Шантепи де ла Сосей. Иллюстрированная история религий

Подождите немного. Документ загружается.

371

мировоззрении, ни в искусстве. Из мрака полуисторического времени культ этот в

существенных чертах выступает уже готовым, и более чем в продолжение тысячелетия

одни и те же жреческие коллегии заведывали одними и теми же sacra, и это продолжалось

до того времени, пока к концу IV столетия христианской эры эдикт Феодосия не положил

конец этим языческим учреждениям. Таким образом, о развитии римской религии не

может быть собственно и речи, - она сама не изменялась, а только извне привходили в нее

чуждые элементы. Иноземные культы присоединялись к туземным и либо поглощались и

воспринимались национальной жизнью, либо их терпели и им покровительствовали в

качестве чуждых. То, чего не давала римлянину собственная его религия, на что она не

обращала внимания - то он заимствовал у покоренных народов; так, нормы для мышления

и жизни получил он от греков, религиозное одушевление и веру нашел в культе

восточных богов. Все это лишь с трудом уживалось вместе с остававшейся

неприкосновенной, несмотря на такие заимствования, и прочно сохранявшейся

государственной религией. Таким образом, развитие римской религии подразделяется

соразмерно с величиной и значением этих чуждых влияний. С этой точки зрения мы

различаем четыре периода: 1-й - до Тарквиниев, 2-й - до пунических войн, 3-й - до конца

республики, 4-й - время императоров. Последний период требует отдельного, подробного

изложения; здесь мы соединим и изложим главные моменты трех первых периодов.

Начало государственного культа совпадает с самым основанием государства; римляне

считают Нуму основателем культа, хотя многое из его обычаев относилось еще ко

временам Ромула. Мифологические и этнографические исследования нашего времени

особенно много занимались элементами, из которых сложились исторические институты.

Так, Рошер пытался многие римские божества объяснить путем сравнительной

мифологии, и Маннгардт хотел некоторые обычаи культа выяснить подобными же

обычаями, встречающимися у греков и североевропейских (германских) народов.

Жертва ларам

Ранее господствовало мнение, что и римская религия происходит от пеласгов, у новых же

исследователей самое имя их почти не упоминается, а круг исследования расширился

введением в него германской древности и общих этнографических параллелей. Впрочем,

добытые этим путем воззрения, без сомнения, далеко не все одинакового достоинства:

так, истолкование имен божеств и скудных мифов при помощи сравнительной мифологии

дает лишь очень неверные результаты; зато исследования Маннгардта привели к

открытию поразительного сходства между народными обычаями германцев и многими

обычаями, вошедшими в организованный культ римлян и греков. Так, нам известно

теперь, что обряды праздника Луперкалий, которые с таким трудом в 496 г. отменил папа

Геласий, коренились не только в италийской старине (в легендах место их действия

приводилось в связь с Ромулом), но имели связь с различными весенними обрядами,

бывшими у германцев, так что старинный автор, Себастиан Франк, сам того не замечая,

открыл очень важное этнографическое соотношение, когда высказал, что ночные

празднования во время Масляницы довольно сходны с языческими луперкалиями. То же

относится к Палилиям, к октябрьской жертве коня и многим другим обрядам. Элементы

римского культа были очень примитивны; об этом можно заключить из того, что его

отношение к личным божествам - к главным богам - имело в себе так мало

первоначального и существенного: это были полевые и лесные культы, находившиеся в

соотношении с временами года, жатвой и скотоводством.

Еще в историческое время существовали священные деревья (дубы, смоковницы) и

священные рощи (как роща Арвалов, роща Дианы у озера Неми). Священное значение

воды высказывается в саге, которая производила вдохновение Нумы от нимфы источника

372

Эгерии, священное значение огня выражалось в служении Весте. Священные животные,

как волк и дятел, сперва были почитаемы сами по себе, но позднее скомбинированы были

с богом (два вышеназванные - с Марсом). Насколько за такими священными предметами,

как камень фециалов, lapis manalis, который обносили кругом во время засухи, копье

Квирина, щит Салиев, Палладий Рима и т.п., скрывались древние фетиши, этого мы не

беремся решить. В частности, еще многие вопросы остаются без ответа; но мы уже знаем

достаточно, чтобы иметь право заключить о том, что в древней италийской религии

повторяются те же самые черты, которые можно встретить везде: старые фетиши,

служение деревьям и животным, культ природы и почитание духов, культ душ и предков,

- все это тем более ясно можно различить в римской религии, что здесь эти элементы не

были скрыты или заслонены учением и мифологией.

