Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад

Подождите немного. Документ загружается.

ном сердце», занимающая выдающееся место в поэтической лй-

тературе классического средневековья и получившая широкое

распространение в Западной Европе в форме новелл и народных

баллад.

Сердце любящего рассматривалось в поэзии провансальских

трубадуров, немецких миннезингеров, итальянских поэтов «сладо-

стного нового стиля» как «обиталище любви» и как «виновник

любовного влечения».

Отсюда поэтический образ сердца любя-

щего как «пищи» его возлюбленной.

В первом сонете «Новой жизни» Данте поэту в аллего-

рическом видении является Амур, который со смирением дает

его возлюбленной «вкусить его пламенеющее сердце»: «е d'esto

core ardendo lei paventosa umilmente pascea» («Vita nuova», 3).

Поэтому сердце становится тем материальным объектом, на

котором в символической форме осуществляется возмездие по

принципу талиона.

Две версии этого широко популярного средневекового сю-

жета представлены в «Декамероне» Боккаччо в новеллах

одного и того же — четвертого — дня, посвященного рассказам

«о тех, чья любовь имела несчастный исход». В первой из

этих новелл (И, 1) Танкред, принц Салернский, приказывает

убить Гвискардо, любовника его дочери Гисмонды («человека

очень низкого происхождения, но более благородного, чем дру-

гие»), и посылает ей в золотом кубке его сердце со словами:

«Отец посылает тебе это, дабы утешить тебя тем, что ты наибо-

лее любишь, как ты утешаешь его тем, что он всего более

любил». Гисмонда, полив сердце отравленной водой, выпивает

ее и; умирает, «приложив к своему сердцу сердце мертвого лю-

бовника».

Героями второго рассказа (11,9) являются два знатных прован-

сальских рыцаря, Гвйльельмо Россильоне и его друг Гвильельмо

Гвардастаньо. Мессер Россильоне, узнав об измене своей жены,

убивает мессера Гвардастаньо, ее любовника, застигнув его без-

оружным в лесу. Вырезав собственными руками его сердце, он

велит изжарить его и подать жене на серебряном блюде. «Когда

рыцарь увидел, что жена съела все, он сказал: „Мадонна, как

вам понравилось это блюдо?". Она ответила: „Господин мой, по-

истине, оно мне очень понравилось" „Клянусь богом, — сказал

рыцарь, — я верю вам и не удивляюсь, если и мертвое вам по-

нравилось то, что при жизни нравилось более всего другого...

То, что вы кушали, было, поистине, сердце мессера Гвильельмо

Гвардастаньо, которого вы, как женщина нечестная, так лю-

били. ..". На это дама отвечает: „Да не попустит того господь,

чтобы какая-нибудь другая пища принята была мною после столь

благородной, каково сердце такого доблестного и достойного ры-

царя, каким был мессер Гвильельмо Гвардастаньо". — И, подняв-

шись, она, нимало не думая, выбросилась спиной назад из окна,

которое было позади нее.. .».

1960.

Из двух новелл Ёоккаччо в первой роль мстителя принадле-

жит отцу героини, во второй — мужу. В первой отсутствует мо-

тив поедания вырезанного в наказание сердца; возможно, однако,

что это — позднейшее смягчение. По мнению Джона Майера,

первый вариант (убийца — отец) является более поздним видоиз-

менением второго (убийца — муж); во всяком случае, во всех

более ранних версиях сюжета убийцей является муж.

Как на источник второй новеллы Боккаччо ссылается на

провансальцев («как рассказывают провансальцы»). Источником

новеллы Боккаччо была легендарная биография известного про-

вансальского трубадура Гильема де Кабестань (Guilhems de

Cabestaing), дошедшая до нас в двух редакциях (рукописи

XIII и XIV вв.).

Имя Кабестань получило у Боккаччо форму

Гвардастаньо. Имя его убийцы в биографии Раймон де Россилон

(Raimon de Rossilon), имя дамы — Серемонда или Маргарита.

