Шантепи де ла Сосей. Иллюстрированная история религий
Подождите немного. Документ загружается.
381
причина всех зол. Уже в начале поэмы она является в отвратительном свете при описании
жертвоприношения Ифигении. Поэт сознавал себя свободным от цепей суеверия, и это
чувство вдохновило его воспеть настоящую триумфальную песнь, в которой он сравнивал
себя с человеком, смотрящим с твердого берега на кораблекрушение (De rer. nat., II, 1 и
след.). Но заблуждение людей для Лукреция не столько предмет сожаления, сколько
ненависти. Тон Лукреция проникнут желчью, когда он говорит о силе религии в жизни, о
страхе пред богами и перед смертью. Он бичует легкомыслие тех людей, которые в
счастье смеются над религией, а в несчастье acrius advertunt animos ad religionem (с
горячностью обращаются к религии); он жалуется на страх пред подземным миром,
который omnia suffundens mortis nigrore (на все разливает мрачный цвет смерти), и жалеет
глупцов, которые, веря в никогда не существовавшие муки подземного мира, наполняют
свою жизнь на земле мучениями: acherusia fit stultorum denique vita (будущая жизнь
делается для глупцов настоящей жизнью). И если афоризм primus in orbe Deos fecit timor
(прежде всего богов создал в мире страх) ведет свое начало не от Лукреция, то все же эта
мысль составляет центральный пункт его воззрения. В противоположность ложной
религии он прославляет истинную религию без культа и обрядов, состоящую в том, чтобы
pacata posse omnia mente tueri (смотреть на все спокойно и хладнокровно).
Не легко верно определить отношение Лукреция к течениям его времени. Он наносит
такие сильные удары религии, что создается впечатление, будто он имеет дело с сильным
врагом. Между тем мы знаем, что его время было временем глубокого скептицизма, так
что Цицерон даже смеялся над людьми, которые считали нужным постоянно повторять
epicurea cantilena (старые эпикурейские песни) против веры в бессмертие души. В век
неверия борьба против веры в духе Лукреция имела в себе нечто утрированное; с другой
стороны, однако, он умел верно распознать и резко порицал суеверный страх,
скрывавшийся под маской свободомыслия.
Было бы ошибочно ограничивать действие полемики Лукреция языческой религией
того времени. Вполне очевидно, что при таком механическом понимании мирового
устройства, какое было у Лукреция, всякая положительная религия утрачивала свое
основание. Поэтому понятно, что он осуждает и культ. Лукреций нападает не столько на
мифы, которые приписывают богам недостойные дела, сколько на то мнение, что
существуют боги, принимающие участие в делах мира. Поэтому он употребляет все
усилия, чтобы ниспровергнуть веру в провидение и бессмертие. Неудивительно
вследствие этого, что неверие XVIII столетия ссылалось на Лукреция и что такие люди,
как Вольтер и Фридрих Великий, искали себе оружие в арсенале его сочинений.
Довольно удивительно, что De rerum natura начинается с обращения к богине - с
поэтически-прекрасного гимна Венере; и однако Лукреция нельзя упрекнуть за это ни в
непоследовательности, ни в оппортунизме: под именем Венеры он прославляет не что
иное, как производительную силу природы; поэтому именно такое воззвание является как
раз подходящим началом. Вместе с тем призывание Aeneadum genitrix (родоначальница
потомков Энея) придает всему сочинению патриотический отпечаток. Такому
национальному характеру своей задачи поэт придает большую важность; он желает
возвестить римлянам на их родном языке спасительное учение Эпикура.
В частностях своих поэма Лукреция содержит много замечательного. Во многих очень
удачных жанровых картинах он рисует суетное честолюбие и зависть поколения,
терзавшего друг друга в гражданских войнах. В третьей книге важны не столько
доказательства, посредством которых он борется со страхом смерти, сколько изображение
людей, которым этот страх портит жизнь. В V-й книге встречаются часто весьма удачные
изображения начала и первых ступеней цивилизации. Что касается до самого учения, то в
изложении его Лукрецию недостает оригинальности. Ни из чего не видно, чтобы он имел
на свой век глубокое влияние; его имя редко встречается в литературе как его времени,
так и времен империи; но уже в раннем периоде Средних веков, в эпоху Каролингов,
многие христианские писатели заимствуют у него выражения и мысли. Во всяком случае,
382
Лукрецию надо отдать ту честь, что во всей всемирной литературе антирелигиозное
направление редко где проявлялось с таким достойным одушевлением, как у него.