Цель культа состояла в умилостивлении богов или духов и вообще отклонении

неблагополучия. Особенно у древних италиков выступало на первый план гадание,

преимущественно по полету птиц. Между жертвами у них мы встречаем

древнеиндогреманские жертвы лошадей, самыми же обыкновенными жертвенными

животными были свинья, овца и бык. Следы древних человеческих жертвоприношений

можно заметить во многих символах и обрядах позднейшего времени: так, ежегодно

бросали в Тибр тридцать соломенных кукол; oscilla, маленькие восковые куклы,

подвешиваемые на деревьях, представляли живых людей; ver sacrum, весна священная,

был обычай по обету, даваемому в дни бедствий, принести в жертву богам всех

первенцев, которые родятся ближайшей весной; молодые животные закалывались, а

родившиеся мальчики посвящались Марсу и, став юношами, уходили из страны, чтобы

основать новую родину. Однако с этими выводами не соглашается Моммзен,

признающий, что человеческие жертвы у римлян ограничивались только умерщвлением

преступников и добровольным самопожертвованием невинных.

Из таких элементов сложился римский государственный культ. Учреждение его

большей частью приписывают Нуме, что вполне входит в область этиологического мифа.

Но из этого не следует, что сабинцы принесли самые существенные его элементы: теперь

уже невозможно определить, что в нем принадлежало в частности жителям древнего

палатинского города, а что сабинянам, жившим на Квиринале. Варрон дает нам перечень

богов, которым Тит Таций поставил в Риме двенадцать алтарей, и к ним присоединяет еще

некоторые другие божества; в этот перечень, с одной стороны, вошли, несомненно, имена

некоторых латинских богов, а с другой стороны, в нем находятся не все имена сабинских

божеств. Важно то, что большая часть богов и обычаев латинских племен были общими с

сабинскими. Обе общины находились под защитою своего Марса; в обеих ему служили

салии; в обеих жертвоприношения совершались чрез жрецов (flamines, зажигатели). Но

многое принадлежало только одному племени: так, Янос и Фавн принадлежали

латинянам, Квирин и Санкус - сабинянам. Если создается впечатление, что из преданий

царского периода вытекает то, что политическая и военная организация идет от латинян

(Ромул, Туллий), а сакральная от сабинян (Нума, Анк), то против этого можно возразить,

что та и другая стороны так тесно связаны между собою, что их невозможно разделить.

Нума есть только эпоним учреждения римской религии. Но дело здесь идет о

действительном учреждении или основании, так как отдельные культы соединились в

одно целое и сделались связью для гражданской общины или государства. Эта

государственная религия в понтификате и авгурате получила свой центр и свои органы.

Совместно с этими главными коллегиями существовали менее влиятельные, но не менее

уважаемые братства салиев, арвалов, лупеков, имевшие на своем попечении культы

Марса, Dea Dia, Фавна - Луперка с их древним ритуалом. Главные боги этого периода:

Янус, Юпитер (Diovis), Марс, Квирин, Веста - уже известны нам. Значение религиозного

устройства Нумы состояло в том, что на первом месте стали положительные

государственные учреждения вместо народных и что религия превратилась в точное

выполнение множества церемоний и обрядов. В противоположность италийской религии,

373

этрусская носила на себе отпечаток мрачных воззрений, выразившихся в жестоких видах

культа, темных представлениях подземного мира, символической игре цифр и в боязливой

вере в приметы и знамения. Меру этрусского влияния на римскую религию трудно

определить, но не следует его оценивать слишком высоко. Из богов Рима ни один не был

несомненно этрусского происхождения; вредный Вейовис (Veiovis), противоположность

доброго Диовиса (Diovis) - злой бог, культ которого, впрочем, рано отодвинут был на

задний план, - несомненно имеет древнеиталийское происхождение. Хотя на этрусскую

мантику и был спрос в Риме, но ее представители, гаруспиции, считались всегда

чужеземцами и этрусское влияние ограничивалось существенно лишь выработкой

отдельных понятий и обычаев, каковы, например, Saeculum, гадание по молнии и по

наблюдению внутренностей. Притом нельзя вполне быть уверенным, чтобы и всего этого

не было первоначально у древних италиков.

Изображение предка. С гробницы, хранящейся ныне в Риме

Господству Тарквиниев тоже нельзя придавать значение ассимилирования этрусских

элементов. Само предание об этрусском происхождении этих царей зиждется на очень

нетвердой почве, значение же их сакральных мероприятий заключается гораздо более в

восприятии греческих, чем этрусских понятий. Однако первый римский храм, был,

вероятно, создан этрусским строителем.

