Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография

Подождите немного. Документ загружается.

Германия

161

где он поздравляет современников и соотечественников с заменой

старомодного термина «история» (Geschichte) новым и лучшим

термином Kulturwissenschaft, наука о культуре. Фактически же

единственное отличие этого термина от старого •— «история» —

заключается в его звучании: он похож на название какой-то I

естественной науки, т. е. единственная причина принятия этого

термина та, что он позволяет людям забыть, насколько глубоко

различие между историей и естественными науками, смазать это

различие в позитивистском духе, отождествив историю с обобщен-

ной моделью естественных наук.

В той мере, в какой Виндельбанд вообще касается вопроса о

том, как может существовать наука об индивидуальном, он отве-

чает на него, утверждая, что знание историком исторических

бытий состоит из ценностных суждений, т. е. из высказываний о

духовной ценности исследуемых им действий. Отсюда историче-

ская мысль — этическая мысль, а история — ветвь морали. Но

это равносильно тому, как если бы мы на вопрос, как история мо-

жет быть наукой, ответили, что она не наука. В своем «Введении

в философию» Виндельбанд делит предмет этой науки на две

части: на теорию познания и теорию ценностей. История подпа-

дает под вторую часть. Таким образом, история у Виндельбанда

кончает тем, что вообще устраняется из сферы познания, а

приходим к выводу: историк не мыслит и не познает индивидуаль-

ное, а каким-то образом интуитивно схватывает его ценность,

занимается деятельностью, в известном смысле напоминающей

деятельность художника. Но и это взаимоотношение между исто-

рией и искусством всесторонне не продумано.

II. Ρ и к кер τ

Теория

первые работы которого, посвященные

этому вопросу, были опубликованы во Фрейбурге в 1896 г., тесно

связана с идеями Виндельбанда, но носит значительно более по-

следовательный характер. Риккерт полагает, что фактически Вин-

дельбанд устанавливает два различия между наукой и историей,

а не одно. Первое — различие между обобщающей и индивидуа-

лизирующей мыслью;

различие между оценочной и

неоценочной мыслью. Объединяя эти два различия, мы получаем

четыре типа наук: 1) неоценочная и обобщающая, или чистая

естественная, наука; 2) неоценочные и необобщающие, или квази-

исторические, науки о природе, такие, как геология, эволюционная

биология и т. д.; 3) оценочные и обобщающие, или квазинаучные,

исторические дисциплины, такие, как социология, экономика, тео-

ретическая юриспруденция и т. д.; 4) оценочная и индивидуализи-

рующая, или история в собственном смысле слова.

Далее, он ясно понимает, что попытка Виндельбанда разде-

лить реальность на две взаимно исключающие области — природу

Идея истории. Часть IV

и историю — не может считаться безупречной. Реально сущест-

вующая природа состоит не только из законов: она состоит из

индивидуальных фактов, точно так же как история. И Риккерт

делает вывод, что реальность в целом фактически является исто-

рией. Естествознание — это некая система обобщений и формул,

построенная человеческим интеллектом, и она представляется в

конечном счете произвольной интеллектуальной конструкцией, не

соответствующей какой-либо реальности. Именно эта идея и вы-

ражается в самом названии его книги «Die Grenzen der naturwis-

senschaftlichen

*. Таким образом, его четыре

типа наук, вместе взятые, образуют единую шкалу, на одном кон-

це которой — предельный случай произвольного и абстрактного

мышления, простая манипуляция искусственными концепциями,

а на другой — предельный случай подлинного знания, знания

реальности в ее индивидуальном существовании.

На первый взгляд кажется, что все это — решительная контр-

атака, направленная против позитивизма. Естественные науки,

вместо того чтобы считаться единственно возможным видом под-

линного знания, низводятся до положения произвольной игры в

абстракцию, игры, сконструированной в отрыве от реальности и

достигающей своего совершенства как раз тогда, когда она отхо-

дит от реальной истинности конкретного факта. История же рас-

сматривается не только как возможная и правомерная форма

знания, но как единственное истинное знание, когда-либо сущест-

вовавшее и способное существовать. Но этот реванш не только не-

справедлив по отношению к естественным наукам, он выставляет

в ложном свете и саму природу истории. Риккерт позитивистски

рассматривает природу как разделенную на отдельные факты и,

переходя к истории, деформирует последнюю, считая ее такой же

совокупностью индивидуальных фактов, отличающихся от фактов

природы только тем, что они выступают и в качестве носителей

ценности. Но сущность истории заключается совсем не в том, что

она состоит из отдельных фактов, какие бы ценности они в себе

ни несли, а в процессе развития от одного явления к другому.