Если на Лукреция следует смотреть как на единичное явление, то Цицерон вполне
может быть признан за представителя своего времени. Он не был ни глубок, ни
оригинален как мыслитель, но несмотря на это, сделался величайшим римским
философом. Благодаря своим разносторонним занятиям он приобрел обширное общее
образование и в приятно написанных сочинениях так изложил философемы различных
философских школ, что в той форме, которую он им дал, они получили широкое
распространение и оказали значительное влияние. Цицерон был эклектик и склонялся
больше всего к учению новой академии. Греческие подлинники, на основании которых он
писал, большею частью известны нам только из его же сочинений; поэтому нельзя с
точностью определить, насколько он был самостоятелен в их обработке. Заметно,
впрочем, что в разных его сочинениях выступают довольно значительные различия, в
зависимости от источников, которым он пользовался. Иногда (как в De officiis) он следует
преимущественно стоикам. Иногда у него выступает то скептическая, то положительная
сторона платонизма (последняя там, где он рассуждает о бессмертии), а иногда он
заимствует многое у Аристотеля. Надо сказать, что Цицерон не глубоко входил в
сущность разных этих систем и нередко писал о таких вопросах и мнениях,
действительное значение которых было для него непонятно и о которых он судил лишь
поверхностно. Особенно это проявляется в его трех книгах De natura deorum ("О природе
богов"), где и эпикурейская система, и стоическая догматика изложены
неудовлетворительно и оценены неверно, а пустой скептицизм новоакадемика Котты, с
которым автор почти во всем соглашается, вовсе не соответствует великим вопросам, о
которых трактуется в этом сочинении. То же можно сказать и по отношению к
философскому содержанию De divinatione ("О гадании"). Впрочем, это сочинение в
качестве интересного сборника материалов никогда не утратит своей ценности.
Ликторы с колонны Марка Аврелия в Риме
О каких-либо великих, основных воззрениях у Цицерона нет и речи. Он придает
большую ценность общему мнению, consensus gentium, а в частности, римским нравам и
обычаям и тому взгляду на приличия, который господствовал в окружающей его среде.
Основанием его нравственности служит понятие добродетели, honestum, заключающее в
себе decorum, подобающее, которое он определяет так: id quod tale est, ut detracta omni
utilitate, sine ullis praemiis fructibusve per se ipsum posset jure laudari (то, что, независимо от
всякой полезности и без всякой прибыли или выгод, само по себе, по справедливости,
заслуживает похвалы). Таким образом, он ставит его вне зависимости от последствий, а
только от уважения и одобрения людей; с другой стороны, его философия не совершенно
уж бескорыстна, так как в Tusculanae disputationes ("Тускуланских беседах") речь идет
именно о res bйate vivendum maxime necessarias (вещах, особенно нужных для счастливой
жизни).
В жизни своей Цицерон тоже различал гражданское и философское воззрения на
религию. Являясь часто скептиком в своих философских трактатах, он в своих
политических и судебных речах говорит как верующий государственный человек,
который верит в божественные предзнаменования и в карающее правосудие. Частные
разговоры, в которых выражалось сомнение в существовании богов, не исключали
возможности в общественной жизни энергически исповедывать веру в них. Известно, что
Цицерон, довольно скептически относившийся ко всяким гаданиям, сам был авгуром.
Если искать у Цицерона твердых религиозных убеждений, то мы найдем у него
некоторую веру в промысел и сильную веру в бессмертие. О последнем он в тоне горячего
383
убеждения и с платоновскими аргументами рассуждает в первой книге "Тускуланских
бесед", в somnium Scipionis ("Сне Сципиона") и в других местах. Душу он считает
божественной, что вытекает из ее ощущений и сил, короче - из совокупности всего ее
существа. Отношение души к телу сравнивается с тем, которое существует между богом и
миром; да и для бога он не может создать никакого представления выше того, которое
выводится из представления о человеческой душе. Замечательно, что эта вера в
бессмертие есть единственный религиозный элемент, который можно найти в частной
жизни Цицерона. В его корреспонденции решительно нигде не встречается религиозных
мотивов и мыслей, и только уже в преклонном возрасте, когда он потерял взрослую дочь,
Туллию, Цицерон стал искать утешения в мысли о бессмертии. Он написал для самого
себя Consolatio, "Утешение", и хотел даже для умершей дочери поставить святилище в
своем деревенском имении и почитать ее как богиню. Так как у римлян не было
греческого понятия о демонических и героических существах, то они прямо переходили к
полному обоготворению - апофеозу. Как у Лукреция, так и у Цицерона мы видим, с какой
силой в это время преследовала людей мысль о смерти; первым условием счастливой
жизни в Тускуланских беседах признается "de contemnenda morte" (презрение к смерти).