Рассказ во всем существенном совпадает с новеллой Боккаччо,

кроме одной подробности: Раймон бросается на жену с обнажен-

ным мечом, она бежит от него и выбрасывается из окна (или

бросается с балкона).

Гастон Парис

полагал, что основой этой биографии был не-

сохранившийся провансальский роман, который послужил непо-

средственным источником и для новеллы Боккаччо. В соответст-

вии со своей общей теорией происхождения сюжетов француз-

ских рыцарских романов он высказал мнение, что и в этом

случае к имени провансальского трубадура прикреплялся рома-

нический сюжет, восходящий к устным кельтским преданиям

(«vieilles traditions celtiques»). «Преступная любовь и жестокая

месть, составляющие его содержание, характерны для этой поэ-

зии, меланхолической, влюбленной и одновременно варварской, ко-

торая нашла свое самое прекрасное выражение в чудесной исто-

рии Тристана».

На существование такого кельтского источника

указывает, по мнению Париса, роман о Тристане Томаса (около

1160 г.), где Изольда, находясь в разлуке со своим возлюблен-

ным, поет, аккомпанируя себе на арфе, «лэ» (Іаі) — песню-по-

весть о Гуруне, как он был убит из-за любви к своей даме и как

граф, ее муж, дал жене съесть сердце Гуруна («Et comment Ii

cuns puis dona le coeur Guirun a sa moiller Par enjin un jor a

mangier.. .»).

Лэ о Гуруне не сохранилось, хотя о нем имеются упоминания

в двух старофранцузских эпических поэмах (chansons de geste).

Сохранилось, однако, другое лэ, в котором тот же сюжет высту-

пает в видоизмененной форме. Герой его Иньорес (Ignaures) был

любим двенадцатью дамами, любовью которых наслаждался

одновременно. Рыцари, мужья этих дам, убив его, изжарили его

сердце и подали его своим женам за общей трапезой. Сюжет

этой стихотворной повести можно было бы счесть за гротескную

мультипликацию, если бы не наличие в рассказе одной, по-види-

мому, архаической черты: двенадцать рыцарей сообща вла-

1960.

деют замком, в котором они живут со своими двенадцатью же-

нами.

Эта третья версия повести о «съеденном сердце» пользова-

лась известной популярностью. Она существовала в провансаль-

ской и в немецкой обработке. Она проникла из французской

в итальянскую литературу: в сборнике «Сто старинных новелл»

(«Cento novelle antiche», около 1300 г.) героинями являются дама

и ее камеристки. Муж дамы угощает виновных сердцем их уби-

того любовника, повторяя все те же слова, содержащие в раз-

ных вариациях представление о заслуженном возмездии по прин-

ципу талиона: «Живым он вам нравился, а теперь понравился

мертвым» («Vi piacesse vivo ed ora vi ё piaciuto morto»).

Существует еще одна (четвертая) версия того же сюжета, ко-

торая отражена в известной старофранцузской стихотворной по-

вести «Кастелан де Куси и госпожа де Файель» («Le Chätelain

de Couci et la Dame de Faiel», конец XIII—начало XIV в.) и

в более ранней по времени и значительно более короткой средне-

верхненемецкой «Повести о сердце» («Herzmaere») Конрада

Вюрцбургского (ум. 1287). Оба эти произведения, по предполо-

жению Гастона Париса, восходят к общему старофранцузскому

источнику.

Герой французской повести, узнав, что муж его возлюбленной,

сеньор де Файель, осведомлен об их любви, отправляется в кре-

стовый поход; раненный отравленной стрелой, он перед смертью

велит своему верному оруженосцу набальзамировать его сердце и

отвезти его возлюбленной в драгоценной шкатулке. Сеньор де

Файель, напав на оруженосца, отнимает у него шкатулку и из

сердца приготовляет блюдо для своей жены. Узнав, что она съела

сердце своего милого, госпожа де Файель говорит мужу: «Кля-

нусь вам, что я никогда не буду есть ничего другого после столь

драгоценной пищи», — и умирает от горя.

