Бонвеч Б., Галактионов Ю.В. История Германии. Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

Культура

духовная

жизнь

189

Культура городской среды

Период

ХН-ХУ вв. — это время расцвета городской

культу-

ры

Германии. Ее облик во многом определялся культурой бюргерской

среды. Мир бюргерских ценностей носил специфическое смысловое

содержание, отражавшее заботы и интересы этой среды. Если сама

жизнь

и природа рыцаря, воспитывавшегося в

«огне

и крови», дела-

ли

его импульсивным, чуждым расчету, планомерному построению

жизни,

презиравшему

труд

и накопление, которым он предпочитал

быстрое обогащение и щедрые траты, то жизнь бюргера строилась на

других

основаниях. Чрезвычайно сложно реконструировать смыслы,

лежавшие в основе культурного сознания бюргерского сословия.

Источников,

в которых нашли бы прямое выражение взгляды про-

стых людей, лишенных доступа к письменности, практически нет.

Однако

эти смыслы «прочитываются» в текстах тех представителей

интеллектуальной

элиты,

чье творчество так или иначе было связано

«простецами». Таковы, например, проповеди

Бертолъда

Регенс-

бургского

— францисканского монаха, чья деятельность относится

50-м — началу 70-х гг. XIII в.

Имя

его упоминается в многочисленных памятниках XIII в.

Слава его как проповедника была настолько велика, что, как со-

общают хронисты, в полях и

лугах,

где проповедовал Бертольд,

воздвигалась деревянная башня, служившая ему кафедрой, на кото-

рой

водружали знамя: с его помощью аудитория могла определить

направление

ветра и знала, с какой стороны лучше встать, чтобы

услышать его речь.

Эти

проповеди отражают зарождение в городе новой «этики

тру-

да». В качестве одного из даров Бога человеку Бертольд определяет

сословное и профессиональное призвание. Говоря о том, что человек

не

выбирает служения по своей воле, он подчеркивает, что иерархия

распределение общественных функций —

знак

благоустройства

мира,

угодный Богу. При этом существенным образом смещаются

акценты:

труд,

который традиционно воспринимался как

«нужда»,

«мука»,

«забота»,

«наказание», обретает новый смысл — социально

полезной

деятельности, основы существования общества. «Ты

хотел

бы быть господином, а должен пахать землю; ты

хотел

бы быть графом,

а ты —

сапожник;

то же самое говорю я всем работникам. Если бы Бог

всех сделал господами, то мир был бы неустроен и в стране не было бы

спокойствия

и порядка», — наставляет проповедник свою паству.

190

Глава

III.

Германия

ХИ-ХУ

вв.

Другим Божьим даром Бертольд Регенсбургский называет иму-

щество. Если у проповедников более раннего времени идеалом была

евангельская бедность и желательность раздачи богатства с целью

спасения

души, то в проповедях францисканского монаха, вышед-

шего из городской южнонемецкой среды, знавшего запросы своей

аудитории (проповедовал Бертольд в городах Южной Германии, где

торгово-ремесленная деятельность приобрела особый размах), эти

ценности

ревизуются. Так, рассуждая на тему

«Люби

ближнего свое-

го,

как самого себя», проповедник следующим образом интерпрети-

рует

этот библейский идеал. Воображаемый собеседник возражает

проповеднику:

«Увы,

брат Бертольд, сам ты наверняка так не пос-

тупаешь. Я твой ближний, но у тебя имеются два хороших одеяния,

а у меня — один плащ, и тем не менее скорее ты оставишь в нужде

меня,

нежели самого себя». — «Да, это верно, — отвечает пропо-

ведник,

— у меня есть одежда, а тебе я не даю, но я

хотел

бы, чтобы

у тебя было не

хуже

и даже более моего. Любовь в том, чтобы же-

лать ближнему того же, что и самому

себе...»

Несомненна переоцен-

ка

отношения к собственности и

богатству,

свойственного раннему

Средневековью, произошедшая под влиянием городской среды.

Важно подчеркнуть, что изменение отношения к

богатству,

фор-

мирование

новых установок, связанных с более рациональным

практичным отношением к нему, расчет и накопительство были ха-

рактерны

в первую очередь именно для бюргерских слоев. Феодаль-

ные

магнаты в большей мере сохраняли верность традициям рыцар-

ской

среды с присущей ей склонностью публично демонстрировать

«расточать»

богатство даже в тех условиях, когда жизнь диктовала

новые

требования. Это особенно ярко видно в повседневной жизни.