РЕФОРМА АВГУСТА
Ранее господствовало мнение, что время Римской империи было периодом упадка, но
благодаря свету новых исследований в настоящее время его должно считать
опровергнутым. Разложение и порча, на которые как на отличительные признаки этого
времени указывают христианские писатели и которые изображаются также многими
римскими писателями, бывшими в числе врагов империи, суть отчасти обманчивые
представления. В противоположность литературным источникам многочисленные
памятники, надписи на вотивных таблицах, гробницах и т.д., указывают на то, что в
низших слоях общества и в провинциях еще господствовала наивная религиозность и
вместе с ней многие суеверия. В общем же нравственные и социальные условия при
императорах были гораздо лучше, чем в последнее время республики. Некоторые
реформаторские и эклектические стремления указывают также на жизненную силу
древней религии. Языческий мир не погиб, впав в скептицизм и неверие; наоборот, в этом
периоде он старался слить воедино все положительные элементы веры. Первые такие
попытки исходят от императора Августа.
Реформа Августа состояла, с одной стороны, в учреждениях, которыми он или
реставрировал древние формы культа, или создал новые, а с другой стороны - в духовном
влиянии, так как он не только построил многочисленные храмы и издал законы для
возвышения семейных отношений, но и имел возможность сильно воздействовать на
мнения и настроения. Политика Августа не устраняла древнего республиканского
общественного устройства. Поэтому он снова возвысил положение сакральных
учреждений, которые уже отчасти пришли в упадок.
Август реставрировал более восьмидесяти храмов в Риме, сделался членом всех
больших греческих коллегий, а по смерти Лепида был избран в звание великого
понтифика. В 27 г. до н.э. он принял поднесенный ему сенатом титул Августа, не только
для того, чтобы покончить со своим прошлым в лице Октавиана, но также и потому, что
этот титул, заимствованный из жреческого языка (Augustus священный), облекал его
носителя во все достоинства, которые могла ему дать религия, и ставил его в положение
лица, которому "tamquam praesente et corporali Deo fidelis est praestanda devotio"
(верующие должны были посвящать себя как присутствующему в телесном образе богу).
Стремления этого властителя направлены были на то, чтобы сделать религию твердой
опорой как общественного порядка, так и собственной его власти. Измеряя его
учреждения таким масштабом, следует, без сомнения, заключить, что они были очень
384
разумны. Он указал языческой религии такие пути, по которым она шла потом в течение
многих веков и на которых проявила великую силу усвоения и сопротивления.
Август оказывал особенное почтение ларам. Старинный римский культ ларов во всех
отношениях значительно содействовал его целям. Почитанием ларов император ясно
указывал на желание сохранить за своей реформой характер древней и национальной.
Этому способствовало еще и то, что лары более, чем кто-либо из великих богов,
соприкасались во всех отношениях с ежедневной жизнью. Они были домашними богами и
богами-покровителями на улицах и в путях, на полях и лугах; они непосредственно
удовлетворяли потребности божественной защиты и сопутствия - представляли собою
вездесущий божеский промысел, numen. К ним прежде всего обращались во всех случаях
обыденной жизни и им давали обеты. Большое значение для культа ларов имела реформа,
введенная Августом в управление самого города Рима. Он разделил город Рим на 265
округов, из которых в каждом была часовня для лара. Magistri vicarum, которым он
поручил в каждом округе заведование делами культа и полицией, образовали род
народной магистратуры и жречества и вполне были преданы интересам императора. Эти
magistri vicarum к двум ларам присоединили третьего, гения - Августа, которому, таким
образом, еще при жизни императора приносились жертвы и возносились молитвы. Культу
императоров, которому суждено было сделаться настоящей государственной религией
этого периода, Август подготовил путь тем, что ему удалось соединить почитание своего
гения и в Риме, и в Италии с самым распространенным, популярным и жизненным из всех
культов - служением ларам. В провинциях Август пошел еще несколько далее. Как и в
Риме, он дал их политической организации в то же время и сакральный характер; в
главном городе каждой области он установил культ Рима и Августа с храмом и статуями и
часто с пятидневными играми. Такими главными городами были на западе Лугдунум
(Лион), Нарбонна, Таррагона; на востоке: Эфес, Никея и т.д.; главный жрец такого
провинциального культа назывался sacerdos ad агат или flamen provinciale.
