Февр Л. Бои за историю

Подождите немного. Документ загружается.

224

ко не одинаковыми, вследствие чего, несмотря на предписания

закона и старания рабочих, в форме и весе выбитых ими монет

существовали заметные различия. Эти различия, как можно легко

себе представить, не ускользали от опытных глаз торговцев, юве-

лиров, золотобитов, плавильщиков, менял, банкиров и прочих

коммерсантов и деловых людей. Они сортировали монеты по

весу — самые легковесные пускали в оборот; более полновесные

удерживали, чтобы их обточить или обработать царской водкой.

Добытое таким образом золото плавили в слитки, и оно возвра-

щалось в монетные мастерские или продавались за границу.

Выгода была порою весьма значительной. Занятие описанным

промыслом было повсеместным. Повсюду, во всех странах, сету-

ют на мошенничество торговцев неполноценной монетой (во

Франции их называли «biiloneurs», в Германии — «Kipper» и

«Wipper»

)

—

всех тех моло

дцо

в,

которых не пугала призрачная

угроза быть сваренными заживо как фальшивомонетчики или, са-

мое малое, подвергнуться строгому тюремному заключению; еще

менее тревожили их меры, предлагавшиеся экономистами, напри-

мер предложение Бодена выпускать в обращение монеты «в фор-

ме отлитых медалей, как это было принято у древних греков,

римлян, евреев, персов и египтян, ибо издержки на изготовление

подобных монет были бы значительно меньше, производство их —

легче, а их округлость — совершенной». Тщетные прожекты. Ма-

хинации с неполноценной монетой процветали на протяжении

многих веков и часто приводили к тяжелым кризисам денежного

обращения в те периоды, когда звонкой монеты было немного.

Вот почему после каждого выпуска ее в обращение страна почти

немедленно лишалась части полноценной монеты. Вот почему

добродетель всегда бывала наказана, а порок неизменно возна-

гражден: ведь государство воздерживалось от чеканки полноцен-

ной монеты из доброкачественного сплава, поскольку такая моне-

та тотчас же исчезала; целая армия торгашей накидывалась на

такую страну; полными баулами, полными сундуками они осыпа-

ли ее ущербными, низкопробного сплава монетами и всучивали

их простакам, наивным людям, легковерной деревенщине, обме-

нивая на полноценную местную монету и извлекая из этого ог-

ромные барыши.

Надо отчетливо представить себе, что в ту эпоху каждая стра-

на держалась собственной монетной политики. Все европейские

государства со второй половины XIII века использовали для че-

канки монет два металла: золото и серебро; именно в это время

почти повсюду снова стали чеканить золотую монету. Но не все

одинаково оценивали каждый из этих металлов сравнительно с

другим. В странах, тяготеющих к латинскому миру, это соотно-

шение долгое время оставалось постоянным: 1 к 15,5. В XVI веке

|3 разные периоды оно варьировало от страны к стране и даже

внутри одной страны. Дело в том, что монета была делом госу-

Торговец XVI столетия

225

даря, частью его наследственного имущества, его достоянием,

чуть ли не личным. Он решал, каким будет вес монеты, и уста-

навливал, сколько монет чеканить из меры металла, принятой за

единицу марки. Ему равным образом принадлежало право опреде-

лять пробу металла, который мог быть чистым (24 карата для зо-

лотых монет и 24 грана для серебряных) или в той или иной сте-

пени нечистым, то есть с тем или иным количеством примесей.

Наконец, ему предоставлялось право устанавливать курс, то есть

определять номинальную стоимость отчеканенной монеты.

Ныне эта последняя операция не имела бы смысла. Раот

т-

ные монеты и монеты реальные совпадают: мы считаем на фран-

ки, франк реально существует и он реально стоит франк.

В XVI веке считали на ливры, но реальных монет — ливров не

было. В обращении находилось множество всяческих монет, зо-

лотых и серебряных, и все они различались формой, весом, со-

ставом сплава и выбитыми на них изображениями. Пуская их в

обращение, властитель назначал им стоимость в ливрах, су и

денье, то есть в расчетных единицах. Но эта стоимость на моне-

те никак не указывалась. Ее определял эдикт, решение государя.

Другой эдикт, другое решение могли ее изменить. И действи-

тельно, такие изменения курса были весьма нередки. История мо-

нетного обращения во Франции в XVI веке, можно сказать, со-

ткана из случаев подобного рода. Она представляет собой непре-

рывную и почти регулярную последовательность «похуданий»

звонкой монеты, то есть решений государя, в соответствии с ко-

торыми — возьмем такой пример — монета содержала 23 карата

золота и стоила, допустим, 3 ливра, в дальнейшем содержала

лишь 22 карата золота, но по-прежнему стоила 3 ливра. Сразу

видно — заметим мимоходом,— что такие действия, столь частые

и регулярные, были выгодны держателям металла и звонкой мо-

неты, а именно купцам, и ущемляли интересы сеньоров или по-

лучавших подати обладателей ренты, размер которых был уста-

новлен в расчетной монете,— тут они проигрывали. Помимо про-

чего, эти непрерывные и произвольные вмешательства государя

неизменно влекли за собой нарушения в соотношении между це-

ною золота и серебра. Оно варьировало от страны к стране; спе-

кулянты на этом наживались. Золото уплывало туда, где его

больше ценили, серебро — тоже. Торговцы скупали эти металлы

в тех областях, где они были относительно обесценены, и вывози-

ли их туда, где они ценились относительно высоко. Впрочем, от-

нюдь не золото было первым из этих металлов, именно серебро

являлось, как правило, символом богатства, основным драгоцен-

ным металлом. Разве наш язык не свидетельствует об этом и по-

ныне? О богатом человеке говорят, что у него «есть деньги»

(«argent» — букв, серебро), а не «золото». Золото было металлом

купцов, крупной торговли, металлом для вывоза, банковским ме-

таллом, стало быть, металлом спекуляции. Оно было таковым в

226

Люсьен Февр. Бои за историю

Торговец XVI столетия

227

силу своих свойств: при меньшем объеме оно обладает большим

могуществом и более, чем серебро, пригодно для крупных пла-

тежей и вывоза; притом его легче скрыть и припрятать, оно лег-

че пересекает охраняемые границы...

Ну а во Франции в XVI веке золото по сравнению с сереб-

ром, как правило, ценилось выше, чем в соседних государствах.

Согласно Соетбееру, соотношение золота и серебра в Европе с

1501 по 1520 год в среднем было равно 1 : 10, 75; с 1521 по

1540—1:11,25.

Во Франции в 1519 году оно равнялось

1 : 11,76, а в 1540-м — 1: 11,82. Иными словами, за одно и то же

количество золота во Франции в те времена можно было купить

больше серебра, чем в Италии и Испании, или иначе: за меньшее

количество золота можно было приобрести во Франции столько

серебра, сколько в Италии и Испании за большее. Вследствие это-

го — постоянный отток желтого металла в королевство

лилий

б,

при том, что в руках людей, занимавшихся этим промыслом, то

есть купцов, оседала немалая прибыль. Вот почему в Италии,

Испании, Португалии, Англии и Германии — повсюду в XVI веке

сетуют на утечку золота во Францию, вызванную более высоким

курсом этого металла там.

