Бибихин В. Лес (hyle)

Подождите немного. Документ загружается.

ЛЕС. 3 (23.9.1997)

вертывает то, что у Аристотеля только что не сказано всеми бук-

вами. Мы подходим к чтению Аристотеля с этой рабочей гипоте-

зой: материя у него так же, как у Платона, окажется эйдосом.

До чтения мы диктуем: у Платона, Аристотеля должно ока-

заться то, до чего мы своим ходом додумались. Какое своеволие,

приписывание древнему далекому автору своего. — Тому, кто так

скажет, можно добавить еще такую подачу: не только ожидание

от Аристотеля своего, но вообще не интересно его читать, если он

не подтверждает наших догадок.

Кто скажет, что это совсем уже отступление от историко-фи-

лософской и филологической корректности, можно и надо возра-

зить: ничего подобного, наоборот, это и есть единственно пра-

вильное чтение. История мысли и вообще история рассыпаются и

я оказываюсь новым русским в самом скверном смысле слова,

если работа человека главная не всегда одна: работа человека, в

аккузативе, докапывание до собственно себя. И все разговоры об

античности становятся пустыми, об осевом времени, о началах на-

шей цивилизации, если мы не заметили, что то время было другое,

как бы атмосфера чище и позволяла видеть дальше, и кроме того

тысячелетия действуют как фильтр, — так что в современной на-

шей смутной, неотфильтрованной мысли мы имеем сейчас как бы

только догадки того, что будет там, в античности, как в будущем.

Подтянуться к будущему, осовремениться мы сможем поэтому

только если как можно скорее подтянемся к древним, а для этого

надо сразу и навсегда отказаться от «они еще не». Если чего-то

нами привычно говоримого мы у них не находим, значит только

что мы еще это зачем-то говорим, а они уже нет. Их молчание не

отсутствие информации, а только более важное сообщение.

Такое кричащее молчание — в учении Платона о физических

телах, они состоят из геометрических фигур, например огонь это

тетраэдры. Неужели Платон не знает, что точка, линия, треуголь-

ник, поверхность не имеют объемов, чистые идеи, и идеальный

тетраэдр найти будет невозможно: уточняя, где именно проходит

его идеальное ребро, мы никогда не перестанем уточнять, точно

так же как Ахиллес никогда не догонит черепаху. Как ребро, так и

весь идеальный тетраэдр будет неуловим. Куда девалась материя,

где она? Вот он, философский идеализм, не так ли? Его надо под-

править материализмом.

Попробуем подправить. Укажем Платону: ты не понял, не за-

метил, что в нарисованном тетраэдре есть материя, самый лес де-

ревянной доски, мел, в конце концов энергия проведения линий,

материальная. С твоим тетраэдром мы теряемся, а мел на доске

В. В. БИБИХИН

нам понятен, материализм имеет дело с осязаемыми вещами. Но

они ускользнут вместе с телом! Доска, черта, класс, «тело» в ка-

вычках понятны и доходчивы как вещи, материя только до внима-

ния. С вниманием, с удивлением, с выходом из метрического про-

странства они становятся близки и понятны не больше чем для

бессознательно пьяного. У нас нет никаких оснований отказывать

Платону в том, что удалось нам, переступить порог непрестанного

внимания, которое молит, оно ведь молитва, мелет, размалывает

привычное «восприятие».

Молчание Платона в ответ на наше недоумение, «куда дева-

лась материя», как могут жечь идеальные, ненаходимые тетраэд-

ры, — это одновременно его нежелание, если хотите вызываю-

щее, вести с нами дискурс в иллюзорном пространстве привычки

и, во-вторых, сообщение, к которому мы неготовы, к которому не

доросли: в лесу не просто неопределимость, снятие образов, умол-

кание мыслей, удивление и ужас, но там и геометрия и даже боль-

ше того: ничего кроме геометрии. «Никто не прошедший геомет-

рию да не войдет». В фило-софию вводит геометрия.