Статуя Августа
Вообще говоря, эта организация в провинциях не встретила никакого сопротивления. Рим
допускал существование старых культов и признавал всех богов, отождествляя их отчасти
со своими собственными богами; только рядом с ними и выше всех прочих он ставил
культ собственного господства и культ римского повелителя, что, особенно на Востоке,
было в полном согласии с издревле существовавшими воззрениями и обычаями.
Сопротивление встретилось только у иудеев, которые не могли признавать никакого
другого бога рядом со своим, и у галльских друидов, у которых новая организация
отнимала всякую власть. Впрочем, конфликт с теми и другими произошел не при Августе,
но не заставил себя долго ждать при его преемниках.
Не только малым, но и большим богам Август оказывал почитание, и в этом случае он
также ловко сумел соединить старое с новым. Сперва он окончил храм Венеры-Матери
(Genetrix), в галльском Форуме (Forum Julium), соорудить который обещал Цезарь в битве
при Фарсале, но который во время его смерти не был еще совершенно готов. Мы уже
раньше сказали о значении Венеры как праматери Энеадов для римлян вообще и для рода
Юлиев в особенности. Как наследник Цезаря, Август посвятил также храм Марсу Ultor,
наказавшему убийц Цезаря. Постройка подвигалась медленно. Когда же она была
окончена, то в портиках этого храма были поставлены статуи великих и победоносных
римских вождей. Этим император почтил славное прошлое республики. Тем временем он,
не обнажая меча, приобрел новые лавры: парфяне возвратили отнятые у Красса знамена.
Этот случай император отпраздновал, воздвигнув в Капитолии небольшое святилище
опять Марсу Ultor (Мстителю). Особенные почести воздавал он Аполлону, которому
385
приписывал победу при Акциуме. Он воздвиг ему на Палатине роскошный храм из
каррарского мрамора, и освящение его было отпраздновано великими торжествами.
Август также возобновил для народа игры, которых не было в течение некоторого
времени. Так, после битвы при Акциуме он возобновил популярные праздники в честь
Lares compitales, духов-хранителей перекрестков, отмененные Цезарем из опасения
народных волнений. Но особенный блеск придал он своему правлению празднованием
Ludi Saeculares в 17 г. до н.э. Эти старинные очистительные и искупительные церемонии
получили новый характер от тех обстоятельств, при которых Август восстановил их
действие. Первое место в них занимали уже не подземные боги, а Аполлон Палатинский.
Этот праздник являлся выражением тех ожиданий, которые пробуждал новый
политический и социальный порядок: carmen saeculare, которое сочинил на этот случай
Гораций, прославляет не только богов, но и славное правление Августа и те надежды,
которые с ним соединялись.
Гораций
Реформа этого императора основывалась на том верном соображении, что
политическая борьба партий, нравственная испорченность жизни больших городов и
религиозный индифферентизм образованного класса еще не совсем поглотили здоровые
силы римского мира, а лишь до некоторой степени коснулись его поверхности. Стало
быть, можно было еще найти здоровое зерно: надобно было выдвинуть те слои, в которых
оно было заключено, что и сделал Август. Насколько к этому побуждали его личные
религиозные мотивы - это дело второстепенное. Несомненно, масштабом для него была
политическая точка зрения. Нельзя отрицать возможности и того, что забота о
нравственности и семейном быте, так же как и о национальных интересах, была или по
меньшей мере стала для него делом личного вкуса. Его благочестие могло быть во многих
случаях более чем условным; он даже не был чужд суеверия и, как многие властители,
верил в свою звезду. В то же время ему приписывались многие скептические выражения.
Он также принадлежал к поколению, которое выросло в Риме в последние годы
республики. Той же причиной объясняется, что его современники не могли слишком
скоро обратиться к искренней энергической вере. Для многих из них религия при Августе
была делом вынужденной моды. О настроении этого времени мы лучше всего можем
узнать из литературы.