Это особенно существенно потому, что Франция — государст-

во богатое и производительное — являлась великой страной-экс-

портером, страной, куда приезжали в мирные времена, чтобы ку-

пить все, чего не было в других местах; современники это хорошо

понимали, и среди прочих — Воден. В своем «Ответе на парадок-

сы г-на де Малетруа касательно денежного обращения» он вывел

испанца, который «неодолимой силой обстоятельств» вынужден

ехать во Францию, чтобы купить зерно, полотна, сукна, краски,

бумагу, книги, изделия из дерева — все, «сделанное руками».

Ради этого испанец вначале отправлялся «на край света за зо-

лотом, серебром и пряностями», чтобы затем купить у нас пере-

численные драгоценные товары. Равным образом англичанин,

шотландец и «все обитатели Норвегии, Швеции, Дании и Балтий-

ского побережья, располагающие бесчисленным множеством руд-

ников, роют землю до самой ее сердцевины в поисках металлов,

чтобы купить наши вина, наш шафран, наш чернослив, наши

краски, а в особенности нашу соль, эту манну небесную, ниспо-

сланную Богом по особому его к нам благоволению, при том, что

добыча ее не требует большого труда».

Замечания весьма интересные, освещающие многие стороны

истории, и очень важные стороны. Так, Испания порой могла

победить Францию на полях сражений, выставив против нее

объединенные силы огромного сообщества народов, каким была

единственная в своем роде империя Карла

в том,

что

относилось к торговле, Испания зависела от Франции; она была

вынуждена покупать у нее все, чего не производила сама, и пла-

тить ей обильную дань. Испания предпочитала выплачивать эту

дань золотом, и не только потому, что при крупных платежах

было удобнее использовать золото, чем серебро, но и потому, что

отличие от Франции она старалась удерживать курс серебра

на самом высоком по возможности уровне. Пиренейский полу-

остров изобиловал этим металлом. Как только рудники Потоси

начали разрабатывать В полную силу, серебро стало поистине

испанским

металлом^"

то

объясняетнам

, почему

Карл

V всег-

да питал некоторое отвращение к повышению курса золотой мо-

неты относительно серебряной, хотя и понимал, что только по-

вышение может воспрепятствовать вывозу золота.

Впрочем, для Кастилии этот вывоз был менее тягостен, чем

для Италии, потому что Испания извлекала из Нового Света не

только серебро; оттуда поступало и золото — и» Мексики и Перу;

и Левассер подсчитал, что до 1545 года, то есть до открытия

рудников Потоси, Испания извлекала из своих колоний примерно

столько же желтого металла, сколько белого. Не менее верно,

однако, что в 1537 году Карлу V

пришлось-уменьшить

содержа-

ние золота в испанской монете — и ему тоже, подобно тому как

перед тем Венеция, Генуя и Флоренция были вынуждены по сход-

ным причинам перечеканить на экю-соли свои превосходные ду-

каты и флорины

астильское

экю

од

жало

карата золо-

та в соответствии с лучшими экю Италии и Франции. Эта мера

пресекла спекуляцию, но не вывоз испанского золота, которое

продолжало утекать за границу теперь уже вследствие того, что

торговый обмен был, как правило, не в пользу Испании, а также

из-за разорительных войн, в которые вовлекали свою страну Их

Католические

Величества

Мы понимаем, что у живописцев XVI столетия есть на то

основания — когда они хотят изобразить «торговца», как, напри-

мер, Квентин Матсейс на своей прелестной небольшой картине,

хранящейся в Лувре, они показывают его нам за взвешиванием

золотых монет, с выражением лица одновременно печальным и

внимательным; таким и должно быть лицо финансиста, тогда как

жена подле него в черной, кокетливо надетой шляпке рассеянно

листает страницы роскошно изукрашенного молитвенника и по-

сматривает — не без того — долгим взглядом искоса на золотые

монеты, которые ее муж тщательно взвешивает и перевешивает.

Взвешивание золота — одно из сокровенных священнодействий

купца эпохи Возрождения. Не только Квентин Матсейс, не толь-

ко его соперник и продолжатель Маринус на любопытных кар-

тинах, авторство которых установил г-н де Мели, не только Кор-

нель де Лион, чье авторство было окончательно подтверждено

тем же г-ном де Мели, на других картинах воспроизводят ту же

знакомую нам сцену: на большой гравюре Йоста Аммана пред-

Lonchay Я,

Recherches

sur l'origine et la valeur des ducats et des ecus

espagnols // Bulletin de Académie Royale de Belgique. Cl. des Lettres, 1906.

228

Люсьен

Февр. Бои за историю

ставлена аллегория Коммерции и мы видим на переднем плане

рядом с пюпитрами счетоводов и конторкой кассира большой стол

для обмена денег и за ним двоих служащих, они старательно

пересчитывают мешочки, полные монет, лежащие на чашках

весов.

Весы для взвешивания золота — поистине символ коммерче-

ской деятельности той эпохи.

III

Итак, серебро, золото, наличность — в кассе торговца. Что он

с ними делает?

Довольствуется ли он попросту тем, чтобы пустить их на

расширение объема своей торговли, покупки и продажи товаров,

своего специализированного дела? Нисколько: коммерческая дея-

тельность в описанных нами условиях не может быть непрерыв-

ной и регулярной, она по необходимости должна прерываться.

Всякая торговая сделка, всякая крупная закупка, всякая круп-

ная продажа выступают в виде операции, которую нужно подго-

товить старательно и предусмотрительно, провести решительно,

смело и твердо. Но как только с нею покончено, нужно затевать

другую, которая, может быть, окажется во всем отличной от

предыдущей, и товары, вероятно, будут другие — во всяком

случае, условия сделки будут совсем иными. Между этими от-

дельными «операциями» — затишье, остановка в делах, пауза.

Могут ли деньги недвижно покоиться в сундуках во время этих

перерывов в коммерческой деятельности? Нет, это противоречит

природе денег: нужно, чтобы они безостановочно «работали», как

выражались в XVI столетии. Деньги «работали». Купец их ссу-

жал — но кому и каким образом?

Прежде всего выделим особую группу операций: я имею в

виду торговые товарищества на вере. Купец мог дать деньги

взаймы и действительно нередко давал их взаймы другим куп-

цам. У нас хватает конкретных примеров, подтверждающих это.

Особенно рекомендую всем весьма интересную книгу, в которой

г-н П. Массон исследовал деятельность любопытных «Коралло-

вых компаний», возникших в Марселе в XVI веке ради добычи

кораллов у побережий Алжира и Туниса; счета этих компаний

неожиданно и счастливо для нас сохранились в архивах Изера.

Но я предпочитаю привести пример еще более типический и по-

учительный. XVI век оставил нам некоторое число кратких ру-

ководств по практической коммерции и счетоводству. Перели-

стывать их, как правило, весьма занятно. Одно из самых инте-

ресных и наиболее известных озаглавлено: «Краткое наставление

как вести счетные книги прихода и расхода». Оно написано не-

ким Пьером де Савонном, уроженцем Авиньона, и выдержало

много изданий; мы ознакомились с четвертым, «пересмотренным

и во многих местах дополненным, с прибавлением книги шестой»,

Торговец XVI столетия

229

которое выпустил в Лионе Жан де Турн в 1608 году. Пьер де

Савонн предлагает такой пример.