Построением капитолийского храма Тарквиний древний совершил богатое

последствиями дело. Варрон придает большое значение известию о том, что у римлян в

течение ста семидесяти лет не было ни храма, ни изображений. Упадок религии начался с

того, что вместе со служением изображениям страх Божий уступил место заблуждению.

Первым великим святилищем на римской почве был храм на Капитолии в честь

божественной триады: Юпитера, Юноны и Минервы. Против мнения, признающего в этой

группировке этрусское влияние, приводят тот факт, что еще ранее на Квиринале была

часовня для этих трех богов, т. н. Capitolium vкtus. Но даже если оставить в стороне очень

недостоверную историю отношений между латинами, сабинцами и этрусками, то и тогда

значение создания Тарквиния будет очень велико. Построение храма на Капитолии дало

римлянами свое святилище, в котором нашли себе убежище и другие культы и с которым

рано соединилось предсказание о всемирном господстве. Капитолийский Юпитер -

Optimus Maximus - сделался главным богом Римского государства, и его культ соединил в

себе разные элементы этого государства: так, Juppiter Latiaris был тоже богом Латинского

союза, а Диана, изображение которой Сервий Туллий поставил в храме на Авентине, была

также защитницею союза с латинами. Построением храма Тарквиний обогатил культ и

сделал его сложнее; этому существенно содействовало также введение ludi romani, причем

капитолийская триада чествовалась жертвами, пирами, процессиями и играми в цирке.

Что политические и сакральные нововведения Тарквиния нарушали многие древние

учреждения, на это, кажется, есть указание в легенде, в которой царю энергично

протестует сабинский авгур Атт Навий.

Не менее важным учреждением, чем капитолийский культ, было введение

Аполлоновой религии при посредстве сивиллиных книг (мы имеем в виду известною

сказку о появлении Сивиллы из Кум (Cumae) при младшем Тарквиний и о покупке им

оставшихся трех книг, после того как он отказался от покупки целого сборника из девяти

книг). Важно то, что вследствие принятия этих сивиллинских писаний греческие божества

и обряды вошли в римскую государственную религию. Книги хранились в Капитолийском

храме; была учреждена особая коллегия (сперва II, позже X и наконец XV-viri sacris

faciundis), чтобы советоваться с ними и согласно их указаниям делать исправления в

ритуале. Сочинения эти были написаны по-гречески, и когда, в последнем столетии

374

республики, они были уничтожены пожаром, то сенат распорядился собрать изречения

Сивиллы в ее греческо-малоазийской родине, чтобы таким образом, насколько возможно,

возместить потерю. В этих книгах находилось не так много откровений относительно

будущего, как указаний на те средства, которыми в чрезвычайных, стесненных

обстоятельствах можно было отвратить божеский гнев. Эти средства состояли в

почитании чуждых, сперва исключительно греческих, а позже восточных богов, но это

почитание не было частным делом, а исходило от всего государства. Преимущественно

таким образом в Риме введено было почитание Аполлона как бога пророчества - в этом

смысле к нему относилась и Сивилла - и как бога исцеления и искупления. Первый храм

ему был посвящен в 431 г. по случаю заразы, потом (во 2-ю Пуническую войну) в честь

его были учреждены Аполлинарии, а много ранее (еще при Тарквинии) обращались с

вопросами к его оракулу в Дельфах. Вместе и рядом с ним проникли в Рим богини его

цикла - Артемида и Латона. Еще ранее Аполлона Диоскуры получили себе храм в Риме в

благодарность за помощь, оказанную ими римлянам в сражении при Регильском озере

(485). Таким же образом почитались в Риме и многие другие, а напоследок и все великие

боги Греции. Одним из последних был Эскулап, торжественно призванный из Эпидавра

для исцеления моровой язвы (291 г.). Эти боги отчасти не находили себе никаких

соответствующих образов между италийскими божествами, как Аполлон и Эскулап,

отчасти же они отождествлялись с туземными божествами на основаниях, иногда для нас

непонятных, как, например, Артемида с Дианой, Деметра с Церерой, Афродита с Венерой.