Это тем более нам неожиданно, что первое, что мы заметили о

лесе и из-за чего выбрали лес темой для двух семестров, это что он

навевает, внушает или прямо выталкивает из метрического про-

странства. Никакой геометрии типа линий и проекций, которые

чертят на доске, в лесу конечно нет, негеометричность органиче-

ского давно замечена, понимая геометрию как цепляние за схе-

мы. — Неужели есть другая геометрия, и лес вытолкнул из метри-

ческого пространства только для того чтобы подтолкнуть нас на-

конец понять геометрию? Геометрия как мера Земли? Что это

такое? Это будет доевклидовская геометрия, т.е. не давшая Евкли-

ду того, что он просил, или требовал, в своих постулатах, и преж-

де всего — не давшая Евклиду точки как якобы установимой, нахо-

димой. Тогда, идем опять путем нашей эвристики, ожидания того, о

чем мы уже догадались, точка в этой ранней геометрии будет парме-

нидовская и зеноновская, недоступная сосредоточенность на точно-

сти, вбирающая всё. Точка есть только одна и она совпадает со

всем. — То неудобство, что то, что наработано о точке в разных кур-

сах, о поре и о Витгенштейне, не напечатано

*, будет скоро исправ-

лено, поэтому я повторяться не буду, и желающие могут посмотреть

* См.: В. Бибыхин. Точка (отрывок из курса «Пора»), Точки—Puncta

(Ежеквартальный католический журнал, посвященный проблемам религии,

культуры и общества) 3—4 (2). М.: ИФТИ св. Фомы, 2002, с. 74—103; см. так-

же: В. Бибихин. Витгенштейн: смена аспекта.

ЛЕС. 7 (21.10.1997) 61

о совпадении противоположностей, абсолютного минимума и абсо-

лютного максимума в точке, по моему указателю к двухтомнику Ни-

колая Кузанского

Дальше точки нам, которые заняты не проблемами геометрии,

и не надо идти. Тем более весь принципиальный вопрос и сводит-

ся к тому, что никогда не надо было забывать, что Евклид попро-

сил себе точку, мы ему дали и сами забыли об этом, словно точка

существует в природе как чашка кофе. Надо было помнить то, о

чем помнил Евклид, что его точка, на которой он строит свою гео-

метрию, условность. Слава богу, об этом в XX веке всё-таки

вспомнили. Toward the end of the 19

century the keenest thinkers in

the field of geometry became increasingly concerned about the lack of

true rigour in Euclid's presentation. Undoubtedly, the invention of

non-Euclidean geometries did much to spur the search for a correct and

complete treatment of classical geometry. The most notable work of

the new type was, as has already been remarked, Hilbert's Grundlagen

der Geometrie, published in 1899. Hilbert began by stating 21 axioms

involving six primitive or undefined terms. [Главный из примитив-

ных, неопределимых терминов точка]. Не once made a famous

comment (not actually published until 1935) to emphasize the impor-

tance of keeping the undefined terms totally abstract, that is, devoid of

preconceived meaning: «One must be able to say at all times-instead of

points, straight lines, and planes—tables, chairs, and beer mugs». Such

a viewpoint was not widely accepted until the 20

century and, of cour-

se, had never occurred to Euclid or his followers

Хорошее правило для отрезвления. Возьмем пивную кружку

и поставим ее на стол, который протянется до другой пивной

кружки. Лучше так говорить, до тех пор, пока мы не знаем что та-

Николай Кузанский. Сочинения в двух томах. М., 1979—1980.

* Перевод: В конце XIX в. самые глубокие умы в области геометрии ста-

ли задаваться вопросом о недостаточной строгости системы Евклида. Несо-

мненно, открытие неевклидовых геометрий значительно подстегнуло поиски

правильной и окончательной версии классической геометрии. Самой заметной

работой такого рода стали «Основания геометрии» Гильберта, опубликован-

ные в 1899 г. Гильберт постулировал 21 аксиому, включая шесть простых или

неопределимых терминов. [...] Ему также принадлежит знаменитое замечание

(не публиковавшееся до 1935 г.), где он подчеркивает важность абстрактного

отношения к неопределенным терминам и необходимость избегать предуста-

новленных значений: «Следует добиваться того, чтобы с равным успехом мож-

но было говорить вместо точек, прямых и плоскостей о столах, стульях и пив-

ных кружках». Такая точка зрения не имела широкого признания до XX столе-

тия и уж во всяком случае была невозможна ни для Евклида, ни для его

последователей.

В. в. БИБИХИН

кое точка. Это нам обеспечено знать с каждым разом всё меньше и

меньше. Ведь до сих пор точка как и другие понятия геометрии

была производная от нашей способности схватывать и держать:

не точка видна, которую мы схватываем, а дана наша способность

схватить и держать, и то, с чем мы это делаем наиболее широким

образом, с наибольшим размахом, мы называем точкой или ее раз-

вертыванием.