Три купца составили сообщество на три года: Мартен и

И. Куве — братья из Марселя, торгующие совместно; П. Годен из

Лиона; А. Рено из Лиона. Этот пример целиком вымышленный,

но можно с уверенностью предположить, что он не надуманный,

не химерический и что автор позаботился о правдоподобии: ког-

да ставят условия задачи, стараются не выходить за пределы

возможного, особенно если речь идет о столь точном предмете,

как счетоводство. Итак, три наших компаньона объединяются:

братья Куве вносят 25 000 экю наличными;

П. Годен вносит 12 000 экю, частью деньгами, частью — на-

турой;

А. Рено вносит 10 000 экю, частью деньгами, частью натурой.

Таким образом, образуется общество с капиталом 47 000 экю

червонного золота. Кто же такие братья Куве? Это заимодавцы,

попросту — богатые купцы, финансирующие торговое предприя-

тие, за которое они не несут ответственности и которым непо-

средственно не руководят. Другими словами, они ссужают свои

деньги другим купцам, чтобы те заставили деньги «работать».

Любопытно познакомиться с результатами деятельности создан-

ного воображением Пьера де Савонна товарищества: капитал,

пущенный в оборот, составлял 47 000 золотых экю, из которых

две трети — наличные деньги; товарищество должно было функ-

ционировать три года; по прекращении его существования Пьер

Годен имеет в итоге 21371 экю (а вносил он 12000, из коих

часть — товарами); А. Рено причитается 18 364 экю (внес он

10 000, из коих часть — товарами) ; наконец, братьям Куве при-

читается 39 456 экю (они вносили 25 000).

Полученная в этом примере прибыль составляет в сумме

21 592 золотых экю — 21 592 золотых экю, порожденных капи-

талом в 47 000 экю, «работавшим» в течение трех лет; прибыль

в общем довольно солидная. Это немногим более 7000 экю дохо-

да в год на 47 000 капитала, то есть около пятнадцати с полови-

ной процентов. Повторим еще раз: это вымышленный пример,

однако ясно, что автор его отнюдь не стремился показаться не-

лепым.

Купец не довольствовался тем, что финансировал других куп-

цов; он ссужал также частных лиц, и в этом случае он был заи-

модавцем в прямом смысле этого слова. К мелкому торговцу

городка или поселка тянулись толпы сельских жителей, нуждав-

шихся в деньгах. Чего они просили? Немного денег, чтобы упра-

виться с насущными нуждами: покупкой зерна, скота или сена.

У торговца они получали по большей части и желанный товар,

и деньги для его приобретения. Получали, но какой ценой?

Торговец, собственно говоря, не давал взаймы. Запрещение

Церкви — отдавать деньги в рост — имело силу более в теории,

230

Люсьен Февр. Бои за историю

но все же эту силу сохраняло. Чаще всего упомянутую трудность

обходили посредством того, что называлось установлением рен-

ты: допустим, крестьянин нуждался в 100 франках для покупки

домашнего скота; в таком случае он обязывался поставлять

торговцу ежегодно определенное количество пшеницы, овса, ржи,

иной раз — вина или сыра, благодаря чему получал аванс —

нужные ему 100 франков. Нетрудно предположить, что количест-

во продуктов, о которых идет речь, исчислялось торговцем всег-

да таким образом, что стоило меньше одолженной суммы. Разу-

меется, торговец шел на риск: предположим, что в том году, ког-

да был заключен контракт с крестьянином, урожай хлебов

оказывался на редкость обильным; зерно обесценивалось, про-

дажная цена его была невысокой; продав его, торговец мог вы-

ручить немного. Но поскольку он — человек обеспеченный, ни-

что не вынуждало его к продаже; в амбаре зерно крестьянина

присовокуплялось к прочим запасам хлеба; торговец выждал год,

два года, если нужно,— пока плохой урожай не повысит цену на

хлеб и не появится возможность продавать его так, чтобы возме-

стить затраты. Что же касается ссуженных крестьянину 100 фран-

ков, то очень редко случалось, чтобы торговец не удержал из них

части себе в обеспечение: в действительности · он выдавал кресть-

янину не 100 франков, а чаще всего только 80 при ссуде сроком

на год. В конце концов, торговец торгует все подряд. Как посту-

пал крестьянин с деньгами, которые хотел получить взаймы? Ку-

пить скотину? Торговец же:

1. Одолжив ему некоторую сумму и удержав предварительно

какую-то ее часть, он устанавливал ренту в пристойной и закон-

ной форме.

2. Связывал крестьянина непременным условием, без кото-

рого займа не могло быть, чтобы скотина была куплена лишь у

него, и продавал ее вдвое дороже настоящей стоимости. Все это,

конечно, изображено схематически. Но эта схема составлена на

основании тысяч и тысяч документов. Наши судебные архивы,

архивы провинциальных парламентов битком набиты текстами

подобного содержания. Достаточно раскрыть реестр обвинитель-

ных приговоров, вынесенных в середине XVI века, чтобы оты-

скать в процессах против ростовщиков достаточное число дел

подобного рода. Ибо время от времени бывали и судебные пресле-

дования. Жалобы бедняков — обобранных, эксплуатируемых, до-

веденных до нищеты — становились настолько громкими, что

власти возобновляли свои обвинения против ростовщиков и за-

тевали сколько-то судебных дел. Эти преследования были при-

мерно столько же действенными, как и в наши дни, и я предо-

ставляю читателю сделать вывод — препятствовали они дельцу

промышлять по-прежнему или же не препятствовали.

Торговец ссужал не только крестьян. Но несомненно, что без-

оружный крестьянин, которого было нетрудно запугать и поте-

Торговец XVI столетия

231

шиться над ним, невежественный и беззащитный — за околицей

своей

деревни,—был

самым удобным должником. Однако можно

было еще дать взаймы горожанину, испытывающему кратко-

временные денежные затруднения; знатному человеку, на кото-

рого свалилась какая-нибудь из предвиденных неприятностей, со-

ставляющих исключительную и неотъемлемую привилегию знати,

как-то: необходимость заплатить выкуп, обновить воинское сна-

ряжение, приобрести боевого коня, провести крупные восстано-

вительные работы в родовом замке; наконец, дать взаймы горо-

ду (это было, как правило, самое надежное помещение денег;

для тогдашних благоразумных отцов семейства — лучше не при-

думаешь) — все эти операции, при том, что приносимая ими при-

быль не была столь «левой», противозаконной, как барыши, из-

влекаемые из ссуд деревенским жителям,— операции эти тем не

менее приносили отличный доход. Обычная ставка в этой катего-

рии займов в середине XVI века никогда не опускалась ниже

8 процентов. Да и 8 процентов брали исключительно редко. 12,5,

13,33 процента, порою 16,66 процента — обычные, нормальные,

вполне дозволенные ставки. Они давали возможность получать

достаточно высокую прибыль, и к тому же такие сделки обычно

бывали надежными.