Но сивиллинские книги оказали существенное влияние на римскую религию через

введение не только греческих богов, но и греческих обрядов. Уже при обыкновенных

богослужебных действиях, жертвоприношениях и молитве между греками и римлянами

существовало заметное различие: "Когда грек обращает глаза к небу, тогда римлянин

покрывает себе голову: молитва первого была созерцанием, молитва второго -

размышлением" (Моммзен). Важнейшими же греческими обрядами были лектистернии и

суппликации. При лектистерниях, "божиих трапезах", на площади или в определенном

храме ставилось для каждых двух богов по одному ложу (pulvinar), на которых они

возлежали, и им ставили стол для жертвенного обеда. В первый раз такое lectisternium

было устроено в 399 г. по случаю эпидемии и по требованию сивиллиных книг. Тогда на

площади были поставлены три ложа: для Аполлона и Латоны, для Геракла и Артемиды и

для Гермеса и Посейдона. При суппликациях - общих молебствиях - толпа выходила из

храма Аполлона и под музыку, с лавровыми венками и с молитвой, обходила кругом

особых ковчегов. Характерно в этом обряде было участие в нем всего населения. Так

благодаря сивиллиным книгам чуждая религия вошла в Рим, но только как чужеземный

обряд, а не как чужеземное учение или воззрение. Но чужие боги и их обряды включены

были в римский государственный культ, и коллегия, наблюдающая за их sacra, была с

самого начала государственным учреждением, равным по рангу туземным понтификам и

авгурам. Во всяком случае ritus graecus отличался от ritus romanus, но так как греческие

боги слились в одно с туземными, то и последним служили по греческому обряду, так что

лектистернии и суппликации делались и для капитолийских богов.

Кибела - защитница городов

Очень важным событием этого второго периода было предоставление плебеям права

активного участия в государственном культе. Первоначально патриции имели в своем

исключительном владении все политические права, а также и jus sacrorum; плебеям же

дозволялось только частное почитание римских богов, и попытки последних трех царей

предоставить плебеям большее равноправие лишь очень мало достигли цели. Победа

плебеев в борьбе за политические права обеспечила им также и пользование jus sacrorum;

375

чрез законы licinia (367 г.) и ogulnia (300 г.) они приобрели доступ в три великие коллегии

(децемвиров, понтификов и авгуров). Но со временем это допущение оказало разлагающее

действие на римскую религию, что, впрочем, обнаружилось только в следующем периоде.

Издревне почитаемые, но мало влиятельные жреческие звания (rex sacrorum, flamines,

salii, luperci) остались в руках патрициев, но, вследствие различных ограничений,

возлагаемых ими на тех, кто их носил, они становились менее желательными и оставались

часто долгое время вакантными. Политические деятели вступали в главные коллегии ради

приобретения светского влияния, и когда, впоследствии, закон domitia (404) установил

народное избрание вместо прежней кооптации, то круг лиц, занимавших эти жреческие

должности, становился все менее замкнутым, а вместе с тем ослабевала и религиозная

традиция, представителями которой они были.

С периодом Пунических войн совпадает начало упадка римской религии. Кранер

думает, что 2-я Пуническая война была высшим пунктом развития римской религии,

потому что тогда положительная религия, бывшая до этого объективной, воодушевилась

субъективным убеждением, верою во всемогущество богов, которые спасли государство

от величайшего бедствия; но этот высший пункт был вместе с тем и поворотным, потому

что введение субъективного элемента в религию вызвало рефлексию, которая должна

была проявить разлагающее влияние. Однако такое соображение справедливо только

отчасти. Подъем национального чувства в это время не принес с собой возвращения к

странным туземным божествам, и Ливий определенно говорит, что отеческими обычаями

пренебрегали ради иностранных.

Уже в это время началось опущение ауспиций. Фламиний отправился на войну, не

спрашивая в Риме о знамениях, которые должны были узаконить его выбор, и сам Фабий

Кунктатор говорил, что то, что служит для блага государства, то должно предприниматься

при хороших ауспициях, а что вредно для него, то при дурных.

Жертвоприношение Изиде в Риме. (По Вейсеру)

Так развились формальная казуистика и даже открытое неуважение к знамениям:

главнокомандующий закрывал свои носилки, чтобы не увидать неблагоприятных

ауспиций; другой бросил в море кур, которые не хотели есть. Зато тяжелые

обстоятельства этого времени подавали повод к основанию многих новых храмов и

культов: после поражения при Тразименском озере Венере Эрицинской был посвящен

храм; на месте, от которого Аннибал повернул прочь от Рима, воздвигнут был храм богу

Rediculus, или Tutanus. Важнейшим культом этого времени был культ Великой Идской

Матери, перенесенной в Рим из Пессина (204 г.) по указанию си-виллиных книг и при

посредстве царя Аттала, союзника римлян. Это был камень, внесение которого в Рим

сопровождалось великими торжествами и чудесами. Культ Великой азиатской Матери, к

которому вскоре присоединилось учреждение Мегалезий, отличался впоследствии своим,

чуждым Риму, оргиастическим характером; его жрецы были не римляне, а оскопленные

галлы (galli). Но, с другой стороны, несмотря на это, или даже именно благодаря такому