Последние слова героини указывают на связь, прямую или бо-

лее отдаленную, с легендарной биографией трубадура Гильема де

Кабестань, хотя введен новый мотив (крестовый поход) и отсут-

ствует насильственная развязка — самоубийство героини. Подобно

провансальскому трубадуру, герой, к имени которого сюжет при-

крепился во французской повести, является реальным историче-

ским лицом: это был тоже рыцарь-поэт, автор любовных песен

в манере трубадуров, которые включены в состав стихотворной

повести; современник Ричарда Львиное Сердце, он был действи-

тельно участником второго крестового похода (конец XII в.) в со-

ответствии с биографической легендой.

Характерна тенденция, в особенности в позднейших редакциях

этого сюжета, изображать отношения между любящими как чи-

стую, возвышенную, платоническую любовь (у Конрада Вюрц-

бургского он—«tugenthafter man», она—«reinez wip»).

Старофранцузская повесть известна в английской стихотвор-

ной переработке: «The Knight of Curtesy and the Fair Lady of

1960.

Faguell» (сохранилась в печатном издании середины XVI в.).

Имя английского рыцаря представляет собой, по-видимому, пере-

осмысление непонятного французского: Couci>Curtesy (Knight of

Curtesy — «куртуазный рыцарь»). О героине говорится, что она

была «целомудрена, как голубка на верхушке дерева».

Английская стихотворная повесть, в свою очередь, послужила

источником для прозаической, сильно модернизированной народ-

ной книги (chap-book) начала XVIII в.: «Верные, но несчастные

любовники» («The Constant but Unhappy Lovers». London, 1707).

Ее герои — некая мадам Бутлер, состоятельная наследница, ее

муж, мистер Харвей, сын богатого купца, и влюбленный в нее

молодой английский офицер, смертельно раненный в испанской

войне, который посылает своей возлюбленной письмо, написанное

собственной кровью, и сердце в драгоценной шкатулке (с обычной

развязкой) .

Свидетельством широкой популярности повести о съеденном

сердце могут служить многочисленные балладные обработки этого

сюжета в итальянской, английской, немецкой и нидерландской,

шведской и датской редакциях.

Народные баллады, записанные в северной Италии, — «Жесто-

кий отец» («II padre crudele») и др.— восходят непосредственно

к новелле Боккаччо о Гисмонде и Гвискардо (И, 1), о чем свиде-

тельствуют имена героев («Risguardo hello е Rismonda bella»

и др.). Независимо от них черпала из того же источника и анг-

лийская (точнее шотландская) народная баллада «Lady Diamond»

(или Daisy и др.): новелла Боккаччо была переведена на ан-

глийский язык в 1566 г.; перевод послужил сюжетной основой для

целого ряда поэм и пьес. Любовник в итальянской версии —

слуга, в английской — поваренок (kitchen-boy); его убивает отец

героини, король; мотив съеденного сердца отсутствует, как в пер-

вой новелле Боккаччо; получив роковой подарок, героиня умирает

от горя (в английской версии) или принимает яд (в итальян-

ской) .

б2

В Германии народная баллада под заглавием «Der Brember-

ger»

была прикреплена к личности еще одного рыцаря-поэта,

немецкого миннезингера Рейнмара фон Бренненберг (Reinmar

von Brennenberg), который был убит в 1276 г. регенсбургскими

бюргерами по неизвестным причинам. Несколько раньше,

в 1256 г., баварский герцог Людвиг Строгий велел обезглавить свою

жену, заподозренную в супружеской измене; одна из ее камери-

сток убитая одновременно с ней, носила имя Бреннберг — обстоя-

тельства, которые в своей совокупности, по мнению Дж. Майера,

могли явиться причиной прикрепленности этого сюжета к имени

рыцаря-певца. В балладе использованы строфическая форма под-

линных песен Бренненберга и начало одного из приписываемых

ему стихотворений. Традиционный сюжет получил в немецкой

балладе самостоятельную завязку и некоторые новые сюжетные

подробности (героя бросают в темницу, где он остается много лет,

1960.

