39
наша будет легка и искусна. Таким путем мы завоюем любовь всех, кого господь
пошлет нам навстречу». Кесада помолчал, дабы слушатели прочувствовали его
слова. «И помните, друзья, перед вами такие же люди, как и вы, только, может
быть, не столь смышленые. Ведь каждый хочет, чтобы с ним обращались
уважительно. Этого же желают и местные индейцы. Не будем же просить у них
того, чего им не захочется отдавать. В награду за это мы получим все, что
пожелаем. Не забывайте, что земля, на которой мы стоим, принадлежит индейцам
по естественному и божественному праву. Они оказывают нам любезность,
принимая нас, и ничего нам не должны!»
Поистине поразительна была речь Кесады, столь поразительна, что ее,
пожалуй, следовало бы записать золотыми буквами на каменных скрижалях при
«въезде» в Новый Свет. Это были благородные и возвышенные слова истинного
гуманиста. И сказаны они были в век, когда травить индейцев, как зверей, и
обращать их в рабство считалось и хорошим тоном, и почетным долгом
одновременно. Несомненно, Кесада был на голову выше своих знаменитых
современников — Писарро, Кортеса и других. Но истины ради отметим, что
конкистадор, даже если у него сердце гуманиста, все-таки оставался
конкистадором. Ведь и Кесада возлюбил ближнего своего, то есть индейца, не
бескорыстно. Эту «неземную любовь» индейцы должны были оплатить весьма
земными знаками благодарности — золотом и драгоценными камнями!
В день, когда испанские солдаты внимали советам своего генерала, они еще
не подозревали, какой чудодейственной силой обладают. В этом они убедились
очень скоро, как только двинулись на юг.
Вот что написал о впечатлениях первых дней уже знакомый нам Хуан
Кастельянос. «Удивление и ужас индейцев при виде испанских всадников были
столь велики, что они замирали как бы пораженные громом. Странное
оцепенение сковывало их — индейцы не в состоянии были ни двинуться с места,
ни побежать, язык их немел. Закрыв лицо руками, они бросались на землю. И
сколь ни увещевали мы их, сколь ни грозили им, пиная и толкая их при этом,
индейцы, казалось, предпочитали смерть столь кошмарному видению». Так на
собственном опыте участники экспедиции Кесады удостоверились, сколь
могучим, поистине чудесным союзником в их деле были обычные лошади. Как
хорошо, что они не съели их. И как прав был генерал, когда во время скитаний по
Магдалене упорно боролся за жизнь лошадей.
Впрочем, не преувеличил ли Кастельянос? Нисколько. Конкистадор
Робледо, действовавший много западнее, в долине реки Каука, почти повторяет
Кастельяноса: «При виде нас туземцы душили себя собственными юбками и
плащами. Когда мы, пытаясь спасти индейцев, обрезали сии самодельные
веревки, они знаками давали понять, что лица, жесты, весь внешний вид христиан
внушал им непреодолимое отвращение к жизни. И было оно так велико, что
индейцы предпочитали умереть, лишь бы не видеть нас».
Вскоре после первого же знакомства с нравами обитателей Нового Света
испанцы поняли, что в тропиках им ни к чему стальные латы и шлемы. Сталь
раскалялась на солнце и не спасала от отравленных стрел. И тогда на вооружение
были взяты воинские доспехи самих индейцев. Из простеганного, сложенного в
несколько слоев хлопка толщиной в три-четыре пальца сшивались плотные
попоны. Ими покрывали и лошадей, и собак так, чтобы животные могли
передвигаться. Впереди прорезались отверстия для глаз и ноздрей. Причем у