолжают жить в

виде сказок.

Таким образом, у нас имеются подходы, необходи

мые для понимания гомеровских, германских, индий>

ских народных сказаний, более древних книг Ветхого

Завета. Как в «Нибелунгах» миф и сказание неразрыв>

но переплелись, например миф о Зигфриде и Брунгиль>

де и т. д. со сказаниями о Великом переселении наро>

дов, так и в «Илиаде» и «Одиссее» (Бенедиктус Низе)

и т. д. Для исторического исследования Ветхого Завета

одной из самых трудных задач является разграничение

мифа и сказания; как полагают, в основе рассказов о

Самсоне, Исааке лежит миф.

Уже в мифе о Зигфриде, которого убивает Хаген, как

полагают, можно установить историю священного года

и годовой цикл праздников, по которому, согласно язы

ческим верованиям, совершался год. Сюда же относят

ся культ и гимны о Деметре и Коре, Геракле и его двена

дцати подвигах. В природе культа заложен обычай от

мечать священную историю богов по годовому циклу, а

именно песнями и плясками встречать их ежегодное

возвращение. Майский граф, которого кое>где и сего

дня выбирают и воздают ему почести,— один из послед

них отзвуков языческих времен; сюда можно отнести

также праздничные обряды в ночь на Ивана Купалу,

каковые использует Шекспир в «Сне в летнюю ночь».

По таким поводам у греков появились не только гим

ны в честь бога и его деяний, но и возникли прежде все

125

го праздничные театральные зрелища, представление о

«страстях» Диониса и k[moV

праздничной процессии,

для которых позднее Эсхил сочинил «Орестею», впле

тая в ее действие реформу ареопага своих дней, как

если бы она имела отношение к сюжету художественно

обрабатываемого им мифа.

То же самое можно сказать о средневековых мисте

риях, прообразе нового драматического искусства, ко

торое, особенно в Испании, в комедиях де Вега и Каль

дерона было доведено до совершенства. Церковь рано

приступила к созданию своего циклического церковно

го года и цикла христианских праздников, занявших

место языческих. Жития мучеников и святых, бесчис

ленные vitae Sanctorum,

каковые собраны в грандиоз

ном труде болландистов, трансляции, т. е. рассказы о

переселении какого>либо святого или перенесении ре>

ликвии к новому месту назначения, являются лишь

фрагментами великой христианской мифологии, кото>

рая, как и в эпосе язычников, предстает перед нами как

смешение сказания и мифа. Еще надо добавить истории

о чудесах и видéниях, пышным цветом расцветают ле>

генды, культ Девы Марии, складываются постепенно

учения об ангелах, представления об аде и чистили>

ще — явления, все дальше отходящие от реальности, но

все же рисующие ее в отраженном свете чудес и деяний

святых. Я напомню о грандиозной поэме Данте, кото

рый, с полной достоверностью, наглядностью и мощной

силой поэтического воображения воспевая Ад, Чисти

лище и Рай, все же стоит обеими ногами на почве совре

менной истории, в гуще борьбы своего времени.

Именно в этой поэме со всей четкостью проявляется

та, другая сторона субъективного восприятия. Пребы

вая в предельно напряженном и возбужденном состоя

нии духа, он обращается к священным и мирским исто

риям, преданиям церкви и мучительным воспоминани

ям свой собственной политической жизни лишь как к

материалу и форме изображения своих самых сокро

венных мыслей и размышлений, чтобы, опираясь на ве

сомость пережитых фактов, представить их как бы не

126

опровержимо истинными. Несомненно, поэма Данте —

наиценнейший исторический источник, но такой, где

любой факт не только насквозь субъективно окрашен,

но и вообще претендует и может быть только фактом

внутреннего мира поэта.

Итак, понятно, к какому виду источников мы подо

шли. Это такие источники, где авторы мысленно обра

щаются к вопросам своего времени, политическим,

церковным, социальным и т. д., чтобы на основе своего

мировосприятия, своих исторических взглядов про

комментировать их. Это та манера, к которой прибега

ют великие ораторы Афин и Рима, например, Демосфен

в «Олинфских речах», обращаясь к своему народу; точ

но так же, как и пророки Израиля проповедовали, гро

зя неминуемыми карами, как все визионеры, вплоть до

Сивилл, в своих виде´ниях провозглашали наступление

конца света, близкий Судный день Господний — это все

та же манера, которую затем подхватили хилиасты пер>

вых веков христианства, которая возродилась в пам>

флетах Квинтомонархистов церковной революции в

Англии XVII в.