Наконец, поднявшись еще ступенькой выше, купец давал взай-

мы уже не жалкой деревенщине (дела эти, отнюдь не почетные,

были, без сомнения, самыми прибыльными, если только взаимо-

давец готов был вести их тщательно и жестко) и не должникам,

в общем платежеспособным и занимающим известное положение,

как горожане, знать, попавшая в трудные обстоятельства, или

города, которым срочно потребовался заем, а властителям, госу-

дарям, то есть .государствам. Эти последние операции были и

престижными, и щепетильными, и выгодными, и вместе стем

крайне рискованными. Поначалу они приносили

4 п

сти, влияние при дворе, огромные прибыли, княжеский образ

•J

л-

10.

жизни; но кончались порой виселицей в Монфоконе

Чтобы понять это, нужно хорошо представлять себе, что такое

были государственные финансы в XVI веке. В наши времена го-

сударство, если оно нуждается в деньгах, добывает их наипро-

стейшим способом: либо выпускает казначейские билеты, которые

охотно принимают крупные финансовые учреждения и частные

лица с целью использовать часть своих средств, которые они не

хотят вкладывать на длительные сроки; либо выпускает государ-

ственный заем. Такой заем делим до бесконечности. Кредиторов

у государства — легион. Это соотечественники и иностранцы,

крупные капиталисты и обладатели ничтожных сбережений, от-

дельные лица и коллективы людей. Они полны доверия. Посколь-

ку заем выпущен нацией или ее представителями, он представ-

ляется обеспеченным всеми богатствами страны, и этого в общем

достаточно; заимодавцы государств в обычное время не требуют

232

Люсьен Февр. Бои за историю

от него ни залога, ни конкретных ипотечных обязательств.

В XVI веке все обстояло иначе.

Прежде всего с точки зрения финансовой государства как та-

кового не существовало. Был государь. Государь был частным

лицом — таким же частным лицом, как все прочие люди; он мог

быть рачительным хозяином или расточителем, верным слову

или вероломным, но получить кредит он мог только как частное

лицо. В 1530 году взаймы брала не Франция, а государь, Фран-

циск I, внушавший больше или меньше доверия кредиторам.

И когда в 1530 году Франция нуждалась в деньгах, Франциск I,

который с финансовой точки зрения и был Францией, должен

был искать кредиторов — точно так же, как последний из при-

ближенных к нему дворян, желавший купить боевого коня и не

имевший для этого достаточно средств в своем кошельке. Госу-

дарю приходилось искать заимодавца. Он вынужден был длитель-

но препираться с ним об условиях займа. Он должен был обещать

выплатить долг в кратчайший срок. Нередко его принуждали да-

вать залоги — грамоту, передававшую право на доходы с его вла-

дений или на некоторые виды доходов, или же брали расписку

с поручительством третьего лица, принявшего на себя ответст-

венность за долг государя. Помимо всего прочего, никаких по-

стоянных, «придворных» кредиторов не было. Государь стучал

во все двери, протягивал руку перед каждой мошной. Еще не

существовало достаточно мощных финансовых учреждений, спо-

собных в одиночку удовлетворить его нужды; а если бы и

были, то они отказались бы давать взаймы постоянно, потому

что это значило бы отдавать деньги без обеспечения.

Каково в тот или иной момент было истинное финансовое

положение такого-то государя? Никто этого в точности не знал,

даже он сам. Получил ли он уже заем и от кого, сколько и на

каких условиях? Это никому не было известно. Поэтому государь,

который ничего не получил бы, если бы всегда обращался к од-

ним и тем же кредиторам, домогался займов отовсюду: капиталы

знати и духовенства, или королевских чиновников, или купцов -

все годилось в дело. В Европе в XVI веке существовали два-

три крупных коммерческих центра, где заключались сделки по-

добного рода. Во Франции это Лион — тот самый Лион, где

Франциск I вел переговоры о займах чаще всего. Для имперской

коалиции такой центр — Антверпен, в котором Карл V вел пере-

говоры о займах для себя, иногда лично, иногда через своих пред-

ставителей в Нидерландах. С кем же договаривались тот и дру-

гой? С купцами — французскими, немецкими, итальянскими,

с кем придется. Договориться было нелегко. Царствующим осо-

бам не доверяли.

Обычная ^процентная ставка была очень высокой. Начнем с

того, что займы выдавались на очень короткий срок: на время

между двумя ярмарками или самое большее — так бывало очень

Торговец XVI столетия

233

редко — на год. Как правило, взимали 3 процента с выданной

суммы за три месяца — промежуток между двумя ярмарками;

то есть 12 процентов в год. Но когда истекал срок платежа, ког-

да начиналась ярмарка, государю, как правило, было нечем пла-

тить. Тогда «продлевали», предоставляли отсрочку до следующей

ярмарка; разумеется, -такая отсрочка не была безвозмездной.

Помимо прочего, банкиры получали обычно дополнительный

«добровольный дар» — от двух до четырех процентов годовых,—

который должен был вознаградить их за убытки и за риск. Ведь

чаще всего ссуду предоставляли не они сами лично. Они высту-

пали всего лишь как посредники. Те деньги, что ссужались ко

ролям, они занимали у других купцов или просто богатых лю-

дей и несли перед теми обязательства. Эти операции бывали вы-

годны, если удавалось, предположим, занять под 10 процентов

годовых те деньги, что затем отдавали в долг под 12 процентов,

плюс от 2 до 4 процентов «добровольного дара», плюс меняющая-

ся от случая к случаю прибыль (которую после еще следовало

реализовать) при расчете звонкой монетой, ибо кредиторы доби-

вались, как правило, чтобы с ними расплачивались по биржево-

му курсу монеты, а не по официальному тарифу. Таким образом,

при официальном расчете номинальные 12 процентов оборачива-

лись в действительности 16 процентами по меньшей мере, иной

раз 18, изредка 20 процентами. За шесть или семь лет первона-

чальный долг — если государь не смог его погасить в установлен-

ные соглашением сроки — удваивался.

Не приходится удивляться тому, что государства XVI века

стали в конце концов изнемогать под гнетом этих операций.

Не приходится удивляться и тому, что для императоров и коро-

лей того времени банкротство было постоянным соблазном. Заи

модавцы знали об этом и принимали в расчет. Самые обеспечен-

ные займы, обязательства, торжественно скрепленные «королев-

ским словом»,— все было надежно. В один прекрасный день вла-

ститель мог прийти к мысли, что, выплачивая проценты своим

кредиторам, он впадает в великий грех и нарушает церковный

запрет давать и брать деньги под проценты; и, чтобы облегчить

свою совесть, он мог не только отказаться платить проценты,

но и удержать с кредиторов те проценты, которые он выплатил

им ранее. В таком предположении нет ничего невероятного. Как

известно, в 1545 году в Лионе кредиторы Франциска I потребова-

ли от короля письменных заверений, что «дары», то есть процен-

ты, которые он выплатил ростовщикам, одалживавшим ему день-

ги, должны рассматриваться как оплата обычных обязательств и

что купцы могут быть спокойны на этот счет — и за прошлое,

и за будущее. Кредиторов также терзала мысль о возможной

•смерти короля, когда он достигал преклонного возраста или если

с ним приключалась какая-нибудь болезнь. Если он умрет, что

будет с их займом? Возместит ли им их деньги наследник?

234

Люсьен Февр. Бои за историю

Не объявит ли он банкротство, полное или частичное? В 1546 го-

ду, когда Франциск I нуждался в деньгах, кредиторы давали их

ему лишь при условии, что дофин вместе с королем возьмет на

себя обязательство возместить отданные в долг суммы, и откро-

венно выражали опасение оказаться обманутыми.