уже потом ему вырезают сердце). Виновником убийства является

король, которому клеветники донесли, что Бренненберг обольстил

его жену. Сюжетным источником баллады послужила, вероятно,

стихотворная повесть Конрада Вюрцбургского: баллада, как и

повесть, подчеркивает невинность любящих. До нас дошли лишь

печатные тексты XVI в. (числом 9), однако баллада значительно

старше, поскольку она сохранила имя забытого миннезингера и

строфу его песни: Джон Майер относит ее происхождение к концу

XIII в.

Она послужила источником для поэмы на ту же тему,

написанную в школьной манере мейстерзингеров (Meistersinger-

lied — печатный текст 1500 г.) .

Из северной Германии баллада о Бренненберге проникла, с одной

стороны, в Нидерланды, с другой — в Швецию и Данию.

Имя

героя в скандинавских народных балладах (швед Fröydenborg,

дат. Frydenborg) представляет искажение (народную этимоло-

гию) немецкого Brennenberg. Скандинавские варианты частично

являются переводом немецкого оригинала, частично обнаружи-

вают самостоятельные черты: они контаминированы с другой вер-

сией того же сюжета, в которой мстителем является отец героини

(Боккаччо, II, 1), однако всюду наличествуют мотив съеденного

сердца и слова героини о том, что другой пищи она уже никогда

не вкусит.

Свидетельством широкой популярности этого сюжета является

его «обращенная» форма, в которой место обиженного мужа за-

нимает ревнивая жена, но сохраняется большинство традицион-

ных элементов повествования.

В рассказе французской писательницы д'Онуа (M-me d'Aul-

будто бы основанном на действительном происшествии,

имевшем место в XVII в. в Испании, маркиза д'Асторга убивает

возлюбленную своего мужа, вырезывает ее сердце, велит его из-

жарить и поднести супругу-изменнику. Следует обычный вопрос,

как ему понравилась еда, и обычное объяснение: не удивительно,

что оно показалось тебе вкусным, это сердце той, кого ты так лю-

бил. В заключение маркиза показывает мужу отрубленную голову

его возлюбленной.

Иной, более самостоятельный характер имеет немецкая бал-

лада «Страшная трапеза» («Grausiges Mal»).

Здесь жена под-

носит мужу на блюде отрубленные ноги и руки его милой; но он

клянется в ее невиновности и убивает злую жену на супружеском

ложе. Дошедший до нас текст баллады искажен, и круг ее рас-

пространения чрезвычайно узок (всего три записи середины

XIX в., все из Силезии).

Обособленное место занимает и датская баллада «Живая вода»

(«Livsbandet»).

Король подслушал разговор королевы с графом,

ее возлюбленным, которому она обещает свою руку и престол,

когда ее супруг умрет. Призванные на допрос, оба отрицают свою

вину. Король приказывает убить графа и разрубить его тело на

куски и подает их на стол королеве, но королева догадывается, что

1960.

на блюде — не простая дичь. Она отказывается от нйщи, собирает

изрубленное тело по кускам, несет их к источнику живой воды и

воскрешает своего возлюбленного, после чего они вместе покидают

страну. Необычная для этого сюжета благополучная развязка под-

сказана популярной народной сказкой «Можжевельник» (см.

выше).

Эти многочисленные версии и варианты одного и того же сю-

жета, сложившиеся на протяжении пяти столетий (XII—

XVII вв.), свидетельствуют о его широкой популярности у наро-

дов Западной Европы, о его жизненной силе как поэтического

выражения трагедии любви и ревности. Генетически они связаны

общим источником, из которого развивались в различных направ-

лениях, частью последовательно, частью параллельно, на фоне

традиционных представлений рыцарской литературы, как про-

дукт индивидуального литературного творчества, но в тесном

взаимодействии с устной безымянной фольклорной трагедией.

Уже после появления исследования Гастона Париса об источ-

никах повести «Кастелан де Куси» (1879) эти привычные евро-

пейские рамки, географические и хронологические, оказались

неожиданно раздвинутыми открытием нового материала, указы-

вающего на восточное происхождение этого классического средне-

векового сюжета: в журнале Английского фольклорного общества

за 1883 г. был впервые опубликован перевод индийского (пен-

джабского) народного романа о приключениях раджи Расалу.

