Февр Л. Бои за историю

Подождите немного. Документ загружается.

204

Люсьен Февр. Бои за историю

Если я настаиваю на этом факте, не вызывающем, по-види-

мому, серьезных споров, то это не ради суетного удовольствия

решить вопрос о приоритете, который никого не занимает. Но

потому, что это всегда небезразлично для науки истории —

знать, кто первым поставил проблему, как и почему.

В Марксе сидит историк. И в еще большей степени — про-

рок. А пророк знает только свою истину. Он полон ею. Он не

видит ничего, кроме нее. Он ее утверждает, он ее провозглашает

с такой силой и настойчивостью, что люди, убежденные, увле-

ченные им, покоряются и, уходят, твердят не только, что «рели-

гии — дочери своего времени», но и более строгую формулиров-

ку: «Религии — дочери экономики, общей матери человеческих

обществ...» А потом, в скором времени, с еще большей опреде-

ленностью: «Реформация, великая и могучая Реформация, ро-

дившаяся в XVI веке,— дочь той новой формы экономики, кото-

рая возникла тогда и навязала себя стремительно покоренному

ею миру,— капиталистической экономике». Иными словами: «Из

капитализма родилась Реформация». Формула увлекательная.

Даже чересчур. Настолько увлекательная, что ее можно пере-

вернуть: «Из Реформации родился капитализм». Или даже со-

вершить плагиат: «Из иудаизма родился капитализм, из иудаиз-

ма как религии и из самого духа этой религии»; это тезис

Зомбарта из его книги о евреях, которая в 1911 году наделала

немало шуму.

Все требует доказательств — и вот эффектные утверждения

начинают подкреплять доказательствами. Капитализм и Рефор-

мация — мы видим, что проблема эта не из малых. Проблема,

несомненно, историческая. Во всяком случае, методологическая.

Более того, проблема человеческая. Верно ли это, в самом ли

деле экономика и религия связаны столь нерасторжимо в нашем

мире, что можно переходить от одной к другой, не споткнув-

шись и не испытывая затруднений? Правда ли, что одна порож-

дает другую — ту любую, что нам больше по вкусу: экономи-

ка — религию или наоборот, как кому понравится? Давайте по-

смотрим.

Посмотрим, как подобает историку, который исходит ва

фактов — скромно, храня благоразумие. Как подобает истори-

ку—не возносясь над миром, подобно чудотворцу или фокусни-

ку: «Взгляните, дамы и господа! Здесь, у меня в шляпе, капи-

тал в стадии возникновения, банки флорентийцев, генуэзцев,

лионцев; фантастические богатства Фуггеров. Я дуну — и перед

Вами Лютер, а это Кальвин. Вот это порождено вон тем». Нет.

Метод историка не таков. История много скромнее. Но, может

быть, она надежнее.

Капитализм и Реформация

20S

Метод историка: он должен исходить из фактов. Каких фак-

иятов? Вот они. Если мы составим список первых по времени

сторонников реформационного движения во Франции, в Герма-

нии, в Швейцарии Фареля и в Швейцарии Цвинглв

2, нас пора-

зит одно обстоятельство. Среди приверженцев Реформации много

священников и монахов; много интеллектуалов, гуманистов, пре-

подавателей школы, издателей, книгопродавцев. Но много и ка-

питалистов, купцов, богатых людей. А если мы составим по это-

му же принципу перечень городов, урбанистических центров, где

Реформация очень быстро укоренилась и развернулась, то ока-

жется, что в еще значительно большей степени, чем интеллекту-

альные столицы и университетские города, на призыв откликну-

лись крупные деловые и торговые центры: Антверпен, Базель,

Страсбур и Нюрнберг, а у нас — Лион. Это факт, а не догадка.

Факт, доказательства которого легко умножить. Факт, который

следовало бы уметь объяснить.

Мы — в начале XVI столетия. Давайте бросим беглый взгляд

на мир того времени. Выйдя из губительных войн XV века, пос-

ле краткого периода передышки и покоя, которые Европа

получила между Нанси и Павией (соответственно 1477 и

1525 годы) — между смертью Карла Смелого и пленением Фран-

циска I,— мир трудится не жалея сил. Наш западный

мир'.

Бешеная жажда денег, первейшая и непреодолимая движущая

сила капиталистического индивидуализма, не ведающего ни

узды, ни совести, овладевает тысячами людей. На берегах

Шельды, подавив своим великолепием поверженный Брюгге в

свергнутую с трона Венецию, высокомерный город торговцев и

банкиров первым воздвигает свою Биржу как символ новых вре-

мен. К причалам Антверпена швартуются корабли со всего све-

та. На антверпенских набережных сложено все, что производит-

ся в мире. По набережным Антверпена проходят авантюристы со

всего света, обуреваемые безудержным стремлением к наживе.

Нет более ни нравственных правил, которые бы их обуздывали,

ни страха, который бы их сдерживал, ни традиций, которые бы

а/

стесняли. Эти Макиавелли торговли и банковского дела вся-

кий день на деле «воплощают» «Государя»,

каж

ый

своего.

Их цель не земля, не владение землей, приобщающее человека

к благородному сословию. Им нужно золото, подвижное и ком-

пактное, и дающее всю полноту власти. Завладеть им; накопить

его в сундуках, насладиться им: чтобы не произносить эти сло-

ва, несколько режущие слух, они в последнем приступе стыдли-

вости восклицают: «Свобода!»

Ибо вековечные приливы и отливы, что столь давно уже свои-

ми однообразными подъемами и спадами во все времена и под

всеми широтами колышут экономическую жизнь человеческих

обществ и заставляют ритмически сменяться периоды свободы

периодами регламентации, периоды регламентации периодами

206

Люсьен Февр. Бои за историю

Капитализм и Реформация

207

свободы,— это движение приводит в час рождения капитализма в

его современной форме к безудержной вспышке свободолюбия.

Свобода, свобода; этим словом клянутся в Антверпене торгаши,

жаждущие выгодных спекуляций; это слово повторяют капита-

листы, сильные люди, которых Гольбейн напишет такими же

энергичными, какими они были в жизни; это слово твердят в

своем аугсбургском дворце несокрушимые и всевластные Фугге-

ры, чьи несметные богатства окружают их сиянием золотых

легенд; его — не так громко — повторяют в Лионе вместе с

Клебергером, легендарным «честным

немцем»

кото

ый стал

гражданином города Берна, чтобы удобнее было торговать,—

повторяют сотни французских, итальянских и швабских торгов-

цев, толкающихся по ярмаркам большого города...

Во Франции — стране умеренной, уравновешенной, стране

здравого смысла и спокойной рассудительности, любезного обхож-

дения и иронического лукавства (это ценное противоядие от из-

бытка усердия, часто бывающего разрушительным) — во Фран-

ции буйные ветры, шквалами проносящиеся по потрясенному

миру, успокаиваются, утихают и дают распуститься под ласко-

вым солнцем

Примаверы

процветает и растет. Мир буржуазный.

