Бондаревская Е.В., Кульневич С.В. Педагогика: личность в гуманистических теориях и системах воспитания

Подождите немного. Документ загружается.

Вновь аллюзия уклонения, но уже двойного: от работы и от крепостной доли, подкрепляемая вечной

российской изворотливостью, силой "заднего ума", которой так крепок российский мужик своими

издевками и над самим собой, и над устоями, откровенно навязанными извне - княжеской, а затем

государевой и боярской волей. Это уже не литературоведческая "аллюзия", а прямой намек

народной мудрости - имплицитной практики воспитания, дающей неявный, но очень значимый

нравственный ориентир: "сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок" - смекайте, дети, как

надо жить, что иметь в виду про себя, а что - на люди выносить.

Повторяется и источник мотивации: лично Иванушку "доставшие" попреки матушки, благодаря

которым он и отправился по воду, да и зачерпнул из полыньи чудотворную щуку.

Как бы особняком стоит в русском фольклоре образ Ивана-царевича, уже по происхождению не

имеющего никакого отношения к трудовой деятельности. Вместе с тем он тоже "свой": неудалый,

забитый, объект постоянных насмешек, издевок, тоже по- своему "угнетенный", но уже на ином,

высоком уровне. Там, оказывается, тоже не все сладко и гладко. Мотивации для последующих

трансформаций вроде бы и нет, но она подразумевается в личности царевича, столь же убогого, как

и предыдущие герои-простолюдины, чем с ними и объединенного. Привычен и феномен

преображения посредством чуда, смысл которого и состоит в моментальном переходе на новый

качественный уровень бытия, причем без всяких к тому личных усилий.

Первостепенность труда прослеживается и в другом фольклорном жанре - народных пословицах.

Опуская общеизвестные угрожающе-назидательные пословицы, ориентирующие на то, что

необходимо, а также ложнопозитивные, якобы "народные" образцы этого жанра, вроде "шпаргалку

поднял - пионерскую честь уронил" или "на печи лежать - тру-додней не видать" (Обусловленность

создания пословиц, частушек, сказок и т.д. идеологическим заказом, когда этим процессом

управляли из ЦК, а выполняли его на местах литсотрудники местной прессы, достаточно полно

описана А.Рекемчуком в романе "Тридцать шесть и шесть"), обратимся к тем пословицам, которые

ориентированы на подлинные стремления и чаяния.

В русском фольклоре пословицы и поговорки имеются на все случаи жизни и многим из них

свойственны те же составляющие, что и сказкам: ориентации на безделье, личное участие

неучастием, моментальное достижение невероятного посредством чуда. Пожалуй, наиболее

концентрированно эти ориентации представлены в широко известной пословице: "из грязи - в

князи". Лаконично, даже лапидарно, емко и образно, что называется - в двух словах, выражена здесь

Великая Российская Мечта. Но бездеятельность, лень, приоритет отдыха над работой, бесспорные

лидеры нравственных ориентиров в имплицитных представлениях о труде увенчиваются, пожалуй,

таким шедевром: "Если бы да кабы, да во рту росли грибы, то был бы не рот, а целый огород". Не

надо даже в лес ходить, вытащил грибок изо рта и - порядок. В продолжение ряда - "проглотить-то

хочется, да жевать лень".

Можно предположить, что возведение безделья в превосходную степень есть естественная реакция

народного сознания на изнурительный, навязанный подневольный труд. Присутствует здесь и

элемент "черного" юмора, поскольку вряд ли вечно голодный и нищий крестьянин станет лениться

прожевать то, что есть. Вместе с тем не следует забывать, что фольклорные жанры, скорее

неосознанно, чем сознательно, не только описывают идеалы, но и формируют их, воздействуют на

образ жизни.

По-своему прав был В.И.Ленин, определяя традиционный уклад жизни и народного воспитания в

аграрной России как "патриархальщину, полудикость и самую настоящую дикость". Однако такое

определение не помешало ему умело спекулировать на тайной Российской мечте: на желании разом,

одним махом покончить с бедностью - но не упорным трудом, а быстрым и чудодейственным

революционным преображением; на поклонении идолам разбойного уравнительного

перераспределения чужого добра - "грабь награбленное!"; на отсутствии желания что-либо

производить при наличии страстного желания иметь как можно больше; на праздности и ненависти

ко всему основательному, трудолюбивому, зажиточному; на сектантском невежестве и идеологии

озлобленности; на поиске виноватых, "врагов" за пределами собственного "Я" и т.д.

Концепция этногенеза и педагогическая традиция. Второй подход к истокам неявного воспитания

предполагает исследование скрытых или незамечаемых эксплицитной стратегией образования и ее

разработчиками, имплицитных факторов, обусловивших возникновение нравственных приоритетов

народного сознания. Феноменологическое проникновение в причины и условия возникновения

рассматриаемого феномена поможет не только обнаружить его источник, что интересно само по

себе, как увлекательный процесс познания. Гораздо важнее то, что этот процесс, в соответствии с

концепцией феноменологии, помогает найти метод расчистки сознания, от того, что Э.Гуссерль

обобщенно назвал "предрассудками". В данном контексте предрассудками могут быть обозначены

те смыслы, которые традиционно-эксплицитная стратегия образования придает идеалам народного

воспитания по вектору долженствования, как ориентациям на то, что должно быть, вместо

ориентаций на то, что есть реально.