Риккерт не сумел понять, что специфической особенностью исто-

рического мышления оказывается способ, с помощью которого

сознание историка, будучи сознанием сегодняшнего дня, схваты-

вает процесс, в котором возникло само это сознание, и возникло

через духовное развитие прошлого. Он не смог понять, что цен-

ность фактам прошлого придает то обстоятельство, что они не

просто факты прошлого, они не мертвое, а живое прошлое, они —

наследники идей прошлого, которые историк с помощью истори-

ческого сознания делает своими идеями. Прошлое, отсеченное от

настоящего, ставшее простым зрелищем, вообще не имеет никакой

ценности; это история, превращенная в природу. Таким образом,

* «Границы естественнонаучного образования понятий»

Германия 163

в конечном счете позитивизм отомстил Риккерту: исторические

факты становятся у него простыми, разрозненными событиями и,

как таковые, могут относиться друг к другу, только вступая в те

же самые внешние отношения времени и пространства, смежности,

подобия и причинности, как и факты природы.

III. 3 и мм е л ь

Третья попытка построения философии истории, предпринятая

в те же годы, связана с именем

первый

которого, посвященный этому вопросу, появился в 1892 г. Зим-

мель был наделен живым и многосторонним умом, отличавшимся

большой оригинальностью и проницательностью, но ему не хвата-

ло основательности. В его работе по истории поэтому немало от-

дельных интересных наблюдений, но с точки зрения всестороннего

исследования проблемы она имеет небольшую ценность. Он очень

ясно понял, что для историка не может быть речи о познании

фактов, если слово «познавать» понимать в эмпирическом значе-

нии: историк никогда не может непосредственно познакомиться с

предметом своих исследований просто потому, что этот предмет —•

прошлое; его составляют события, уже свершившиеся, которые

больше невозможно наблюдать. Следовательно, проблема разгра-

ничения истории и естествознания — так, как ее поставили Вин-

дельбанд и Риккерт,— не возникает. Факты природы и

истории не являются фактами в одном и том же смысле слова.

Факты природы — то, что ученый может зримо воспринять или

воспроизвести в лаборатории; факты же истории вообще не

«здесь». В распоряжении историка только документы или иные

реликты, из которых он и должен каким-то образом реконструи-

ровать факты. Далее, Зиммель понимает, что история — область

человеческой личности, и ее реконструкция историком воз-

можна только потому, что сам он — личность, сам обладает духов-

До сих пор все превосходно. Но теперь перед Зиммелем воз-

никает проблема. Отправляясь от документов, историк конструи-

рует в своем сознании некую картину, которую он объявляет кар-

тиной прошлого. Эта картина существует только в его сознании

и нигде больше, она — субъективная умственная конструкция. Од-

нако он претендует на то, что эта субъективная конструкция со-

держит объективную истину. Как это может быть? Как могут

чисто субъективные картины, созданные умом историка, проеци-

роваться в прошлое и расцениваться как описание того, что в

действительности произошло?

То, что он разглядел эту проблему, делает честь Зиммелю.

Однако решить ее он не смог. Историк, по его мнению, испыты-

Die Probleme der Geschichtsphilosophie (Leipzig, 1892).

164

Идея истории. Часть ÎV

вает чувство уверенности в объективной реальности его субъектив-

ных построений; он рассматривает их как что-то реальное незави-

симо от того, что в данный момент оно существует только в его

мышлении. Но совершенно очевидно, что это не решение пробле-

мы. Вопрос состоит не в том, испытывает ли историк чувство уве-

ренности в объективной реальности образов прошлого, а в том,

какому праву он это делает. Является ли это чувство иллю-

зией, или же оно имеет под собой прочные основания?