Так,

в XV в. тирольский герцог Сигизмунд мог задаривать кубками,

наполненными

до краев серебряными самородками, своего знатного

гостя и племянника, молодого короля Максимилиана I. По-видимо-

му, такого рода жестами расточительной щедрости и было вызиано

возмущение сословий разорительной для герцогства финансовой

политикой

их правителя, и Сигизмунд был вынужден передать свои

владения императору в 1490 г. Другой пример: в 1477 г. саксонский

курфюрст

Альбрехт,

заехав на рудник в Шнееберге, приказал накрыть

себе стол на большой глыбе серебряной

руды

шириной в 2, высотой

4 метра с тем, чтобы иметь возможность посостязаться с самим

императором. Во время застолья курфюрст горделиво заметил своим

сотрапезникам,

что могучий и богатый император Фридрих

III,

как

бы ни был богат, не имеет «такого великолепного стола».

Культура

духовная

жизнь

191

В том же веке накануне первого заседания нового органа вла-

сти — «имперского регимента» — нюрнбержцы демонстрировали

готовность невзирая ни на что приращивать свои сбережения,

даже

если при этом может пострадать репутация. Так, горожанин Леон-

хард

фон Плобен требовал с Майнцского архиепископа за квартиру

гульдена

в день. На

жалобу

епископа в городской совет последний

ответил, что и с

других

князей,

останавливавшихся у фон Плобена,

тот брал столько же, а на цены поскромней гости

могут

рассчитывать

лишь

соглашаясь, соответственно, на более скромные квартиры. Не

абсолютизируя различие отношения к

богатству

бюргерства и знати,

все же

следует

подчеркнуть, что горожанин раньше и быстрее вы-

рабатывал практицизм, задавал тон новому, более рациональному

обращению с земными благами.

Вернемся к проповедям Бертольда Регенсбургского. Третий дар,

или

«талант»,

врученный человеку Творцом, — это время, отпущен-

ное

ему для жизни. Оно даровано для

трудов,

и его нельзя расходо-

вать

попусту.

Время, потраченное на небогоугодные

дела

— игры,

танцы,

пьянство, распутство, наживу и т. п., умножит муки на том

свете. Говоря о том, что время необходимо использовать для спасе-

ния

(на молитвы, пост, добрые

дела

и т. д.), Бертольд Регенсбургский

подчиняет время вечности в соответствии с христианской тради-

цией.

Однако, увязывая его с осуществлением службы, призвания,

проповедник

возводит его в число неотъемлемых параметров чело-

веческой личности. Конечно, время не стало в

глазах

проповедника

самостоятельной земной ценностью. Бюргерское

сознание,

тем более

сознание

монаха, не могло разглядеть в нем некоего неотъемле-

мого свойства повседневной жизни. И, тем не менее, первый шаг

этом направлении был сделан. Новое ощущение времени нашло

отражение и в практике каждодневной жизни германского города:

появившиеся

на городских башнях часы были знаком постепенно

меняющегося менталитета.

Наконец,

самый главный дар Бога человеку — это его собственная

персона,

сотворенная по образу и подобию Божьему. Конечно, эта

персона

не

обладает

той степенью свободы, которая

будет

призна-

ваться за личностью столетия спустя. Она сотворена Богом и должна

Нему возвратиться. Но то, что Бертольд ставит персону в начале

всего смыслового ряда

«талантов»,

подаренных Богом человеку, как

залога реализации его социальной функции — призвания,

служе-

ния,

— говорит о своеобразном понимании ценности личностного,

индивидуального начала.

192

Глава

III.

Германия

XII-XV

вв.

Крестьянская

культура

Многие из тем, поднятых в проповедях Бертольда Регенс-

бургского, были близки сознанию не только бюргерской среды, но

крестьянской. Стабилизация экономической жизни немецкой

деревни XIII в., упрочение положения таких категорий крестьян-

ского сословия, как мейеры, которые представляли собой высший

наиболее преуспевающий слой крестьянства, создавали условия

для высокой оценки крестьянского

труда

и сословной гордости. Это

создавало почву для изживания присущего раннесредневековому

сознанию негативного стереотипа в отношении зависимого кре-

стьянства, которое по правилам троичной схемы деления общества

возводилось к

Хаму

(рыцари, свободные и зависимые, согласно

трех-

членной библейской конструкции произошли соответственно от

трех

братьев, сыновей

Ноя:

рыцарь — от Яфета, свободный — от Сима, за-

висимый — от Хама). Источником крестьянской несвободы явилось

проклятие

Хама

Ноем.