Одним из наиболее продуктивных способов в этом плане является определение тех условий, при

которых возникла русская нация с выходом на условия возникновения отдельного этноса.

Обращение к такому методу познания связано с открытием Л.Н. Гумилевым феномена

пассионарного толчка, предшествующего зарождению нового этноса.

Концепция Л.Н. Гумилева (4) объясняет возникновение любого этноса как результат появления

избыточной биохимической энергии, возникающей в следствии распада нации и последующего

смешения составляющих ее этносов с другими. Разрушение этнической целостности

сопровождается "вливанием новой крови", благодаря чему "дремавшая" биохимическая энергия

старого этноса получает мощную подпитку - в основном - от ранее враждебных ей этносов.

Происходит пассионарный толчок (или взрыв), благодаря которому освобождается энергия нового

объединения людей, способствующая и зарождению нации и ее резкому подъему. Но возможны и

другие варианты: полное исчезновение нации в результате молниеносного и полного истребления

(Римская империя после нашествия Аттилы - У в. н.э.); утрата практически всех национальных

приоритетов (Эллада под властью Рима с I в. н.э.); вхождение нации в стадию гомеостаза -

установления гармонии с внешней средой, успокоение и сон нации, постепенная ассимиляция с

другими этносами (Золотая орда после ХV в., готы после ХIV в.).@

Русь прошла через развал удельных княжеств, но вышла из фазы обскурации - полного уничтожения

прежних устоев - превратившись в мощное централизованное государство Московия за счет новой

крови татаро-монгольских этносов. В период пассионарного толчка, длящегося незначительное

время (20-70 лет) и происходит "закладка" новой этнической характеристики, т.е. новых свойств

характера, отличительных черт, типичных только для этого этноса. Особенность

этнохарактеристики состоит в том, что она единожды получает свою энергию, благодаря которой

происходит развитие общества в различных социально-экономических системах. В дальнейшем

этнохарактеристика не изменяется, составляя основу психических качеств как отдельной личности,

так и состоящего из личностей этноса.

Процесс этногенеза - зарождения этноса (по Л.Н.Гумилеву) - определяют три параметра:

ландшафтно-географический (жесткая связь этноса с кормящим ландшафтом и свойственным ему

климатом); энергия, создавшая данную этносистему и неотвратимо убывающая (рассеивается среди

окружающих этносов или уходит в никуда вместе с гибелью ее носителей);этническая доминанта

(культурная традиция, "очаровывающая" потомков). Применительно к Руси, эта традиция -

заимствованная византийская иконопись, византийское христианство и богословие, византийская

церковная музыка и т.д.

Развивая концепцию этногенеза в педагогическом аспекте, позволим высказать собственную точку

зрения.@

Пассионарный толчок, предшествовавший возникновению Российской нации в новом качестве

централизованного государства, произошел во второй половине ХIV в. После победы над войсками

Мамая, обескровившей обе стороны, граница русских княжеств начинает постепенное движение к

югу от "исконно русских" земель и на долгий срок (почти на 400 лет!) устанавливается на линии

современного г.Воронежа, по правому берегу одноименной реки. Этот процесс сопряжен с

преодолением различных трудностей, традиционно сопровождающих освоение новых территорий.

Именно преодоление трудностей в сочетании с тремя параметрами этногенеза формирует характер

первопроходцев, развивая и закладывая те личностные черты, которые наиболее востребуемы в

данный момент, но впоследствии неизменно повторяемы потомством.

Ландшафтно-климатические условия благоприятствуют первопоселенцам. Более того, после

своенравного климата Средней Руси, новые земли предстают настоящим Раем: чернозем вместо

глинозема и песчанника, продолжительное лето вместо внезапных августовских заморозков,

относительно мягкая зима, ровная степь и т.д. создают все условия для равномерного, спокойного и

мирного труда.

Но покорители новых пространств уже несли в себе генетически переданный заряд, код личностных

характеристик, формировавшийся столетиями у их предков ландшафтом и климатом прежних мест

проживания. По мнению историка В.О.Ключевского () эти характеристики (в прежнее время и в

прежнем месте) возникли как противопоставление капризу природы каприза собственной отваги,

где безрассудство преобладает над смелостью и приводит к безнадежным, непредсказуемым и

нерасчетливым решениям, к исконно русской наклонности дразнить счастье, играть в удачу - к

великорусскому "авось".@

Природа приучила великоросса к чрезмерному краткосрочному напряжению всех сил: работать

быстро, лихорадочно, споро - чтобы успеть за короткое и ненастное лето начать и закончить все

земледельческие заботы и в течение долгой зимы предаваться вынужденному безделью - отсюда и

непривычка к равномерному распределению сил и привычка к импульсивному поведению.

Невозможность рассчитать наперед план действий выработала привычку в большей степени

обсуждать то, что было и как было бы, если бы..., вместо привычки ставить цели, больше

оглядываться назад, чем заглядывать вперед, быть осмотрительным без предусмотрительности,

больше замечать следствия, чем отмечать причины, их породившие, быть сильным так называемым

"задним умом".