не может ответить на этот вопрос. И эта его неспособность объ-

ясняется тем, что он не пошел достаточно далеко в своей крити-

ке понятия исторического факта. Он правильно считает, что факты

прошлого, будучи прошлым, находятся вне восприятия историка;

но, недостаточно уловив суть исторического процесса, он не понял,

что собственное сознание историка унаследовало прошлое и при-

няло его современную форму благодаря тому, что прошлое разви-

лось в настоящее, так что в этом сознании прошлое живет в на-

стоящем. Он думал об историческом прошлом как о мертвом про-

шлом, и, когда он задает себе вопрос, как историк может воскре-

сить его в своей голове, он, естественно, не может найти на него

ответ. Он спутал исторический процесс, в котором прошлое живет

в настоящем, с природным процессом, в котором прошлое уми-

рает, когда рождается настоящее. Это сведение исторического

процесса к природному — часть позитивистского наследства, так

что и здесь неудача Зиммеля в построении философии истории

объясняется не преодоленной им до конца позитивистской точкой

зрения.

Д и л ь τ е й

Лучшая работа на эту тему, написанная в то время, принад-

лежала одинокому и непризнанному гению —

Его

первая и единственная книга по

истории появилась

уже в 1883 г. и называлась «Введение в науки о духе» (Einleitung

in die Geisteswissenschaften). Но вплоть до 1910 г. он продолжал

публиковать очерки, разбросанные в разных журналах, очерки,

всегда интересные и значительные, посвященные отчасти истории

мысли (прежде всего серия весьма талантливых исследований о

формировании современного сознания со времен Ренессанса и Ре-

формации), а

теории истории. У него было намерение

написать большую «Критику исторического разума» по образцу

критик Канта, но ему не удалось его осуществить.

Во «Введении в науки о духе» он за одиннадцать лет до Вин-

дельбанда утверждает, что история имеет дело с конкретными

индивидуальностями, а естественные науки — с абстрактными

обобщениями. Однако понимание этого не смогло привести его к

созданию удовлетворительной философии истории, потому что

индивидуальности, о которых он говорил, мыслились им как изо-

лированные факты прошлого и не были включены в подлинный

Германия

процесс исторического развития. Мы уже видели (ч. III, § 9),

что подобное понимание истории было характерной слабостью

исторического мышления в течение всего этого периода; тот же

недостаток стал для Виндельбанда и Риккерта помехой на пути к

истинному пониманию философских проблем истории.

Но Дильтей не удовлетворился простой констатацией указан-

ного различия. В последующих очерках * он ставил вопрос, каким

образом, познавая прошлое, историк в действительности

няет свою умственную работу, начиная фактически с документов

и других данных, которые сами по себе прошлого не открывают.

Эти данные, отвечает он, служат ему только поводом для вос-

создания в его собственном сознании духовной деятельности, кото-

рая некогда и породила их. Именно благодаря собственной духов-

ной жизни, в зависимости от ее внутреннего богатства, он может

вдохнуть жизнь в мертвые материалы, лежащие перед ним. Таким

образом, историческое познание есть внутреннее переживание (Er-

lebnis) ученым своего собственного предмета, в то время как

естественнонаучное знание — попытка понять (begreifen) явления,

данные ему в качестве внешнего зрелища. Эта мысль об историке,

живущем в своем объекте или, скорее, заставляющем объект жить

в нем, представляет собой громадное завоевание по

достигли современники Дильтея в Германии. Но про-

исторического знания все же еще не решена, ибо

для Дильтея означает непосредственный опыт, отличающийся от

рефлексии или знания; для историка недостаточно быть Юлием

Цезарем или Наполеоном; это так же не приводит к познанию

Юлия Цезаря или Наполеона, как очевидный факт, что он являет-

ся самим собой, не приводит к познанию самого себя.

Эту проблему Дильтей пытается решить, обращаясь к психо-

логии. Существуя вообще, я оказываюсь самим собой; но только

с помощью психологического анализа я прихожу к познанию само-

го себя, т. е. к пониманию структуры моей собственной личности.

Аналогичным образом историк, воскрешающий прошлое в своем

сознании, должен, если он хочет быть историком, понимать про-

шлое, которое он воскрешает. Путем простого сопереживания

прошлого он развивает и обогащает собственную личность, при-

соединяя к своему опыту опыт людей, живших в прошлом. Но что

бы ни включалось в сознание историка, оно становится частью

структуры его личности, и здесь правило, по которому эта струк-

тура может быть понята только в категориях психологии, сохра-

няет свою силу. Что все это значит на практике, можно видеть из

последней работы Дильтея, посвященной истории философии, рас-

сматриваемой в духе его концепции. История философии сводится

у него к изучению психологии философов и строится на принципе,

по которому имеются определенные фундаментальные типы умст-

Gesammelten

vol. VII.

