Иоганн Густав Дройзен. Историка

Подождите немного. Документ загружается.

1. Можно ли, исходя из опыта и познания людей,

считать верным то, что дает нам наш материал? Напри

мер, в вопросе о ведовских процессах.

2. Может ли быть верным сообщение в тех условиях,

при тех обстоятельствах, при которых оно появилось.

Например, в различных вариантах идеализации. И в

том и в другом случае критический метод, применен

ный к воспринятым объектам, проверяет восприятие и

его верность.

3. Можно ли заподозрить и распознать некоторую

предвзятость мнения в мотивах, целях, личных отно

шениях сообщающего? Например, во многих деловых

отчетах.

4. Неизбежна ли неверность из>за недостаточности

средств наблюдения и восприятия, из>за того, как про>

водится изыскание? Например, в статистических вы>

кладках. В двух последних случаях критика субъекта и

его метода, т. е. как бы инструментария восприятия,

проверяет последнее и его верность.

Таковы приблизительно возможные случаи. Можно

заметить, что остается еще один неприятный момент.

Наш результат только тогда надежный, если он отрица>

тельный, т. е. если у нас есть доказательство, что дан>

ный материал неверный или не может быть верным. Но

разве из этого само собой следует вывод, что там, где

нельзя привести такое отрицательное доказательство,

имеющиеся у нас данные верны? Если в последнее вре

мя масса архивных документов показывает нам, как

противоречивы, например, донесения дипломатов, во

енные сводки воюющих государств, то можно ли счи

тать верными, например, рассказы Ливия о войне с

Ганнибалом, сообщения средневековых хроник о борь

бе тевтонских рыцарей с язычниками и литовцами

только потому, что мы не можем доказать их невер

ность, поскольку у нас нет известий с противоположной

стороны?

Здесь мы оказывается перед весьма сомнительной

апоремой, которую нельзя было бы разрешить, если бы

мы твердо не придерживались природы и задачи нашей

204

науки. Наша наука весьма далека от того, чтобы иметь

своим непременным условием или задачей абсолютную

верность; мы поступили бы вопреки логике, потребовав

этого от нее.

Для верности любой вещи нормой являются реально

сти, объекты, формально имеющие место быть в дан

ный момент или бывшие во всем их многообразии. Не

что воспринятое и по свойству человеческой природы

переведенное в представление входит в него и через

него, то, что нам кажется не абсолютно, а относительно

верным. Мы, правда, говорим: А=B или 2×2=4, но это

верно лишь до некоторой степени, а именно, если я

мысленно добавляю: А есть и остается чем>то иным, от

личным от B, например, по растяжению, весу, дейст

вию или чему>то иному, в таком случае можно назвать

AиBравными. Если я ставлю две вещи, каждую по два

раза, то я могу их обозначить как 4 вещи, но при усло>

вии, если они одинакового вида или я понимаю их лишь

как количество экземпляров и т. д. Мы совершенно

привыкли к условным обозначениям на наших геогра>

фических картах, но эти карты представляют собой

приблизительную картину тех частей поверхности зем>

ли, каковые человеческое представление обобщает сум>

марно, лишь приблизительно, лишь в некотором отно>

шении соответствующими действительности, лишь не>

которым образом верно.

Совершенно так же обстоит дело с историческими

представлениями и данными: лишь в определенном от

ношении они соответствуют тому, что здесь восприня

то, о чем сообщено. Мы считаем эти данные верными не

потому, что они объективно передают факты, условия,

вообще прошлое. А потому, что с этой точки зрения, в

этом отношении, для этой цели они соответствуют ре

альностям, что они достаточны, чтобы их можно было

мысленно обобщить в соответствующие представления.

Людям, знающим дело, обладающим проницатель

ностью, ясным умом и историческим взглядом, дано

познать и зафиксировать важные точки зрения, опреде

ляющие отношения.