С геометрическими конструкциями всё красиво и бесспорно,

но начала геометрии не просто повисли в воздухе, а кричат о

своей условности, держатся только потому что люди условились

так считать. В первом определении Евклида, «точка есть то, что не

имеет частей», с намеренной парадоксальностью заложена так

сказать неприкосновенность точки: я говорю, с намеренной, пото-

му что в античности было разработано и всем известно как общее

место, что что не имеет частей, тому так сказать нечем прикос-

нуться к другому: если сольется с другим, то будет или равно все-

му другому, или в составе этого другого разорвет, рассечет его,

потому что ничто в этом другом не сможет опять же прикоснуться

к тому, что не имеет частей.

Легко, трудно или невозможно получить точку, она может

быть получена только сосредоточенностью. Нерешенные до сих

пор апории Зенона-Парменида показывают, что сосредоточенно-

сти одного ума мало. У меня нет времени повторять, отсылая к

прошлому, я прошу тех, кто думает об этом впервые, поверить,

что без приблизительности, строгим путем в проблеме точки, на-

чале гео-метрии, мы возвращаемся к вниманию. — Весь ряд на-

блюдений об отношении точки к времени, о точке как настоящем,

по Аристотелю и Гегелю, о чем тоже подробно говорилось, оста-

ется фоном того, чем мы должны заняться здесь и сейчас. Наша

тема — неожиданная геометрия у Платона на месте материи,

гео-метрия леса, лес как гео-метрия без метрического Евклидо-

ва пространства. Один современный историк мысли об этой

«эйдетической атомистике» Платона, т.е. на месте ожидаемых ма-

териальных атомов чистые эйдосы: «Diese kühne und in ihrer Weise

großzügige Theorie der Materie ohne Prinzip der Materie hat weder im

Altertum noch später Nachahmung, ja auch nur Verständnis gefun-

den»

36* Nicolai Hartmann. Zur Lehre vom Eidos bei Piaton und Aristoteles. Berlin

1941, S. 9. Перевод: Эта смелая и по-своему грандиозная теория материи без са-

мого принципа материи не нашла последователей и тем более понимания ни в

античности, ни в более позднее время.

ЛЕС. 7 (21.10.1997)

Нашло или не нашло понимания, трудно или легко, заняться

мы должны, как Платон говорит в «Послезаконии» 992 а: трудные

или легкие эти науки, их всё равно надо пройти. «Послезаконие»

тут как завещание, завещается закон блаженства. Закон в том

смысле как мы говорили, закон человека, его природа; счастье в

том смысле, как его узнал читанный нами Странник, когда ему от-

крылась непрестанная молитва, постоянное внимание. Один

голос, единогласие, с каким вся история мысли говорит о счастье

человека при возвращении его к закону, поражает. Мы читаем ко-

нец «Второзакония», и это как счастливые страницы Странника:

вернувшись к закону, к религии, к вере, человек по Платону изба-

вится от рассеяния (то, что мы назвали по-евангельски кровотече-

нием): «И в шутку, и всерьез я стану настойчиво утверждать, что

такой человек, даже восполнив смертью удел своей жизни, на

смертном своем одре не будет, как теперь, иметь множества ощу-

щений, но достигнет единого удела [т.е. получит в долю целость,

единство, монашество], из множественности станет единством,

будет счастлив, мудр, как это может только быть, и счастлив»

(992 Ь)

?*.

К «Послезаконию» нам так или иначе придется вернуться:

слишком явственно там сходятся как главные наши темы, закона,

религии, постоянного внимания и леса в смысле материи. Но будем

держаться не рассеиваясь того, что сейчас нас задело всего больше:

материя как число; лес, от веяния которого, мы тут ошибиться не

могли, рассыпается метрическое пространство, география, имеет

по Платону своим законом чистую геометрию. Мы к этому не гото-

вы, пойти путем намеков и проблесков, например подсказанное

нам: колонны храма в исламе, т.е. колонны вселенной, рассматри-

ваются как лес, деревья, и так или иначе подчиняются священному

числу 17. Сцепить при желании можно всё со всем, любую идею с

любой другой. Мы, наоборот, предпочтем лучше признать неудачу,

провал, неспособность, чем спешно свяжем лес с числом или согла-

симся вместе с большинством историков мысли, что у Платона тут

заскок, идеалистическая ограниченность или еще, как натягивает

на свою схему Лосев, Платон тут сын своего века, он «жил и тво-

рил» в рабовладении, так что у него жестокая холодность рабовла-

дельца спроецирована и на мир идей, бездушность суть этого чис-

ла. «Ведь число, лишенное всякой качественности или равнодуш-

ное к ней, как раз и есть тот первопринцип, который лишен и

* В. Б. цитирует по русскому изданию Платона, отчасти используя свой

перевод. См.: Платон. Сочинения в 3-х тт., т. 3 (2). М., 1972, с. 503.