Юлий Цезарь
Правление Августа было расцветом римской литературы; для доказательства этого
довольно назвать имена Овидия, Горация, Виргилия, Тита Ливия, к которым можно
присоединить и многих других поэтов и ученых. Но остановимся только на этих четырех;
все они довольно известны, и для нас достаточно отметить вкратце их положение по
отношению к религиозному движению того времени. Дальше всего от него стоит Овидий:
он не только вполне светский человек, но в своих Amores и Ars amatoria представитель
той нравственной испорченности, против которой Август счел нужным употребить свою
власть. Нет ничего невероятного, что Овидий был замешан в скандале императорской
фамилии как пособник и что это и было тем проступком, который он должен был
искупить суровым изгнанием в Томах. Но не только против нравов направлялась его
поэзия: фривольная обработка истории богов в "Метаморфозах" была для веры гораздо
вреднее, чем страстные нападки Лукреция. Неудивительно, что такой человек как Овидий
386
старался чрезмерной лестью приблизиться к властелину, а позже, в несчастии, не находил
в себе ничего, кроме недостойных жалоб. Скорее удивительно было то, что в Fasti поэзия
Овидия прославляла древнеотеческую религию. Мы уже дали оценку этого сочинения как
источника для познания обрядов римского культа; здесь мы упоминаем о Fasti лишь в
доказательство той силы, с которой могучий поток реформаторского движения Августа
увлекал за собой даже противников.
Совершенно другим человеком, чем Овидий, был Гораций. Он тоже первоначально
был не из благочестивых, а напротив - parcus deorum cultor et infrequens (скучно и редко
выполнял требования культа); это был один из эллински образованных римлян последнего
времени республики. В лице этого человека для реформ Августа приобретен был
величайший поэт. Чувствуется, однако, что он не без некоторого внутреннего
принуждения делается панегиристом старинных римских добродетелей, тихого
деревенского образа жизни и скромной обстановки. Ум его был не чужд практической
жизненной мудрости и рассудительных воззрений, так что он скоро понял пользу
произведенной императором реформы нравов. Таким образом, он не без убеждения был
поэтом, восхвалявшим как самого императора, так и его идеи, выразителем которых он
являлся. Первые оды 3-й книги представляют настоящий трактат о нравственности;
сатиры бичуют распущенность нравственных отношений; в эпистолах же он вполне
обратился к философии; правда, он не придерживался никакой особенной школы, а из
всех систем эклектически заимствовал серьезные правила и предписания житейской
мудрости.
Но умственное направление, наиболее пригодное для целей Августа, он нашел в
историке Тите Ливии и поэте Виргилии: оба они с горячим удивлением обращались к
прошедшему и искренно присоединились к стремлению возобновить древнеримский
образ мыслей и древние нравы. Возможно, что и происхождение их не осталось в этом
случае без влияния: оба они были родом не из Рима, а первый из Падуи, второй из
Мантуи, так что они выросли в таких сферах, где вера менее подвергалась порче, чем в
столице; притом по крайней мере один из них, Виргилий, вырос в скромной сельской
обстановке. Оба, как историк, так и поэт, твердо верили во всемирно-историческую
миссию римского народа. Ливий более историк-писатель, чем историк-исследователь;
особенно замечателен он пропагандой античного образа мыслей. В этом отношении
достойна внимания его похвала страху перед богами и вера в чудеса; правда, защищая
чудеса вообще, он слишком чудесные истории сообщает с оговорками.
Но для истории религии никто из лиц века Августа не сравнится в значении с
Виргилием.
Бронзовая таблица с запрещением вакханалии
Вергилий не был чужд образованности своего времени; у него есть явственные следы
того, что в течение некоторого времени он даже следовал эпикурейской философии, и его
поэтические произведения обнаруживают в обработке материала слишком прилежную
ученую работу. Несмотря на то, личные вкусы направляют его к сельской жизни и к
народным нравам и обычаям, которые он прославляет в своих творениях.
Свойства Виргилия наиболее полно выразились в Георгиках, где он описывает
сельскую жизнь с ее занятиями, земледелием, лесоводством, скотоводством,
пчеловодством. Его Буколики состоят из десяти эклог, подражающих Феокриту, с
частыми побочными обращениями к настоящему времени. Мы уже видели, какой вид
получило в Энеиде поэтическое сказание об Энее. Во всех этих произведениях Виргилия
выше всего стоит страх пред богами. С виду он как будто хвалит старинную веру, на деле
же в его воззрения входит так много разнообразных, большей частью новых философских
387
мыслей, что невозможно найти у него одного общего мнения о религии. Кроме того, он
часто лишь внешним образом соединяет очень разнородный материал: народные
предания, которые он, насколько возможно, вставляет в свои изображения, свои личные
религиозные взгляды, мифологические рассказы, которые он трактует с удивительным
целомудрием, хотя, несмотря на это, ему не везде удается скрыть их соблазнительность.