205

Наша наука, подвергая свои материалы критической

проверке на их верность, сможет доказать, что одни из

них верны, другие же не могут быть верными, а в ос

тальном, где она бессильна привести такие доказатель

ства, будет довольствоваться скептическими замеча

ниями. Но она будет также исследовать, насколько, с

какой точки зрения эти материалы верны: она не отбро

сит в сторону отчет дипломата, военную сводку только

на том основании, что другие дают противоположные

сведения, или что в них какие>то сообщения по сущест

ву дела невероятны и, следовательно, определенно не

верные, а наоборот, она попытается найти ту точку зре

ния, с которой этот отчет воспринят и с которой можно

объяснить все неточности или извинить их.

Следовательно, верифицированный нашей наукой

материал, разложенный, так сказать, на его элементы,

мотивы, намерения, предвзятости, предстанет перед

нами обнаженным в своей относительной ценности,

следовательно, и то демонологическое предание даст

нам свидетельские показания, если не о бесах, то о ду>

шевном состоянии тех, кто в них верил, а из «Записок о

Галльской войне» Цезаря нам станет ясно, почему и за>

чем он довольно часто приводит неверные сведения; в

«Histoire des Girondins»

186

Ламартина мы увидим энту>

зиаста демократии, но, кроме того, и падкого на сенса>

цию фразера и лирика.

Итак, результатом этого раздела критики является

верифицированный на самом деле материал; это крити

ка говорит нам: вот точка зрения сообщающего или по

вествующего, именно с этой точки зрения предстают

перед ним вещи в их одновременности и последователь

ности, как в перспективе, в таком ракурсе, что одни за

крываются другими и т. д.

206

Критика источников

§ 33, 34

Утверждение в § 33 «Очерка», что критика источни

ков есть применение к источникам критического мето

да установления верного, не согласуется с господствую

щим ныне мнением. Напротив, считают, что критика

источников есть особый вид подлинно исторического

метода, даже единственный метод, и, не сознавая при

роды нашей научной задачи, рискуют подменить цель

исторического исследования его средством. Поэтому

очень даже стоит приложить усилия чтобы добиться яс

ности в этом важном вопросе.

Нельзя сказать, чтобы он был очень старым. Впервые

он задел за живое Нибура. Нибур считал, что у Фабия

Пиктора было одно действительное, хотя и во многих

отношениях фантастическое, предание времен войны с

Ганнибалом, касающееся государственного устройства

Рима с момента восстания общины, и Нибур надеялся

по преданиям реконструировать его понимание этой ис>

тории, т. е. он хотел, прибегнув к сочинениям Ливия,

Диониcия и т. д. путем критики очистить от шелухи

зерно предания и выявить то, что в представлении этого

автора было историей римского государства со времени

Республики. Это точно так же, как у Бёкка, когда он в

своей умной критике сочинения Манета категорически

заявил, что путем критики он желает восстановить не

египетскую историю, а историю, каковую представлял

себе Манет.

Как видим, задача, сформулированная Нибуром,

была, скорее, задачей филолога, а не историка. Ибо ис

торическая задача есть не восстановление взглядов Фа

бия Пиктора на римскую историю, а посильное иссле

дование того, как эта история совершалась в действи

тельности, и если Фабий писал в пору войны с Ганниба

лом, то исторической задачей является не реконструк

ция его взглядов на время децемвирата, а исследование

вопроса, были ли и могли ли быть его взгляды верны

ми, и если были, то насколько. Как далеко можно про

207

двинуться таким образом, можно ли повсюду без разбо

ру наводить такую критику, исходя из старых законов,

институтов, прочих остатков, это уже другой вопрос.

Но даже если такое невозможно, то нельзя на этом успо

каиваться и в отсутствие лучшего считать мнение дан

ного автора верным, а следует отважиться открыто при

знать, что здесь кончается наше знание.