64 В. в. БИБИХИН

всякого личностного, и всякого „душевного" содержания. Поэтому

весьма характерно, что философия Платона, достигшая своего пре-

дельного развития, заканчивалась учением о вечных и божествен-

ных идеях как о числах»

Это грустно. Не думаю, что причина этого срыва марксизм.

Скорее то, что заметил Николай Гартман: материя как число это

такой крутой взлет платоновской мысли, который до сих пор так и

остался не понят. Если Лосев дал тут в сущности отписку, ничего

не сказал, (то) потому что сказал в своей сокровенной мысли толь-

ко указание на одну и ту же строжайшую, жесткую дисциплину,

одинаковую в строе античного полиса, смевшего и умевшего дер-

жать каждого, кто не рискует быть свободным и ответствен-

ным, в рабстве, и (это) та же, забытая нами дисциплина мысли,

во всяком случае уж не уступающая строгости математики.

О дисциплине-то мы догадались, о школе непрестанного внима-

ния. Об этом и у Платона конечно много. Ясно, что без школы, без

строгой дисциплины нам не понять и загадки или задачки Плато-

на, материя как число. Дисциплина тут условие необходимое, но

достаточное ли. Нам может не хватить зрения.

Кто-нибудь знает, почему лес число?

Лес этимологически, думает Лебедев, это горючее. Мы греем-

ся и освещаемся огнем, пожаром материи. Огонь по Платону это

тетраэдр. Не что-то в форме тетраэдра, не тетраэдр, чем-то напол-

ненный, а тетраэдр просто. И не так, что где-то непостижимо про-

ходят процессы, и присутствуют первоэлементы, и неким их сре-

зом, абстрактной функцией выступает, знаком или символом, тет-

раэдр.

К нашим трудностям, тупику собственно уже даже, прибавля-

ется то, что если Платон понимает начало числа, единицу, как это

называется, субстанциально, как простую собранность, как счаст-

ливую целость, как блаженное исполнение всего, то как он из та-

кой единицы, которая явно единственная, равная максимуму вселен-

ского целого, получит что-нибудь? как из такого строить, ведь для

тетраэдра нужны минимум четыре точки разных? Мы влипаем в

проблему разницы между субстанциальным так называемым «пифа-

горейским» и арифметическим числом, это совсем разные вещи; тре-

бовалось много осторожности, чтобы об эту разницу не обжечься.

Опять же нас предупреждает, уважаемый Николай Гартман

«Die Theorie des „Timaios" stellt, inhaltlich betrachtet, eine Synthese

Платон. Сочинения..., т. 3 (2), с. 638.

Nicolai Hartmann. Zur Lehre vom Eidos..., S. 10.

ЛЕС. 7 (21.10.1997) 65

von Atomistik und Ideenlehre dar, wie man sie bei der naturlichen Ge-

gensatzstellung dieser beiden Lehrbegriffe eigentlich für unmöglich

halten sollte. Eine grundliche Untersuchung des geschichtlichen The-

mas, das hier vorliegt, fehlt bis heute noch. Die klassische Geschichtss-

chreibung der Philosophie in den letzten hundert Jahren hat hier eine

jener zahlreichen Lücken, die eine Folge ihres mangelnden philoso-

phischen Problemverstandnisses sind»

*. Т.е. проблема не в методе

и аппарате, а в излишке понимания: исследователю сразу слиш-

ком всё ясно, как к сожалению Лосеву ясна рабовладельческая

суть идеи, он не видит проблемы там, где Платон видел, и может

быть даже еще и доволен тем, как ее решил, а Платон не сумел, не

смог разрешить противоречий. Между материализмом и идеализ-

мом.

