преобразование культуры и приспособление к ней, но с преобладанием
преобразовательных процессов, принимающих часто разрушительный, деструктивный
характер.
Третью четверть определим, напротив, как время преобладания приспособительных
к «старой культуре», к традиции процессов, как время активности культуры в ее
традиционализированных, устоявшихся слоях и реактивной, приспособительной
активности новых идей и ценностей эпохи, переживающих мучительный, но позитивный
процесс «аккультурации», и в силу успеха или неуспеха этого процесса проникающих в
толщу культурной традиции, оживляющих традицию. Поэтому второй период можно
определить как период молодости, которая учится прежде всего на собственных ошибках,
но которая и добивается видимого, зримого и быстрого успеха, а третий – периодом
зрелости, который «понимает» и «принимает», который и властвует над жизнью, как-то
тихо и ненавязчиво добиваясь своих, весьма умеренных, целей.
Наконец, четвертый период – это время старости эпохи, но и раннего детства
рождающейся в ее недрах новой эпохи. Это время перехода, пессимизма, подведения
итогов, спокойной мудрости и бурной, но стихийной гениальности и революционности,
время переоценки ценностей и время людей, как бы выпавших из духовного поля эпохи,
и, подобно кошкам, «гуляющих сами по себе», духовно свободных и душевно
необустроенных и бесхозных. Это и время ухода за младенцем новой эпохи, готовящейся
на смену старой.
Таким образом, об эпохе необходимо говорить не как о механическом, а как об
органическом и даже личностном образовании, самоосмысливающем даже свои самые
высокие ценности и цели и потому не могущем быть редуцированным даже к этим самым
высоким ценностям, целям и смыслам, а, тем более, к неким формальным ролям типа
«практического-теоретического», «рационального-жизненного», «реалистического -
романтического», и т.д.
Эта точка зрения помогает нам увидеть как эпоха стремится в максимальной степени
выразить свою «личность» в истории (опыте) и в культуре, во всей толще культуры, как в
ее психологических, так и в семиотических системах, как в системе активной, так и
консервативной традиции, обладающей душевно-духовной целостностью. Эпоха не
просто стремится к осмыслению, но само ее стремление зряче. Оно обладает
возможностью обратной связи и, тем самым, свободно, то есть подпадает под действие
«принципа неопределенности».
Поэтому объяснение эпохи не ограничивается причинным и телеологическим
объяснением. Необходимо еще и нечто третье, а именно «прямое усмотрение сущности»,
включая сущность противоречия, неразрешимого в пределах эпохи и потому не
выводимого из ее целей, ценностей и смыслов, выходящего за пределы эпохи. Иначе
говоря, в противоречие Кассиреру, эпоха содержит в себе не просто Цель, но аристотелеву
Действующую цель, иначе – духовное ядро или «личность», во-первых, пронизывающую
собой эпоху; во-вторых, саморефлексирующую и понимающую наше, человеческое
понимание или непонимание ее целей.
Духовное ядро или «личность» эпохи можно принимать и условно – как
выразительные и адекватные метафоры, способные стать методологически эффективным
помощником, одновременно помогающим держаться фарватера духовных,
интеллектуальных процессов эпохи и обозревать всю водную ширь культуры,
находящейся в потоке перемен. Фактически это приводит нас к биографическому методу,
описывающему биографию эпохи, которая не может быть правдоподобна в примитивных
редукциях к возрасту, типологическим характеристикам личности, влияниям среды или
даже к односторонне логичным идеям. В любой эпохе и в любом ее периоде, как и в
биографии человека, может быть все, любое смещение, чудо или срыв. Любая эпоха, как и
биография, индивидуальна в ее целом и ценна самой этой индивидуальностью. Но это