Направление ума Виргилия, в отличие от Гомера, бывшего часто для него образцом,
сделало Энеиду совершенно религиозным эпосом. Герой его - pius Aeneas (благочестивый
Эней); предмет его поэмы есть, собственно, перенесение sacra из Трои в Лавиний. Это
постоянное обращение к первоначальной истории Рима и постоянная забота о священных
предметах отчасти отнимают у изображения героя его жизненность и интерес. Что
Виргилий своим эпосом хотел не только прославить старинные времена, но
преимущественно желал проповедать для настоящего времени, это всего яснее видно из 6-
й книги, где он говорит о подземном мире. В этом месте он с особенной силой старается
подтвердить веру в будущую жизнь и справедливость, карающую и награждающую:
discite justitiam moniti et non contemnere divos (учитесь помнить о правосудии и не
презирать богов). Поэтому его можно считать предшественником Данта, и неудивительно,
что последний поэтически описывает его как язычника, который нес позади себя факел и
хотя сам не мог видеть его света, но освещал им потомство. Однако эта 6-я книга - не
единственное основание, на котором христиане часто чтили Виргилия как пророка
язычников. В 4-й книге Виргилия, по поводу рождения сына у консула Поллиона,
изображается видимое начало золотого века. Краски и черты, которыми пользуется здесь
поэт, так живо напоминают пророческие описания, что часто наводили на мысль о
большем чем случайное сходство. Однако же в этих стихах нет ничего такого, что бы не
соответствовало надеждам язычества на золотой век, которые опять сильно пробудились в
правление Августа. Совпадение этих вновь пробудившихся надежд с явлением Христа,
конечно, остается поразительным. Поэтому мы смотрим на Виргилия как на
представителя того языческого благочестия, которое по своему направлению
приближалось к христианству. Таким образом, христианское чувство Средних веков,
присоединявшее Виргилия к христианству, не находилось на ложном пути.
Капитолий в Риме с Палатинского холма
РЕЛИГИЯ В ДВА ПЕРВЫХ
СТОЛЕТИЯ ИМПЕРИИ
Культ императоров в этом периоде составляет средоточие государственной религии.
Об этом почитании мы уже много раз упоминали, но ввиду его важного значения нам
необходимо теперь соединить главные его черты в одно целое.
Императорский культ в Риме был присоединен к культу Ларов и Ман, а на Востоке он
был в связи со служением богам и с рабской преданностью, оказываемой повелителям, в
особенности Птолемеям, и которая уже во времена республики перенесена была на
победоносных римских полководцев. Первым получившим апофеоз в Риме был Цезарь;
после смерти ему воздавали божеские почести, и сенат даже определил на том месте, где
был сожжен его труп, соорудить ему храм. Во время вспыхнувшей после Цезаря
гражданской войны Секст Помпей и Антоний позволяли себе еще при жизни пользоваться
божеским поклонением. Политику Августа мы уже описали. После смерти он был
торжественно сопричтен к богам; Ливия и Тиберий построили ему храм. Отношение
императоров к требованию себе божеских почестей было очень различно. Некоторые, как
388
Тиберий, были очень умеренны; другие же, как Калигула, первым принявший титул
dominus, не знали никаких границ; многие даже очень скептически относились к
настоящей или будущей своей божественности. Говорят, что Веспасиан, умирая, сказал:
"Deus fio" (Я делаюсь богом), Каракала же открыто смеялся над обоготворением своего
убитого брата: "Sit divus, dum non sit vivus" (Пусть будет богом, лишь бы не был жив).
Вообще, с течением времени молитвенные обращения к императорам становятся все
чаще. На монетах лавровый венок заменяется corona radiata (лучистым венцом), а позднее
встречается даже нимб. Формального же божеского поклонения по восточному образцу
первым стал требовать Диоклетиан.
Вообще императоры еще при жизни пользовались сверхчеловеческими почестями; они
назывались августами; говорилось об их numen (божественности), majestas (величии,
святости) даже aeternitas (вечности). Статуи императоров и императорских жен являются с
атрибутами различных богов, как, например, Аполлона, Геркулеса, Цереры, Юноны. Но
от этого общего почета следует отличать собственно культ императоров, который
начинался только после их смерти, после торжественного причисления к лику богов. Были
властители, как, например, Калигула, которые еще при жизни требовали себе божеских
почестей, - намерение Калигулы поставить свою статую в иерусалимском храме заставило
александрийских иудеев отправить к нему посольство, приключения которого рассказаны
Филоном, Legatio ad Cajum, - а после смерти не получили апофеоза. Первым после
Августа был возведен в боги Клавдий, не без насмешек над апофеозом слабоумного.
Императорские жены, как, например, Ливия, тоже пользовались такими почестями. До IV
в. было около тридцати семи таких консекрированных императоров и императриц - divi и
divae. Оригинальное явление представляет Антиной, фригийский любимец Адриана.