Из-за того, что «противоречия» между Платоном и Аристоте-

лем в основном сконструированы, даже полезно наоборот читать

их как дополняющих друг друга. Блестящее, характерное и при-

знанное аристотелевское непризнание бытия за видами и родами,

«животное вообще» существует только в воображении, вид ослов

существует может быть в большей мере, но всё равно не вполне, и

единственно есть только вот этот осел, и тот другой, — т.е. за-

прет, при разглядывании вот этого осла, с такими ушами и боль-

шими глазами, на гипостазирование ослиности, запрет на вынесе-

ние ее еще куда-то вовне за этого вот осла. Или пожалуйста, мож-

но вынести осла вообще, считать ослов на один, два, три, но при

этом надо помнить, что мы считаем то, чего нет, и берем на себя

ответственность за то, что занимаемся тем, оперируем тем, чего

нет. Вся прикладная математика будет рискованным делом, если

забыть, что когда она считает «одна вещь, две вещи», всё равно

какие, она уже тем самым скользнула в то чего нет.

А когда она считает без прибавления к числу того, чему ведет-

ся счет? В числе будет бытие, если мы будем видеть его как вот

это здесь, т.е. как видим осла, т.е. без вынесения в общий вид или

род числа. Здесь помощь от Аристотеля как будто бы обрывается,

мы вроде бы (хотя тут может открыться неожиданность) должны

теперь вернуться к Платону, чтобы увидеть число с такой же кон-

* Перевод: теория «Тимея» представляет собой в сущности синтез ато-

мистики и учения об идеях, синтез, собственно, невозможный, если иметь в

виду естественную противоположность двух этих доктрин. Фундаментальное

исследование данной исторической темы до сих пор отсутствует. Классическая

история философии последних ста лет демонстрирует на этом месте один из

множественных пробелов, которые являются следствием недостаточного фи-

лософского проникновения в суть проблемы.

5 В. В. Бибихин

66 В. в. БИБИХИН

кретной вот-этостью, как осла. Можно ли увидеть число, вгляде-

ться в него как в это вот лицо осла?

Можно, и странным образом этот опыт будет ближе к нам,

сильнее заденет нас чем встреча с ослом.

Такой опыт невозможен с числом счетным, элементом мате-

матических операций, потому что любое число там как элемент

числового ряда должно быть отвлеченным и обобщенным, в каче-

стве элемента ряда ничем ровно не отличаться от другого числа,

иначе ряд рассыплется. Но вот что: к нашему облегчению, нам не

надо вводить различение между числом, с которым интимная

встреча возможна, и математическим числом, потому что совре-

менная математика вполне обходится без понятия числа, имеет

дело со структурами и процессами. Т.е. как геометрия отказывает-

ся от неопределимого, неопределенного понятия точки и пожа-

луйста готова говорить вместо «точки» «пивная кружка» по Гил-

берту Давиду (1862 Кенигсберг — 1943 Гёттинген), так совре-

менный математический словарь не содержит понятия числа.

Философия хотела отдать число математике, по крайней мере

справочники общие и философские говорят: число «одно из ос-

новных понятий математики», но вот математика возвращает его,

философии придется к нему вернуться, это еще один случай того,

что раннее будет.

Аристотель имеет опыт бытия во встрече с вот этим. Пла-

тон — во встрече с идеей, или, поздний Платон, с числом. Как вот

это не исчисляется, иначе перестает быть бытием, так платонов-

ские идеи нельзя перебирать на счет один, два. Это то, что я назы-

ваю выходом из метрического пространства. Попробуем, теперь,

не спеша к чрезмерной уверенности, сказать: выход из прост-

ранства счета, учета, конструирования — это возвращение к ран-

нему геометрическому числу. Я это говорю сейчас как задание

себе на будущее. Как Платон давно зовет осмыслить число, так он

же — и пересмотреть геометрию, я просто принимаю его задание,

оставленное стариком в самом конце «Послезакония». «Чтобы

подготовить натуры, способные усвоить эти знания, следует пред-

варительно многому их научить и с детского и отроческого возра-

ста приучить к настойчивому труду. Должны поэтому существо-

вать науки. Главная и первая из них — это наука о самих числах,

но не о тех, что имеют предметное выражение [в оригинале про-

сто: имеющих тело], но о самом возникновении и силе нечета и

чета, какую они дают природе вещей [я это понимаю в смысле

сплошной симметрии сущего, она названа настоящим числом].

Кто это усвоил, тот может перейти к тому, что носит весьма смеш-

ЛЕС. 7 (21.10.1997) 67

ное имя геометрии»

*, она дело скорее божественное чем челове-

ческое.

Сами числа, как сама геометрия, а не ее смешное понима-

ние — это приглашение и задание нам. Попробуем подойти к это-

му заданию с довольно легкой сначала и бесспорной стороны.