Впрочем, если кто захочет узнать, с какой дерзостью креди-

торы разговаривали со своими должниками или писали им —

даже если должника звали Франциск I,— достаточно прочесть в

качестве одного из многих примеров такого рода письмо, которое

опубликовал

г-н Виаль в 1912

году'

•

ап

еА

^™&

*№"

циск I занял 17 187 золотых экю у Жана Клебергера, «честного

немца» из Лиона. Эта сумма должна была быть погашена в че-

тыре срока из денег, взимаемых за перевоз соли по воде бечевою.

Наступил месяц первого платежа — долг не отдан. Клебергер,

честный нюрнбергский немец, в свое время стал гражданином

Берна, дабы с большим удобством вершить свои дела в Лионе:

как видим, определенного рода уловки появились на свет не

вчера. Клебергер не преминул обратиться за поддержкой к

бернскому городскому совету, сославшись на свое бернское граж-

жанство, и совет, уступив его настояниям, направил 6 июля

1527 года Франциску I письмо, которое следовало бы прочитать

целиком, но я приведу наиболее существенный отрывок: «Мы

поражены тем, что Вы так дурно выполняете свои обещания, то,

что Вы отказываетесь от данных /Вами ранее письменных, с пе-

чатями, обязательств,— это не может доставить Вам ни выгод,

ни чести, от этого Ваше Королевское Величество, когда дело бу-

дет предано гласности, может понести превеликий ущерб не

только в нашей стране, но также во владениях всех германских

государей и в имперских городах Германии, что было бы для нас

весьма прискорбно». Суровая отповедь, лишенная какой бы то

ни было учтивой фразеологии. В классической работе Эренберга,

посвященной эпохе Фуггеров, можно прочесть другое письмо,

вдохновленное такими же чувствами и очень сходное по тону.

Оно было отправлено Якобом Фуггером, великим аугсбургским

банкиром, императору Карлу V.

Однако, как бы ни был велик риск, возможность вести дела

с государями была для купцов очень заманчива. Прибыль полу-

чалась немалая. И, помимо всего прочего, часто бывало трудно

отказать государю. Клебергер был иностранцем, он мог искать

защиты у «Блистательных Правителей» Берна, что он и сделал.

Но несчастные французы! Они не могли позволить себе вольно-

стей в поведении. Хочешь не хочешь — ложить в давильню. По-

рой они там и оставались. Такова была судьба, часто трагическая,

крупнейших французских купцов того времени; и чтобы ограни-

Revue d'histoire de Lyon. 1912. T. 9. P. 282.

Торговец XVI столетия

235

читься повествованием об одной лишь из таких историй, возьмем

ее в качестве типической — расскажем о судьбе Самблансэ.

Жак де Бон —

купец

„.

из города Тура, известный в истории

под именем

Самблансэ

названию принадлежавшего ему

поместья),—был

сыном не менее известного Жана де Бона, ко-

торый впервые упоминается в 1454 „году как поставщик владе-

тельного Ангулемского

дома";

спустя десять лет Жан де

Бон — один из крупнейших негоциантов королевства. Его ремес-

лом была торговля сукнами, но он ею не ограничивался. Мы зна-

ем, например, что он был активным участником крупных коммер-

ческих предприятий Людовика XI, когда-то в 1464 году велел

построить четыре галеаса, а именно «Святого Мартина», «Свято-

го Николая», «Святого Людовика» и «Святую Марию», чтобы

продолжить дело Жака Кёра, направившего ранее свои четыре

галеаса в Средиземное море. Жан де Бон из Лиона вступил в

компанию с Жоффруа ле Сиврие из Монпелье, Ж. де Камбрэ

из Лиона, Никола Арнулем из Парижа и Жаном Пла из Брюгге.

Как мы видим, эти богатые купцы создавали крупные и уже впол-

не международные компании.

Жан де Бон был одним из тех, кто получал товары, достав-

ленные из Леванта на галеасах, и пускал их в обращение. Кро-

ме того, в 1470 году он поставил первые партии шелка-сырца на

шелковые мануфактуры с итальянскими мастеровыми, которых

Людовик XI вывел из-за Альп, чтобы поселить сначала в Лионе,

а затем и в Туре. Позднее вместе со своим зятем Жаном Бри-

сонне он по просьбе короля отправил в Лондон пряности, парчу

и шелк на 25 000 экю. Это была попытка открыть прямой доступ

к английскому рынку и избавиться от посредничества Брюгге.

Предприятия коммерческие и одновременно политические: вско-

ре к ним присоединяются и дела финансовые: Жан де Бон по

воле короля принимает участие в конфискации имущества у из-

вестного в истории кардинала Балю и не менее знаменитого

Филиппа де

Коммина|

г.

™

году он на половинных началах

со своим зятем Брисонне ссудил королю 30000 ливров, чтобы вы-

купить Перпиньян у короля Арагона

13.

Он

- казначей дофина

Карла (будущего Карла VIII). И естественно, к нему текли до-

ходы, богатства, сыпались почести; когда король в октябре

1471 года учредил мэрию в Туре, де Бон ее возглавил; он женил-

ся на богатой невесте; у него особняк, конюшни, сады в Туре,

усадьбы, виноградники, дома; в Турени — наследственное по-

местье, оценивавшееся примерно в 23 000 ливров. Жан де Бон —

это первый набросок, эскиз, заготовка. Его сын Жак де Самблан-

сэ — законченная картина.

Обо всем этом написано в солидной, но слишком краткой книге:

Spont P. Semblançay. P., 1895.

236

Люеьен Февр. Бои за историю

Поначалу Жак, подобно своему отцу, был торговцем сукна;

однако на примере человека такого размаха, как Жан де Бон, мы

видели, что могло скрываться под этим званием. Жан оставил

после себя троих сыновей; один из них посвятил себя Церкви,

а два других — Гийом и Жак — стали суконщиками. У Жана

было шесть дочерей; шесть его затьев были суконщики или фи-

нансисты. В свою очередь, Жак, занимавшийся торговлей, как и

его отец, женился на Жанне Рюзе. Это был брак внутри касты,

брак денежный, брак крупного капитала. Рюзе вместе с Бонами,

Брисонне, Вертело — сливки богатой купеческой буржуазия Ту-

рени, и нет ничего более запутанного, чем клубок их браков,

свидетельствующий о том, насколько спаянным был мир крупной

коммерции и финансов.

Жак начал с торговли: он продавал разным владетельным осо-

бам сукна, шелк, шерсть, полотно. Он постоянный поставщик

домов Орлеанского, Ангулемского, де ла Тремуи. В компании с

Брисонне он продал с октября 1490 по январь 1492 года на

41 127 ливров сукна и полотна королю Карлу VIII. Одновременно

он, подобно отцу, занимался финансовыми сделка-ми, ссужал,

авансировал различные суммы, заставлял капитал «работать».