166 Идея истории. Часть IV

венных структур, причем каждый тип характеризуется определен-

ным отношением к миру и восприятием

Различия между

•разными

сводятся тем самым всего лишь к различиям

их психологических структур или предрасположений. Но такой

способ рассмотрения философии делает ее бессмысленной. Един-

ственный вопрос, имеющий значение для философии,—

истинна она или ложна. Если же данный философ мыслит таким-

то и таким-то образом просто потому, что он относится к опреде-

ленному типу людей и не может мыслить иначе, то вопрос сни-

мается. Философия, обработанная с психологической точки зре-

ния, перестает быть философией вообще.

Все это показывает, что в рассуждениях Дильтея было что-

то неправильное, и нетрудно установить, что

гия — не история, а наука, и наука, построенная

ческих принципах. Утверждать, что история становится

только тогда, когда она осмысляется в категориях психологии,

означает утверждение невозможности исторического знания,

утверждение натуралистического знания в качестве единственно

возможного; историк как таковой поэтому просто ощущает жизнь,

а понимание этой жизни дано лишь психологу. Дильтей снова

подошел к вопросу, для постановки которого у Виндельбанда и

остальных не хватило проницательности: как возможно

а не непосредственное переживание индивидуального? Он

тил на него, признав, что познание индивидуального невозможно,

и вновь принял позитивистскую точку зрения, по которой един-

ственным способом познания всеобщего (единственно подлинного

объекта знания) является естественная наука, или наука, по-

строенная на натуралистических принципах. Таким образом, в ко-

нечном счете, как и все представители его поколения, он капиту-

лировал перед позитивизмом.

Нетрудно определить и ту точку, с которой его рассуждения

начинают идти в неверном направлении. Дильтей, как я уже

объяснил, доказывал, что быть самим собой — одно дело, это

непосредственное переживание, понимать же себя — совсем иное,

это — знание, принадлежащее психологической науке. Он прини-

мает постулат, отождествляющий самопознание с психологией, но

из его же собственных доказательств вытекает, что и у истории

есть все основания считать себя наукой о самопознании. Я могу

сейчас испытывать непосредственное ощущение дискомфорта и

задавать себе вопрос, почему возникло у меня это чувство. Я могу

ответить на него, припомнив, что сегодня утром я получил письмо,

критикующее мое поведение настолько верно и основательно, что

мне нечего возразить. В данном случае я не делаю никаких психо-

логических обобщений, я детально воспроизвожу отдельное собы-

тие или ряд событий, которые уже отразились в моем сознании

Das Wesen der Philosophie (Gesammelte Schriften, Bd. V).

Германия

как чувство дискомфорта или неудовлетворенности самим собой.

Здесь мое самопознание, состояние моего духа является не чем

иным, как историческим знанием.

Расширим несколько наш пример. Если как историк я вновь

оживляю в своем сознании определенные переживания Юлия Це-

заря, я не просто становлюсь Юлием Цезарем; напротив, я оста-

юсь самим собой и знаю, что я не что иное, как я сам. Способ,

с помощью которого я включаю переживания Юлия Цезаря в

свою личность, не основан на смешении меня с ним. Я отграничи-

ваю себя от него и вместе с тем делаю его переживания моими

собственными. Живое прошлое истории живет в настоящем, но

оно живет не в непосредственном опыте настоящего, а только в

самопознании настоящего. Этого не заметил Дильтей. Он считал,

что прошлое живет в самом непосредственном опыте настоящего,

но этот непосредственный опыт не относится к сфере историческо-

го мышления.

Дильтей и Зиммель фактически имели дело с противополож-

ными полюсами одной и той же ложной дилеммы. Каждый из них

понял, что историческое прошлое, т. е. переживания и мысли

деятелей, чьи поступки исследует историк, должно стать частью

личного опыта историка. Оба философа затем стали доказывать,

что этот опыт, будучи собственным опытом историка, оказывается

сугубо частным и личным, непосредственным переживанием, огра-

ниченным его собственным сознанием и не содержащим в себе

ничего объективного. Каждый из них понимал, что в нем должно

заключаться нечто объективное, если мы хотим, чтобы он был

предметом исторического познания. Но как может он быть объек-

тивным, если он чисто субъективен? Как можно в нем найти

нечто познаваемое, если это — просто состояние сознания истори-

ка? Зиммель отвечает: проецируя этот опыт в прошлое; история

тем самым становится просто иллюзорной проекцией наших соб-

ственных состояний сознания на чистый экран непознаваемого

прошлого. Дильтей отвечает: превращением его в объект психо-

логического анализа; но история тогда исчезает вообще и заме-

няется психологией. Ответ же на оба эти тезиса таков: так

прошлое — не мертвое прошлое, а живет в настоящем, то перед ] ,

историческим познанием вообще не стоит эта дилемма; оно

является ни познанием прошлого, исключающим познание на-

стоящего, ни знанием настоящего, исключающим знание прошло-

го;

знание прошлого в настоящем, самопознание историком

собственного духа, оживляющего и вновь переживающего опыт

прошлого в настоящем.