Этот новый фонд идей можно встретить в поэме Вернера Садов-

ника

«Мейер

Гельмбрехт»

(XIII в.). Содержание поэмы представляет

собой своеобразное переосмысление притчи о блудном сыне. В по-

эме рассказывается о том, как сын и наследник мейера

Гельмбрехта,

носящий,

как и его дед и отец, родовое

имя,

отказывается пахать зем-

лю и вести крестьянский образ жизни. Преисполненный желания

стать рыцарем» он

вынуждает

старого

Гельмбрехта

снарядить его для

новой

жизни, купить ему боевого коня и сводит компанию с рыца-

рями-разбойниками,

от разнузданного насилия, грабежей которых

страдали многие слои германского общества периода

«междуцар-

ствия». Увещевания отца, его предостережения не помогли. Юный

Гельмбрехт

предпочел тяжелому

труду

легкую

наживу и праздность.

Однако его рыцарская авантюра закончилась трагически. Власти

сумели справиться с рыцарями-разбойниками, все они, за исключе-

нием

младшего

Гельмбрехта,

были казнены. Ослепленный, без руки

ноги является он в свою деревню. Но отец отказывается его при-

знать и приютить. Юного

Гельмбрехта

узнают крестьяне, которых

он

в свое время грабил и подвергал насилию. Заканчивает он свою

жизнь на виселице.

Невозможно закласть

лучшего

тельца в честь возвращения

блуд-

ного сына: слишком многие христианские и человеческие заповеди

были им нарушены. Старый

Гельмбрехт,

ранее неизменно прояв-

лявший

к сыну отеческую любовь и

заботу,

вовсе не лишен роди-

Культура

духовная

жизнь

193

тельских чувств.

Но

слишком тяжел

груз

преступлений молодого

Гельмбрехта:

он

разорвал

все

узы, связующие

его с

родом пахарей,

отец вынужден отвергнуть свою родственную связь

сыном,

хоть

это дается

ему и

нелегко. В поэме вырисовывается своеобразный

крестьянский

нравственный кодекс: нельзя оставлять свое сословие,

тяжелым,

но

достойным трудом добывающее

для

всех

хлеб

насущ-

ный.

Гельмбрехт-отец

одном из разговоров

сыном говорит:

Но

рассуди, сынок любезный,

Кто

прожил более полезно?

Прилежный

пахарь или плут,

Кого

ругают

и клянут,

Кто

на чужой

беде

разжился,

против Бога ополчился?

Кто

с чистой совестью живет?

Признай

по чести — это тот,

Кто

не словами, делом

Всех

кормит в мире целом,

Хлопочет день и ночь.

Чтобы другим помочь...

(Пер.

Р.

Френкель)

Еще более рельефно мотив крестьянской гордости звучит в народ-

ных балладах. В балладе «Крестьянин

рыцарь» (записана

в XV в.)

фигуры труженика-крестьянина

тунеядца-рыцаря резко проти-

вопоставлены.

На

похвальбу рыцаря своей знатностью крестьянин

отвечает следующим образом:

«А я

горжусь,

что я

тружусь,

хлеб

насущный сею. Когда

б не

сеял

зерно,

не рыл бы

огород, подох

бы

голоду

давно твой знаменитый

род».

Говоря

возросшем достоинстве «простеца»,

том,

что в

период

расцвета Средневековья растет

его

сословное самоуважение, меня-

ется отношение

ко

многим традиционным устоям

ценностям,

не

стоит абсолютизировать

эти

подвижки

сознании

ментальном

строе

его

культуры. Культурное сознание этих слоев, впрочем,

как

сознание элиты, было противоречивым, включало

себя как новые

ориентиры

ценности, так

глубоко укорененные стереотипы.

Карнавальная культура

Сложность

многослойность культуры низов отражают

многочисленные традиции смеховых

по

своему происхождению

Том I С

лревмсиших

времен

194

Глава

III.

Германия

ХИ-ХУ

вв.