Антиной пожертвовал своей жизнью, чтобы продлить жизнь своего господина; за это
последний возвел его на небо и учредил его культ, необыкновенно широко
распространившийся во всем государстве. Многочисленные статуи изображают Антиноя
в виде Диониса.
Раньше мы уже говорили о том особенном жречестве, на которое было возложено
попечение о культе императоров как в Риме, так и в муниципиях и провинциях; но мы
должны еще упомянуть о восточном институте неокората.
Римский император Комод в образе Геракла
Азиатские города, и впереди всех Эфес, крепко держались за честь быть специальными
центрами служения тому или другому императору, которому они строили великолепные
храмы и учреждали в честь его игры. Известно, что это принятое всем прочим миром
почитание императоров обусловило исключительное положение в римском государстве
иудеев; впоследствии для христиан оно было пробным камнем, когда им приходилось
выбирать между верой во Христа и повиновением государству. Насколько, однако,
глубоко вкоренилось почитание императоров, видно из того, что даже введение
христианства не могло немедленно устранить его; еще Константин, Констант и
Валентиниан получили после своей смерти титул divi, хотя и с ограничениями,
требуемыми христианской религией.
Период империи был временем процветания самых различных культов.
Многочисленные и пышные храмы основывались отчасти на частные средства. Кто не мог
построить храм, тот ставил статую, что иногда стоило тоже очень дорого; или же
приносили какой-нибудь другой священный дар. Идолослужение особенно процветало в
этот период, причем нередко бывало, что изображение отождествлялось с самим
божеством. Вблизи храмов часто селились ремесленники и художники, для которых
торговля изображениями богов была очень выгодна, как это читаем мы о Димитрии в
389
Эфесе (Деян 19, 23). Роскошь при играх очень умножилась, и появились новые игры. Хотя
эти дары и акты культа большею частью относились к императорам или к тем богам,
почитание которых было особенно в моде - Асклепию, Серапису, Изиде и т.д., - однако
вместе с тем сохранялись и старинные культы, местные культы, служение олимпийских
богам, например Юпитеру, деревенским и народным богам. Из многочисленных
надписей, а собственно для Греции из известий Плутарха и Павзания, видно, что отчасти
удержались еще самые древние и грубые обычаи. Некоторые из первобытных культов
получили посторонние оттенки в современном вкусе, например арвальские братья
продолжали отправлять культ Dea Dia, но вместе с тем они особенно принимали участие в
почитании императоров. Вообще установились такие отношения, что в портовых городах,
а также там, где процветали торговля, образование и роскошь, как, например, в Помпее,
служили большей частью вновь появившимся чужим богам, между тем как в деревенских
местностях с большим постоянством продолжали исполнять старинные обряды.
Международное общение, существовавшее в этот период, имело очень важные
последствия для религии. Кстати заметим, что оно вызвало почитание в Риме нового
божества, Annona, созданного по образцу древних numina. К нему обращались с мольбой
об обильном привозе хлеба, особенно из Африки, откуда в это время Рим пополнял свой
недостаток в зерновом хлебе. Но важнее, чем образование отдельных божественных
личностей, было широкое распространение некоторых культов и соединенной с ними
теокразии. Теокразия рано возникла в Риме. Мы уже указывали на это, говоря об
идентификации греческих богов с римскими. Но в этом веке появилось еще несколько
значительных божеских образов с Востока и теокразия распространилась на все
провинции империи. Божества всех национальностей сопоставлялись рядом или
признавались за однозначащие. Так, Тацит, за единственным исключением, называет
германских богов римскими именами, а Плутарх отождествляет египетских богов с греко-
римскими. Еще гораздо более, чем в литературе, такое слияние имело место в жизни.
Особенно важное значение для теокразии имели римские лагери, где жили вместе солдаты
изо всех провинций и таким образом встречались вместе самые разнородные формы веры
и суеверия. Есть многочисленные надписи, вотивные камни, свидетельствующие о том,
что римский лагерь сделался средоточием теокразии.
Причины того, что чуждые восточные культы принимались так благосклонно, очень
хорошо изложены у Буассье, Фридлендера и др. Это суть преимущественно те же
причины, которые и ранее давали повод ко вступлению чуждых богов в пантеон Рима.