В 1492 году наступает новый этап: он стал главным казначе-

ем герцогини Анны Бретонской, которая незадолго перед тем,

в 1491 году, сочеталась браком с королем; затем, в сентябре

1492 года, к этой должности де Бона прибавилась другая —

управляющего дворцом герцогини. Жак де Бон — интендант; он

не был, как мы сказали бы теперь, высокопоставленным санов-

ником; он был именно интендантом и, безусловно, не зря получал

свое жалованье: 24 000 ливров за казначейство, 2000 за управле-

ние дворцом. Ибо он распоряжался годовым бюджетом в

100 000 ливров, установленным для герцогини королем, не считая

ежегодных дополнительных выплат по 20 000, 40 000, иной раз

50 000 ливров.

Добавим, что поступления в казну шли не наличными день-

гами: то были письменные предписания на получение тех или

иных сборов и выплат; другими словами, Жак де Бон должен

был обеспечить, как сумеет, получение денег, теоретически ему

причитавшихся. К тому же Анна была расточительна, и ее мотов-

ство доставляло немало хлопот казначею: с января по сентябрь

1492 года расходы составили 277 750 ливров; с октября 1492 по

сентябрь 1493 года — 201 199 ливров; тогда как постоянный го-

довой бюджет предусматривал всего 100 000 ливров. Траты на

произведения искусства и предметы роскоши, на непрестанные

перемещения герцогини и ее окружения: громоздкий поезд — по-

возки с вещами, коляски с путешественниками, носилки с при-

дворными дамами и девицами, целая армия проводников, саперов,

перевозчиков для переправ через реки, всадников эскорта, квар-

тирьеров и т. д. Всеми этими людьми распоряжался Жак де Бон,

Торговец XVI столетия

237

он же поставлял денежные средства, когда их не хватало, выку-

пал драгоценности королевы, заложенные в Лионе во время вой-

ны с Неаполем, обеспечивал приданое фрейлинам, когда королева

дарила им суммы, которыми не располагала; он же в 1495-

1496 годах дал взаймы своей госпоже 20 000 ливров. Он — интен-

дант, но не чиновник. Еще он купец и частное лицо, которому

никто не возбраняет давать по своему усмотрению деньгам «ра-

ботать». Однако он уже ступил одной ногою в мир двора и по-

литики. В его лице коммерция приобщалась к славе и тяготам

государственного управления.

1496 год: новый этап. Жак де Бон стал одним из четырех

генералов финансов, то есть одним из четырех верховных рас-

порядителей, ведающих поступлением доходов от налогов, пода-

тей и пошлин на соль. Ничто не может быть оплачено из сумм,

поступивших от налогов, податей и пошлин, без подписи одного

из генералов. Отсюда — могущество этих людей, высокое поло-

жение, доверие. Они не министры, не высокие сановники, не дво-

ряне: всего лишь простолюдины, купцы — невзирая на то что их

возводят во дворянство и у них есть поместья, по названиям ко-

торых они теперь прозываются. Однако они могущественнее, чем

министры и высокопоставленные сановники, которые от них зави-

сят, потому что нет никого, кто бы в них не нуждался, кто бы

без них мог без задержки получать свое жалованье и содержание,

без них — некуда податься. Сеньоры, города, владетельные фами-

лии — ради устройства своих денежных дел; поэты и придворные,

желающие, чтобы им выплачивали пенсии,— все льстят генера-

лам, курят им фимиам, принимают их у себя, осыпают подарка-

ми. Все это почетно; но была и выгода. Самблансэ, хотя и являл-

ся распорядителем королевских финансов, оставался частным

лицом, он спекулировал и наживался. В частности, он завел на-

стоящий банк, куда являлись облагодетельствованные королев-

скими щедротами и торговали там платежными распоряжениями,

выданными им тем же Самблансэ. Получать деньги по этим рас-

поряжениям нужно было у различных сборщиков

налогов,

част-

ниямнужнобылоуразличныхсборщиковналогов,част-ных

здиц, «гренетье»

u по

всем

королевству;

чтобы

избавить

себя от дальних поездок и нелегких хлопот, связанных с полу-

чением денег, обладатели королевских грамот обращались непо-

средственно к генералу финансов, который, удержав определен-

ный процент, давал им деньги — с тем чтобы потом собрать этв

суммы с «гренетье». Кроме того, он в затруднительных ситуациях

устраивал займы самому государю; он и сам ссужал королю, по-

рою немалые суммы: например, в 1503 году при Людовике XII

война шла повсюду — в Неаполе, в Перпиньяне, в Байонне, в Ка-

лабрии, в Каталонии; финансы пребывали в плачевном состоя-

нии; королева одолжила королю 50 000 ливров, Жак де Бон —

23 000, его тесть Гийом Брисонне, герцог Немурский и маршал

де Жье — по 20 000 каждый. Можно, однако, быть уверенным, что

238

Люсьеп Февр. Бои за историю

Самблансэ своих денег не потерял: он знал тысячу способов воз-

местить их, притом сторицей. Он пользовался этими возможностя-

ми, и столь успешно, что в один прекрасный день становился

слишком богатым... И тогда накопившаяся против него ненависть

прорывается, король велит бросить его в темницу, отобрать все,

что он нагреб, а затем без долгих разговоров повесить в Мон-

фоконе как изменника.

По сути дела, Самблансэ всего лишь исправно следовал пра-

вилам игры...

Пример нашего Самблансэ типичен. Он характерен для соци-

ального процесса огромной важности. В самом низу, у основа-

ния,— мелкий торговец, занимавшийся куплей-продажей на яр-

марках, ссужавший свой барыш под проценты и помаленьку из-

влекавший доход, эксплуатируя тех, кто еще беднее его. Постав-

щик Дворца, ставший интендантом какого-нибудь владетельного

дома или генералом финансов королевства, вовлеченный в дела

самой высокой политики и дипломатии, живший в окружении

королей и королев,— на вершине. Но это — одна пирамида.

Финансовая деятельность, которая в те времена не отмеже-

валась еще от деятельности собственно коммерческой, дала

«торговле» мощные крылья, что привело к созданию огромных

состояний: семейства Понше, Брисонне, Бон, парижские и тур-

ские, дю Пейра в Лионе, Пенсе в Анжере, Бональд и Вигуру в

Родезе, Рокетт и Ассеза в Тулузе — все они держали себя прин-

цами, утопающими в роскоши, принцами Возрождения; они не

только копили богатства, но и травли сумасшедшие деньги,

и их имена остались в истории искусств, ибо все они в своих

великолепных палатах собирали книги, мебель, ткани, драгоцен-

ности, произведения искусства постине княжеские. Пониже их —

изрядное число купцов меньшего достатка, извлекавших из сво-

ей коммерческой деятельности от 80000 до 100000 ливров, что

давало им 5000—10000 ливров ренты; стоимость графских или

баронских владений, доход с крупного епископства или аббатст-

ва; эти купцы были столь же богаты, как самые богатые дворя-

не их провинции,— если исходить только из цифр — и более бо-

гаты, чем дворяне, ибо не исполняли обязанностей, возложенных

на дворян.

Так поднялась новая аристократия. Аристократия выскочек;

та, другая аристократия не признала ее, завидовала ей, ненави-

дела, по большей части — искала с ней союза. Аристократия ка-

питала, аристократия драгоценных металлов, владычица золота;

в мире, который все более обуревала жажда золота, в котором

экономические и финансовые проблемы выходили на передний

план,— она в той или иной мере становилась владычицей судеб

страны.