Во второй раз критика источников заявила о себе в

связи с изданием «Monumenta». Занимаясь весьма скуд

ной и порой очень поверхностной историографией наше

го средневековья, очень скоро пришли к пониманию,

что часто одну хронику просто списывали с другой от на

чала и до года Х или компилировали из третей и четвер

той, и только в конце под несколькими последними года

ми приводились самостоятельные известия. Этот спи>

санный материал сам по себе не имел никакой ценности,

важно было доказать, откуда это было списано, следова>

тельно, кто был ручателем этих известий. И только тогда

предстояло еще решить подлинно исторический вопрос,

верны ли и эти оригинальные известия и т. д.

Продолжая исследования, затем выяснили, что даже

относительно добросовестные средневековые истори>

ки, стараясь писать по>латыни красиво, занимались

стилистическими контаминациями в такой же мере,

как хронисты контаминациями содержания. Напри>

мер, Эйнхардт,

187

характеризуя Карла Великого, при

бегает к риторическим украшениям Светония, или Ра

гевин,

188

писарь и продолжатель хроники Оттона Фрей

зингенского, списал из Иосифа (Руфина)

189

осаду Мила

на или Павии вместе с описанием крепостных укрепле

ний и осадных работ, однако, приспособив до некото

рой степени чужие слова к новому событию.

Исключительное значение имело то обстоятельство,

что исследуя таким образом источники, начинали ана

лизировать большое число традиционных преданий,

разлагая их на отдельные слои. Очень скоро поняли,

что применение того же метода к античным источникам

принесет хорошие плоды. Нашли, что Диодор, Евтро

пий, Плутарх, проанализированные таким образом,

208

приобретали иное значение, чем то, каковое им припи

сывали по традиции, что «Всемирная история» Диодо

ра есть не что иное, как отрывки из более или менее

удачно выбранных авторов, большинство из которых

благодаря его выпискам становятся нам до некоторой

степени понятными; что Евтропий при всей скудости

своих рассказов все же имеет собственное мнение, это,

если вам угодно, хорошо составленный учебник. Чем

энергичнее и самостоятельнее собственный взгляд ав

тора, которого разбирает критика источников, тем

сильнее в его трактовке видоизменяются используемые

им источники. Хотя Ливий в IVиVДекадах, как аргу

ментированно доказал Ниссен, переводит Полибия за

частую буквально, но делая выписки из него, он превра

щает его изложение в нечто совершенно иное: он подго>

няет его под свое понимание римской истории, по пово>

ду которого Август, впрочем, весьма отличавший его,

высказался в том духе, что он (Ливий) является сторон>

ником Помпея. Еще заметнее эта манера проявляется у

Плутарха в его «Жизнеописаниях», где он ловко выби>

рает только то, что ему интересно, чтобы придать осо>

бую наглядность биографиям своих героев, при этом не

слишком заботясь о прагматической логической связи.

Третья форма критики источников появилась вместе с

исследованиями школы Баура о жизни Христа и о нача>

лах христианской церкви, с последующими изыскания

ми о Моисеевом «Пятикнижии» (ср. выше с. 150). Пред

ставители этой школы приступили к исследованию тра

диционной истории фактов, которые относительно дол

го, видоизменяясь, бытовали в форме устного предания

и были записаны лишь спустя долгие годы; они провери

ли их в том направлении, как и в какой степени они из

менились в восприятии столь многих поколений. Следо

вательно, им нужно было доказать существование в дей

ствительности того, что стало легендарным и приукра

шенным и, наконец, было зафиксировано в этих писани

ях, установить, насколько возможно, более ранние пись

менные фиксации этого устного предания, которые, ве

роятно, в наших источниках неразличимо слились. Они

209

сначала учли отношение сказания к истории, мифа к

сказанию, тем самым практически и методически про

яснив подлинную сущность критики источников.

Речь прежде всего идет о том, чтобы отбросить три та

ких нелепых понятия, которые вошли в критику источ

ников, а именно понятия объективного факта, свиде

тельства очевидца и полноты материала.