Ибо именно этот общественный класс, единый и в то же вре-

мя многосложный, необычайно разнообразный и дифференциро-

ванный в своих занятиях, у которого, как у Панурга, не одна

тетива на луке, но тысяча,— этот класс все больше и больше

занимает позиции на всех перекрестках века, господствует на

его главных улицах, старается оседлать все его течения. Это

буржуазия, пребывающая в постоянном возбуждении, всегда

стремящаяся к успеху и самоутверждению; она борется, ожесто-

ченно отбивается, она с неимоверной силой хочет того, чего она

хочет, ибо она может возвыситься только силою своего желания.

Впрочем, она очень разнообразна по составу; в нее входит и

ремесленник, сидящий в своей лавке, окруженный подмастерья-

ми; и странствующий торговец, постоянно разъезжающий по

дорогам на своем коне, приторочив дорожную суму с монетами

позади себя, поперек седла, а по обе его стороны — меч и арке-

бузу; и изворотливый прокурор, алчный до денег тяжущихся,

или — на самой верхушке буржуазной пирамиды — кумир и об-

разец для подражания краснолицый советник Парламента, на-

щихся своими занятиями, обычаем, статусом. Но все они в рав-

ной степени владеют (и эксплуатируют его сообща) огромным

капиталом идей, чувств, мироощущения, а именно буржуазных

идей, чувств и мироощущения.

Попытаемся кратко проанализировать их психологию. В пер-

очередь мы находим там рассудок. Немного приземленный,

очень ясный рассудок людей, которые хотят понимать, которые

ремятся понимать. И знать. Ибо для буржуазии учение не

роскошь, а орудие. Средство преуспеть, разбогатеть, подняться,

добиться почетного положения.

Затем мы обнаруживаем большую. осторожность и сдержан-

ность. Памятуя о своих недальних предках, о тючке с мелочным

товаром, который таскал на спине дед, или о лавочке с едва

приоткрытыми ставнями, где продавал сукно отец, буржуазия

знает, что грош — это грош, что деньги легко тратить, но тяже-

ло добывать. Она передает от отца к сыну науку расчетливой

осмотрительности, хитрого недоверия к ближнему, потайной

страсти к наживе. Это правда, но в то же время она деятельна,

склонна к перемене мест, легка на подъем; полная противопо-

ложность буржуазии XIX века, которую назовут сидячей и бу-

мажно-бюрократической. В значительной мере буржуазия вопло-

щается в торговце. Купец XVI века — человек, не имеющий под

рукой ни почты, ни телеграфа, ни телефона, ни автомобиля, ни

самолета, ни банковских билетов, ни чеков,— по этой причине

является он везде сам — собственной персоной, разъезжает по

свету в поисках товара, отправляется туда, где его производят,

привозит его караванами, преодолевая большие трудности в

большие расходы, подвергаясь большим опасностям, доставляет

его покупателю; по дороге он видит нравы множества людей,

соприкасается со всеми народами, со всевозможными обычаями

и религиями, утрачивает по ходу дела свои предрассудки и

расширяет кругозор.

Наконец, она горда собой, эта буржуазия. Своими успехами,

своим непрерывным восхождением, своим богатством тоже. Она

чувствует под собою твердую опору: ее земельные владения,

ренты, сундуки, полные золота и серебра. Она шагает с высоко

поднятой головой. Она смотрит прямо в глаза старым властите-

лям мира. В глубине души она чувствует себя способной одолеть

их. Она жаждет утвердить свой престиж, заявить о своей силе,

заменить старые авторитеты, клонящиеся к упадку, своим собст-

венным молодым авторитетом; а пока что — сбросить иго давя-

щей зависимости и ограничений. Разумеется, не следует делать

из нее кумира. У нее есть свои изъяны. Обладая многими черта-

ми посредственности, она слишком заурядна. Но она несет новый

взгляд на вещи, самостоятельный, специфически буржуазный и

победоносный. Где он проявляется? Всюду. Но особенно в обла-

сти религии.

Религия. Не следует думать, что по отношению к ней этв

люди заняли позицию полной отчужденности. В действительно-

сти воздействие религии на них было сильным, глубоким, все-

объемлющим. Я сказал бы — тираническим, если бы ее власть

•

208

Люсьен Февр. Бои за историю

могла восприниматься таким образом. Религия проникала всю-

ду, пронизывала все действия людей, даже самые, с нашей точ-

ки зрения, мирские. Составить завещание или выдержать экза-

мен на степень доктора — это акты церковные. Докторская сте-

пень часто присуждалась в церкви, перед алтарем, под органную

музыку, а в заключение служили мессу. В завещании из восьми

•страниц — более четырех отводят обращениям к Богу, к Пресвя-

той Деве, к «святым царствия небесного в раю», особенно к по-

кровителям завещателя. От рождения до смерти человек живет

под постоянным надзором религии. Не акт о рождении, а креще-

ние. Не свидетельство о смерти, а церковное погребение прихо-

жанина. Церковь подробно регламентирует труд и отдых, пита-

ние и образ жизни. Сердце прихода, центр, где верующие соби-

раются в час радости или опасности,— Храм Господень.

«А не внешнее ли все это..?» Мысль поспешная. Если рели-

гия оказывает на общество такое сильное и многостороннее

влияние, то говорить пренебрежительно: «Это всего лишь обря-

ды» — несерьезно. Но пусть так, согласимся: все это внешнее...

Но бок о бок с внутренним. Считать же, что в те времена люди

•были равнодушны к вере,— заблуждение; только что же предла-

гала Церковь верующим?

Для людской массы — суеверия. Для элиты — непонятные

•спекуляции и поучения докторов-богословов, которые вслед за

«воим учителем, одним из самых хитроумных и смелых схолас-

тов XIV зека англичанином Ульямом Оккамом, проповедовали,

что учение Церкви непостижимо, поэтому долг христианина ве-

рить — не размышляя и не любя — в догматические положения

и исполнять обряды, не вкладывая в них ничего

личного"...

Ну а как относятся к этому верующие? Одни уходят в мисти-

цизм, который становится глубинным источником, питающим их

потребность в вере. Монастыри заполнены до отказа. Их кельи

забиты избранными христианами, разочарованными и страстно

верующими; они укрываются там, в тихом мире обители, в по-

исках пищи для ума, утешения для сердца. Мистицизм, аске-

тизм — это необходимый и неизбежный реванш, к которому стре-

мятся те, кого суровая и бесплодная доктрина оккамизма не в

состоянии удовлетворить и утешить.

А другие — буржуа, чье сознание мы только что анализиро-

вали? Они перед нами — неудовлетворенные, разочарованные,

недовольные. С их культом рассудка, любознательностью,

•склонностью «входить в суть нового»; с их верой в себя и

нетерпением сбросить старые путы. Они ходят к обедне, говеют,

•едят постное в предписанные дни. Они живут и умирают по за-

кону Церкви. Они не подвергают сомнению основы того, чему

учит священник. Они верят в Бога справедливого, в Христа

Искупителя, в действенность таинств. Чувствуют себя, однако,

неспокойно. В их религиозном сознании есть пустота, пробел.