Очевидно, что трудности, с которыми столкнулись организованные переселенцы, имели большую

связь с оборонительными действиями, нежели с действиями по преодолению ланшафтно-

климатических сложностей. Вместо бывшего традиционным преодоления природного

сопротивления возникает расслабленность, ощущение легкой жизни и, как следствие наложения на

привнесенную с прежних мест этнохарактеристику - закрепление вышеперечисленных черт, среди

которых относительно спокойное и безмятежное времяпрепровождение порождает достаточно

равнодушное отношение к труду. А почему бы и нет, если хлеб даден как бы изначально (по

сравнению с теми усилиями, которые приходилось затрачивать прежде), не стоит гнуть спину,

добывая его столько, сколько могла дать новая земля. Достаточно и того, что давалось малым

напряжением.

По мнению современных исследователей, это важнейшее обстоятельство выработало в наших

далеких предках стремление к разрушению такого сильнейшего двигателя жизнеспособности

общества, как принципа личной производительности. Однако варварски "обрабатываемая" земля

быстро истощила свои возможности. К началу ХХ в. средние ежегодные сборы озимой ржи

составляли около 8 центнеров с гектара на плодороднейшем когда-то черноземе - один из самых

низких показателей в России.@

Промышленность, традиционно пополняемая рабочими из сельской местности, считалась одной из

наименее эффективных. По данным за 1871 г., в Воронежской губернии было сосредоточено 62%

предприятий кожевенной индустрии России, а сумма их производства едва достигала 4% от общего

показателя по всей стране.

Имеет смысл отметить и еще один параметр, оказавший мощное воздействие на формируемую в

давние времена этнохарактеристику Центрально-черноземного этноса. В соответствии с концепцией

этногенеза Л.Н. Гумилева, параметр "убывающей энергии" сработал здесь в сторону рассеивания,

перекачивания ее основного заряда. Суть этого феномена, вероятно, объясняется тем, что

параллельно государственным устремлениям на юг, значительно опережая их по скорости

продвижения, началось стихийное бегство крестьян от феодального гнета. Исход принял массовый

масштаб и его основной маршрут проходил по современной территории Воронежской губернии.

Беглые люди устремлялись к устью Дона, концентрируясь и образуя поселения как можно дальше от

государевой сторожи", последним южным форпостом которой был Воронеж.

"Рассеивание" пассионарной энергии обуславливалось тем, что до новой "земли обетованной", до

вожделенной свободы (как известно, "с Дона выдачи беглых нет"), доходили далеко не все, кто

"ушел в бега". Доходили самые сильные, энергичные, сохранившие в себе заряд пассионарности.

Более слабые, не имеющие сил сражаться и с царскими сторожами, и с кочевниками Дикого Поля,

владения которого начинались на левом берегу реки Воронеж, оседали в приграничной полосе.

Не сложно догадаться, какой след оставила в сознании нового этноса заложенная единожды

этнохарактеристика. К ушедшим далеко на юг пассионариям, известным сегодня как донское

казачество, царская рука дотянулась только к концу ХVII в. Однако потребовалось еще около ста

лет, чтобы казацкая вольница перешла на государственную службу, сохраняя за собой набор

невиданных для России привилегий.

Пожалуй, наиболее важный компонент этнохарактеристики, ее основу, для зарождавшегося этноса

Центрального Черноземья составляет уже упомянутое ощущение легкости жизни. Оно

способствовало самоутверждению неизменного "Я", тому, что местный житель оценивает любую

свою деятельность как положительную и полноценную. Полное самоудовлетворение,

самодостаточность приводят к тому, что он отказывается слушать, перестает внимать каким-либо

доводам и авторитетам, кроме себя самого. Самодовольный человек, по сути не имеющий

оснований для самодовольства, тем не менее, исходит из того, что источник всех его неприятностей

и проблем не может находиться в нем самом.

По его глубокому убеждению, этот источник пребывает вне его личности, определяя ее отношения

ко всем "внешним" как настороженно-агрессивное. Помноженная на слабую энергетику, эта

характеристика обретает черты и признаки воинствующего невежества. В целом это явление

обозначается исследователями как достаточно широко трактуемый "феномен жлобства".

Если сильному человеку свойственно спокойное восприятие внешних трудностей и его центральная

установка состоит в необходимости их устранения и преодоления внутренними напряжениями

собственных сил за счет прямого действия (открытая борьба с противником; создание крепкого

бытового уклада, требующего вложения сил, но и дающего ощущение защищенности; твердое

соблюдение унаследованной религиозности), то человеку слабому свойственно обходить трудности,

изворачиваться, действовать скрытно, обустраивать свой быт кое-как, изыскивать оправдание своей

слабости в религиозных ересях, сектантстве.

Примечательно в этом плане отношение к неизбежному вмешательству государственной власти.

Донское казачество пускает свои корни по всем рубежам России, вплоть до Дальнего Востока,

сознательно переходя на сторону государства и служа ему верой и правдой, неукоснительно

выполняя все его требования в рамках завоеванных льгот.

Жители Центрального Черноземья не противостоят открыто, но и не выполняют по собственной

воле требования центральной власти, в частности, по продаже и поставкам зерна и других

продуктов, вплоть до начала первой Мировой войны. На протяжении всей истории Края любые

государственно-политические и официально-христианские воззрения имеют здесь незначительное

влияние: не более 10% населения Воронежской губернии в конце прошлого века посещали церковь,

в основном - для отправления свадеб и похорон. При этом губерния входит в десятку самых

образованных - усилиями земских школ, не без участия государства, грамотность ее населения (как

городского, так и сельского) достигает, без малого, 100%.

