ственное превосходство для Жевуского — исключительная
привилегия дворянства. «Даже в заблуждениях высшей
касты всегда просвечивает какое-то достоинство». Низшие
слои до такой высоты никогда не поднимутся, хотя
времена теперь таковы, что «подлое плебейство в своих
выходках пытается подражать мужам, которым оно даже
с дурной их стороны уподобиться не в состоянии» (т. 2,
с. 25). Коль скоро лишь дворянство обладает достоин-
ством и честью, только оно может претендовать на дуэль.
Впрочем, «поденщик, ремесленник, для которых здо-
ровье — единственное их достояние, дающее возможность
содержать себя и свою семью, слишком его ценят, чтобы
по доброй воле рисковать им ради общественного предрас-
судка. Для них денежное возмещение будет всегда пред-
почтительнее, нежели поединок с его сомнительным исхо-
дом» (т. 2, с. 28).
Профессия человека усугубляет его прирожденные
качества. «В народе, в котором все мысли устремлены
единственно к торговым спекуляциям, рахитизм придает
детям какое-то сходство с чашечками весов» (т. 1, с. 130).
Таким образом, убеждение, что наследуются черты, при-
обретенные в профессиональных занятиях, еще больше
укрепляет «расизм» Жевуского и служит лишним доводом
в пользу непреодолимости классовых барьеров. «Тот, кто
возмущается тем, что сын знаменитого генерала или
министра быстрее достигнет вершины своей профессии,
чем сын неизвестного отца, оспаривает закон природы,
закон необходимости». Жевуский, этот почитатель обще-
ственной иерархии (в которой он сам, разумеется, нахо-
дится наверху), этот противник равенства перед законом,
не церемонится с демократами. С закоренелыми демокра-
тами, по его мнению, «дискутировать бесполезно; исправи-
тельный дом — вот единственный ответ, которого они
заслуживают» (т. 2, с. 9). Его неприязнь ко всем, кто
покушается на религию и традиции, распространяется
даже на Сократа. «И хотя эта смерть стала как бы
знаменем философии, я не решился бы утверждать, что
она была незаслуженной» (т. 2, с. XXXI).
Вера в то, что здоровые общественные отношения
зависят только от уровня нравственности граждан (причем
высший ее уровень — привилегия слоя, к которому принад-
лежит он сам), выражается у Жевуского неоднократно.
«Люди, не соблюдающие благопристойности в разговоре,
одежде, манерах — чаще всего люди низкие и глупые»,—
утверждает он. Это заставляет вспомнить несколько отли-
чающееся мнение Ленина, который в «Великом почине»
писал: «...Иной житейски опытный человек, глядя на
безукоризненно «гладкую» физиономию и внешность
210
«блаародного чеаека», сразу и безошибочно определяет:
,,По всей вероятности, мошенник"»
1
. Любопытный пример
двух совершенно разных моральных интуиций!
От Старовольского, который не желал, чтобы шляхтич
трудился, а особенно — не позволял ему «марать себя»
погоней за прибылью, Жевуского, однако, отделяет уже
эпоха уважения к труду и к обогащению. «Деньги,
несомненно, суть могущественнейшее орудие как любого
добра, так и любого зла»,— признает он. И в другом
месте: «Деньги должно ценить и стараться, чтобы они,
прирастая, увеличивали общественное достояние»,—
впрочем, не делая из них кумира (т. 1, с. 153).
Отношение к буржуазии Г. Сенкевича, как оно вырази-
лось в его романах из современной ему жизни, по сути,
немногим отличается от взглядов дворянских писателей,
цитировавшихся выше. Шляхта, согласно Сенкевичу, не
интересуется деньгами и свободна от жажды наживы,
предоставляя ее. мещанству. «Появится вдруг неведомо
откуда шляхтич-коммерсант; бывает даже, что поначалу
ему везет, и он быстро наживает состояние. Но я не
встречал ни одного, который перед смертью не обанкро-
тился бы»
2
. Плошовский, подчеркивая безразличие шлях-
ты к погоне за прибылью, вспоминает анекдот о шляхти-
че, который, «владея обширными и превосходными земля-
ми, ...обрабатывал не больше, чем „собака облает"» (т. 6,
с. 36). О себе же самом Плошовский говорит: «Деньги
никогда не играли роли в моей жизни — ни как средство,
ни как цель. Я не способен действовать таким оружием.
Понимая, как унизительно было бы для меня и для
Анельки вводить этот элемент в наши отношения, я
испытывал нестерпимое омерзение...» (т. 6, с. 240).
На это можно было бы возразить, что в лице Плошов-
ского Сенкевич рисует вырождающегося шляхтича, кото-
рый не выражает взглядов автора. Однако трудно сомне-
ваться в сочувственном отношении Сенкевича к этому
персонажу. Жаждой наживы руководствуется у него
ненавистный парвеню Кромицкий, а Поланецкий *, этот
положительный герой, долженствующий побороть преду-
беждения шляхты против обогащения на торговле зерном
или ситцем, явно склонен считать, что участие в экономи-
1
Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 39, с. 23.
2
Сенкевич Г. Без догмата.— Собр. соч. М., 1985, т. 6—7,
с. 38. (Далее роман цитируется по тому же изд. с указанием:
«т. 6»; перевод, не всегда точный, в необходимых случаях нами
отредактирован.— Прим. перев.)
* Кромицкий—персонаж романа «Без догмата»; Поланец-
кий— герой романа «Семья Поланецких».
211