В настоящее время этот старинный народный роман, представ-

ляющий известное сходство с западноевропейскими рыцарскими

романами более позднего времени, записан в нескольких довольно

близких вариантах от народных сказителей Пенджаба и переве-

ден на английский язык.

Время жизни героев, раджи Расалу и

любовника его жены раджи Ходи, вернее их предполагаемых ис-

торических прототипов, относят к I—II вв. н. э., хотя записанные

тексты имеют следы позднейшей мусульманизации.

Из многочисленных приключений этого популярного в Пен-

джабе героя непосредственное отношение к нашей теме имеет его

женитьба на прекрасной рани Коклан, воспитанной им с младен-

ческого возраста дочери раджи Сирикала, которого Расалу побе-

дил в шахматной игре. Однажды, когда Расалу находился на

охоте, которой он отдавал все свое время, соседний раджа Ходи,

преследуя чудесного оленя, попадает к горному замку, где жила

молодая жена Расалу; пленившись ее красотой, он поднялся к ней

по веревочной лестнице, которую она опустила ему из окна своего

терема. Верный попугай, стороживший красавицу, доносит своему

хозяину об измене жены. Между Расалу и его соперником про-

исходит поединок в лесу. Расалу пронзает любовника своей жены

стрелой из лука, отрубает ему голову и вырезает сердце. После

разговора с женой, подтвердившего ее вину, он подносит ей сердце

ее любовника, изжаренное на вертеле (в других вариантах — его

мясо ЕЛИ печень), как дичь, убитую на охоте. «Ах!» — восклик-

1960.

нула рани. — «Что это за еда, мой любимый, которую ты мне под-

нес? Кажется, никакая дичь не была мне еще так приятна на

вкус!». На это Расалу отвечает: «Когда он был жив, он приносил

тебе наслаждение, рани, когда он умер, ты съела его мясо. Как же

не наслаждаться тебе мясом того, кто приносил тебе радость?».

Тогда Коклан, в ужасе вскочив с места, бросается в пропасть со

стены замка (или через ограду балкона). Вскоре после этого

братья раджи Ходи отомстили убийце, и Расалу погиб в бою

с ними.

Близость к европейским версиям, в особенности ко второй из

новелл Боккаччо (И, 9) и ее непосредственному источнику — ле-

гендарной биографии трубадура Кабестань, настолько разительна,

что исключает возможность случайного совпадения или типологи-

ческого сходства. Это касается в особенности развязки — разговора

между мужем и женой, формулы возмездия по принципу талиона

и завершающей катастрофы — самоубийства героини. Основное

различие заключается в моральной оценке любовной трагедии: ин-

дийский рассказ целиком на стороне оскорбленного мужа, и его

месть по формуле par pari рассматривается как вполне справед-

ливая и законная. В западноевропейских вариантах оценка обрат-

ная: в духе идеологии рыцарской морали трубадуров и рыцарских

любовных романов индивидуальная любовь как высшая ценность

поставлена здесь выше формальных семейных связей. «У всех

исторически активных, то есть у всех господствующих классов, —

писал по аналогичному поводу Энгельс, — заключение брака оста-

валось тем, чем оно было со времени парного брака, — сделкой,

которую устраивают родители. И первая появившаяся в истории

форма половой любви, как страсть, и притом доступная каждому

человеку (по крайней мере из господствующих классов) страсть,

как высшая форма полового влечения, — что и составляет ее спе-

цифический характер, — эта первая ее форма, рыцарская любовь

средних веков, отнюдь не была супружеской любовью. Наоборот.

В своем классическом виде, у провансальцев, рыцарская любовь

устремляется на всех парусах к нарушению супружеской вер-

ности, и ее поэты воспевают это».