И тем не менее, неугасающая сила заложенной при образовании данного региона

этнохарактеристики, в соответствие с которой сформировалось и имплицитное мировоззрение, и

соответствующая ему традиция в имплицитном воспитании, продолжает скрытое противостояние

какому-либо вмешательству со стороны.

Одной из попыток ухода от внешнего вмешательства у Центрально-Черноземного этноса выступает

формирование нравственных установок на идеологию сектанства, которая, среди множества

вариаций сопротивления, свойственных ей, в качестве ведущей имеет форму антигосударственного

протеста. При этом надо иметь в виду, что Центрально-Черноземное сектанство опирается на

специфическую южно-российскую изощренность, с которой местное население подрывало основы

цивилизации, соками которой оно всегда питалось. Эта оригинальная привычка - "рубить сук, на

котором сидишь", процветает и ныне - и как форма протеста, и как способ сублимации (замены)

принципа личной производительности принципом саморазрушения.

Примерно с XVII века Воронежский край привлекает внимание разнообразием и силой

религиозного раскола и сект. Вероятно, поэтому местная этническая традиция ориентирована на

стремление быть пророками озлобленного духа". Страх перед ясными и четкими программами

изменения жизни в лучшую сторону, требующими личной инициативы и элементарного трудового

напряжения сил, преобразуется в агрессию неясной веры. Вероятно, этим определяется и

предпочтение местными жителями коммунистических идей, привлекающих не только

нивелирующим лагерным "общаком" - равенством не на основе степени участия, а на основе

безучастия, но и религиозно-сектантской сущностью марксизма.

Стоит ли после этого удивляться, что пословицы "работа - не волк, в лес не убежит", и "за дело - не

мы, за работу - не мы, а поспать против нас не сыскать" - имеют черноземные корни. Не стоит

забывать, что центром российского оккультизма продолжает выступать Грибановский район

Воронежской области.

Приверженность идее "озлобленного духа" проясняет и еще одну специфическую нравственную

ориентацию: культ поклонения силе. Народная культура черноземной провинции боготворила

разудалое полуу-головное ухарство, воспевало культ силы и всегда стремилась возвести эту силу в

культ абсолюта. Начиная с XVI в. местная история полна восторженными сказаниями о ворах и

разбойниках; любимейший герой местных народных сказок - атаман Кудеяр - грабитель, движимый

вечной жаждой насильственного (через грабеж и разбой) насаждения уравнительного способа

распределения. Волею судеб, ставший губернатором одной из черноземных губерний, поэт Г.Р.

Державин в своем "Высочайшем послании Государыне" приходит в ужас от того, что люди,

живущие в здешних местах, (как правило, "праздные и неразвитые"), всю свою энергию тратят на

"подвиги самого необузданного самодурства" - на пьянство и разбой.@

Агрессия, как защитная реакция слабости, продолжает функционировать на уровне биохимических

процессов, прорываясь из общественного сознания в общественное поведение. В частности,

удовлетворение собственных потребностей традиционно ориентировано не на частное

производство, а на внешние инвестиции, "вспомоществования", а в отсутствие таковых и на

скрытный разбой. Эта форма "деятельности" наиболее восторженно отражена в Воронежском

фольклоре воспеваниями подвигов атамана Кудеяра, организовывавшего местных жителей на

тайные набеги и не имевшего постоянно действующей команды. Главным условием для "сменного

состава" являлась обязательная демонстрация дневной трудовой деятельности, сменявшаяся с

наступлением темноты на быстрые грабежи запоздалых купцов. Агрессия проявляется во всем, что,

по мнению ее носителя направлено на ущемление его "статус-кво". Вполне естественно, что эта

установка становится традиционной, перенося от поколения к поколению ценностные ориентации,

сформулированные в пословицах: переученный хуже недоученного (ценность образования); мешай

дело с бездельем, проживешь век с весельем (ценность трудолюбия); всяк сверчок знай свой шесток

(ценность инициативы) и т.д.

Педагогическая мифология. Обратившись к неявным, скрываемым ценностям народной культурной

традиции, большевики устранили нравственно-религиозные и образовательные факторы, веками

сдерживавшие "патриархальщину, полудикость и самую настоящую дикость" (В.И.Ленин). Они

продуманно использовали разбуженнную "стихию низменных страстей" в уничтожении

культурного и образовательного фонда нации. Но возникший в результате "раскрепощения"

феномен всенародного вандализма, при всей его "революционной необходимости" (К.Маркс),

востребовал и соответствующих средств управления стихийными процессами. Проблема, возникшая

при удовлетворении потребности соединения декларированных приоритетов свободы, равенства,

справедливости и т.д. с необходимостью управления, решалась достаточно просто. Силовой метод

оказывается приоритетным не только во внутренней политике (уничтожение зажиточного

крестьянства, переселение народов, искоренение инакомыслия и т.д.) но и в воспитании, которое

тоже становится политикой.