Капитализм, и Реформация

209

У них нет ощущения, что они обладают учением, приспособлен-

ным к их умонастроению, к их потребностям. Проповедники для

народа — те порою вызывают у них смех: крикливые нищие,

приправляющие соусом фарса обломки священной морали и ис-

каженной догматики. Буржуа все же чувствуют их бездарность,

неуместность их грубого заигрывания с божественным. Они ждут,

Как вдруг — на клич свободы, опьяняющий и вызывающий

недоверие, повторяемый столькими бессовестными торгашами,—

вдруг из сердца Германии ему звучит в ответ громкий клич,

исходящий из груди монаха: «Свобода, свобода!» Из своего мо-

настыря, затем из большого зала в Борисе, где однажды вече-

ром при дымном свете факелов, едва разгоняющих мрак, он

предстанет перед лицом императорской власти,— это слово бро-

сает миру героический и мощный голос Мартина Лютера, про-

возгласивший поверх голов людей согбенных свою волю стоять

во весь рост, полным хозяином своего религиозного сознания и

своего достоинства. Свобода! Он добавлял «христианская» и,

конечно, понимал ее иначе, чем те темные крестьяне, которых

эхо его голоса вскоре вышвырнет на свет из мрака их нищеты;

иначе, чем те осмотрительные и умеренные гуманисты, которые

поддерживали его своим тихим благожелательством; совсем ина-

че (стоит ли об этом говорить?), чем банкиры Антверпена, за-

.нятые погоней за золотом. Но какое значение имели эти разли-

чия? Мир слушал, и люди узнавали в громком голосе брата Мар-

тина то самое, что так часто выкрикивали они сами: отчаянный

призыв к свободе...

Исходил ли Лютер из анализа, подобного тому, что мы бегло

провели выше? Сознательно ли предлагал он неуверенным и

обеспокоенным людям религию, более приспособленную к их

нуждам, чем прежняя? Религию под стать буржуазным потреб-

ностям, буржуазному сознанию? Тысячу раз нет. В моей послед-

ней книге '* я попытался показать, до какой степени то, что,

собственно, является религией Лютера, его персональной верой

августинца, не имеет прямой связи с веком и берет начало

единственно в его личных тревогах и потребностях. И не будем

лукавить: то, что справедливо относительно Лютера, справедли-

во для Цвингли, справедливо для Эколампадия в Базеле и для

Буцера в Страсбуре. Справедливо для Фареля во Франции и

вскоре — для Кальвина. Все они не политики. Скорее агитаторы.

Они не составляют хладнокровно перечень, сводную таблицу по-

требностей века, чтобы в точности удовлетворить их с помощью

соответствующих теологических решений. Нет, тысячу раз нет.

Они поведали людям истину, действенную силу которой они

ощутили в себе. Свою истину. Только ведь...

»* Febvre L. Un destin, Martin Luther. P., 1928.

Л. Февр

210

Люсьен Февр. Бои за историю

Только ведь нет и никогда не было человека, великого, ге-

ниального человека, который совершил бы именно то, что хотел

совершить. Нет гениального человека, который не должен был

бы считаться с другими людьми, с людской массой. Давайте

представим себе: как только появляется чудовище, внушающее

нам не восхищение, а инстинктивный ужас,— человек, несущий

новую идею,— в половине случаев мы начинаем ненавидеть его,

высмеивать его, отрицать новизну, интерес, саму возможность

того, что он принес. Это обычная участь изобретателя. В другой

половине случаев, когда окружение, с самого начала благораспо-

ложенное, увлекается новинкой и рукоплещет ей,— тогда это

окружение само завладевает ею, если можно так выразиться,

влезает в нее, изменяет, подгоняет на свой манер. И за какие-

нибудь недели так наводняет ее своими мечтами, желаниями и

побуждениями, что иной раз ее автор, ее первый автор, останав-

ливается в растерянности и не узнает свое детище. Если он в

конце концов смиряется, то чаще всего отрекшись от себя

-самого.

Так и реформаторы XVI века. Они видят, как в их идеи

•очень быстро внедряется буржуазный дух. Часто — помимо их

воли. Им наперекор.

Взгляните на Лютера: что может быть удивительнее? Сын

мелких буржуа, выходец из среды вполне заурядной, разделяю-

щий все предрассудки этой среды,— кем предстает он в области

экономики? Поборником зарождающегося капитализма? Вовсе

нет. Защитником старых идей и старых предрассудков. Ему не

хватает слов для проклятий в адрес

Фуггеров,

этих Ротшильдов

•того времени. Он яростный антифинансист, антибанкир, антика-

питалист. Он свирепый антисемит. Он держится старых добрых

•средневековых установлений и никогда от них не отступается.

Ну, и что из этого?

Богатые антверпенские купцы не испытывают колебаний.

Маклеры, доверенные представители, родственники или конку-

ренты Фуггеров — все становятся лютеранами. Не обращая вни-

мания на проклятия брата Мартина, ставшего доктором Марти-

ном Лютером и продолжающего призывать на головы «Fuggerei»

гнев народный. Ибо что для начала дает этим людям учение

Лютера? То, чего они хотят больше всего: осуществление неко-

торых из их наиболее глубоких стремлений. Тем более что они

'берут это учение силою и понемногу изменяют его, приспосаб-

ливают, прилаживают к своим надобностям.

Мы говорили о буржуазной склонности к простым и ясным

мыслям. Этим людям нужно понимать. И религия Лютера гово-

рит с немцами немецким языком, так же как религия Фареля —

•с французами по-французски. Первая забота Лютера: перевести

Библию на «язык народа». Такова же первая забота Лефевра

д'Этапля и Оливетана, родича Кальвина *. А что отыщется

Капитализм и Реформация

211

-в

этой Библии, ставшей ныне доступною? Живой Бог, человеч-

ный, родной. Тот, кого уже научилось изображать искусство,-

трогательный и вызывающий сострадание; и вот он заговорил,

и все Евангелие, спихнувшее свою латынь, показывает его про-

стым и свободным в обращении и как он странствует по Иудее

говорит со всеми кротким и ласковым голосом; и что дарует

он людям, одному за другим? Уверенность.

Уверенность — это сила. Это все равно что «аванс» для чело-

века действия. Попробуем воссоздать драму совести торговцев,

банкиров, охотников за золотом, чья повседневная жизнь была

беспощадной войной. Церковь говорила им: «Вы грешны, но не

отчаивайтесь. Придите ко мне. Исповедайтесь и покайтесь. Отпу-

щение грехов вернет вам радость и спокойствие». Да, но «испо-

ведайтесь»! Чтобы быть действенной, исповедь должна быть

полной. Главная причина для беспокойства кающегося: не забыл

ли он чего? Перечислять свои грехи, раскрывать все свои по-

буждения, давать им оценку... Для людей совестливых это пыт-

ка. Кальвин говорит: геенна. И описывает нам ужас этих лю-

дей. «Они больше не видели ничего, кроме неба и моря, не на-

ходя ни гавани, ни пристанища. Поэтому они пребывали в ужа-

се и не находили в конце иного исхода, кроме отчаянья». Далее.

Церковь отпускает грехи... А можно ли быть в этом уверенным?

Во всяком случае, при одном условии: чтобы ей в них призна-

лись. Чтобы в них исповедались. А если не было времени? И вот

встает призрак внезапной смерти. В состоянии смертного греха?

В таком случае — осуждение: вечное пребывание в аду. В со-

стоянии греха простительного? Тогда — муки в Чистилище, ме-

сте загадочном, о котором мало что известно; тем досаднее.