своему характеру, культ этот нашел в римском мире сочувствие и оставался

распространенным в нем еще долго во времена императоров. Но с принятием

Пессинунтской богини не открылись двери для всех восточных культов. Божество из

Команы в Каппадокии, кажется, было введено во время войн с Митридатом, лишь при

условии, чтобы оно, по крайней мере по имени, отождествилось с древне-италийской

Беллоной. Правда, жрецы этого культа, известные под названием fanatici de aede Bellonae

Pulvinensis, наполняли весь город и храмы шумными проявлениями своего экстаза и

своими кровавыми обрядами. Но другие культы не могли получить так легко доступа: так,

например, служение Изиде несколько раз было запрещено сенатом, как turpis superstitio

376

(постыдное суеверие) и как повод к политическим интригам. Только уже в императорское

время можно будет говорить о неограниченном влиянии в Риме восточных культов.

Жертвоприношение весталок

Подобно восточным и другие тайные культы стремились утвердиться в Риме: так, в

186 г. появились праздники Вакха, при которых совершались самые тяжкие преступления:

за отравление, непотребства и обманы более десяти тысяч человек подверглись

наказанию; но только после неоднократного вмешательства правительственной власти эти

вакханалии были уничтожены. Признаком упадка, только в другом роде, было также

нахождение мнимой гробницы и писаний Нумы (181 г.), которые будто бы содержали в

себе уставы этого царя, но в действительности, вероятно, имели тенденцию, могущую

разрушительно действовать на положительную религию; потому что сенат просто велел

их сжечь, так что содержание их осталось никому неизвестным.

Но не одни только экстатические и оргиастические культы и тайная пропаганда

подкапывали древние нравы; главным врагом их в этом периоде была все более и более

распространявшаяся роскошь. Еще в 269 г. введение серебряных денег составляло столь

новое событие, что древнему медному богу Эскулану (Aesculanus) придан был сын

Аргентин. В периоде же, следовавшем за Пуническими войнами, в Риме стали скопляться

сокровища и предметы роскоши и наслаждения, привезенные с Востока, и вызвали

появление многочисленных спекулянтов и расточителей. Культ также подвергся этому

влиянию и стал дороже. Кроме того, что жрецы восточных культов собирали приношения

(stipem cogиre), также и сборы на туземные sacra становились все тягостнее, и все более

распространялся обычай делать значительные дарения и обеты. Пиры для богов требовали

настолько более забот, чем прежде, что была учреждена особая коллегия из трех (позднее

из семи) viri epulones, на которую было возложено попечение об этом деле (196 г.), и что

роскошные пиры жрецов вошли в поговорку. Столь простые ранее игры увеличились в

числе и в продолжительности: к ludi romani присоединились ludi Apollinares, Megalenses,

plebei, Floralia и Cerealia; как публичные, так и частные игры (например, похоронные)

допускали все более и более чувственное возбуждение; в это время они уже более не

ограничивались старинными призовыми бегами и греческими художественными и

гимнастическими упражнениями; появились гладиаторы; в 264 г. они сражались на

форуме, а в 186 г. были привезены для травли из Африки львы и пантеры.

Главным отличием этого времени было греческое образование. Ранее были

заимствованы многие греческие культы, в этом же периоде греческая философия

приобрела значительное влияние. Но римляне познакомились с греческой философией не

в период ее силы и процветания, а во время ее упадка. Первым представителем греческой

образованности в литературе был Энний. В своих анналах он разрабатывал традиционную

историю Рима в форме греческого эпоса и с расчетом на то, чтобы она могла быть

поставлена рядом с Гомером; разрушительное его действие на религию состояло в том,

что он "навел римлян на роковой двойной путь - прагматизма и философии" (Krahner): на

первый - чрез перевод Евгемера, которым он ввел в Рим историческое толкование мифов;

на второй - поставив на место религии философские учения Эпихарма. Енний был

довольно поверхностный толкователь; он остановился на том, что боги, конечно,

существуют, но они не заботятся о человеческом роде. Значение Энния состоит не в

содержании его учения, а в том, что он стремился к философскому объяснению и

обоснованию религиозных воззрений. Впрочем, Энний был только предшественником

других; вскоре после его смерти прибыло в Рим посольство, которое в истории римской

философии составляет эпоху (155 г.). Афиняне, в споре своем с Оропом присужденные

третейским судом к тяжелому денежному штрафу, послали в Рим трех главных

377

представителей философских школ: стоика Диогена, перипатетика Критолая и академика