В разговорах об объективных фактах проявляется

полное непонимание природы вещей, которыми зани

мается наша наука. У нашего исследования нет объек

тивных фактов в их реальности. То, что объективно со

вершилось в каком>либо минувшем времени, может

быть всем чем угодно, только не историческим фактом

в нашем понимании. То, что происходит, лишь нашим

восприятием понимается и объединяется как связный

процесс, как комплекс причины и следствия, цели и ис>

полнения, одним словом, как один факт, но те же самые

детали другие люди могут воспринять иначе, связывая

их с другими причинами, следствиями или целями.

Далее свидетельство очевидца (ср. выше с. 128). Ведь

исследователь, предположив, что те, кто видели свои>

ми глазами и слышали своими ушами, дают несомнен>

но правильные показания, или по крайней мере что

кроме свидетельства очевидцев нет никакой гарантии

верности, облегчает себе тем самым задачу. Если Це>

зарь или Фридрих Великий дают точные данные о сра

жениях и битвах, то они отнюдь не все видели сами на

поле битвы, они полагались на официальные сводки,

которые они получали, делая из них выводы о намере

ниях противника, о последствиях этой атаки или того

колебания вражеской линии и т. д.

Все источники, как бы они ни были хороши или пло

хи, являются определенными мнениями о событиях,

независимо от того, возникло ли это мнение о событии

непосредственно в ходе его или было составлено на ос

нове множества таких непосредственных и первых вос

приятий, или это мнение составил себе и записал более

поздний автор на основании устных рассказов второго,

третьего поколения, или спустя века писатель на осно

210

вании бывших у него под рукой письменных источни

ков. Поскольку всегда речь идет об одном и том же, о

мнении о событиях, то вопрос критики сводится, в ос

новном к следующему: насколько верно в данном слу

чае мнение и может ли оно быть верным, т. е. соответст

вовать происшествиям.

И здесь мы в третий раз сталкиваемся с petitio

principii. Эта логическая ошибка относится к тому об

стоятельству, что полагают получить от источников

больше, чем они могут дать. Кто же может поручиться,

что в намерение источника входило рассказать все, а

уж тем более, что он может это? Источник дает лишь то,

что присуще ему, а полагать, что данные источников —

это и есть история, противно нашей науке. Воистину,

это совершенное ребячество полагать, что рассказы

Диодора о времени Диадохов и есть их история. И здесь

уместен вопрос, разве ты видел тех, кого ты не видел?

Более подробное изучение источников по новой исто>

рии, по которой имеется бесконечно более богатый ма>

териал и контроль в виде архивных документов, дает

нам подходы, которые применимы к изучению более

отдаленных времен.

Как мы уже говорили, происшествиям всегда сопут>

ствует восприятие, осознание их и претворение в пред>

ставление. Из многих тысяч мнений, которые форми>

руются изо дня в день, одни приходят к нам из газет,

становясь всеобщим достоянием на долгое время, дру

гие носятся в воздухе в виде слухов, увеличиваясь, ис

кажаясь, кое>где они возникают в форме личного вос

поминания, третьи встречаются в письмах, дневниках,

служебных записках, а иные, вспыхнув, гаснут уже на

следующей неделе, в следующий месяц.