Поэтому понятно яростное стремление людей того времени от-

вергнуть это Чистилище, вычеркнуть его из своих забот, жела-

ние любой ценой получить полную уверенность. И в самом этом

стремлении проявляется светлая воля отныне не'искать в смер-

ти главное предназначение Судьбы, но обрести его в жизни.

Добавим, наконец, еще следующее. Эти люди горды. Эти бур-

жуа. Им не терпится показать всем свою полную самостоятель-

ность. Что же говорит им Лютер? Что повторяют вместе с ним

jBce

вожди Реформации? Вот что: откройте Евангелие и читайте.

Вы можете его прочесть, мы даем его вам на вашем языке. Что

вы там находите? Бога, который свободно разговаривает без по-

средников. И которого вы понимаете без толмача, не так ли?'

В таком случае зачем священник-посредник, может быть, плохой

толмач? Каждый из вас священник в той мере, в какой вы пони-

маете, любите, проповедуете учение вашего Бога. И точно так

же зачем нужны между вами и божеством посредники и заступ-

ники, которых плодит Церковь? К чему эта никчемная толпа

христианских святых? Лицом к лицу с Богом. Вы один пред.

Ним, единым. Когда вы ведете денежные дела, разве вы иосвя-

212

Люеьен Февр. Бои за историю

Капитализм, и Реформация

213

щаете третьих лиц в свои секреты? Ваши дела по спасению души

гораздо важнее — обсуждайте их с Богом, с ним одним, без по-

средников, без докучных и ненужных людей.

Так завязывались узы между душами буржуа и новым уче-

нием, которое им несли Лютер, Кальвин. Так раскрывается

смысл, которым для них, для буржуа, наполнялись эти абстракт-

ные формулы: перевод Писания на язык народа и оправдание

верой. Сотни людей подвергались преследованиям, терпели пыт-

ки и принимали смерть во имя победы этих требований. Тео-

логическое безумство? Да нет. Эти лозунги нашли отклик в са-

мой глубине души детей века — людей действующих, упорно ра-

ботающих, борющихся.

Итак, вернемся к нашей проблеме. Экономика и религия. Не

будем говорить: «Это очень просто» — наоборот, это довольно

сложно.

Лютер и его конкуренты — они, конечно, заговорили, начали

проповедовать и действовать вовсе не ради того, чтобы приспосо-

бить древнее учение Церкви к нуждам времени. Безусловно, они

были людьми своего века. Они не избегли жесткого и грубого

давления обстоятельств. Не стремление соответствовать обстоя-

тельствам, сознательное и продуманное, диктовало им слова,

мысли, чувства.

Однако же едва мысли эти были сформулированы, как сы-

новья века набросились на них. Они их проглотили, переварили,

обратили в пищу для себя. Это была работа глубокая, стихийная

и напряженная. Дети своего времени, они создали из идей, кото-

рые были им преподаны, «идеи своего времени» в полном смысле

слова. Они почерпнули из речей Лютера «лютеризм», чтобы со-

творить из него в своем сердце и в своей голове главное слово

XVI века: лютеранство, а вскоре — протестантизм.

Работа на этом не остановилась. Не могла остановиться.

Жизнь — это не что иное, как действия и противодействия.

Жизнь — это прежде всего система обменов; в те самые времена

был человек, который это увидел: наш великий Рабле в превос-

ходной главе, где Панург, рассуждая о долгах, доказывает, что-

все на свете, кто не должники, те — кредиторы; должники и вме-

сте кредиторы. Из Реформации, которую люди XVI века, кото-

рую буржуа XVI века получили от великих реформаторов такой,

какой она вышла непосредственно из их религиозного сознания,

из их пророческой души, они сделали — подделав, переделав, из-

менив ее — Реформацию для себя, только для себя, полностью

для себя. Но вот, отделившись от них, она начинает жить своею

собственной жизнью, самостоятельной, независимой от их жизни.

И, в свою очередь, воздействует на их сознание. Они сотворили

по своему образу и подобию. Они думали, что отныне и на-

егда она останется им тождественной. Однако, изменяясь, она

начинает оказывать на них сильнейшее влияние. Она усиливает,

лает более определенными и обостряет в них капиталистиче-

ие целенаправленность и деловитость. Скажем проще — капи-

талистический дух. Как, каким таинством?

Церковь хотя и смягчала суровость своих традиционных уста-

новлений, но продолжала осуждать отдачу денег в рост под про-

центы. Не ссуду под непомерные проценты. Просто самый факт

ссуды под проценты. Каким бы скромным ни был процент, она

по-прежнему считала его воровством, вымогательством и осужда-

ла его, следуя древнему изречению: «Pecunia pecuniam non pa-

rit» [От денег деньги не родятся]. По сути дела, Церковь продол-

ала взирать на торговлю с подозрением. В торговце, тем более в

банкире, ей хотелось видеть мошенника. Мы располагаем сотня-

ми завещаний, авторы которых, купцы или финансисты, завеща-

ли своим наследникам отдать полностью или частично их имуще-

ство либо Церкви, либо тем, за чей счет завещатели его нажива-

ли. Таким образом, Церковь продолжала делить людей на две ка-

тегории. На тех, кто жили в миру, с одной стороны. И другие,

Отвергавшие мир, избранные христиане, отборные христиане, ис-

тинные христиане, те, кто благочестивыми размышлениями в

подвижничеством возвысились до чистого созерцания, до блажен-

ства сопричастия своему Богу.

Это разделение Реформация упразднила. Можно сказать, под

давлением своих приверженцев. Давлением, которое проявилось

лавным образом внутри кальвинизма. Выходец из среды про-

ых, ограниченных людей, проведший в монастыре многие годы

юности, когда человек созревает и формируется, Лютер упорст-

ет в своем осуждении займов под проценты. Кальвин — миря-

нин, Кальвин — сын юриста, человек более широкий и воспри-

имчивый, допускает, объявляет дозволенной эту общепринятую

практику. Он делает больше. Уже Лютер сказал: истинное сред-

ство быть угодным Богу не в том, чтобы удалиться· от мира, за-

творившись в монастыре, а в том, чтобы исполнять свой долг на

Земле, пребывая в своем состоянии, в своей профессии, там, куда

сам Бог поместил нас. Это значит истово, добросовестно делать-

то, что ты обязан делать; заниматься своим делом:

«Beruf»

[должность, призвание] — это слово впервые появляется в люте-

ровом переводе Библии. Прямой удар по институту монасты-

рей. И Кальвин подхватывает мысль Лютера, Кальвин уточняет.

Заниматься своим ремеслом, выполнять на Земле свои профес-

сиональные обязанности — это долг, основной долг человека.

Цель существования во Вселенной — свидетельствовать о славе-

Господней. А Бог любит труды. Выполнять свои профессиональ-

ные обязанности — значит подчиняться воле Божьей. Это

значит

служить общему благу и одновременно славе Божьей.