Привычная процедура фальсификации смыслов, определяющих ценность воспитания, направляется

на восстановление все тех же ориентаций "порочной притягательности", но уже в контексте

конструирования мифов новой реальности.@

На заре советской эпохи понятие "ценности" употреблялось без переносного смысла. Им

обозначались сокровища и богатство свергнутого класса - все, что составляло основу для выработки

негативно-классовой оценки. Вместе с тем, вне прямого употребления, это понятие присутствовало

в партийных документах, обозначая нравственные ориентиры, освобожденные от каких-либо

отношений с понятием "гуманность". Словарный инструментарий декретов и постановлений о

школе насыщен угрожающими лексемами: уничтожение, перерождение, чистка. Очевидно, что в

этих и подобных терминах сконцентрированно воплощены и перечисленные выше нравственные

установки, составляющие основу имплицитной концепции воспитания. По определению и сути это

и есть содержание воспитания, приобретающее статус государственной ценности после отражения в

многочисленных программах коммунистического воспитания.

Однако новая реальность начала советской эпохи уже не удовлетворяется и этими "ценностями".

Она востребует соответствия единственному критерию, отработанному на "партийной гвардии" -

критерию личной преданности. Для его реализации мало пробудить животные начала в

человеческом существе. Необходимо создание новой сверхрелигии, обеспечивающей

беспрекословную веру во всемогущество партийного бога. Таким образом возникает потребность в

создании новой мифологии, а ее реализация, "внедрение в практику" возлагается на систему

коммунистического воспитания.@

Агностицизм и педагогика. Педагогическая мифология советского периода структурно и

содержательно воспроизводит конструкт системы религиозного воздействия. Миф - вымысел,

сказания, символическое выражение событий прошедших или ожидаемых, как правило, вопреки

здравому смыслу. Применительно к рассматриваемому феномену, принято говорить о мифизации

известных понятий, благодаря которой явления, лежащие в их основе как рационально не освояемые

(бессмысленные, ирреальные) и непостижимые, должны быть представлены в качестве

благоговейно принимаемых. К таким понятиям относится, в частности, "моральный кодекс

строителя коммунизма", ирреальность и аморальность которого определяются ниспровержением

коммунистической идеологией религии и одновременным использованием ее перевернутых

постулатов: "не убий" подменяется на оправдание убийства в классовых интересах, "не сотвори

кумира" на идолопоклонство вождям, "не лги" на ленинское понимание нравственности как

целесообразности моменту и т.д.@

Чем противоестественнее религия, чем больше она принижает человеческое достоинство, тем

большего количества мифов ей требуется.

Чем страшнее, бесчеловечнее вера, тем большей системности необходимо для изложения и

внедрения в сознание ее основополагающих догматов. Человек сам творит себе божество или

кумиров, воплощавших в идолах язычества наших предков предметы их слепого поклонения.

Человеческие предрассудки, препятствующие познанию Ф.Бэкон называл идолами. Не случайно ни

одна религия не приветствует науку как средство познания. В этом контексте закономерна связь

между религиозным агностицизмом и педагогической традицией, дозволяющих познание только на

внешнем, однозначно трактуемом, заданном уровне явлений.@

Агностицизм - философское учение, отрицающее познаваемость объективного мира и объективное

значение истины.

Продолжение ряда аналогий приводит к установлению связей между понятиями мифология

(совокупность мифов) и система коммунистического воспитания.

Рассмотрим три структурно-содержательных компонента педагогической мифологии раннего

советского периода: конструирование новой системы образования посредством перетекания

мифологии коммунистической в мифологию педагогическую; миф о тотальной заботе и миф о

вечной молодости (ювенильности).

Создание принципиально новой системы образования было обусловлено, по меньшей мере, 4

факторами.

1. Потребовался мощный инструмент для внедрения в общественное сознание новой идеологии,

провозглашающей приоритет классовой целесообразности.

2. Провозглашалась концепция "школы для всех" - из чисто прагматической задачи промышленного

производства "новых людей".

3. Новой власти потребовался новый принцип функционирования школьного механизма, в

исходных данных которого фигурировал тезис К. Маркса о Фейербахе. В нем заявлялось, что

философам отныне мало объяснять, они хотят переделывать. Благодаря этому появляется тезис Н.К.

Крупской, противопоставившей школу изучающую ("барскую") школе, вливающейся в жизнь

("школа трудящихся"). Этот фактор обеспечил реализацию главной идеи формирующей парадигмы:

человек берет на себя смелость переделывать мир, исходя из своих представлений об истине и

справедливости, которые и должны "формироваться" в новой школе.

4. Появление огромного количества бездомных детей заставило большевиков позаботится об

ограждении общества от этой крайне небезопасной массы. Но гораздо важнее оказалось то, что эта

"масса" стала отличным материалом для лепки соответствующей социальной единицы по

соответствующему образцу.

Мифам свойственно со временем утрачивать свою магическую прив-лекательность, оставляя след в

сознании на уровне инерционного поклонения, даже при осознании их абсурдности по прошествию

времени.

Советская педагогическая мифология оказалась более живучей и эффективной, нежели

древнегреческая, если сравнивать не исторические отрезки времени, а событийные, т.е. по

насыщенности времени историческими переломами.

В основе первого мифа - идея новизны, связанная с необходимостью формирования нового

классового сознания усилиями школы. Он построен на фальсификации смысла дореволюционной

педагогики с последующим возвращением к ее традиционным основам, режимной казарменности,

классным дамам (классные руководители), дневникам, введенным еще Николаем I.