Если вникнуть в суть данных примеров, то, сдается

мне, ни у кого не будет сомнений, какого рода источни>

ки я имею ввиду.

б) Прагматический ряд.

Слово «прагматический» понимается здесь в том

смысле, как его употребляет Полибий. Pr%gmata — это

государственные дела, и он употребляет trÜpoV

pragmatikÜV в противоположность манере, вошедшей в

обиход у риторов и авторов развлекательных книг, а

также для противопоставления своих сочинений рас

сказам о мистических и легендарных вещах (Pol. X, 1;

IX, 2 и др.). Для Полибия писать «прагматически» зна

чит излагать события со знанием дела и предмета.

Итак, мы называем прагматическими такие источ

ники, авторы которых умышленно писали по возмож

ности сухо, по>деловому в двояком смысле: или придер

живаясь внешнего хода событий, нисколько не забо

тясь о мотивах и чувствах, или исходя из внутренней

127

логической связи причины и следствия, средств и цели

и т. д. Я старательно избегаю слова «объективный», по

тому что оно привело бы к совершенно ошибочному по

ниманию. Сначала об этом.

Лессинг однажды сказал в своей порой парадоксаль

ной манере, что звание истриографа подобает лишь

тому, кто пишет историю своего времени и своей стра

ны, так как только в этом случае он может выступать

как свидетель. Это было выражением довольно плоско

го скептицизма. Лессинг полагал, что, поскольку в пре

дании есть так много искаженного и неточного, то в ко

нечном итоге можно говорить с уверенностью лишь о

том, что можешь подтвердить как человек, «видевший

собственными глазами или слышавший собственными

ушами». Лессинг забыл, как бесконечно мало видит и

слышит отдельный человек, и, кроме того, то немногое

из увиденного и услышанного может быть совсем незна>

чительным, если пишущий видел и слышал, находясь,

не как Цезарь или Фридрих Великий, на командном

пункте, в центре становящихся событий. И даже те, ко>

гда говорят о какой>либо битве, переговорах, о приня>

тых решениях и их последствиях, вынуждены пола>

гаться на докладываемые им донесения, а последние в

свою очередь — не слепки действительности, любое сло>

во в них, любая фраза есть выжимка множества собы>

тийных моментов, обобщенных рапортующим, т. е. лю

бой другой вестовой сообщает со своего пункта наблюде

ния и несколько иначе. Даже Фридрих II не смог разо

браться в бесчисленных отдельных действиях, состав

ляющих все вместе сражение, потому что, например о

битве при Колине было распространено его военачаль

никами, особенно из лагеря фон Дессау, не говоря уж из

лагеря противников, множество противоречивых дан

ных; но в общем и целом ход этой битвы ясен. Я держал

в руках бесчисленные донесения прусских офицеров из

корпуса Йорка, например рапорты о сражении у Кацба

ха: всего три>четыре от командующих бригадами, на ос

новании их Йорк поручил адъютанту составить общую

сводку своего корпуса; плюс донесения двух других

128

корпусов; эти сводки не только расходились между со

бой в отдельных деталях, но русские господа кое>где

просто>напросто лгали; но затем по политическим сооб

ражениям Мюфлингу пришлось составить общую свод

ку в пользу русских, и битва была названа ради Сакена

по речке Кацбах, в то время как главное сражение про

исходило возле бушующей Нейсы. И так повсюду, где

еще можно проверить предание. Изложение всегда тем

ненадежнее, чем оно более детально, или, точнее гово

ря, не в деталях и в их наглядности заключается исти

на. Не те, кто видел «собственными глазами и слышал

собственными ушами», как полагал Лессинг, являются

ручателями истины; с них и того довольно, если они

верно передают все, что можно было увидеть и услы

шать с их пункта наблюдения.

Чтобы завершить обзор прагматических источни>

ков, нам следует учесть еще один аспект.

Что касается преимущественно субъективной кате>

гории источников, то можно считать ее отличительным

признаком некоторую невольную сентиментальную со>

причастность, потребность высказать то, что волновало

нашу душу. Тот, кто сочинил этот логос, кто сложил эту

песенку, имел в виду не сам факт, событие, свидетелем

которого, возможно, он был, а то, как ему рассказать об

этом по>своему, попривлекательнее; для него коррект>

ность повествования отошла на задний план, дав волю

его чувствам, каковые его обуревали в момент этого

происшествия, и его намерению пробудить такие же

чувства у слушателей.