Итак, вперед! С чувством, что мы — среди избранных, с дове-

рием и с радостью. Будем считать себя избранниками. Сомневать-

ся в своем спасении, не иметь уверенности и гарантий в этош

214

Люсьен Φββ/i. Бои за историю

вопросе — значит расписаться в том, что нет благодати внутри

нас. Так пусть же наша вера будет такою же, как у святых и

праведников,— такая вера будет в XVII веке опорою стольким

купцам, буржуа, банкирам — кальвинистам и поведет их в зем-

лю англосаксов; такою будет вера пуритан. Пусть у нас будет

любовь к труду, культ, религия труда, ужас перед бездельем,

праздностью, нищенством; поэтому наше общество, поскольку оно

стремится оказать помощь, а не подать милостыню, проникнуто

духом кальвинизма...

Только тот, кто работает, зарабатывает. Кто работает, тот бо-

гатеет или может разбогатеть. Как теперь относиться к богатст-

ву? Проклинать его? Да, если богатство влечет за собою празд-

ность. Да, если богатый бросает труд ради наслаждений. Не бо-

гатство — зло, а безделье и наслаждения. Работать ради обогаще-

ния — зло? Нет, если человек трудится в поте лица своего не

ради презренных радостей плоти и греха, а чтобы исполнить все-

могущую волю Господа на своем месте и в своей профессии, ве-

домый его рукою. Отсюда до заключения, что человек, преуспе-

вающий в делах, благословен Богом, остается один шаг. Извест-

но, что пуритане сделали его очень скоро.

III

Таким образом, все непросто. Сложная игра действий и про-

тиводействий. Сначала Лютер, который меньше всего думал о

«своевременности» своих взглядов. Лютер, человек Божий, при-

шедший на Землю как пророк, чтобы объявить людям благую

весть об открытии, давшем ему после стольких смут и тревог из-

бавительную уверенность. Затем современники Лютера, которые·

внедряются в его учение, переоборудуют его изнутри, преобразу-

ют в соответствии со своими жизненными устремлениями, приспо-

сабливают его так, чтобы оно служило им как можно лучше.

Наконец, воздействие учения, таким образом преобразованно-

го этими людьми, на них самих. Учения, которое вскоре их пе-

рерастает, владычествует над ними, воздействует на их умы и

души, преобразует и усиливает их первоначальные черты, выяв-

ляет, делает эти черты более резкими, глубоко их запечатлевает.

И создает наконец в XVII веке во Франции тип кальвиниста —

аскета, который наживает деньги, в определенном смысле абст-

рактные, копит их и не пользуется ими; или же в Англии,

а вскоре и в Соединенных Штатах — тип пуританина, который,

будучи поглощен своими делами, погоней за успехом, постепенно!

отказывается от постулатов веры, из которых исходили и которыми

руководствовались его отцы во всех своих устремлениях,— и те-

перь это всего лишь служитель утилитарной морали, прикрытой

фарисейской маской; а когда маска снимается, обнажается ис-

тинное лицо, оскал банкира, торговца, человека, обуреваемого

бешеной страстью к наживе, он копит, он жаждет золота.

Капитализм и Реформация

216

Беглый, чересчур беглый очерк одной из самых больших и

увлекательных проблем на свете. Что можно из него извлечь?

Урок истории в буквальном смысле слова? Нет. Наш очерк

слишком краток. Это даже не картина, мы только наметили рас-

положение фигур. Урок методологии? Может быть; а также сужде-

ние о важной проблеме примата экономики — о проблеме, кото-

рую ныне с такой настойчивостью вновь и вновь выдвигает у нас

марксизм, вернувшийся из России.

Религия или экономика, Реформация и капитал — попробуем

уточнить. Разумеется, подобно тому как для большинства из нас

наша профессия — это то, что главенствует, обступает со всех

сторон и в конечном счете управляет нашей жизнью; подобно

тому как эта профессия, являясь экономической формой нашей

индивидуальной деятельности, чаще всего определяет наши горе-

сти и радости, наши привычки и наши поступки, наши мысли и

мечты, точно так же в каждый исторический период не что иное,

как экономическая структура общества, определяя его политиче-

ские формы, обусловливает и общественные нравы, и даже основ-

ное направление мысли, и даже ориентацию духовных сил.

Но не надо никогда забывать, что предмет истории — человек.

Человек, такой удивительно многообразный, и его сложность от-

нюдь нельзя свести к простой формуле. Человек, продукт и на-

следник тысяч и тысяч союзов, смешений, сплавов различных

рас и кровей: разве можно без содрогания подумать, разве можно

без священного трепета наклониться над бездной прошлого, где

шло брожение такого множества живых сил, над бесконечным ря-

дом союзов, бурных или спокойных, между мужчинами, пришед-

шими отовсюду, и женщинами, взятыми отовсюду, которые поро-

дили нас, пользующихся их наследием, их преемников после столь

ких напластовавшихся друг на друга веков?

Предмет истории — человек. Человек, который,, конечно, жив

человечеством (и среди человечества), но также чем-то более

широким и глубоким — самой Вселенной, огромным космиче-

ским пространством, в которое он погружен; лишь в своих меч-

тах поэта, перемежающихся редкими наблюдениями ученого, он

едва прикасается к невидимым, но реальным силам, которые вхо-

в него без его ведома, заставляя звучать таинственные струны.

Наши мысли, даже наши мечты, наши верования... Да, суще-

ствует несомненная связь между ними и экономической системой,

способами производства, составляющими тот контекст, в котором

протекает наша повседневная жизнь. Но объяснять движение че-

ловеческой мысли только эволюцией экономических форм, откры-

вать все замки одним ключом из своего кармана — это прекрасная

мечта, способная опьянять сердца двадцатилетних...

Реформация — дочь капитализма, или же, наоборот, капита-

лизм - продукт Реформации: нет, тысячу раз нет. Догматизм

столь примитивной интерпретации мы заменим «новым» (можно

216

Люсьен Февр. Бои за историю

ли назвать его новым?) представлением о взаимной обусловлен-

ности явлений, ибо современная наука дает нам именно такое

представление. Но его самую простую формулировку — где же ее

искать, если не у Паскаля: «Все части нашего мира так связа-

ны и соединены одна с другою, что я полагаю невозможным по-

знать одну без другой и без целого». Совершенная формулировка

тех действий и противодействий, которые оказывают друг на дру-

га различные последовательности явлений как на поверхности

Земли, так и внутри человеческих существ: формулировка той

взаимозависимости, которая объединяет — не в неподвижный

сноп, а в живое и реагирующее тело — все проявления мысли,

деятельности, творческой энергии людей.

Ничто не принимается пассивно. Нет ничего неумолимо навя-

занного. Как только наш дух оказывается перед тем, что он

страстно ищет в этом мире — перед истиной, перед своей исти-

ной,— он более не зависит ни от экономических сил, ни от соци-

альной системы, ни даже от своей отчизны — человечества, кото-

рое обнимает его и, случается, душит в своих родительских объя-

тиях. Истина сама по себе, наша истина, у которой свои законы,

своя внутренняя последовательность, становится, если можно так

выразиться, непосредственной средою духа. Да, Кеплер и Гали-

лей в своих астрономических наблюдениях и построениях исходи-

ли из основ того общества, к которому принадлежали; да, Лютер

и Кальвин прочно стояли на почве политической, экономической

и социальной реальности своего времени; они в сильной степени

испытали на себе влияние этой реальности; они могут, они долж-

ны предстать перед нами (при историческом исследовании их

деятельности) как плод своего времени, который вырос и созрел

в благоприятной атмосфере той огромной теплицы, какою для

каждого из нас является общество. Но как только они сформу-

лировали, одни — свою систему Мироздания, другие — свою си-

стему Веры, как только это произошло — для первых существуют

уже только их разум и Вселенная, для вторых — лишь их рели-

гиозное сознание и величественные надежды. Социальный мир,

на котором они базировались, воздействию условий которого они

поначалу подверглись,— этот мир внезапно раздается перед ними,

расширяется, убегает, как земля под взлетающим самолетом: их

мысль более не ведает иных законов, кроме великих законов не-

объятного звездного пространства; их совесть не признает иного

руководителя, кроме Бога, угаданного и познанного ею.