явлений,

будь

то знаменитые немецкие шванки, фастнахтшпили

или

карнавал. Так, во

всех

этих явлениях нашли выражение темы из-

быточного насыщения, праздничного изобилия. С этими мотивами

связано

существование такого колоритного жанра старонемецкой

поэзии,

как

Рге$$Иес1

— песни обжор. Ее образец находится в одном

из

шванков комического

«бестселлера»

германской средневековой

культуры

— эпопеи

«Нейгард

Лис»

(ХШ-ХУ вв.). Ее «огромное жар-

кое», «сотни яиц, изжаренных в

сале»,

«жирные телята, быки и

волы»

напрямую указывают на предпочтения тех, кому кусок

хлеба

давался

таким большим

трудом.

Аналогичны и образы карнавала.

Принц

карнавала нередко укра-

шался

гирляндой колбас. Пищевая чрезмерность находила свое выра-

жение в гигантизме съедобного и его образов. «В больших немецких

городах

некогда было заведено, что в Масленицу, а иногда и в новогод-

ние

дни мясники потехи ради носили колбасу ужасающей величины».

Она

могла достигать 596 локтей в длину, весить 434 фунта и, кроме

других

ингредиентов, содержать в себе 36 свиных окороков, как это

имело место в кенигсбергском карнавале в 1583 г.

Мотивы

чрезмерного насыщения, продуктового гигантизма,

праздничного изобилия нередко

идут

рука об

руку

другим

мотивом:

изобилие не может быть произведено, заслужено, заработано — его

лишь

можно

откуда-то

взять, украсть, присвоить в уже готовом виде.

Этот комплекс представлений находится в явном противоречии с те-

ми,

которые высвечиваются по ряду

других

источников,

рассмотрен-

ных на примере проповедей Бертольда и поэмы Вернера Садовника.

В этом смысле логика развития отношения к

труду

и представлений

зависимости «получения по

труду»

в германском культурном уни-

версуме

была во многом схожей с логикой

других

традиционных

культур.

Увы, но установка на легкость добычи материальных

благ

глубоко укоренена в сознании человека, и потребовалась огромная

духовная

работа, чтобы осознать и ценность

труда

как такового,

зависимость от него

добытых

благ.

Как видим, культурное соз-

нание

германского мира уже в эпоху классического Средневековья

Шванк

— это повествовательное произведение малого (от 15 до

110 строк) объема, организованное вокруг одного комического события,

котором рассказывается сбытовыми подробностями и подчеркнутым

натурализмом;

фастнахтшпипь

— множество форм народной драматургии

легкого развелекательного характера, инсценировавшихся во время народ-

ных

праздников,

будь

то Масленица или карнавал.

Культура

духовная

жизнь

195

наработало в этом смысле свой первый капитал. И обязано оно этим

прежде всего

«простецу».

Говоря о таком явлении, как средневековый карнавал в Германии,

необходимо сделать ряд оговорок. Впервые датированный около

1200 г., карнавал не может быть возведен ни к античным сатурнали-

ям,

ни к местным архаическим культам. Свое полноценное оформле-

ние

он получает по мере того, как обретает системную связь с други-

ми

культурными традициями: церковной, куртуазной, сектантской.

Карнавал впитал в себя множество элементов этих традиций, из

сплава которых и родилось нечто новое, что не может быть сведе-

но

ни к одной из них. (Эта новая интерпретация карнавала, вобрав

себя концепцию карнавала как выражения народной культуры

М. М. Бахтина, значительно расширила и

углубила

его понимание

историками Д. Р. Мозером, А, Я. Гуревичем, М. Ю. Реутиным.)

Один из таких общих мотивов, восходящих к архаике, — борьба

Смерти и Жизни или Зимы и Лета. На площадях баварских и швей-

царских городов в окружении толпы становились двое мужчин.

Первый

— Смерть с кнутом и в шубе. Второй — Жизнь, почти го-

лый,

в легкой

рубахе

и босой, с молодым деревцем в левой и бичом

правой руке. Обе маски стегали

друг

друга

по плечам, восхваляя

себя и

хуля

противника. Когда в горах Оденвальда, на юго-западе

Германии, побеждала Жизнь, она раздирала ризы поверженной

Смерти — мох и солому — и, достав из

«утробы»

цветущую ветвь,

обносила ее по площади. Это нередко завершалось ритуалом вы-

носа Смерти из города. Смерть, Зима, Чума уничтожались смехом,

обилием вина, мясных яств, демонстрацией половой и физической

мощи.