Уверенный счет вещей, одно окно, два окна, или — что в сущно-

сти то же самое — чисел, одно число, два числа, возможны пото-

му что общности, обобщения как бы заранее уже готовы, и боль-

ше того, ожидают заполнения; можем представить себе вырытую

яму, которую хочется засыпать. Кто подготовил, как подготовил

ту яму, в которую бросают например натуральный ряд чисел; ряд

может быть очень длинный, но яма всегда заведомо больше, как

бы опережает его и приглашает в себя. Счет вещей, например

звезд на небе, опять же будет иметь проблемы конечно не из-за

нехватки места, так сказать, куда считать и складывать, а наобо-

рот, из-за трудности считать.

И вот я хочу обратить ваше внимание вот на что. То, что мож-

но было бы назвать «тягой ямы», или «тягой кучи», которая слов-

но бы сама хочет быть больше, накопиться, если бы у нас не было

разборчивости и протеста, сопротивления, нивелировала бы вещи

больше. Пример наугад: лет триста назад счет населения как те-

перь был бы невозможен, слишком явной казалась разница между

тягловым мужиком и женщиной, тем более стариком, ребенком,

так что счет велся по существу семьями, или дворами. В тепереш-

них переписях все классы населения как бы собраны вместе, вы-

ровнены. Чем обеспечена эта в сущности неограниченная тенден-

ция охватывающего обобщения. Явно тем, что в конечном счете

всё принадлежит к одному, совокупность всего-всего как бы втя-

гивает в себя, просит перечисления, и с жадностью готова к на-

полнению, причем заведомо не надо бояться, что некуда будет

класть, не в какое вместилище считать. Всё — всего много — при-

надлежит в конечном счете к одному, к одному миру, к одной все-

ленной. Мы всегда мало, недостаточно перечислили, относя к все-

ленной; в нее всегда входит, она вмещает, еще больше; всё можно

обобщить в конечном счете тем, что всё входит в одну вселенную.

Эта мощь единства, целого, охватывающая, втягивающая,

явно не может быть охвачена перебором. Вселенная такая куча,

что сколько в нее ни клади, она вмещает всё равно больше. Запол-

нять единство количеством — явно неадекватный, ущербный или

негативный, сбившийся способ откликнуться на вызов единства.

Ср.: Платон. Сочинения..., т. 3(2), с. 501.

В. в. БИБИХИН

Мы понимаем откуда берется сила числового ряда, его бесконеч-

ный запас: от негативного знания, что перечислением силу един-

ства всё равно не вычерпаешь. Происхождение числа таким обра-

зом негативное, числовой ряд, бесконечный счет имеют в своей

основе скрытую интуицию, что можно спокойно и без конца за-

ниматься перечислением, у единства хватит силы для его обеспе-

чения: перечислили все составные части и способности человека,

но мало, они более дробные, и есть еще неоткрытые, неисследо-

ванные. — Аналогичное мы встречали во времени: его бесконеч-

ность обеспечена нашим непоправимым опозданием к событию

мира; сколько бы ни прибавляли лет себе или человечеству, мы

можем делать это уверенно и спокойно, именно из-за интуитив-

ной, несознаваемой уверенности, что у события мира хватит за-

паса для его бесконечно долгого вычерпывания. Унифицирован-

ное, или официальное, время надежно обеспечено нашим опозда-

нием, его счет не может никогда — и не должен никогда —

кончиться.

Как кроме официального, нивелированного времени есть вре-

мя-бытие, так кроме негативно обоснованной единицы счета есть

единица, или единица в опыте целого, но, как опыт бытия, он заде-

вает нас очень близко, ближе, я сказал, чем задевает близкий жи-

вой осел: тот задевает скажем живое и вегетативное в нас, а опыт

единства, по определению, всё, целое. Опыт единства тот же, что

точки как сосредоточенности, внимания, молитвы как предъявле-

ния всего тому, кто ничто из всего и тем не менее имеет самое

близкое и прямое из всего отношение ко всему.

Но мы пока не видим, как эта всеохватывающая единица мо-

жет двигаться, образовать порядок, ряд или счет, а ведь пифаго-

рейцы и Платон говорят о субстанциальных числах, а не о суб-

станциальной единице. Этот трудный вопрос на следующий раз.

Просьба о работах, на тему или вообще. Будет объявлен кон-

курс, по стране; поданные сейчас зачтутся.