А мы, историки, мы воздаем им честь не как каким-то слепым

и жалким гребцам, прикованным к скамье и надрывающимся всю

жизнь на тяжелой и мрачной галере экономических необходимо-

стей. Мы хотим, чтобы они стояли на высоком легком корабле,

властвующем над волнами, и ловили в то мгновение, когда их

поднимет волною, луч солнца, встающего из пучины.

ТОРГОВЕЦ XVI СТОЛЕТИЯ

В наши времена, говоря «торговец», разумеют человека осед-

лого. Это соответствует истине не только тогда, когда речь идет

о мелком или среднего достатка торговце, который у себя в мага-

зине дожидается покупателя, стоя за прилавком, и время от вре-

мени принимает торгового агента — странствующего посланца

производителя. Крупный торговец, негоциант большого размаха,

международными связями, проводящий операции самого раз-

нообразного свойства, тоже не путешествует. Лишь его распоря-

жения бегут по всему свету. Разве он действует не в царстве

отвлеченного (а именно такова сфера денежных дел — более, чем

всякая иная сфера спекуляции, есть такое старое слово, но над

точным значением его ныне никто не задумывается)? Совсем

иным был торговец XVI века — мелкий или крупный — совре-

менник Возрождения и Реформации.

В те времена еще не было регулярной почты. Конная почта

с подставами только начинала устраиваться. Она предназнача-

лась для государей и их переписки. Что касается частных лиц,

то свои письма они отправляли со скороходами, редко — с вер-

ховыми гонцами, часто — с посыльными, которых содержали

многие города ради обеспечения внешних связей. Во многих

местностях сеньоры располагали правом требовать от подвласт-

ных им людей доставки писем пешим порядком за очень скуд-

ную оплату. Даже когда почтовая служба была уже создана, она

действовала поначалу столь неисправно, что ею отнюдь не было·

уничтожено обыкновение пользоваться услугами скороходов.

К тому же существовало всего несколько больших почтовых до-

рог. Кому не посчастливилось обитать возле одной из них, тот

вынужден был посылать своего гонца, иной раз весьма далеко,

до ближайшей почтовой станции: потеря времени, длительные за-

держки; всадник, путешествующий поспешая, но не минуя, одна-

ко, обычные остановки, затрачивал в конце столетия на дорогу

от Лиона до Брюсселя через Франш-Конте, Лотарингию и Люк-

сембург, как правило, двадцать суток. В случае крайней срочно-

сти антверпенский купец, пойдя на огромные расходы и отправив

верхового гонца к своему корреспонденту в Лион, мог получить

от него ответ в лучшем случае не ранее чем по прошествии со-

рока дней; лишь в 1577 году по приказанию дона Хуана Авст-

рийского между Нидерландами и Лионом было установлено по-

стоянно действующее почтовое сообщение через Люксембург, Гре,

Доль и Лон-ле-Сонье. С той поры купец, желавший ворочать

крупными делами, мог либо передавать свои полномочия «дове-

ренным лицам», ответственным за принимаемые ими решения и

практически от него независимым, либо ехать самому, переме-

щаться телесно.

218

Люсъен Февр. Бои за историю

Торговеи XVI столетия

219

Но в этом последнем случае — как это было трудно! Пути

чаще всего находились в плачевном состоянии. Дороги были

грунтовые, разумеется, немощеные. Редкая удача выпадала на

долю того, кому доводилось воспользоваться одной из тех рим-

ских дорог, вымощенных навечно, которые и по сие время выхо-

дят победителями в борьбе со столетиями: «дамбами Цезаря»,

«дорогами Брунгильды», «римскими дорогами» или «дорогами

для дам» *... Но на дорогах и тропах, проложенных по глинистой

или болотистой почве, после каждого дождя появлялись бесчис-

ленные рытвины и ямы; лошади проваливались в них по грудь,

повозки вязли по ступицу. Приходилось все время менять доро-

гу, пробираться в объезд полями, без конца расширять вытоптан-

ное, изрытое пространство, сплошную топь. Ко всему не было по-

стоянных мостов или их было очень мало; зато было множество

барок, наплавных мостов, паромов и попросту бродов; настоящие

мосты, деревянные или каменные, попадались редко, и за проезд

по ним нужно было платить дорожную пошлину и «мостовые

деньги»; мосты часто сносились паводками. И наконец — ника-

кой безопасности для путника. Всякий одинокий всадник мог

подвергнуться нападению — особенно если он вез на крупе свое-

го коня порядочное количество звонкой монеты, или сопровождал

вместе со слугой, как это было в обычае у купцов, повозку с то-

варом, или вел за собой небольшую вереницу мулов. Когда в

1577 году дон Хуан повелел создать упоминавшийся выше поч-

товый тракт из Брюсселя в Лион, дорогу, столь насущно важную

для европейской торговли, начальнику почты в Доле Жану Теве-

не было поручено обеспечить проезд через Франш-Конте. Тевене

объехал весь намеченный участок и велел крестьянам починить

дороги и мосты, по которым будут скакать гонцы, забросать вя-

занками хвороста и прутьев самые большие рытвины и водомои-

ны; наконец, «свести леса»: в двух этих последних словах — це-

лое социальное явление. Ибо путник, особенно иностранец, нико-

им образом не был огражден от опасностей, подстерегавших его

на дорогах. Проводник, предлагавший ему указать путь в зарос-

шей лесом или гористой местности, обычно отыскивался на по-

стоялом дворе и бывал нередко сообщником и кумом разбойни-

ков, поджидавших в засаде где-нибудь на трудном переходе. Го-

стинщик, и он тоже, мог при случае без зазрения совести потре-

бовать выкуп с проезжего, следующего без сопровождающих и не

огражденного высоким покровительством власть имущих.

Сельская местность кишмя кишела беглыми солдатами, маро-

дерами, грабителями: подстеречь купца и не только отнять все,

что было при нем, но и принудить его выложить выкуп, чтобы

вернуть себе свободу,— какая славная пожива! Итак, все в жиз-

ни купца было трудно, опасно, подвержено случайностям. Пу-

скаться в путь одному — нешуточное дело. Но пуститься в путь

« большими деньгами! Вспомним, что это — звонкая и бренча-

щая монета, золотые, серебряные и медные деньги самого раз-

личного происхождения, веса и из разных сплавов,— и скромный

кошель купца тотчас разбухал и приобретал изрядный вес и объ-

ем. Недавно я обнаружил в одном счете 1585 г. упоминание о

выплате 10 франков посыльному за доставку на двух лошадях

720 франков из некоего города во Франш-Конте в другой, отстоя-

щий от первого километров примерно ла тридцать. Такая сумма,

гласит текст, была выплачена, ибо во внимание было принято то,

что идут военные действия и что «одна лошадь, неся на себе

всадника, не в состоянии доставить сумму в 720 франков».