Этот архаический в своей основе обряд в рамках городской куль-

туры обрастает новыми смыслами. Неслучайно его календарь сра-

щивается с календарем католической церкви. Карнавал инсцениру-

ется как массовая жизнь по законам

«града

земного», греховного,

тогда как пост понимается как соборная жизнь по законам

«града

Божьего». Корабль дураков мыслился как антитеза кораблю церкви.

Первый

понимался как общество грешников,

«град

дьявола», Ои

заселялся всякой нечистью, позаимствованной из мифологии хри-

стианства —

духами,

чертями и великанами (такими, например, как

Голиаф).

Их

череду

замыкал Антихрист, который вместе с сопрово-

ждавшими его иудеями зачастую подвергался ритуальным пыткам

казням. Корабль церкви имел свою символику. Кормчий — Хри-

стос, корабль — Церковь, пассажиры — верующие, парус — любовь,

п*

196

Глава

111.

Германия

XII-XV

вв.

компас

— вера, море — мир, утренняя звезда — Дева Мария, га-

вань

— Новый Иерусалим.

Штурм

«ада»

— корабля дураков — нередко являл собой куль-

минацию

масленичной потехи. На одной из миниатюр он выглядит

следующим образом. «Отряды ландскнехтов» в белых, фиолетовых

золотых костюмах под развернутыми знаменами тех же цветов

выступают против

«ада»

с копьями на плечах.

Конный

шут с дудкой

барабаном вдохновляет рать. Бойцы стреляют в демонов огнями

фейерверков,

несут приставные лестницы и карабкаются по ним на

борт. Несколько шутов сражаются с бесами копьями и потешными

огнями,

собирают разбросанные камни, чтобы снова использовать

эти

метательные снаряды. Один дурак

«стреляет»

из дубинки, как

из

мушкета, другой кувыркается через голову. Вслед за успешным

штурмом корабль очищали от чертей и поджигали. Горящее судно

напоминало

геенну огненную.

Комическое

снижение церковных норм, инверсия социальных

ролей с помощью переодевания и присвоения атрибутов более высо-

ких чинов («последние становились первыми») позволяли вытеснить

глубоко укоренный страх мирян и людей церкви перед нарушением

христианских норм. Тогдашний католицизм имел отчетливо выра-

женный

жесткий характер, его непреложные

табу

с неизбежностью

нарушались всеми. Смех позволял компенсировать страхи, порож-

давшиеся нарушениями этих

табу.

Еще

один важный мотив карнавала — мотив осмеяния потешно-

го короля. Буффонным правителем временно объявлялся тот, кто

находился у самого подножия социальной пирамиды. Его садили

задом наперед на осла, чей

хвост

он держал в руках вместо скипетра,

на

голову надевали бумажную корону. Монарх буффонов руководил

всем ходом смехового сценария, слуги беспрекословно исполняли

его шутливые приказания. Но и самого короля осыпали насмешка-

ми,

руганью, безжалостно издевались над ним, закидывали его фи-

гуру

тухлыми яйцами и т. д. Сходные обычаи были распространены

в карнавальных традициях

других

стран.

Несомненно,

этот ритуал имел в культурно-психологическом

смысле компенсаторный характер. В

ходе

осмеяния потешного ко-

роля,

которое носило зачастую довольно агрессивный характер,

различные слои города получали возможность выплеснуть накопив-

шиеся

негативные эмоции в отношении к власти, квинтэссенцией

которой

была власть монарха. В отличие от аналогичных архаиче-

ских обрядов, в

ходе

которых — как, например, во время римских са-

Культура

духовная

жизнь

197

турналий — потешный король в конце подвергался действительной

казни

(неслучайно на его роль избирался раб), в средневековом кар-

навале имела место символическая казнь короля. Провезя потешно-

го короля по улицам города, подвергнув осмеянию и оскорблениям,

толпа сбрасывала его в яму с нечистотами, находившуюся за город-

скими

воротами.