Карнеада, ходатайствовать об освобождении их от уплаты. Неправое дело они должны

были защищать изворотливыми и искусными речами, и в особенности Карнеад своим

блестящим изложением и своей диалектикой, сбивавшей с толку нравственное суждение,

произвел большое впечатление на римскую молодежь. Этот истинный представитель

скептического направления новой академии был вполне способен к тому, чтобы стереть

все границы между правом и бесправием, и он не побоялся напомнить римлянам, что если

бы они не возвысились чрез несправедливость, то и до сих пор жили бы в своих хижинах

на Палатине. Еще большее влияние, чем Карнеад, имел стоик Панеций (Panaetius), также

поселившийся в Риме во II в. до н.э. и сделавшийся там учителем многих и настоящим

основателем римской философии.

Форум Августа

Конечно, само собою понятно, что чуждые культы, нравы и мнения не могли

распространяться, не вызывая против себя реакции. Так, еще в 161 г. сенат изгнал из

города греческих риторов и философов. В особенности старший Катон более чем в

продолжение полустолетия (он жил в 234-149 гг.) являлся представителем старинной

римской добродетели в борьбе с чуждыми культами, расслабляющей роскошью и

греческой образованностью. К последней он относился так строго, что хотя он сам был

отцом латинской прозы, но осуждал писательство и опасался, что оно приведет к упадку

истинного римского духа: о чужих культах он не хотел ничего знать и велел своему

эконому приносить жертвы только у домашнего очага и на полевом алтаре и не

спрашивать советов ни у каких чужих предсказателей; но туземные суеверия исполнялись

им или по убеждению, или из политики; его книга De re rustica содержит формулы для

симпатического лечения и чародейственные рецепты.

Еще при жизни Катона нововведения, против которых он вооружался, находили

ревностных защитников в лице лучших его современников, а также и в непосредственно

следовавшем за ним поколении. Сципион Старший и Эмилий Павел, а позднее кружок

Сципиона Младшего, к которому принадлежали грек Полибий, Гракхи и Лелий, были

друзьями греческой образованности. Замечательно положение, которое занял Полибий

относительно римской религии. Он был большим почитателем римской политики и на

римскую религию смотрел лишь как на средство удерживать неразумную толпу в

должных границах. Но если такой взгляд господствовал между мыслящими людьми, то

религия подвергалась серьезной опасности. Эта опасность могла бы быть предотвращена,

если бы религия нашла себе поддержку в философии, и такую поддержку, по-видимому,

должен был дать стоицизм. Однако для положительной религии, какова была римская

философия - опасная союзница; поэтому многие желали удалить размышление из области

государственной религии. В этом и состояло значение того различия, которое Сцевола

делал между государственным культом (religio civilis), философией (religio naturalis) и

мифологией (religiopoetica). К. Муций Сцевола был очень уважаемый и влиятельный

юрист и pontifex maximus, павший во время Марианских волнений в храме Весты от руки

убийцы. В своих мнениях он, как и все римское право того времени, зависел, конечно, от

стоицизма; тем не менее утверждение, что вышеуказанное тройное деление было вообще

принято у стоиков, не имеет достаточного основания. Замечательно, что человек с таким

положением и характером, как Сцевола, защищал религию лишь как государственное

учреждение и культ и совершенно не придавал ей никакой цены как предмету веры. Не

таков был взгляд Варрона.

Марк Теренций Варрон был величайший ученый и теолог, который когда-либо

появлялся у римлян; мы уже говорили о нем при обозрении источников. Хотя он и

378

удержал различие religio triplex (тройной религии) Сцеволы, но он придавал ему другое

значение. Гражданскую религию он сохранял, но только вследствие ее целесообразности

и необходимости. Посредством аллегорического толкования он придавал богам народной

веры естественное и разумное значение. Так, трех капитолийских богов он толковал в том

смысле, что Юпитер - это небо, Юнона - земля, Минерва - мысль; далее, мифы о Сатурне

объяснялись земледелием и т.д. Таким толкованием он стремился согласовать старинную

отеческую религию со стоической философией. Это была первая и последняя попытка

теологической обработки римской религии. Мы еще будем описывать многие интересные

явления в области благочестия и нечестия в последние десятилетия республики и во

времена императоров; но нам уже не придется говорить о теологической спекуляции,

которая могла бы иметь какое-либо самостоятельное значение.

КОНЕЦ РЕСПУБЛИКИ

Падение гражданского, нравственного и религиозного порядка, предвиденное уже

Катоном, полагавшим причины его именно в иноземной культуре и литературном

образовании, привело, наконец, к полному перевороту всего общественного быта.