Мысль о том, что всадник не может, не опасаясь переломить

хребет лошади, везти 720 франков (помимо веса конской сбруи и

кое-каких своих пожитков), кажется нам невероятной; и все же,

как это было тогда? Если перевозимая сумма превосходила

1500 франков, необходимо было нанять тележку, запряженную

лошадьми — в крайнем случае одной лошадью, чтобы везти по-

клажу без особых усилий. Упоминавшийся выше счет сообщает

нам, что тот же посыльный запросил 55 франков — а это большие

деньги,— чтобы отвезти в одноконной тележке 2200 франков на

расстояние приблизительно шестидесяти нынешних километров в

сопровождении трех верховых: нотариуса, священника и слуги,

наряженных для охраны. Эта поездка на столь небольшое рас-

стояние заняла три дня. Осторожности ради переправляемые

деньги прятали иногда в бочки, которые наполняли товаром. Но

I это ухищрение не всегда защищало груз. Свидетельством тому —

незадача, случившаяся в 1583 году с торговым приказчиком из

Мирекура в Лотарингии, которого хозяин отправил в Женеву,

чтобы он там получил в погашение долга 1800 франков. Получив

эту сумму, приказчик уложил ее, как он сам сообщает в судеб-

ной жалобе, в бочку, наполненную каштанами, полагая, что та-

кая кладь не привлечет при перевозке чьего-либо внимания; но

он тщетно на это рассчитывал, так как в пути бочка раскрылась и

драгоценное содержимое стало из нее высыпаться. Обычно моне-

ты укладывали в баулы, дорожные кошели и сундучки, которые

привязывались позади седла, на крупе лошади. Но если денег

было много, приходилось для перевозки их собирать целые кара-

ваны. Каким образом испанский король Филипп II переправил в

Нидерланды через Савойю и Франш-Конте 50000 экю для выпла-

ты жалованья войску? Пришлось ждать, чтобы по меньшей мере

рота жандармов могла отправиться в путь — дабы доверить ей

охрану столь громоздкого сокровища.

И все-таки купцу было необходимо пускаться в путь-дорогу!

Вся торговля того времени сосредоточивалась в нескольких круп-

ных населенных пунктах, славившихся своими ярмарками, кото-

рые проходили там неизменно в определенное время; кто хотел

там что-либо продать или купить, тому нужно было туда при-

I ехать. Из этих ярмарок самыми знаменитыми во Франции в

220

Люеьен Февр. Бои за историю

XVI веке были лионские. Большая роль, которую они играли в

качестве финансового рынка, где происходили расчеты между

купцами, проживавшими в удаленных друг от друга местах, за-

ставляет порой забывать об их собственно торговом значении.

Там можно было найти все и всех **, и не только людей ото-

всюду: немцев, фламандцев, испанцев, итальянцев — а именно

флорентийцев, венецианцев, лукканцев и особенно генуэзцев. До-

статочно раскрыть весьма любопытную книгу Никола де Нико-

лаи, его «Общее описание

Лиона»

а еще

чше

—

по

ться

архивах сопредельных областей и познакомиться в них с приход-

но-расходными счетами, чтобы убедиться в сказанном выше.

Вот, например, в архивах департамента Ду любопытные доку-

менты, касающиеся покупок, за которыми посылала на каждую

лионскую ярмарку высокородная и могущественная принцесса

Филиберта Люксембургская, мать последнего из рода Шалонов,

принцев Оранских, того самого Филибера, о чьей жизни расска-

зывал нам Улисс Робер в своем насыщенном фактами сочинении

я чья смерть последовала в Италии вскоре после разграбления

Рима, каковое происходило под его руководством, поскольку он

командовал императорскими войсками

елая

чередные «по-

купки» для принцессы, один из ее людей отправлялся в Лион во

главе целого каравана. Верхом на коне, этот доверенный человек

возглавлял вереницу мулов, причем каждое животное, держа его

за узду, вел конюх, и эта вереница мулов медленно, неспешно

подвигалась вперед, из Лон-ле-Сонье в Лион. Порой приходилось

затрачивать весь день на преодоление какого-нибудь затопленно-

го участка длиной в одно лье в области Бресс. Нет ничего любо-

пытнее, чем список покупок, которые надлежало сделать в горо-

, де ярмарок: пряности, конфеты, сахар, бочонок мальвазии, тюк

миндаля, столько же риса и марсельских фиг; коринка; много со-

леной рыбы к великому посту — тунцов, трески, дельфинов и ан-

чоусов; шафран; три стопы тонкой бумаги, шестьдесят фунтов

парижского льняного полотна, шелк в мотках, шотландская пря-

жа, тесьма, много лент, женевская тафта, голландские льняные

ткани, скатерти, шерсть, иголки, булавки, зеркала, пять испан-

ских лайковых кож, одну кожу красного сафьяна, ошейники для

•борзых псов и сук монсеньера, перчатки для соколиной охоты,

мячи для лапты и т. п., и т. д. И за всем этим нужно было

идти к иностранным купцам: к бакалейщикам из Оранжа и

Авиньона — за плодами юга, за рыбой — к фламандцам, за про-

чим — к немцам или испанцам... Ничто не дает более ясного

представления о том, чем была в те времена торговля со всеми

ее трудностями и сложностями — занятие, ныне столь простое и

Торговец XVI столетия

221

Brésard

A. Les foires de Lyon aux XV« et XVI« siècls. P., 1914. P. 161 sqq.

* Nicolai N. de. Description générale de Lyon. Lyon, 1882.

доступное каждому. Текстов подобного рода насчитывают тыся-

чами. Опасность, медлительность, помехи — таков был закон тор-

говых сношений в старину. Отсюда два вида последствий, вполне

естественных и неизбежных; одни — нравственного порядка, дру-

гие относятся к экономической выгоде.

С одной стороны, купец эпохи Возрождения не обладал, не

мог обладать ни мягким, спокойным нравом, ни вкусом к домо-

седству, ни консервативными устоями мелкого лавочника, круго-

зор которого замыкается порогом его дома. Он был путешествен-

ник, странник, некое подобие Одиссея, повидавшего и ежедневно

наблюдавшего нравы множества людей; он расставался с какой-

то долей своих предрассудков в каждой из тех стран, где проте-

кала его полная превратностей жизнь — жизнь, которую он,

впрочем, любил главным образом за ее превратности и разнооб-

разие, за рискованные встречи, за контрасты: сегодня роскошное

пиршество, завтра нищета и опасности. Нравственный облик и

умственный уровень купца очерчиваются в литературе того вре-

мени очень рано, четко и точно: с ним нас знакомит, например,

уже автор «Ста новых новелл»

3, выводя на сцену в

нача

но

веллы девятнадцатой добропорядочного и богатого лондонского

купца, столь закаленного сердцем и смелого, что, «движимый го-

рячим желанием повидать свет и изведать на собственном опыте

многое из того, что ежедневно происходит в подлунном мире», он,

хорошенько запасшись наличными и «великим изобилием това-

ров», покидает свой дом и пять лет проводит в странствиях, пос-

ле чего возвращается домой, к жене, но вскоре, охваченный тос-

кой по бродячей жизни, он снова «возмечтал о приключениях в

чужедальних краях, как христианских, так и сарацинских, и пре-

бывал там ни больше ни меньше как десять лет, прежде чем

жена его снова увидела». То было возвращение на короткое вре-

мя, потому что даже после двух столь долгих отлучек он «все еще

е пресытился странствиями» —и снова пустился в'путь.