Если Шультгесс писал в целом ряде ежегодных изда

ний историю года, начиная с 1760,

190

то он, как правило,

клал в основу своего повествования газеты, служебные и

прочие публикации, кроме того свои собственные воспо

минания, т. е. слухи, которые он слышал. Те же собы

тия, но с других позиций, излагают французская «An

nuaire», английский «Annual Register». Если Аделунг

191

211

в 1762–1769 гг. в своей «Прагматической государствен

ной истории» (в девяти томах) описывал период с 1740

по 1763 гг., обращаясь к некоторым газетам, ежемесяч

ным журналам, а также опубликованным государствен

ным бюллетеням, договорам и т. д., по>своему их обраба

тывая и всегда указывая источник, то в данном случае,

казалось бы, можно обойтись и без критики источников,

если бы ее привычное понимание было верным. Иначе

изображал это же время Вольтер в своем «Siècle de

Louis XV»,

192

по>иному — другие писатели. Поэтому,

если кто>нибудь ныне захочет изучить и описать это же

время, ему придется обратиться и к Шультгессу, и к

«Annuaire», Аделунгу и Вольтеру, но он не удовлетво

рится их мнениями, а будет искать другие материалы,

находя их в мемуарах, опубликованных позднее, в еще

не использованных архивных документах он выскажет

со своей точки зрения новое мнение о том времени, веро>

ятно, более правильное и глубокое, чем те, кто был к

нему ближе. Ведь именно поэтому он и приступает к сво>

ему новому изложению. Однако объективной истории и

он не даст, точно так же, как и его источники. Естествен>

но, что в такие бурные эпохи, как время Ганнибала,

Александра, все было так же, и ежедневные события

воспринимались современниками и тотчас переводи>

лись в представления. Следовательно, такие мнения и

взгляды частично распространялись в письмах, служеб

ных и устных донесениях, частично некоторое время

продолжали жить в виде слухов и анекдотов; то же самое

можно сказать об обобщениях, сделанных с различных

точек зрения, национальной, партийной и т. д.; напри

мер, о времени Александра Клитарх повествовал с грече

ских позиций, Птолемей — с македонских; о Ганнибале

Полибий писал с позиций, отражающих настроения ув

леченного Элладой круга Сципиона, Катон—врим

ско>республиканском духе, Силан — как сторонник Ган

нибала. То, что спустя 300 лет Арриан, пользуясь труда

ми Птолемея и других, очень разумно изобразил Алек

сандра, Ливий спустя 200 лет рассказал о войне с Ганни

балом, скорее, в духе патриотической риторики, чем по

212

существу, дает критике источников, между прочим, дос

таточно материала для ее исследований. Но доказатель

ство того, что именно Ливий заимствовал у Полибия, а

Антипатр, Силан, Валерий Антий — у Целия, собствен

но говоря, не проясняет исторического вопроса. Ибо в

нем речь идет о том, что мы еще достоверно можем уста

новить о войне с Ганнибалом, о походе Александра. Во

прос же, из каких источников черпали Ливий или Арри

ан свои данные, вторичен, или даже, можно сказать, от

носится к истории литературы. Первичный же вопрос:

как выглядели материалы, реальности, из которых воз

никли эти источники.

Здесь мы подошли к главному моменту. Мы можем

взять в качестве образца Геродота.

Геродота довольно бездумно называют «отцом исто>

рии». Но тем не менее значение его в историографии

чрезвычайно велико. И другие до него, начиная от Ге>

катея, пытались собирать устные в их время предания

Греции, подправляя мифы и сказания, внося систему и

последовательность в этот хаос, и, пожалуй, под конец

стали добавлять рассказы о недавнем времени, начиная

от нападения мидийцев и персов на Лидию и греческие

города Азии. Но Геродот по>новому подошел к повест>

вованию: он хочет рассказать о войнах с персами до бит>

вы у Эвримедонта, и для своих разъяснений он включа>

ет, по случаю и эпизодически, то, что он проведал и уви

дел во время своих путешествий и что он смог разузнать

из более ранней истории в греческих землях и за их пре

делами, не особенно критикуя то, что ему рассказывали

персидские или греческие lÜgioi, но все же, переходя по

своему усмотрению от одного lÜgoV к другому, он рисует

живую общую картину, сквозной идеей и логической

связью которой является великая война греков с перса

ми. Источники, использованные им, можно узнать без

труда, даже относительно персидских войн: он либо сам

называет их, либо рассказывает так, что становится

ясно, где заканчивается спартанский логос и начинает

ся аттический, например, о битве при Платеях. Исклю

чительно интересно с литературной точки зрения сле

213