Смысл же и цель прагматических источников на

правлены на знание предмета и беспристрастное сооб

щение о нем, что для них с самого начала является оп

ределяющим. И, таким образом, именно цель и дает

нам необходимый критерий определения категории

источников. И тогда для нас будет иметь значение,

было ли сообщение предназначено одному или не

скольким, или всем, с какой целью оно было записано,

является ли оно личными дневниковыми записями

или обращено к современникам, потомкам, или оно

129

было предназначено для поучения, практического при

менения, развлечения.

1. Наипервейший и самый естественный мотив напи

сания письма — желание сообщить кому>либо другому

в письме, если этого нельзя сделать устно, о происшед

шем или услышанном. И тем самым мы охарактеризо

вали первую категорию источников, имеющую исклю

чительное значение: письма.

Ценность письма целиком и полностью зависит от та

лантливости и положения пишущего, но не только от

этого, а до некоторой степени от положения и интересов

адресата. Как отличается Шиллер в письмах к Гете от

Шиллера в письмах к Вильгельму фон Гумбольдту!

А если письмо не относится к сфере частной корреспон

денции, если оно направлено должностному лицу, глав>

нокомандующему армии, ведущему министру, сувере>

ну, то оно приобретает совершенно иной характер и ста>

новится деловым документом (Бисмарк у Пошингера).

Необъятная область эпистолярного материала про>

стирается от самых банальных мелочей до самых зна>

чительных писем. В письмах Лютера, Меланхтона и

других реформаторов мы ощущаем живое мироощуще>

ние той эпохи. Сохранившиеся письма XV в. Энея Силь>

вио Пикколомини, Поджо, других деятелей времен

Констанцского и Базельского соборов, вошедшие в со>

лидное собрание Мартена и Дюрана, дают нам массу са

мого поучительного исторического материала в живом,

хотя и одностороннем, восприятии непосредственных

участников событий. И такие письма встречаются, на

чиная от святого Бонифация, папы Григория Великого,

двенадцати книг «Varia»

Кассиодора. Можно себе во

образить, какой сокровищницей будет для нас собрание

писем в «Monumenta Germaniae historica», которое из

дает Ваттенбах.

Есть превосходные собрания писем античного перио

да: римского — письма Цицерона, Плиния Младшего;

греческого — письма многих знаменитых государст

венных мужей, философов, ораторов и т. д.; но боль

шинство этих писем — подделки, как это стало неоспо

130

римым фактом со времени появления критики Бентли

на письма Фалариса.

Здесь следует учесть еще два момента. Во>первых,

письма по своей природе могут полностью перейти в ка

тегорию субъективных источников, если авторы изли

вают в них свои чувства и высказывают свои соображе

ния, как, например, великолепные письма мадам де Се

винье эпохи Людовика XIV или письма Рахель (Фарн

гаген), и весьма показательно, что именно в конце

XVIII в. стало очень популярно писать романы в пись

мах («Кларисса», «Грандисон»).

Во>вторых, очень интересны частные письма англий

ских и голландских послов: законы республики и пар

ламентерской Англии не позволяют в официальной

корреспонденции обсуждать важные и секретные мате>

рии, и из этого положения находят выход: пишут о та>

ких вещах как бы тайно, в частных письмах. Это необ>

ходимо знать, чтобы оценить переписку Яна де Витта

или Николая Гейнзиуса, или герцога Веллингтона.

Для критики источников интересны, но несколько в

ином плане, отдельные письма эпохи Александра Вели>

кого. В своем исследовании об источниках по истории

Александра я указал на то, что материалом, на основа>

нии которого написаны первые источники о походах

Александра, были, как доказано, письма, а именно

письма его самого и к нему; достоверность одних можно

установить со всей определенностью, другие дошли до

нас в виде надписей (например, его указания по возвра

щению эллинских изгнанников). А Эсхин рассказыва

ет о Демосфене, как тот накануне битвы при Иссе, когда

всяк ожидал, что маленькое македонское войско будет

растоптано под копытами многочисленной персидской

конницы, расхаживал в экклесии, торжествующе по

казывая письма «во всех десяти пальцах». Мы из ис

точников узнаём, что уже десятью годами раньше стра

тег Тимофей брал с собой на войну Исократа, чтобы тот

писал письма к демосу Афин, а Фукидид (VII, 10) упо

минает письма, которые писал афинянам Никий из Си

цилии. Было бы весьма заманчиво когда>нибудь сопо

131

ставить все из таких писем греческого, эллинистиче

ского и римского времени, что можно еще разыскать и

найти в наших источниках.