С другой стороны, сами условия, в которых, как мы описали,

протекала торговая деятельность, приводили к тому, что специа-

изированная коммерция в ту эпоху, очевидно, была невозмож-

на. Передвигаясь по большим дорогам, будучи вынужден по ним

передвигаться, купец покупал все, что считал выгодным, и прода-

вал все, что мог продать с прибылью: никаких других правил, ни-

какого выбора. Если у него был вкус к торговому риску —

в морской торговле имелось в наличии то, что могло доставить ему

удовлетворение. Но даже благоразумный, чуждый чрезмерному

тщеславию

купец вовсе не ограничивался тем, что закупал, а за-

распродавал какой-нибудь единственный вид товара. Он стре-

мился осуществить как в самом малом, так и в самом большом

меру своих возможностей и размаха операцию, которую мы хо-

рошо

знаем, с которой мы нынче слишком хорошо знакомы,

именно скупить весь имеющийся товар.

222

Люсъен Февр. Boit за историю

«Скупка товара подчистую и монополии» — эти термины по-

стоянно повторяются в текстах XVI века. Это неотвязный мо-

тив — постоянные сетования покупателей, потребителей, принуж-

денных терпеть купеческое иго, это великая выдумка, великая

ловкость, великое торжество торговцев. Речь идет не только о

князьях коммерции, исполнителях главных ролей, вроде лионских

Пейра, пытавшихся захватить всю торговлю пряностями, или о

Рокетте из Тулузы, который монополизировал в 1502 году тор-

говлю руссильонскими и каталонскими сукнами, или о меховщике

Конте, который в сговоре с неаполитанскими импортёрами при-

брал к рукам всю пушную торговлю Леванта. Нет, мы имеем в

виду тысячи мелких и средних торговцев, у которых было боль-

ше дерзости, чем капиталов: они сновали по сельской местности,

дочиста забирали зерно, вино, масло, сыр, кожи, сало для саль-

ных свечей, воск для восковых, врываясь в деревни с обозом и

нагружая их всем, что удавалось выманить у крестьян с по-

мощью убеждения, угроз и обмана; часто они имели в своем

распоряжении целый сонм подручных, мелких маклаков и зазы-

зал, создавали искусственный дефицит товаров, подготавливая

повышение цен, умело пользовались дороговизной или сосредото-

чивали в своих руках в целях вывоза всю крестьянскую продук-

цию целой области, как немцы из Нюрнберга и прочие (об этом

мы рассказывали недавно), которые загребали всю пряжу и тка-

ни местного производства в 1570-х годах в местностях, соседст-

вующих с Лионом, чтобы вывозить их без остатка в торговые

центры. Указы и постановления тщетно осуждали их пагубную

деятельность и запрещали злокозненные и разорительные «моно-

полии», постановления эти были не более действенными в

XVI столетии, чем ныне. Соблазн наживы слишком велик,

и, в конце концов, в те времена, когда общее производство было

недостаточно, когда к тому же циркуляция продукта сталкива-

лась с многочисленными трудностями, «монополия» была почти

что необходимостью; во всяком случае, это был как бы злой рок:

он тяготел над человеческими делами и вещами.

Итак, тип купца прежних лет начинает вырисовываться пе-

ред нами ярко и выпукло. Купец по сути своей — воин. Он по

меньшей мере авантюрист, если исходить из этимологии слова.

Человек, занимавшийся в XVI веке делом романтиков, которое

после многих и многих лет романтических насмешек и карикатур

на лавочника и бакалейщика кажется нам самым безмятежным

из всех занятий буржуа,— купец времен Возрождения и Рефор-

мации, напротив, был человеком стремительных решений, исклю-

чительной физической и духовной энергии, несравненной смело-

сти и воли. Он должен был быть таким, иначе его ремесло разда-

вило бы его. Кроме того, устремленный только к наживе, он дол-

жен был добиваться ее любыми средствами, без чрезмерной ще-

петильности; чтобы оставаться честным и почитаться таковым,

Торговец XVI столетия

223-

ему достаточно было соблюдать по отношению к другим купцам,

особенно в финансовых обязательствах, основные правила своей

профессии... Наконец, в торговой деятельности он не сосредото-

чивался на чем-нибудь одном. Он был отнюдь не пассивный и

оседлый посредник, как ныне. Он — «открыватель» товаров, он -

«изобретатель» в мире торговли; он также — и прежде всего -

спекулянт. Он являлся таковым, поскольку скупка товаров при-

носила ему прибыль, и потому еще, что занятие торговлей никог-

да не удовлетворяло его и он в эту эпоху дополнял его спекуля-

цией звонкой монетой и отдачей денег под проценты. Барышник,

делец, сбывающий недоброкачественную монету, ростовщик —

вот три облика, в которых обычно предстает перед нами тот, кто·

сегодня занимается лишь перепродажей.

Чтобы понять, что такое спекуляция звонкой монетой, следу-

ет оценивать ее главным образом как следствие «скупки товара»,

«монополии», столь характерных для купцов той эпохи. Равным

образом надо хорошо представить себе, какою была монетная си-

стема в XVI

веке^

Ныне при помощи усовершенствованных машин мы с лег-

костью чеканим монеты, разве что едва отклоняющиеся от уза-

коненного типа и в точности повторяющие одна другую. Выходя

из-под пресса, монеты имеют установленный законом диаметр;

отклонения от веса и подобающей пробы доведены до самого

жесткого минимума. Кроме того, по обеим сторонам монеты идут·

бордюр и кантик, опоясывающие «франки» и «луидоры»; на реб-

ре монеты начертаны надпись или какие-либо отличительные

знаки; всякий обман, связанный с исчезновением любого из этих

отличий, бросился бы в глаза даже наименее недоверчивым.

В конце XV и в начале XVI века монеты в отличие от ны-

нешних еще отбивались молотом. Давление, достигавшееся этим

нехитрым способом, было небольшим. Поэтому нужно было ис-

пользовать очень ковкое золото. Как только в сплаве оказывалось

на один гран больше меди, монетчики, которым не удавалось от-

бить слишком твердый металл, начинали

жаловаться.

Карл V в

ордонансе от 11 сентября 1521 года объявлял

что он

пр

пи

сывает чеканить золотой «каролус» с содержанием 14 каратов

золота из сплава, в котором было еще 7'/г каратов серебра и

2'/2 карата меди; но так как монетчики не могли обрабатывать

такой металл, пришлось снизить содержание меди до 2 каратов.

Кроме того, удары молота были неравной силы и, поскольку ме-

талл был к тому же очень мягким, края монет получались дале-

** Подробности см. в дельной статье Левассёра, предпосланной первому

тому «Ордонансов Франциска I».

** Recueil des anciennes ordonnances de Belgique. Sér. 2. T. 2. P. 103.