Наконец,

еще одной общей темой карнавала была тема борьбы

между

Масленицей (Карнавалом) и Великим Постом. Знаменитая

картина Брейгеля Старшего представляет собой наглядную иллю-

страцию этой темы. На переднем плане тучный и наглый Карнавал

вступает в сражение с тощей бесполой фигурой — олицетворением

Поста. Начало

«турниру»

дает

герольд с трехцветным флажком. Ру-

мяный

здоровяк с лоснящейся от жира рожей, Карнавал вооружен

вертелом — копьем. На острие нанизаны свиная голова, жареная до-

машняя

птица, ветчина. Карнавал оседлал винную бочку, возле кото-

рой разбросаны игральные карты. В свите его приспешников — мас-

ки,

олицетворяющие буйство жизни. Невеста, которую изображает

рослый детина, одета в лохмотья и едва

обута.

Паяц — фокусник

разноцветном колпаке, с большой сумкой на боку — толкает бочку,

манипулируя кубками и «волшебной палочкой».

Пост

уныл и изможден, увенчан пчелиным ульем (напоминание

чистой пище небесного происхождения). Он выезжает на шутов-

ской

турнир с деревянной лопатой пекаря вместо копья. На лопате

лежат две селедки — главное блюдо «пепельной

среды»

(первый

день Великого поста). «Колесницу» Поста тащат чахлые, бледные

хмурые

монах и монашка. Пост восседает на церковном стуле, на

котором повешены четки из луковиц — символ Поста. Если под

эгидой Карнавала опиваются хмельным зельем, объедаются мясной

жирной пищей, танцуют, играют в азартные игры, то в царстве

Поста истово соблюдают обычаи постных дней: пьют

воду,

подают

милостыню нищим и убогим и т. д.

Победа Карнавала над Постом символизирует победу веселой раз-

гульной жизни над жизнью серьезной, созерцательной, исполненной

молитв и трудов. Очевидно, что и этот ритуал носил определенную

компенсаторную нагрузку, в которой нуждались все слои города.

Десакрализация, рационализация, индивидуализация — новые яв-

ления

в культурно-духовном универсуме германского общества.

198

Глава

III.

Германия

ХП-ХУ

вв.

Трансформация

менталитета

Город, втягивая в водоворот жизни разные слои и группы

средневекового немецкого общества, существенно изменял его ин-

теллектуальное содержание. Сам образ городской жизни

учил

счету,

заставлял нарабатывать навыки аналитического отношения

дейст-

вительности, при этом побуждая личность к постоянной активной

деятельности в гораздо большей степени, чем к этому

побуждала

атмосфера жизни деревень и замков. Занятия ремеслом и торгов-

лей давали больше шансов

увидеть

причастность собственного «Я»

результату

деятельности, нежели аграрная сфера. Торгово-ремес-

ленный

образ жизни бюргеров

делал

германское общество более

мобильным, динамичным. Человек чаще оказывался вне границ

собственного узкого мирка, расширялся горизонт его видения как

других

людей, так

самого себя. Кроме того, усложняющаяся струк-

тура

городской жизни привела к

тому,

что один и тот же человек мог

одновременно выступать субъектом многих общественных связей.

Все это прокладывало

путь

процессам индивидуализации и частич-

ной

десакрализации мировидения, столь характерным для эпохи

высокого Средневековья.

Симптомы

данных изменений многоплановы и обнаруживаются

самых разных сферах культурной жизни как на ее высших, так

низших

этажах.

Часы на городских башнях отмеряли «новое вре-

мя», которое

не

подчинялось

вечности,

указывало

на

ритмы земной

жизни.

Городской образ

жизни

был тесно

связан

со счетом

письмом

(первое известное письмо на немецком

языке

датируется

1305

г.),

что

не

могло не способствовать «расколдовыванию» такого

явления,

как

грамотность, ранее ассоциируемой почти исключительно с

«божьим

даром»

монашества; Изобретение в середине XV в.

Иоганном

Гут-

тенбергом

(ок.

1400-1468)

печатного станка также десакрализовыва-

ло сферы деятельности, связанные как

самим

книгопечатанием,

так

с грамотностью, образованием. Разборный металлический шрифт,

формы

для стандартной отливки

литер,

усовершенствованный пресс

с четкой системой его обслуживания — все это показывало техноло-

гию рождения

изменения

текстов, подвластных человеческой воле.

Появилась

возможность изготовлять сотни и тысячи одинаковых

экземпляров.

Печатные книги стали дешевле переписанных. Это не

могло не способствовать быстрому распространению новых знаний,

обмену

идеями,

росту

просвещения.