западе, где проживала большая часть поляков, он пользовался недостаточной властью.
В общем, эти антипатии были в основном направлены на правителей Богемии и
Бранденбурга, которых справедливо подозревали в поисках выгоды от польских
неприятностей. А Пясты и остальная польская аристократия подозревали всех и каждого. Не
выделяя тевтонских рыцарей из прочих опасных соседей, они и не исключали орден из этого
числа. Такая политическая напряженность создавала климат недоверия ко всему
чужеземному, так что поляки начинали везде видеть опасность. Сильные государства и
уверенные в себе культуры не боятся за свое существование. Но, за исключением князя
Лешека на востоке, Польша была лишена достойных вождей.
Подобно династии Пястов, линия померелльских князей, казалось, тоже вымирала.
Князья Самбор (1204-1278) и Расибор (?-1275/6) не оставили мужчин-наследников. Они оба
ненавидели своего племянника Мествина (князя в 1266-1294 годах) до такой степени, что
пытались лишить его наследства всеми возможными средствами. Князь Расибор завещал
большинство своих земель тевтонским рыцарям и другим религиозным корпорациям.
Самбор сделал то же самое. Князь Мествин смог аннулировать завещание, захватив земли
Расибора, а затем отстоял их от притязаний герцога Бранденбургского, но Самбор смог
передать Меве – ключевой пункт, недалеко от Вислы,– ордену, создав благоприятные
условия для укрепления рыцарей на левом берегу этой большой реки. Здесь была область
более безопасная, чем Пруссия, и более подходящая для расселения иммигрантов. В
результате эта земля быстро стала ценным владением ордена, и скоро там уже преобладало
немецкое население.
У Мествина не было сыновей, и он принес обет безбрачия, так что династия должна
была закончиться с его смертью. По-видимому, подобная перспектива устраивала его, но он
по-прежнему не желал, чтобы его земли, и даже Меве, перешли в руки его злейших врагов –
тевтонских рыцарей. Он предпочел, чтобы все досталось его родственникам из Пястов, что и
подтвердил в своем завещании в 1282 г.
Тевтонские рыцари, должно быть, довольно много размышляли об этом, сидя вокруг
своих столов за трапезой и обсуждая политические дела и в своем кругу, и с
многочисленными гостями, но ничего, кроме разговоров, не происходило. Разговоры и
дипломатия. Их долгом был крестовый поход, а не приобретение христианских земель, хотя,
получи они земли, завещанные им Расибором, это пошло бы на пользу крестовым походам в
Пруссии. Но претендовать на это наследство означало бы разжечь войну с Польшей.
Крестоносцам не полагалось вести войну с христианами (хотя в Святой земле были примеры,
показавшие, что и это возможно). Важнее было, что прусский магистр не мог себе позволить
ссориться с сильными правителями в тылу ордена. Рыцарям оставалось вести войну на
востоке.
Эта война в Судавии сводилась в основном к стычкам небольших отрядов. Тевтонским
рыцарям не хватало войск для широкомасштабных наступлений после 1279 года, так как
серьезные поражения в Ливонии потребовали отправки туда большей части подкреплений. К
тому времени магистр Ливонии погиб, а чуть позже магистр Конрад фон Тирберг умер своей
смертью. И Великий магистр Хартманн фон Хельдрунген, и Великий капитул, собравшийся
в Марбурге, увидели в этой ситуации возможность объединить командование этих двух
провинций, чтобы лучше координировать военные действия против мятежной Семгаллии и
непокоренной Самогитии. Этим операциям снова отдавался приоритет, а для действий
против Судавии выделялись силы, достаточные лишь для тактических операций. Новый
магистр, Конрад фон Фойхтванген, спешно отправился в Прибалтику. Опыт, приобретенный
им в Палестине, подсказывал, что будущее ордена – в войнах с язычниками Прибалтики, а не
с мусульманами, и он ясно видел, что это будущее находится в опасности. Его задача была
нелегкой. Враг, казалось, был везде и – нигде. Орден мог одолеть практически любого
противника, но неимоверно трудно было его обнаружить.
Когда пруссы напали на мельницу в Эльбинге, где укрывалось местное население, они
повели себя так, что в будущем христиане уже ни за что не хотели сдаваться в плен