Второй миф - школы для всех, также выстраивается на искажении дореволюционного опыта,

поскольку сословная школа в России была ликвидирована еще при Александре II. Вместе с тем,

расчет на постоянно подогреваемую ненависть ко всему дореволюционному, "старому", срабатывал

безотказно, поскольку традиция национального менталитета склонна обвинять кого угодно, кроме

себя самого.

Третий миф - о школе, вливающейся в жизнь и перекраивающей ее на свой лад опирался не только

на марксистские философствования о необходимости вторжения в жизнь со своими весьма

сомнительными мерками, но и на партийный документ - вторую программу РКП(б), принятую в

апреле 1919г. Здесь школа официально объявлялась "орудием коммунистического перерождения

общества", а подлежащим уничтожению провозглашалось не только "царское" образование, но и

выдвинутая после февральской революции концепция "гражданского воспитания": уважение к

порядку, к личности, к государственным институтам и т.д.

Воспитание патриотическое, как шовинистический атрибут царской школы упразднялось, вводилось

воспитание интернациональное, как бы автоматически влекущее за собой невиданное ранее

направление - интернационально-политическое воспитание.

Четвертый миф - о "заботе" новой власти, о ее преобразующем личность милосердии по отношению

к тем, кого она осиротила.

Феномен воспитанного инфантилизма. Российским коммунистам надо было воспитать не только

грядущее поколение, но и перевоспитать уже имеющееся. Для этого потребовалось внедрить в

сознание веру в некую мистическую сверхсилу, обладающую фантастическими возможностями. Без

такой манипуляции было бы невозможно организовать массовое благоговейное принятие

рационально неосвояемых понятий коммунистической религии.

Прежде всего надо было возвести на божественную высоту некую троицу, поскольку с этим числом

связано традиционное представление о целостности, завершенности: три богатыря, три источника,

три составные части, трое, как основа компании и т.д. Это персонифицировалось в трех фигурах,

двух конкретных, а третьей - абстрактной, что и придавало ей особое значение: Вождя-

основоположника, Вождя-продолжателя и Партии, как духовного, идейного результата

деятельности двух Вождей. Мифизация сознания происходила в духе привычных устоявшихся

традиций религиозного строительства, в соответствии с которыми использовалась метафора святой

Троицы.: Бог-отец - Ленин, Бог-сын - Сталин, Бог-дух святой - партия.

Создать такую мифологему силами одной школы было невозможно, поэтому вся страна должна

была стать огромной школой "перековки и переплавки" человеческого сознания. Одним из средств

массового перевоспитания определялась новая советская культура, базирующаяся на принципах

классовости, партийности и социалистического реализма. Ей предписывалось создать магическое

поле притяжения к ценностям, далеко отстоящим от гуманистических.

Тотальная педагогизация советского пространства средствами культуры происходила по двум

направлениям: создание мифа о всепроникающей заботе партии и Вечной молодости строителей

коммунизма.@

Отношение к советскому ребенку как к идеологической единице было предопределено одной из

важнейших позиций коммунистической идеологии: отношением к советскому человеку вообще как

к ребенку.

Эта позиция, как и многие другие, была заимствована у британской идеологии викторианской

культуры в полном соответствии с тезисом В.И.Ленина "брать у старой школы все прогрессивное,

беспощадно отметая все реакционное". Очевидно, что именно это повлияло на определение

идеологической стратегии воспитания в целом и культуры в частности, предписывая относится к

гражданину как к ребенку, которого надо воспитывать, пестовать, отслеживать и защищать. Равным

образом и гражданина требуется убедить в безусловной справедливости и силе "взрослых" - той

самой троицы - чей мир устроен разумно и стоит неколебимо: любые несоответствия есть лишь

"отдельные явления и временные трудности", достаточно легко исправляемые через обращение в

соответствующую инстанцию (письмо "лично" Сталину, в Политбюро, в обком и т.д. по формуле: "а

я папе пожалуюсь").

В этом контексте Сталину было естественно именоваться "отцом народов". Пирамидальная

организация советского общества воспроизводила идею родового начала. Слово "дети" (в

сочетаниях "Мы - дети Великой Отчизны","Мы - дети твои, комсомол","Пионеры - внучата Ильича"

и т.д.) становится ключевым для всей советской культуры.

Счастливое детство, продленное в счастливую зрелость, всегда считалось одним из важнейших

достояний социализма, в противовес ужасному детству в мире капитала. Пафос единения родителей

и детей также пронизывает советскую культуру: в советском обществе не может быть конфликтов

поколений, а роман Тургенева "Отцы и дети" включен в программу средней школы только для того ,

чтобы проиллюстрировать этот тезис.

Такое положение дел было вполне логично в контексте ювенильных мотивов советской культуры.