Разумеется, здесь нет надобности делать очерк очень известной политической истории

этого времени, но нам все-таки нужно описать общий характер последнего периода

республики. Последнее полустолетие республики, от Суллы до империи Августа, носит на

себе резко характерный отпечаток. При случае мы уже упоминали о событиях и лицах

этого времени; но картина общего разложения всех отношений заслуживает особого

рассмотрения.

Прежде всего надо отметить великое значение Суллы. Его диктатура обозначает

переходный пункт от республиканской государственной формы к монархической. Эта

перемена стоила полустолетия кровавой борьбы. После Митридата римлянам более не

угрожал никакой внешний враг, но сами они истребляли друг друга во внутренней борьбе

партий. В гражданских войнах и проскрипциях не только погибли некоторые из

знатнейших родов, но также навсегда утратилась и та нравственная твердость, которая

давалась служением родине и заботой о гражданских обязанностях и добродетелях.

Сравнительно с этим не имело большого значения то, что формы религии сохранились и

что суеверный Сулла даже покровительствовал многим туземным и иноземным культам.

То, что он, несмотря на свои преступления или даже благодаря им, всегда достигал своих

целей и мог смотреть на себя как на любимца богов - он называл себя по-гречески

Эпафродитом, а по-латыни - felix (счастливый), - являлось обвинением против мирового

порядка и потрясало веру более, чем ее могло упрочить установление культов.

Храм Весты

Когда общественное благо отступает на задний план и по отношению к нему исчезает

и одушевление, и сознание долга, тогда люди вполне поглощаются частными интересами.

До какой степени доходило это в Риме, о том свидетельствуют многие судебные речи

Цицерона. На такой почве дерзкие искатели приключений вроде Клодия и Катилины

могли с помощью уличной черни угрожать опасностью государству, и даже лучшие люди,

которых в то время в Риме было все же немало, потеряли твердость духа и были

бессильны против общего расстройства. Кто хотел еще достичь чего-нибудь на свете,

должен был отрешиться от твердости характера, иначе оставалось только погибнуть; так,

слабоумный младший Катон признан был святым за свое философское самоубийство.

Занятие философией для большинства тоже не было достаточно серьезным, чтобы

379

сделаться истинной задачей жизни; а знатные римские юноши искали в школах Афин, или

Родоса, не столько познания истины, сколько утонченной образованности и риторической

ловкости.

В это время в Риме появились самые разнородные философские направления.

Греческая образованность внесена была в Рим уже в середине II в. до н.э., когда

оригинальность и сила мысли уже замерли в философских школах Греции; греческие

друзья знатных римлян и учителя юношества частью были чистые эклектики или

скептики, или же, если они держались определенного учения, как отцы римского

стоицизма Панэций и Посидоний, то они скорее отличались энциклопедическим знанием,

чем действительно содействовали разработке философских проблем. Бенн не без

основания приравнивает этих мыслителей к софистам, с той разницей, что они настолько

же ниже их по остроумию, сколько превосходят их ученостью. Мы не имеем в виду

излагать здесь содержание различных философских систем, но нам нужно указать,

насколько они соответствовали римским потребностям и применялись к римскому

характеру.

Прежде всего обращают на себя внимание стоики. Стоическая философия вошла в

такой тесный союз с римской жизнью, что она получила национально-римский отпечаток,

а с другой стороны, римлянин сделался типом стоика. В стоической философии римляне

находили опору для религии и морали; для первой не столько потому, что боги путем

аллегоризации превращены были в космические или этические силы, сколько потому, что

стоическое учение давало поддержку институту дивинации. Так как ауспиции издревле

были одним из оснований римской жизни, то теория, защищавшая их против неверия,

нравилась многим. Мораль и право тоже выросли на почве стоических воззрений, и

Цицероново сочинение De officiis обработано в духе стоицизма. Римляне мало

интересовались объяснением мирового устройства, которое давала стоическая философия,

но их образ жизни и исполнение долга приняли стоическую окраску. Трезвое

направление, строгий образ мысли, достойное поведение, хладнокровное терпение - все

эти качества были в римском характере и раньше, и стоицизм только усилил их. Gravitas,

constantia, aequanimitas (твердость, постоянство, спокойствие духа) были вполне

римскими, так же как и вполне стоическими добродетелями, а также встречались вместе и

в утилитарной (но не в гедонистической) морали.