2. Вторым важным аспектом является тот факт, что

именно из писем такого рода возникли газеты.Под

этим словом я понимаю прежде всего тот тип храня

щихся в наших архивах известий, которые стали появ

ляться с XV в. прежде всего и главным образом в таких

крупных торговых центрах, как Венеция, Данциг, Лю

бек, а также Прага, Рим, Флоренция и т. д., они выхо

дили из контор крупных купеческих домов, куда стека

лись вести со всех сторон и адресовались деловым парт

нерам, а немного позднее князьям. Например, я знаю

реляции, посылаемые торговым домом Якоба Фуггера

курфюрсту Фридриху Мудрому и его наследникам.

В конце XVI в. в доме Фугнеров была в совершенстве на>

лажена и стала регулярной рассылка таких известий;

собрание реляций дома Фуггеров за несколько десяти>

летий хранится в Веймарском архиве. С наступлением

Реформации такие новости, реляции начинают печа>

тать уже в виде «летучих листков» с сообщениями о

рейхстагах, религиозных диспутах, военных событи>

ях, и Слейдан добрую часть своих сведений черпал из

подобных материалов. Затем, по преданию, в Венеции

во время войны с турками в 1550 г. было принято распо>

ряжение, чтобы в одном трактире, вход в который сто

ил одну gazetta, один веницианский алтын, публично

растолковывали поступающие известия. Газета в со

временном смысле слова родилась из таких листков>от

тисков, а именно с тех пор, как они начали выходить ре

гулярно в почтовый день, обычно по четвергам. Первой

такой газетой пока считается венская «Реляция всех

самых знаменательных достопамятных событий» за

1609 год (в Гейдельберской библиотеке хранятся 115

листков in 12º), т. е. еженедельные номера, в которых

каждый отдельный листок, помеченный датой, начи

нается словами: «Новости из Праги, Лондона» и т. д.

В течение двух последующих десятилетий такие газеты

стали выходить везде, в качестве заголовка особой по

132

пулярностью пользовались такие названия, как «Мер

курий» в Голландии и Франции, а в Англии и Голлан

дии «куранты».

Весьма интересно, что уже в Риме со времени Цице

рона имелась своего рода газета, сначала «acta diurna

tam senatus quam populi».

(Sueton. Caes. 20), а со вре

мени Императоров «acta urbana»,

естественно, как ис

точники они в высшей степени важны.

Пожалуй, та же потребность вызвала издание

{EjhmerÏdeV в лагере Александра, в них cообщали о собы

тиях придворной жизни в царском лагере, и, вероятно,

существовали и военные ефемериды в форме писем, мо

жет быть, это были упоминаемые иногда письма к Ан

типатру, которые затем регулярно рассылались через

особых гонцов (bubliojÜroi) сатрапам и стратегам.

От газет мы продвинемся еще на один шаг вперед.

С тех пор, как вскоре после Вестфальского мира цензу>

ра стала пристальнее следить за газетами, воскрес ста>

рый обычай рукописных газет в новом значении, на>

пример, известный Абрахам Викефорт во времена Яна

де Витта. Если сочинители таких газет не имели воз>

можности напечатать все, а зачастую самое лучшее,

они наряду со своими газетами писали от руки реля>

ции, которые затем примерно раз в неделю рассылали в

конвертах князьям, магистратам и т. д. за хорошее воз>

награждение, например, Руссе, Родрик, Гарейс, Мер

лин, Амон и т. д.

Далее, в XVII в. стало очень популярным писать по

литические брошюры в форме писем и публиковать их

(Lettre d’un gentilhomme

или Lettre d’un Hollandois á

un ami

и т. д.), своего рода маска, дававшая то преиму

щество, что можно было писать более индивидуально,

выражая при этом свою, одностороннюю точку зрения.

Образцы подобных памфлетов, принадлежащих перу

известных государственных деятелей, дает нам не толь

ко английская литература (Уолпол, Честерфилд, Бо

лингброк и т. д.); Фридрих Великий писал, чаще всего

сам, военные сводки во время двух Силезских войн, а

именно в форме писем «Lettre d’un officier Prussien á un

133