61
небрежности шекспировского построения, Речь идет о драке Эдмонд а с Эдгаром. При
внимательном чтении нас поразит в ней одна деталь: побеждает не могучий Эдмонд, а его
брат. В первых сценах пьесы Эдмонду ничего не стоило обвести Эдгара вокруг пальца —
теперь, спустя пять действий, в одной-единственной схватке побеждает Эдгар. Если принять
это за правду жизни, а не за романтическую условность, возникает вопрос, как это могло
произойти. Вправе ли мы объяснить это примитивно, как итог нравственного развития?
Эдгар возмужал, Эдмонд деградировал? Или же несомненная эволюция Эдгара naїvete к
зрелому пониманию и очевидная перемена в Эдмонде от раскрепощеyности к скованности
окажутся вопросом куда более сложным, нежели азбучная истина, что добро торжествует
над злом. Не заставит ли это пас задуматься о том, что в пьесе все связано с проблемой
расцвета и заката, то есть молодости и старости, силы и слабости? Если мы станем на эту
точку зрения, тогда внезапно окажемся, что вся пьеса — это пьеса о старости,
преграждающей дорогу жизни, о катаракте, которая рассасывается, о суровости, которая
смягчается, хотя в то же время одержимость растет и позиции укрепляются. Разумеется, вся
пьеса еще и о зрячести и о слепоте, о том, что значит видеть и что значит быть слепым,— о
том, как глаза Лира не различают того, что понимает шут, и как зрячий Глостер не видел
того, что узрел слепым. Но у этой проблемы есть много поворотов, многие темы в ней
перекрещиваются. Давайте остановимся па взаимоотношениях молодости и старости и
обратимся тем самым к заключительным словам пьесы. Первое, что нам придет а голову:
«Какие избитые истины. До чего банальный конец », ибо Эдгар под занавес произносит:
«Нам, младшим, не придется, может быть, ни столько видеть, ни так долго жить»
2
. Но чем
внимательнее вглядываемся мы в эти строчки, тем большее волнение испытываем. Их
кажущаяся прямолинейность уступает место странной двойственности, скрытой за внешне
наивным звучанием. Последняя строка, если воспринимать ее впрямую, сущая нелепица.
Означает ли она, что юные никогда не повзрослеют или что в мире не будет больше
стариков? И то и другое представляется весьма слабой концовкой продуманно созданного
шедевра. С другой стороны, если мы проследим поведение самого Эдгара, то увидим, что,
хотя ему пришлось испытать в бурю то же, что и Лир у, это не вызвало в нем столь сильного
потрясения, не пронзило его так, как Лира. Зато Эдгар набрался мужества, чтобы совершить
два убийства: сначала Освальда, затем бр ата. Как это отразилось на нем — насколько
глубоко прочувствовал он потерю чистоты и невинности? Остался ли он при этом таким же
наивным? Означают ли его слова в финале пьесы, что и молодости и старости в равной
степени присуща своя ограниченность? Иначе говоря, для того, чтобы набраться лировской
мудрости, надо пройти через горнило его страданий и ipso facto' (тем самым) проститься с
юностью. Лир живет дольше, чем Глостер, и по времени, и по глубине пережитого, и в
результате он,
ЛССОМЕГСЕШО
, «видит» больше, чем Глостер. Означают ли слова Эдгара «так
долго жить» переживания именно такой глубины и силы? Если так, тогда «быть молодым»
тоже до некоторой степени означает «быть слепым», каким был юный Эдгар, но это также
означает и независимость, какая была присуща молодому Эдмонд у. У старости своя слепота
и своя немощь. Однако острое видение— это прежде всего результат напряженно прожитой
жизни, которая в итоге перестраивает даже стариков. Мы ясно видим, как по ходу пьесы Лир
и страдает и постигает больше всех. Несомненно, краткий миг его совместного с Корделией
плена — это миг блаженства, покоя и примирения, и христианские истолкователи Шекспира
склонны рассматривать это как конец самой пьесы, как притчу о возвращении из ада через
чистилище в рай. Однако вопреки этой удобной концепции пьеса продолжается беспощадно
и непримиримо. Нам младшим, не придется, может быть , на столько видеть, или так долго
жить этих будоражащих слов Эдгара, слов, которые воспринимаешь как полувопрос, в том,
что в них нет никаких моральных оценок. Ни в коей мере Эдгар не хочет сказать, что
молодость лучше или хуже старости, а видеть предпочтительнее, чем не видеть. Таким
образом, мы вынуждены признать, что перед нами пьеса, начисто лишенная
морализирования, пьеса, которую мы перестаем воспринимать как повествование, а видим в
ней пространную поэтическую конструкцию, посвященную из учению величия и