Названные четыре мыслителя начали в Германии интенсивные

исследования по философии истории. Вильгельм

в своем

«Введении в изучение истории»

говорит даже, что в его времена

Einführung in das Studium der Geschichte (Tübingen, 1921).

Идея истории. Часть IV

философией истории занимались более энергично, чем самой исто-

рией. Но, хотя книги и брошюры на эту тему наводнили книж-

ный рынок, подлинно оригинальные идеи появлялись лишь в ред-

ких случаях. Общая проблема, завещанная потомству авторами,

которыми я занимался, может быть сведена к вопросу о различии

между историей и естествознанием, различии исторического процес-

са и натурального процесса. Этот вопрос решался на базе пози-

тивистского принципа, по которому естествознание — единственно

подлинная форма знания, из чего вытекало, что всякий процесс —

природный процесс. Задача состояла в том, чтобы ниспровергнуть

этот принцип. Снова и снова, как мы уже видели, он подвергался

отрицанию, но те, кто его отрицал, не до конца освободились от

его влияния. Сколь бы сильно они ни настаивали на том, что исто-

рия — это развитие, и духовное развитие, им не удавалось сделать

все необходимые выводы из этого положения, и в конечном счете

они неизменно возвращались к натуралистическому подходу к

истории.

Характерной особенностью исторического, или духовного, про-

цесса является то, что, так как самопознание свойственно только

духу, исторический процесс, будучи жизнью духа, выступает как

самопознающий процесс, процесс, понимающий, критикующий,

оценивающий самого себя и т. д. Немецкая школа Geschichtsphi-

losophie * никогда не понимала этого. Она всегда рассматривала

историю в качестве объекта, противостоящего историку точно так

же, как природа противостоит естествоиспытателю: история не

может понять, критиковать и оценивать саму себя, все это делает

историк, находящийся вне ее. Результатом такого подхода был от-

рыв духовности, или субъективности, в действительности принад-

лежащих к исторической жизни самого духа, от него самого и пере-

дача их историку. Это превращает исторический процесс в нату-

ральный процесс, процесс, понятный разумному наблюдателю,

а не ему самому. Жизнь духа, понятая таким образом, остается

жизнью, но перестает быть духовной жизнью. Она делается про-

сто физиологической жизнью, в лучшем случае жизнью иррацио-

нального инстинкта, которая, хотя и называется торжественно

духовной, понимается все же чисто натуралистически. Это фило-

софско-историческое движение в Германии, о котором я говорю,

никогда не сумело избавиться от натурализма, т. е. от превраще-

ния духа в природу.

V. M е й е ρ

В конце девятнадцатого столетия с крайними выражениями

этого натурализма можно столкнуться в работах таких истори-

ков-позитивистов, как К.

П. Барт

Е. Бернхейм

(автор хорошо известного учебника по методу исторической нау-

* философия истории

Германия 169

К. Брейзиг

и других авторов, считавших, что истинной

и высшей задачей истории является открытие причинных законов,

связывающих некоторые постоянные виды исторических явлений.

Всем искажениям истории, возникающим при таком подходе, свой-

ственна одна общая черта — деление исторической науки на два

типа: на эмпирическую историю, выполняющую скромные обязан-

ности установления фактов, и философскую, или научную, исто-

рию решающую более благородную задачу открытия законов, свя-

зывающих эти факты. Как только мы сталкиваемся с разграниче-

нием этого рода, натурализм выдает себя с головой. Не

вует такой дисциплины, как эмпирическая история, ибо факты не

даны эмпирически сознанию историка, они события прошлого,

познаваемые не эмпирически, а в процессе логического вывода в

соответствии с законами мышления на основе исходных данных

или, правильнее, данных, установленных в свете этих законов. Не

существует и такая гипотетическая стадия развития исторического

мышления, как философская, или научная, история, которая от-

крывает законы или причины фактов или же вообще объясняет

их, ибо исторический факт, будучи однажды по-настоящему уста-

новлен, в процессе воспроизведения мыслей исторического деятеля

в сознании историка, оказывается вместе с тем и объяснен. Для

историка не существует различий между открытием того, что слу-

чилось, и объяснением, почему это случилось.