ЦИВИЛИЗАЦИЯ:

ЭВОЛЮЦИЯ СЛОВА И ГРУППЫ ИДЕЙ

Проследить историю какого-нибудь слова — такой труд никог-

да не бывает напрасным. Кратким ли будет это путешествие или

долгим, однообразным, полным приключений — оно в любом слу-

чае поучительно. Можно, однако, насчитать в обширном лекси-

коне культуры дюжину терминов, никак не больше, скорее мень-

ше, прошлое которых следует изучать не просто ученому-эрудиту,

но историку — да, историку в полном смысле этого слова.

Эти термины, смысл которых, более или менее приблизитель-

но очерченный словарями, продолжает эволюционировать по

мере развития гуманитарных знаний, предстают перед нами обо-

гащенными, если можно так выразиться, всей историей, сквозь

которую они прошли. Достаточно одних этих терминов, чтобы

проследить и точно измерить (с некоторым опозданием, ибо

язык не быстрое средство регистрации); превращения группы

фундаментальных понятий; человеку нравится считать их незыб-

лемыми, так как их незыблемость как бы гарантирует ему уве-

ренность и безопасность **. Воссоздать историю французского

слова «цивилизация» на деле означает реконструировать этапы

глубочайшей революции, которую совершила и через которую

прошла французская мысль от второй половины XVIII века и по

наше время. И тем самым охватить взглядом — с особой точки

зрения — историю, интерес и значение которой не ограничивают-

ся пределами одного государства. Даже краткий предваритель-

ный очерк этой революции, который приводится ниже, позволит,

быть может, более точно датировать ее этапы. Во всяком случае,

он лишний раз покажет следующее: ритм волн, качающих наше

общество, то, что в конечном счете определяет этот ритм и

устанавливает его,— это не прогресс какой-нибудь частной науки

и мыслей, обращающихся в той же сфере,— это прогресс всех

дисциплин, всех знаний, которые помогают друг другу.

Давайте четко очертим проблему. Несколько месяцев назад в

Сорбонне была защищена диссертация. В ней шла речь о циви-

лизации тупи-гуарани. Эти тупи-гуарани, племена Южной Аме-

·* Заметим в скобках, что ни один маститый историк не надоумил, нв

один молодой историк не дошел своим умом до мысли посвятить исто-

рии какого-нибудь из этих слов углубленное исследование — скажем,

докторскую диссертацию. Это отлично рисует то состояние не мате-

риальной, а духовной неорганизованности, в котором по-прежнему пре-

бывают исследования по современной истории. Подобного рода моно-

графии есть в области древней истории, и мы знаем, насколько они

полезны и поучительны. Ясно, что написать такие монографии непрос-

то — для этого нужны историки, обладающие большой философской

культурой: aves rarae [редкие птицы]. Есть, однако, и такие; а если

нет, то нужно позаботиться о том, чтобы их воспитать.

240

Люсъен Февр. Бои за историю

рики, полностью соответствуют тому, что наши отцы называла

еловом «дикари». Однако представление о цивилизациях племен

нецивилизованных уже давно стало обычным. Мы без большого

удивления узнали бы, что некий археолог (если бы археология

доставила ему такие материалы) начал* толковать о цивилизации

гунной — тех самых гуннов, о которых нас учили недавно, что

они были «бичом цивилизации». Между тем наши газеты и жур-

налы и мы сами не перестаем твердить об успехах, завоевани-

ях и благодеяниях цивилизации. То убежденно, то с иронией,

порою — с горедью. Но так или иначе говорим. О чем же это

свидетельствует, если,, не о том, что одно и то же слово

служит для обозначения двух разных понятий?* В первом случае

слово «цивилизация» означает для нас попросту совокупность

свойств и особенностей, .которые открывает взгляду наблюдате-

ля коллективная жизнь некоторой человеческой группы: жизнь

материальная, интеллектуальная, моральная, политическая и

(чем бы заменить это неудачное выражение?) — жизнь социаль-

ная. Именно это было предложено назвать «этнографической

концепцией цивилизации»

С одной

сто

он

ы,

она

не

содержит

в себе никакого оценочного суждения — ни об отдельных фак-

тах, ни даже о совокупности изученных данных. С другой -

не имеет дела с отдельными индивидами, взятыми сами по себе,

с их индивидуальными реакциями, с их поведением и поступка-

ми. Она относится в первую очередь к категории «коллектив

шах».

Во втором случае, когда мы говорим об успехах или упадке,

о величии и слабостях цивилизации, мы, конечно, прибегаем к

суждениям оценочным. Мы исходим из того, что цивилизация,

о которой идет речь — наша цивилизация,— есть нечто великое

и прекрасное, а также нечто более благородное и более комфор-

табельное, лучшее как в моральном, так и в материальном отно-

шении, нежели то, что не есть цивилизация,— нежели дикость,

варварство или полуцивилизованность. Мы, конечно, уверены,

что эта цивилизация, участниками и носителями, нахлебниками

и пропагандистами которой мы являемся, придает нам всем цен-

ность, престиж, высокое достоинство. Ибо она — коллективное

благо, которым пользуются цивилизованные общества. Но так-

же—и личная привилегия, и каждый гордо объявляет себя ее

обладателем.

Итак, в нашем языке, имеющем репутацию ясного и логично-

го, одно и то же слово означает два очень разных понятия,

почти противоположных. Как это произошло? Как и в какой

степени сама история слова может помочь в объяснении этой

загадки?

Цивилизация: эволюция слова

24J

Niceforo A. Les indices numeriques de la civilisation et du

progres.

P.,

1921.

Слово «цивилизация» появилось в языке недавно. Андре Луи

Мадзини на первой странице своей книги «Об Италии, о ее от-

ношении к свободе и современной цивилизации» пишет: «Это

слово появилось во Франции, оно создано французской мыслью

последнего столетия». Мадзини предвосхищает письмо Ницше

Стриндбергу, который в 1888 году выражал сожаление, что он но

немец: «Нет никакой иной цивилизации, кроме французской.

Против этого

нечего

возразить

;

это сама истина, и она

безус-

з . Подобные утверждения, как мы увидим далее,

ловно верна»

ставят, но не разрешают один довольно важньгй вопрос, Во

всяком случае, одно остается неоспоримым: слово «цивилизация»/

(civilisation) было придумано специально и вошло в язык не |

вно.

Кто его произнес первым или хотя бы — кто его первым на-

ечатал? Этого мы не знаем. Таким признанием никого не уди-

вишь. У нас очень беден инструментарий — скажем честно, мы

все не вооружены, чтобы изучать историю слов, недавно по-

явившихся в нашем языке. У нас нет ничего, кроме серии «Сло-

варей Французской академии» (1694, 1718, 1740, 1762, 1798,

1835, 1878) и классических сводов — от Фюретьера через «Эн-

циклопедию» и до Литтре, дополняющих упомянутые выше

фундаментальные издания; кроме — в том, что относится к

XVIII веку,— нескольких работ, дельных, но кратких и слишком

общих, таких, как исследование Гоэна «Изменения во француз-

ском языке с 1710 по 1789 год» (1903) или работы Макса Фрея

«Изменения французской лексики в эпоху Революции

1789—

1800»

(1925). И если я называю эти работы слишком общими,

то только потому, что к этому принуждают факты: нам

очень-

недостает двух десятков словарей языка отдельных авторов:

языка Монтескье, Вольтера, Тюрго, Руссо, Кондорсе и дру-

гих,— а только такие работы позволили бы написать одну из

самых замечательных и свежих глав той всеобщей истории

французской мысли, отраженной в языке, важность и плодотвор-

ность которой столь убедительно доказывает г-н Фердинанд Брю-

но своею «Историей французского языка».