Недаром новелла о съеденном сердце послужила материалом

для легендарной биографии трех поэтов, рыцарей любви — про-

вансальского трубадура Гильема де Кабестань, французского

трувера Кастелана де Куси и немецкого миннезингера Рейнмара

фон Бренненберга.

В результате этого переосмысления сюжета от старого пони-

мания законного возмездия осталась только формула, основанная

на принципе талиона, которая потеряла в новых условиях общест-

венной жизни и идеологии свой непосредственный, буквальный

смысл.

Перед нами еще один наглядный случай восточных влияний

в западных литературах, от которого нельзя отмахнуться ни от-

рицанием так называемой «миграции сюжетов», ни критикой дог-

1960.

матических теорий так называемых «индианистов» типа Бенфея

или Коскена. Гастон Парис после опубликования индийского ма-

териала должен был вторично вернуться к вопросу об источни-

ках изученного им сюжета.

Он, разумеется, признал приоритет

индийской версии как источника западноевропейской/ Однако,

придерживаясь по-прежнему своей кельтской теории, он должен

был выдвинуть маловероятное предположение, будто восточный

сюжет попал в южнороманскую рыцарскую поэзию через посред-

ство кельтов. Такая искусственная конструкция не подтвержда-

ется, однако, никакими реальными фактами. Индийский сюжет,

вероятно, попал в Европу обычным путем — через персидскую и

арабскую литературу в эпоху крестовых походов, хотя промежу-

точные звенья этой цепи до нас не дошли. Занесенный крестонос-

цами в Прованс, он сделался здесь благодаря своему романи-

ческому характеру образным воплощением нового понимания

индивидуальной любви в ее трагическом столкновении с патриар-

хальными семейными отношениями.

* * *

Мы проследили, таким образом, развитие группы по существу

очень различных сюжетов, обозначенных нами по тематическому

сходству условным названием «пир Атрея». В героических сказа-

ниях древних греков, скандинавских народов, южных славян они

связаны с преданиями о родовых и семейных распрях, и их типо-

логическое сходство у разных народов обусловлено древними обы-

чаями и представлениями. Сказочные сюжеты — по своему проис-

хождению, вероятно, еще более древние — переходили от народа

к народу в условиях общих предпосылок быта и мировоззрения,

выступая в более обобщенной форме как справедливое возмездие,

«равного равным».

Сюжет «съеденного сердца» в «Приключениях Расалу» нахо-

дится еще в близком соседстве с тем архаическим пониманием

справедливой и законной мести, в основе которого лежит принцип

талиона. В западноевропейских отражениях этого сюжета он пере-

осмысляется и сублимируется в соответствии с новым пониманием

индивидуального чувства. Популярная романическая фабула по-

лучает широкое распространение в стихотворной повести, прозаи-

ческой новелле и балладе как образное выражение этого нового

мировоззрения.

1965.

ЛЕГЕНДА О ПРИЗВАНИИ ПЕВЦА

С именем Кэдмона (Caedmon), первого англосаксонского поэта,

упоминающегося в истории английской литературы, связана био^

графическая легенда, о которой рассказывает Беда Достопочтен-

ный (Beda Venerabiiis, 673—735) в своей написанной на латин-

ском языке «Церковной истории англов» (Historia eccelesiastica

gentis Anglorum, lib. IV, cap. 24; закончена в 731 г.).

Согласно Беде, Кэдмон был монахом монастыря Streoneshalh

(ныне Whitby, в Нортумбрии) во времена аббатиссы Хильды

(657—680). Он был прославлен песенным искусством, которому

научился не от людей, но приобрел этот дар от бога, с помощью

божественного покровительства. Когда Кэдмон был еще миряни-

ном (уже преклонного возраста), он не умел петь. Во время пира,

когда гостей обходила арфа и очередь петь доходила до него, он

вставал с места и удалялся, стыдясь своей неспособности. Од-

нажды ночью, покинув таким образом пиршество, он заснул

в хлеву, который должен был сторожить. Во сне ему явился не-

кий муж, который приветствовал его и сказал: «Кэдмон, спой мне

что-нибудь». Кэдмон отвечал: «Я не умею петь». Но муж повто-

рил свое приказание и велел Кэдмону воспеть сотворение мира.