Лучшие историки всегда понимают это в собственной практи-

ческой работе, а в Германии многие их них частично благодаря

опыту своих исследований, а частично под влиянием уже описан-

ных философских идей пришли к достаточно ясному осознанию

этого положения, чтобы сопротивляться всем притязаниям пози-

тивизма, во всяком случае в его крайних формах. Но вплоть до

самого последнего момента такое понимание природы историческо-

го объяснения в лучшем случае было всего лишь частичным, и по-

этому даже самые строгие оппоненты позитивизма оказывались

под его сильным влиянием и занимали не очень четкие позиции

в отношении теории и метода исторической науки.

Хорошим примером служит Эдуард

один из самых

выдающихся современных историков в Германии, очерк которого

«К вопросу о теории и методике истории» (Zur

und

Methodik der Geschichte), опубликованный в Галле в 1902 г.,

а позднее переизданный с рядом

показывает, как

первоклассный историк с большим опытом думал

принципах

собственной работы в начале нынешнего столетия. У него, как и

у Бьюри, но в значительно более четкой форме, мы сталкиваемся

со стремлением освободить историю от ошибок и искажений,

вызываемых влиянием естественных наук, с антипозитивистским

Lehrbuch der Historische Methode (Leipzig, 1899). 6. Ed. 1908.

Kleine Schriften (Halle, 1910), p. 3—67.

Î70 Идея истории. Часть IV

взглядом на ее задачи, которому, однако, в конечном счете не

удается одержать решительную победу над духом позитивизма.

Мейер начинает с детальной и глубокой критики позитивист-

ской тенденции в историографии, господствовавшей в девяностых

годах и о которой я только что упоминал. Если задача истории,

как предполагается,— открытие общих законов, управляющих хо-

дом исторических событий, то из нее, как нежелательные элемен-

ты, устраняются три фактора, имеющие в действительности чрез-

вычайно большое значение: случай или случайность, свободная

воля, идеи или потребности и теории людей. Исторически значи-

мое отождествляется с типичным или повторяющимся;

—

история становится историей групп или обществ, а индивидуаль-

ность исчезает из нее, исключая тот случай, когда она оказыва-

ется простым примером проявления общих законов. Задача

истории, понимаемой таким образом, сводится к выявлению опре-

деленных социальных и психологических типов жизни, следующих

друг за другом в определенном порядке. Мейер цитирует Лам-

прехта

как ведущего представителя этой теории. Лампрехт раз-

личает шесть таких типов-фаз в жизни немецкой нации и распро-

страняет свой вывод на всякую национальную историю. Но при

таком анализе, говорит Мейер, живые картины истории разруше-

ны, а их место заняли расплывчатые общности, ирреальные фан-

томы. Результат — торжество пустых лозунгов.

Выступая против этого, Мейер утверждает, что подлинным

предметом исторической мысли является исторический факт в его

индивидуальной неповторимости, что случай и свободная воля —

это такие определяющие причины, которые не могут быть удалены

из истории без нарушения самой ее сущности. Историк как исто-

рик не интересуется так называемыми законами этой псевдонауки,

более того, исторических законов вообще нет.

попы-

тался сформулировать двадцать четыре таких закона, но каждый

из них либо ложен, либо настолько неопределенен, что не может

иметь никакой ценности для истории. Они могут служить в ка-

честве своего рода подсказок для исследования исторических

фактов, но не являются необходимыми. Открыть законы историку

мешает не бедность его материала или слабость его мысли, но сама

природа исторического знания, задача которого — выявление и

описание событий в их индивидуальной неповторимости.

Когда Мейер перестает полемизировать и переходит к пози-

тивному изложению принципов исторической мысли, он формули-

рует в качестве первого принципа положение, что ее предметом

являются события прошлого или же изменения как таковые. Тео-

ретически поэтому ее предметом оказывается любое изменение

вообще, но по традиции она ограничивается лишь изменениями в

Zukunft, 2 Jan. 1897.

Deutsche Geschichte (Berlin, 1892).