
намекавшими на знакомые слушателям отношения и лица.
При этом В. В. не упускал случая затронуть даже здесь
присутствующих лиц, чем вызывал особую веселость у слу-
шателей. Но лишь только одно из этих лиц подходило
к столу и начинало прислушиваться, тон В. В. изменялся,
физиономия его принимала невинное выражение, и он даже
умалчивал некоторые подробности. Стоило только указы-
ваемому лицу отойти от рассказчика, глаза В. В. вновь
приобретали плутовское выражение, и снова начинались
прежние «экивоки» и юмористическая сказка переходила
в сатирический памфлет... В. В. не прочь ввести себя
самого в содержание сказки» (101, стр. LXXIII — LXXIV).
Некоторые сказочники, как балаганные «деды» и раеш-
ники, подсмеиваются над собой, сопоставляя недостатки
неудачливых героев со своими недостатками. Б. и Ю. Соко-
ловы о сказочнике Созонте Кузьмиче Петрушечеве пишут:
«С.
К. Петрушечев — маленький, невзрачный старичок.
Его неказистая фигурка получает ряд дополнительных
штрихов от его необычайной неряшливости и нечистоплот-
ности: его верхняя губа всегда запачкана нюхательным
табаком, нос держится в большой неопрятности... Он сам
не прочь подтрунить над самим собой. Последняя черта
находит себе место и в сообщенных им сказках. В сказке
«Иван Дурак» он делает добродушное признание, говоря
про трех сыновей мужичка: «А был вот мужичок, у него
было три сына: два умных, а третий дурак, как и я,
Созонт». Самую убогую внешность Ивана Дурака он созна-
тельно срисовал с самого себя: «Соплеватой, возгреватой,
слиноватой»,— и этой наглядной иллюстрацией невольно
вызвал у слушателей дружный взрыв смеха» (там же,
стр.
LXIII — LXIV).
Почти все непесенные фольклорные произведения испол-
нялись на русских народных гуляниях, ярмарках сказовым
(также именуемым раешным, или лубочным) стихом.
За последние годы появился ряд интересных статей, посвя-
щенных исследованию этого стиха.
Л.
С. Шептаев в статье «Русский раешник XVIII века»
(117) анализирует повести XVII века, целиком или частич-
но написанные сказовым (раешным) стихом. Автор спра-
ведливо полагает, что так называемый раешный стих
бытовал задолго до XVII века. П. Н. Берков считает
«древнейшими образцами стиха, позднее получившего
название «раешного», такие места в «Молении Даниила
Заточника», как: «Кому Переславль, а мне гореславь;
485