Они заключались отчасти в недостаточности римской религии, отчасти в присущей ей
силе усвоения. Легко видеть, что римская религия не удовлетворяла многим
потребностям. В такое время, когда личная жизнь выступила на первый план, душа искала
в чуждых культах того, чего не давала ей отечественная религия; казалось, что эти культы
гораздо более приближают людей к богам, чем древнеотеческие формы богослужения;
жрецы этих религий предлагали сверхъестественные силы, новые средства очищения,
таинственные посвящения. Они гораздо более заботились о личных отношениях
обращавшихся к ним людей, чем римские sacerdotes, которые с этой стороны не
претендовали ни на какое влияние; жрецы иноземных культов импонировали,
приковывали фантазию, часто возбуждали чувственность и производили то религиозное
возбуждение, которого у них искали. В противоположность простоте римского культа в
церемониях восточных культов выступали разного рода чуждые символы, таинства и
чудеса. В них искали экстатического подъема духа или же достигали душевного
успокоения посредством всякого рода аскетических упражнений. Особенно этим чуждым
культам были преданы женщины, хотя, правда, это не всегда делало им честь, потому что
храмами нередко злоупотребляли для разного рода непотребств, а чужеземные жрецы
являлись в роли сводников. Такое преступление совершено было в 19 г. н.э. в храме
Изиды, где жрецы доставили одну почтенную и знатную женщину всаднику,
наряженному в виде бога Анубиса. Тиберий строго наказал этот бесстыдный поступок. В
390
том же году он приказал сослать в Сицилию четыре тысячи отпущенников за то, что они
заразились египетским и иудейским суевериями. Это был не первый случай мероприятий
против египетского культа, проникшего в конце республики даже в Капитолий. Вообще
Тиберий энергически действовал против религиозного бесчиния; он ограничил также
право убежища в малоазийских храмах, в которых находили безнаказанность многие
злодеи; однако же он не в силах был остановить поток, увлекавший весь свет к иноземным
религиям. Последние не только давали то, чего не могла дать римская религия, но и
присоединялись к ней. Чужеземные жрецы не только не выступали против национальной
религии, но и выказывали ей должное уважение, так что с ее стороны не было никакой
причины смотреть на чуждые культы как на опасных соперников. С самого начала в духе
римской политики было присоединять богов побежденных народов. Римская религия не
была ни исключительна, ни нетерпима; поэтому каждый чуждый культ находил свое
место в Риме уже готовым. Лишь в том случае, когда какой-нибудь культ признавался
опасным для государственного или общественного порядка, это являлось поводом
выступить против него враждебно.
Марк Аврелий
Чуждые культы, получившие в Риме большое значение, все произошли с Востока.
Такими были: египетские культы, иудейство, а позднее христианство, персидское
служение Митре и разные сирийские культы. Теокразия, начавшаяся при первых
императорах, а отчасти еще в последнее время республики, достигла своего высшего
пункта в III столетии, именно тогда, когда особенно Митра и сирийские боги приобрели
свое полное значение. Поэтому хотя они появились еще ранее и Митра встречается в
первый раз на памятнике времен Тиберия, но мы скажем о них в связи с религией
позднейшего периода. Изложение истории иудейства в это время, так же как и история
возникновения и распространения христианства, лежит вне нашей задачи, так что мы
лишь при случае будем указывать на пункты их соприкосновения. Следовательно, у нас
остаются только египетские культы, вошедшие в Рим еще ранее и бывшие в почете и
позже, но которые больше всего распространены были в римском мире в первые два
столетия н.э.
Литература и памятники указывают нам на значение египетских культов; почти все
авторы этого века упоминают о них очень часто. Ювенал описывает многие черты
египетского суеверия. Из пестрой толпы богов, над которой смеется Лукиан, особенно
смешными кажутся ему египетские боги со звериными головами. Очень полно и подробно
миф Изиды и Озириса обработан у Плутарха, обряды его описаны у Апулея, Metamorph.
XL Лафей (Lafaye) подробно описал памятники, как Isium в Помпее, так и великолепные
храмы Изиды и Сераписа в Риме. Эти культы не ограничивались портовыми городами
Средиземного моря, но надписи свидетельствуют об их широком распространении во всех
провинциях государства: в Испании и Галлии, Германии и Норике, Греции и Малой Азии.
Древняя Олимпия. С картины Гертнера
Даже и такие люди II века, которые были недоступны азиатским суевериям, - Плутарх
и император Адриан и те вполне признавали служение Изиде. Позже многие императоры
были даже ревностными ее поклонниками, как мы это знаем о Коммоде, Каракалле и др.
Боги египетского происхождения, которые в культе этого времени занимали столь
выдающееся положение, - Изида, Серапис, Гарпократ (Горус), Анубис, особенно два