Кэдмон запел, и когда на утро проснулся, он помнил песню, сло-

женную во сне, и сообщил о происшествии аббатиссе. Аббатисса

собрала людей ученых, чтобы спросить, откуда явился Кэдмону

этот дар. Они решили, что от бога, и с той поры Кэдмона стали

обучать в монастыре божественному писанию, а он все, что ему

рассказывали днем, на следующее утро перелагал в прекрасные

песни. По совету аббатиссы Кэдмон постригся в монахи и посте-

пенно, со слов людей ученых, переложил в песни все события,

о которых расказывает Писание, — от сотворения мира до воскре-

сения Христа и Страшного суда.

Монастырь Streoneshalh, основанный нортумбрийской королев-

ной Хильдой в 657 г., был первым рассадником христианского

просвещения в стране англов, только недавно обращенных в хри-

стианство. Монастырь вел широкую пропаганду новой веры среди

1960.

обращенных в христианство англов. К числу мирян, находившихся

под духовной опекой этого монастыря, принадлежал, по всей ве-

роятности, и Кэдмон.

Гимн Кэдмона, прославляющий бога как

творца вселенной, сохранился на англосаксонском языке в одной

из старейших рукописей «Истории» Беды (737 г.). Он открывает

собой целую серию христианских эпических поэм на темы Ветхого

и Нового завета и житий святых. Написанные в традиционной

форме и стиле англосаксонского героического эпоса, поэмы эти

принадлежали различным авторам VIII—X вв., из которых мно-

гие (подобно другому известному нам поэту этой группы — Кюне-

вульфу) были, вероятно, первоначально дружинными певцами

англосаксонских конунгов и сменили старый репертуар языче-

ского героического эпоса на новые темы, подсказанные церковной

пропагандой. Бытовой случай такого рода рассказан в житии свя-

того Лиудгера (Vita Liudgeri), который обратил в христианство

слепого фризского певца Бернлефа.

Прежде Бернлеф «умел вос-

певать по обычаю своего народа деяния предков и подвиги коро-

лей». После обращения он стал слагать христианские гимны.

Легенда о Кэдмоне сохранила в христианизированной форме

более древнее, дохристианское представление о чудесном внуше-

нии, или наитии, как источнике поэтического дара сказителя. Пер-

вичная языческая форма этой легенды не сохранилась на средне-

вековом Западе в связи с ранней христианизацией западных

народов и систематической борьбой церкви против остатков языче-

ских верований. Единственную, более отдаленную скандинавскую

параллель приводит А. Н. Веселовский в своей «Исторической по-

этике»: рассказ древнеисландской саги о скальде Хальбиорнѳ

(Hallbjörn), пастухе, как и Кэдмон, который получил песенный

дар во время чудесного сна, посетившего его на могиле скальда

Торлейфа (Thorleifr). «Снится ему однажды, что из холма вышел

муж, высокий ростом, хорошо одетый, и говорит: „Лежишь ты

здесь, Хальбиорн, и затеял нечто, на что ты не способен: сложить

песню в мою хвалу. Одно из двух: или этот дар явится и дастся

тебе больше, чем многим другим, на что я и надеюсь; либо —

оставь напрасный труд". Он коснулся его языка и произнес чет-

веростишие; если, проснувшись, Хальбиорн его запомнит, из него

выйдет толк. И Хальбиорн стал скальдом».

Представления, лежащие в основе этой легенды, имели широ-

кое распространение на определенной ступени развития общества

и общественной идеологии. Поэтому легенда о призвании скази-

телеи встречается в исходной форме у многих народов, не связан-

ных между собой какими-либо культурными взаимодействиями и

«влияниями». Современный фольклорный и этнографический ма-

териал, собранный у народов Востока, дает нам и в этом случае

ключ к истолкованию очень неполных указаний древних письмен-

ных источников.

Так, по сообщению узбекских фольклористов,

многие старые

узбекские народные сказцтели (так называемые «бахши») расска-

1960.