Детский пафос по наблюдению А. Архангельского, пронизывал и всю конструкцию советской

литературы: от омолаживающейся, преображающейся в революционной борьбе Ниловны из романа

"Мать" до самоубийства В.Маяковского, кончающего с собой из-за страха перед старостью, дабы

остановить молодость. Необязательно вызывать мотивы трагические: достаточно поставить в центр

мифа ребенка. Павлик Морозов, убирающий с "исторической арены" родного отца, отчетливо

демонстрирует "кто в доме хозяин". Жизнь устремлена в будущее и, согласно принципу

социалистического реализма, искусство должно показывать будущее в настоящем. Потому ни одно

серьезное начинание не могло обойтись без участия детей. Сказания о войнах полны детских

персонажей (от "красных дьяволят" до "неуловимых мстителей"), которые сражались не только

наравне со взрослыми, но и успешнее взрослых. Был создан своеобразный институт "пионеров-

героев", детей, погибших при совершении подвига во имя Родины: неизбежный мифотворческий

мотив - обретающая вечную жизнь в героической смерти жертвенная юность, формирующая идеал,

требующий постоянного жертвоприношения. Дети, отвлекаясь от своих игр, успешно

обезвреживали шпионов, диверсантов и врагов народа.

В составе полярных, геологических и т.д. экспедиций непременно присутствовал смышленый

мальчик, которому суждено было совершить главное открытие или вовремя заметить спасительный

сигнал. В системе таких идеологических координат важно понимать, что главным становится не ее

тоталитарность, а отчетливая домашность, уютность.

Инфантильный мир принципиально уютен: комфортно чувствовать себя ребенком и все передряги

воспринимать как "временные трудности", которые неизбежно будут решены и преодолены

"мудрыми взрослыми". Миллионы советских людей прожили жизнь "как дети", пребывая в

радостном неведении относительно того, что они находятся внутри тоталитаризма, и прожили ее

вполне счастливо. Может, и на самом деле, прав поэт, провозгласив: "слава тем мудрецам, что

навеют человечеству сон золотой"? Но из "страны детства", как и из страны снов приходится

уходить в подростковый возраст. Очевидно, что происходящее сегодня в России при явном

преобладании негативных тенденций есть не что иное, как "эффект подросткового возраста":

подростка выпустили на волю и разрешили ему делать все, что угодно.

Педагогическая демонология. Для придания "градуса детсткости" советской культуре пришлось

прибегнуть к традиционному жесту мифологии: придать всей культуре определенную

"сказочность". У культурологов и мифологов (А.Ф. Лосев, Дж. Фрезер и др.) есть концепция,

объясняющая целостный феномен советской культуры с позиции демонологии. В соответствии с

ней, главным содержанием данной культуры является выходящая за пределы разума

(трансцендентальная) борьба идей Мирового Зла и Мирового Добра, олицетворяющая борьбу

старого и нового (коммунистического) мира. Все происходящее на Земле - это действие марионеток,

управляемых космогоническими силами: "Характерной чертой героев литературы сталинского

времени является способность совершать подвиги, очевидно превосходящие человеческие силы...

Это позволяет им одной силой воли излечиться от туберкулеза, начать выращивать тропические

растения в тундре без парников, одной силой воли парализовать врага... Лозунгом эпохи стало : "для

большевиков нет ничего невозможного"(Б. Гройс) .

Лейтмотивом эпохи становится строка из Всесоюзно известной песни: "нам нет преград на море и на

суше". Но и усилий культуры было мало для создания всеобъемлющего мифа, постоянно

подпитывающего потребность в реализации Великой Мечты. Метафизичность, представленную в

сверхсиле советской Троицы, следовало подкармливать в соответствии с правилами мифотворчества

требующими жертвоприношений мистическими ритуалами. Естественным становилось и

приобщение подрастающего поколения к служению сверхбожеству посредством отправления

соответствующих обрядов. В качестве таковых использовались мистицизированные заимствования

из скаутских ритуалов: костры, торжественные марши, клятвы и т.п.

Именно в детской среде отрабатывалась целостная модель советского общества по схеме,

экспериментально апробированной в педагогическом опыте А.С. Макаренко. Суть схемы - в

организации с очень жесткой структурой, где ведущую роль играл принцип "коллективной"

ответственности (или круговой поруки: согрешил один - отвечают все), неизбежно провоцирующий

институты доносительства, всеобщей подозрительности. Эта схема - высшее начальство дает массе

свободу организовать себя по резко вертикальному принципу (цепочка очередных начальников,

активно подавляющих нижестоящих, но головой отвечающие перед вышестоящими) - и есть

целостная модель зоны, по которой организована не только школа, но уголовный мир, и армия, и

вообще все советское общество.

Заложенная в сознание школьника средствами искусства и педагогических воздействий,

потребность в покровительстве, опеке, даже в надзоре, воспринималась как неотъемлемая часть

советского образа жизни. Однако, вырастая, бывшие школьники не избавлялись от ощущения

детскости и сопутствующей ей легкости жизни, обеспеченной беспрекословным подчинением.@

В связи с этим, можно утверждать, что инфантилизм постсоветского общества, препятствующий

вхождению России в цивилизованное рыночное сообщество, является следствием планомерно

осуществлявшегося в масштабах всей страны тотального сдерживания развития личностного

сознания. Значительная роль в этом процессе отводилась и школе, как идеологическому институту

подготовки легко адаптируемого к выполнению предписанных функций поколения. Это привело не

только к упрощенческой схематизации воспитания, но и к искажениям, формируемого

антиценностями, развращаемого ими национального сознания. Тем не менее, данный феномен

воспроизводится и в постсоветской педагогической науке, неявно отсылая учителя к необходимости

традиционной опеки над личностью ученика.@

ВОПРОСЫ и ЗАДАНИЯ@

1. Какие национально- и этносообразные традиции поддерживают неявные концепции и теории

воспитания?