Впрочем, надо заметить, что стоическое учение не овладело всецело Римом, и именно

в последнее время республики многие им тяготились. Римские мыслители хотя и не могли

сами создать чего-либо оригинального, но были всегда способны к критической оценке;

поэтому слабые стороны веры в провидение и бессмертие, поскольку они основывались

на стоическом учении, не остались от них скрытыми. К этому присоединилась еще

проповедь противоположного мировоззрения, т.е. эпикурейского. Не разрабатывая дальше

самостоятельно учения Эпикура, но с полным убеждением в его истине, Лукреций

возвестил его как евангелие свободы, избавляющее от уз религии и освобождающее от

страха пред богами и смертью. Но хотя эта проповедь встретила сочувствие многих,

однако она менее соответствовала потребностям, чем эклектическое и скептическое

направление, которое в описываемом периоде имело всего больше сторонников.

Скептицизм мог принимать многие формы: у позднейших пиронистов (Энесидем, а во

времена империи Секст Эмпирик) он развился в доктрину, в то время как новая академия

угождала скептическому настроению светских людей. Эта форма, которая хотя и

отказалась от систематического познания и твердого критерия, но зато подходила к жизни

и ее требованиям и эклектически сохраняла многие мнения различного происхождения,

господствовала в Риме. Такое направление вполне гармонировало с многосторонним

образованием и внутренним непостоянством этого века, представляя притом ту

значительную выгоду, что оно не было опасно для внешней религии как основания

государства; и часто бывало, что в одной и той же личности совмещались скептический

философ и защитник существующей религии. Страстные нападки эпикурейцев

380

уничтожали устои, необходимые для жизни государства, но вместе с тем они требовали

безусловной веры в атомистическое мировоззрение. Эклектический скептицизм

академиков уважал существующее и давал занятие уму, не требуя больших усилий в

сфере веры; поэтому последняя точка зрения гораздо более соответствовала духу времени,

чем первая.

Элизиум. Изображение на саркофаге

Во всяком случае, появились и более положительные стремления. Циническая

философия, приобретшая в Риме многих сторонников и имевшая довольно сильное

влияние на Цицерона, шла, конечно, против многих теоретических учений и

диалектического искусства стоиков, но вместе с тем она имела в себе и такие

положительные стороны, вследствие которых во времена империи циники сделались

самыми излюбленными учителями и проповедниками. Мы уже видели, что Варрон хотел

основать положительную теологию на стоическом базисе. Его современник Публий

Нигидий Фигул (P. Nigidius Figulus), который в общественном мнении стоял, по своей

учености, немногим ниже Варрона, также писал о богах и культе и держался

пифагореизма. Возобновление пифагорейского учения и образа жизни составляет

отличительную черту этого времени. Тайные учения и магические искусства, комбинация

орфической, восточной и этрусской тайной мудрости - все это было смешано вместе и

выступило, прикрываясь священным именем Пифагора. Таким образом, уже в это время

получила свое начало та удивительная смесь философских и религиозных элементов,

суеверия и спекулятивных умозрений, которая впоследствии под именем неоплатонизма

сделалась последним прибежищем падающего язычества. Но и предтеча этого учения -

новопифагореизм - имел значение в Риме. Он был представлен философской школой

Секстиев. Они возобновили старинное запрещение животной пищи, обязанность

самоиспытания и учение о переселении душ, взяв все это из древнего учения

пифагорейцев. Эта школа процветала еще во времена первых императоров, и Сенека

обязан был ей многими своими положениями.

При обзоре общих течений во время упадка республики мы уже назвали двух

писателей: Лукреция и Цецерона, значение которых для религии мы теперь рассмотрим.

Римский Колизей

Лукреций (98-55), более светский человек, чем ученый, в своих шести книгах De rerum

natura ("О природе вещей") познакомил римлян с учением Эпикура. В сочинении его

находили некоторые отголоски из более ранних философов, именно из Эмпедокла. Но

Вольтер в в одном из своих исследований указал, что Лукреций не черпал прямо из

древних источников, но сам знал их только по сочинениям Эпикура. Этот мудрец для

Лукреция был единственным авторитетом, которому он следует всегда добросовестно, но

не всегда вполне точно. Лукреций изложил физику и психологию эпикурейской школы

подробно, а этику мимоходом. В некоторых увлекательных изображениях из жизни как

людей, так и природы Лукреций проявил истинный поэтический талант. Замечательно,

что в противоположность спокойному настроению и мягкой гуманности, приписываемым

Эпикуру и его первым ученикам, Лукреций излагает свое учение горячо и со страстью. Он

Эпикура не только считает мудрым учителем, но возводит его в героя, который напал на

суеверие с титанической силой и, одержав победу, как бы вознес нас на небо и

заслуживает быть прославленным как бог. Религия в глазах Лукреция есть главная