Тот, кто имеет намерение заняться историей слова, появив-

шегося в XVIII столетии, вынужден искать, зондировать вслепую,

блуждать по беспредельному морю литературы, не имея в своем

распоряжении никаких индексов или лексических сводов, кото-

рые могли бы ему помочь. И вот ради результата, который не-

известно еще, будет ли достигнут, растрачиваются многие часы-

работы. Что касается меня, то, проводя много времени за чте-

нием книг, по возможности подобранных в соответствии с темой,

** Цит. по: Counson A. Qu'est ce que la civilisation? Bruxelles, 1923;,

Idem. La civilisation, action de la science sur la loi. P., 1929. P. 187

„

188, not.

Л. Февр

242

Люсьен Февр. Бои аа историю

я не нашел слова «цивилизация» во французских текстах, папе

чаташшх ранее 1766 года.

Я знаю, что появление этого неологизма обычно относят ко

временам более ранним, к речам молодого Тюрго в Сорбонне

В работе Гоэна приводится дата рождения слова «цивилизация»

«около 1752 года» и дается ссылка — «Тюрго, II, 674»

видно, что имеется в виду не издание Шелля — оно одно только

и авторитетно,— а издание Дера и Дюссара, два тома которого,

напечатанные по изданию Дюпона де Немура, вышли в «Собра

нии трудов виднейших экономистов» в 1844 году. В этом изда

нии опубликованы, или, вернее, перепечатаны, во втором том«

(с, 671) «Мысли и фрагменты, которые были занесены на бума

гу, чтобы использовать их в какой-нибудь из трех работ по все

общей истории, или Об успехах и упадке наук и искусств». На

странице 674 можно прочесть: «В начале цивилизации успех»

могут быть и особенно казаться быстрыми». К сожалению, слово

«цивилизация», по всей вероятности, принадлежит не Тюрго,

а Дюпону де Немуру, который мог употребить его вполне ест«

ственным образом, публикуя значительно позднее труды своего

з*.

то

слсЗво

невозможно

найти

в тексте,

воспроизведен-

ном г-ном Шеллем непосредственно по рукописям **. Мы не

находим слова «цивилизация» ни в речах 1750 г., ни в письме

Î751 г. к мадам де Граффиньи по поводу «Писем перуанки», н»

в статье «Этимология» в «Энциклопедии» (1756). Во всех этих

смысл часто

треоуетр

на наш взгляд, того са-

мого слова, на которое приор Сорбонны ' якобы отважился в

1750 году; однако он ни разу его не употребляет; он не поль-

зуется даже глаголом «цивилизовать» (civiliser), причастием

«цивилизованный» (civilisé), которые уже были в употреблении.

Он придерживается слов «police» и «policé» — короче, получает

ся, что он единственный раз в жизни написал на бумаге словец

которым больше никогда не пользовался и, добавим, на которое

не отважился после этого более десяти лет ни один из его со-

временников: ни Руссо в своем «Рассуждении», снискавшем на-

граду в 1750 году в Дижоне, ни Дюкло в своих «Размышлениях

о нравах нашего века» (1751), ни Гельвеции в своей книге «Об

уме»; не будем удлинять перечень.

Итак, только в 1766 году мы обнаруживаем интересующее

нас слово в напечатанном виде. В этом году в Амстердаме у

Немура это было

обычным делом: он очень вольно обращался с текстами Тюрго.

Слово «цивилизация» фигурирует, однако, в первом томе сочинений

Тюрго (Turgot A. R. J. Oeuvres et documents le concentrant / Ed. G. Shell.

P., 1913), но только в резюме, предпосланном «Философской картине

последовательных успехов человеческого разума». Это резюме написано

г-ном Шеллем.

* Все собраны в первом томе Сочинений Тюрго.

Цивилизация: эволюция слова

24У

Рея вышла в двух разных изданиях (одно было in-quarto, дру

гое — три тома

in-12°)

«Древность, разоблаченная в своих обы

чаях» недавно скончавшегося г-на Буланже. В третьем томе из

дания

in-12°

читаем: «Когда дикий народ становится цивилизо

ванным, ни в коем случае не следует считать акт цивилизации

законченным после того, как народу даны четкие и непререкае

мые законы: нужно, чтобы он относился к данному ему законо

дательству как к продолжающейся цивилизации» "*. Это оригв

нальное и очень удачное выражение выделено курсивом. «Древ

ность» была опубликована посмертно: автор скончался и

1759 году. Таким образом, слово можно было бы датировать

самое позднее этим годом — если бы мы не знали, что был че

ловек, дополнивший, если не переработавший рукопись покойно

го инженера мостов и дорог Буланже, чтобы она увидела свет.

И этим человеком был великий творец неологизмов перед лицом

вечности барон де Гольбах, написавший, например, в 1773 году

в своей «Системе общества»: «В обществе человек электризует

ся»,— и это через два года после того, как вышла из печати

«История электричества»

Пристли

•

И вот

какое

удивительное

обстоятельство: де Гольбах употребляет слово «цивилизация» »

своей «Системе

общества»

А^уланже

- никогда, ни разу,

за исключением фразы, процитированной выше. Я внимательно

прочел «Исследование происхождения восточного деспотизма»,

посмертно изданный в 1761 году труд «г-на В. I. D. Р. Е. С.»*;

слово «цивилизованный» встречается там довольно редко; «циви-

лизация» не встретилась ни разу; обычно «police» и «policé».

Пример, приводившийся выше, как будто единственный в лите-

ратурном наследии Буланже, но не в наследии де Гольбаха. Так

или иначе факт налицо. Перед нами — один случай употребле

ния слова, датированный 1766 годом. Я не утверждаю, что он

первый, и выражаю пожелание, чтобы другие, более удачливые

искатели отняли лавры (впрочем, достаточно скромные) у Бу

ланже или де Гольбаха.

Слово не осталось незамеченным. В промежутке между 1765 и

1775 годами оно получает права гражданства. В 1767 году аб-

бат Бодо, в свою очередь, использует его в «Календаре горожа-

'* Boulanger N. A. L'Antiquité dévoilée par ses usages. Amsterdam, 1766.

Liv. 6, ch. 11. P. 404-405.

·* Holbach P. H. de. Système social. Vol. 1-3. L., 1773. Vol. 1, ch. 16. P. 204;

10'

V которые ими руководят... мо-

жет быть только результатом работы веков» (Holbach P. H. de. Système

social. Vol. 1, ch. 16. P. 210). В этом сочинении слова «цивилизовать»,

«цивилизованный» употребляются постоянно, так же как в «Системе

природы» (1770), где слова «цивилизация» я не нашел.

* Аббревиатура расшифровывается так: Boulanger, ingénieur des ponts et

chaussées - Буланже, инженер мостов и дорог.