любые просьбы о справедливости и милосердии.
В-третьих, государство, находящееся в упадке, редко функционирует хорошо. Орден не
был исключением, и реформа монастырей практически не распутывала этот клубок проблем.
Быть может, больше молитв или больший акцент на соблюдении обета целомудрия и
приводят к лучшему обращению с подданными, но эту связь трудно продемонстрировать.
Когда тевтонских рыцарей сравнивают с современными им церковнослужителями, можно ли
сказать, что офицеры ордена были чрезвычайно грешны? Или что они были более
заносчивыми и жестокими правителями, чем их светские соседи?
За исключением последнего (Альбрехта фон Гогенцоллерна), Великие магистры
оставались верны своим монашеским обетам, набожны и аскетичны. Конечно, их личного
примера было мало, чтобы удержать офицеров и других членов ордена в узких рамках,
предписанных Уставом, но большинство в ордене также должны были поддерживать их
усилия по соблюдению статутов и традиций. В конце концов, рыцари, капелланы и сержанты
раз за разом избирали на Великом Капитуле Великих магистров, выступавших за реформы в
ордене. Хотя рыцарственные «приманки» в ордене давно уже больше бросались в глаза
окружающим, чем то, что орден был монастырской организацией, Римская католическая
церковь никогда не считала, что помпезность и торжественные церемонии несовместимы с
религиозными функциями. И сегодня даже на самого решительно настроенного протестанта
огромное впечатление может произвести папская месса в Ватикане. В Средние века же
делался гораздо больший акцент на церемонии празднования, публичные молитвы. Сегодня
трудно представить себе, что глава государства приказывал всему населению своей страны
молиться за успех его дипломатов и сам выстаивал день за днем длительные службы (а народ
добровольно делал то же самое!).
Настоящей проблемой было то, что Великие магистры издавали эдикты, которые не
выполнялись или не имели отношения к реальным проблемам, стоявшим перед кастелянами
или протекторами. Это не значит, что орденские монастыри заполонили женщины или
прочие «миряне», но однообразие и дисциплина, которыми когда-то гордился орден, канули
в Лету. Когда военные катастрофы следуют одна за другой, офицерам трудно держать в узде
своих людей, а особенно наемников. Когда выпивка и прочие излишества стали
обыкновением, в монастырях ордена началось падение морали, сопровождаемое насмешками
общества. Религиозное сообщество могло лишь защищаться, неспособное взять верх
убеждением или силой. Решением проблемы с дисциплиной были бы длительный мир,
восстановление финансового благополучия в стране и отыскание новой военной задачи,
которая заняла бы рыцарей, одновременно духовно вознаграждая их.
В-четвертых, численность рыцарей в ордене уменьшалась. Население Европы
медленно восстанавливалось после чумы, и теперь было гораздо меньше молодых
представителей из мелкой и средней знати, ищущих религиозного служения. Что еще более
важно, престиж ордена упал слишком низко, чтобы привлекать хороших новобранцев. Это
еще не было катастрофой, как было бы веком раньше: изменения в военной тактике сделали
рыцарей менее полезными на поле боя, чем наемников. Катастрофическим было влияние
этого на мораль. Самые успешные армии XV века состояли из наемников, мужчин в цвете
лет, нанимаемых на короткое время, а затем распускаемых. Такие армии доказали свою
способность одерживать верх над дворянской конницей, толпами вооруженных
крестьян-пехотинцев и стареющими рыцарями, которые когда-то были грозными воинами.
Более того, солдаты (от немецкого Sold – плата) хотели воевать столько, сколько
потребуется, лишь бы им платили. Наемники уже стали обычным зрелищем в Пруссии, а
теперь их невозможно было распустить. Немногочисленные братья-рыцари теперь служили
лишь как офицеры, командуя наемными войсками, дворянским ополчением и военными
специалистами – канонирами, инженерами и квартирмейстерами. Так как денег постоянно не
хватало, Великие магистры предпочитали тратить их на наемников и снаряжение, а не на
благородных всадников. Рыцари чувствовали, что их роль меняется, и отнюдь не всем это
было по душе. Мало кто из них легко вписался бы в образ рыцаря, сложившегося 250 лет