2. Определите факторы, которые повлияли на формирование неявных представлений о труде,

нашедших отражение в базовом образе российской имплицитной концепции воспитания.

3. Квалифицируйте приоритеты неявного воспитания по критериям "ценность" и "антиценность",

которые были востребованы для победы советской власти.

4. Определите, в каких современных политических объединениях и партиях используются эти

приоритеты неявного воспитания.

5. В чем состоят этнопедагогические особенности российского фольклора и народных сказок?

Отличаются ли они от зарубежных аналогов? Если да, то обоснуйте, по каким основаниям.

6. Используя параметры зарождения этноса, выделите педагогически значимые составляющие

этнохарактеристики вашего региона.

7. Установите взаимообусловленность феноменов имплицитного воспитания и педагогической

мифологии.

8. В чем состоит, по вашему мнению,связь между религиозным агностицизмом и педагогической

мифологией?@

9. Дайте вашу оценку утверждению: "Советская педагогическая мифология оказалась более живучей

и эффективной, нежели древнегреческая".@

10. Дайте этическую и прагматическую оценку понятию "инфантилизм".

11. Существуют ли признаки воспитания инфантилизма в современном образовании? Если да, то

приведите примеры.

12. Какие мифы подпитывают современное образование?@

-------------------------

При написании параграфа использованы материалы статей: Курицын В. Три песни о Родине//

Октябрь. 1995. № 10. С.178; Дьяков Д. Красный пояс // Воронежский курьер, 9.04.96 г.

2.5. Традиции коллективистского воспитания.

Истоки и смысл коллективизма. Обращенность сталинской педагогики к социальной среде

обусловлена не только потребностью придавать ей напряжение магнетического поля.

Педагогические отношения любой направленности всегда выстраиваются в определенной среде,

которая обязательно оказывает влияние на человека и вносит коррективы в любое воспитание. Так

или иначе, социальная среда всегда оказывается педагогичной, но ее воспитательный эффект,

стихийный или организованный, может использоваться по-разному.

В советской педагогике этот эффект рассматривался однозначно: воспитание в коллективе и через

коллектив, поскольку долгие годы государственная доктрина утверждала приоритет коллективно-

общественного над индивидуальным. В проекции на школу это выражалось в формировании у

учащихся коллективистского сознания, в приоритете формирующей функции образования над

личностно-развивающей, в подгонке личности под определенные модели - функционера, лидера,

конформиста и т.д.

Многоплановая критика коллективизма в воспитании, особенно активизировавшаяся в начале 90-х

годов, тем не менее, не сыграла своей преобразующей науку и практику роли. Осознание многими

учеными и учителями таких негативных последствий коллективистского воспитания, как зависимое

положение личности от коллектива, создающее угрозу ее индивидуальности, невозможность

сформировать подлинную нравственную свободу в условиях коллектива, снятие с ребенка

напряжения личной ответственности, личного выбора, перенос их на коллективное принятие

решений, коллективная безответственность и многое другое, до сих пор не стало основой для

окончательного отказа от идеи коллективистского воспитания. Коллектив и сегодня продолжает

оставаться "целью и средством" воспитания, не прекращаются попытки "гармонизации" коллектива

и личности, активно ведутся поиски взаимосвязи религиозного влияния и гармонии коллектива с

личностью.

Такая стабильность в оценках позитивной роли коллектива и живучесть представлений о нем как о

единственной форме сплочения и развития детей сохранились, скорее всего, потому, что критика,

анализируя недостатки коллективистского воспитания, предлагает такие формы организации детей,

которые или вообще не соответствуют идее коллектива, или окольным путем вновь приводят к ней,

с неизбежным повторением всех ее негативных последствий.

В связи с этим имеет смысл вспомнить историю возникновения коллективистского воспитания и его

развития в советский период. Таким образом мы решим две задачи: ответим на те вопросы, попытки

решения которых с позиций незыблемости понятия "коллектив" водили критиков по замкнутому

кругу и попытаемся показать истинное назначение ряда педагогических "открытий" в

коллективистском воспитании, которые продолжают существовать и сегодня, разрушая хрупкое

здание личности.

Первопричиной возникновения ориентаций на ведущую роль коллектива стала неверная трактовка

вечного стремления людей к сотрудничеству и различным формам объединений. Такое стремление

существовало во все времена. Но общим у тенденции к объединению и собственно коллективностью

было только внешнее проявление - форма.

Из истории следует, что люди объединялись самостоятельно - для более успешного, чем в одиночку

решения житейских задач (охота, строительство поселений, защита рода, борьба со стихийными

бедствиями и т.д.), или насильственно - под руководством имеющих власть (войны,

крупномасштабное строительство, создание промышленных предприятий и т.д.). Даже образование

со времен Коменского в Европе и со времен Петра I в России становится насильственным актом

объединения, у которого с объединением добровольно-самостоятельным общим является только

совместность действий. Однако ни первый, ни второй признаки объединения не являются

характеристиками коллективизма.

Коллектив - это сугубо коммунистическое понятие, заимствованное и развитое марксизмом из

философии социальных утопистов и суть здесь не в термине, а в той идее, которая заложена в нем.