Февр Л. Бои за историю

Подождите немного. Документ загружается.

ТРУД: ЭВОЛЮЦИЯ СЛОВА И ПОНЯТИЯ

С тех пор как существуют люди, труд (travail) всегда запол-

нял жизнь большинства из них. Не знаю, в самом ли деле «они

рождены для труда, как птица для полета», как сказано в Книге

Иова (5, 7) в переводе Саси ', но все происходит именно так,

будто древняя поэма права. О том, как со временем менялось от-

ношение народов к труду в зависимости от эпохи, места и обстоя-

тельства (и в особенности у современных народов), как по-разно

му воспринимали люди труд, на них возложенный или возложен-

ный ими на себя,— наши познания об этом отрывочны, недосто-

верны и бессвязны. Нам неизвестны даже удивительные приклю-

чения слова, которое мы употребляем ныне для обозначения со-

вокупности наших действий на ежедневном житейском риста

лище.

Ибо они поистине удивительны — приключения слова «tra-

vail», которое, имея первоначальный смысл, восходящий к слову

«пытка» («tripalare» — пытать посредством «tripalium» — орудия

с тремя кольями), вытеснило в течение XVI века в нашем фран-

цузском языке два старых слова, употреблявшихся прежде; од-

ним из них, «labourer» *, все более и более завладевали земле-

дельцы (при том, что «travailleurs de laboratoire» [лабораторные

работники] возвращают ему ныне некоторый престиж интеллек

туальности) ; другое слово, «ouvrer», служило бы ныне только да-

мам-патронессам, трудящимся на благотворительные нужды в

своих ouvroires **, если бы наши ouvriers (рабочие) не произо-

шли от того же корня. Однако еще в XVII веке слово «travail»

сохраняло печать своего происхождения. Оно обозначало иной раз

затруднение, бремя, страдание и даже — унижение '*.

Когда затворники

Пор-Руаяля

пе

ре

ним

ая

традиции мона-

шеских орденов, принялись искать действенные способы покая-

ния, которые могли бы принести им вожделенное уничижение,—

они тотчас же подумали о ручном труде. И вот мы видим, как

г-н Леместр, «не зная, что придумать, дабы изнурить себя», при-

нимается за полевые работы, копает землю, жнет пшеницу, косит

траву под полуденным солнцем, чтобы, окончив эти работы, ко-

торые он полагал (и все вокруг тоже) еще более унизительными,

нежели утомительными, погрузиться в упорное изучение древне

* В современном французском языке это слово означает «обрабатывать

землю», «пахать».

** Комната для занятий рукоделием — в домах, где рукоделие не являет-

ся источником заработка.

'* Слово «travail» употреблялось в смысле «усталость» еще в середине

XVIII века, и притом хорошими писателями: «Каламю сел на коня...

но, не в силах переносить travail, приказал подать носилки». Или еще

(у Боссюэ): «Благочестивый travail Церкви по отношению к умираю-

щим...» Здесь смысл слова «travail» - «забота», «попечение». См.: Bru-

not F. Histoire de la langue française. P., 1890. T. 6, pt 2, fasc. i. P. 1349,

Труд: эволюция слова и понятия

365

еврейского, каковым он занимался рьяно

работа, какою бы трудной она ни была, не была покаянием.

И г-ну Леместру не нужно было краснеть за нее. Напротив, за-

творники краснели (а после корили себя за то, что краснели),

когда их обзывали «сапожниками», потому что некоторые из них,

самоуничижения ради, наловчились тачать сапоги. И Буало счел

необходимым язвительными словами расквитаться с их обидчи-

з .

Ведь

то были времена, когда труд лишал

достоинства

ками

(в узком смысле этого слова), когда сельский дворянин утрачи-

вал свое благородство, взявшись за труд садовника или за ручки

крестьянского плуга.

Оптимистический XVIII век пытался противодействовать это-

му и, если не облагородить, то по крайней мере реабилитировать

физический труд. Но и здесь мы по-прежнему остаемся «без аму-

ниции». Насколько мне известно, не существует ни одного учено-

го труда, в котором рассматривалась бы переменчивая судьба

слова «travail» — труд — в век «физиократов» и «экономистов».

И однако же, какие тут можно провести изыскания, какую эво-

люцию воссоздать! Труд — это мучение: так полагал еще

Шарль Луи де Сегонда де Монтескье, президент парламента в

Бордо, обрадованный возможностью облегчить свою совесть, убе-

див себя, что ценою небольших поощрений, как он пишет, «мел-

ких привилегий», «как бы ни были тяжелы работы, которых тре-

бует общество, все они могут выполняться свободными

людьми»

Труд (travail) наделяет правами; это уже мнение Дени Дид-

ро, сына ножовщика из Лангра: «богатства будут распределяться

справедливо, когда распределение станет соразмеряться с произ-

водством и с трудами каждого» (с «трудами», но еще не с «тру-

дом»); формулировка пока не найдена, но ее уже начинают ис-

Sainte

Beuve Ch. A. Port Royal. P., 1840. Т. 1. P. 392; Т. З. Р, 322.

Некоему иезуиту, который утверждал, что Паскаль собственноручно

сделал сапоги, Буало ответил: «Не знаю... Но признайте, досточтимый

отец, что он всех вас засунул в сапог» (Ibid. T. 2. Р. 500).

'* Глава называется «Бесполезность рабства у нас». Там написано: «Ис-

пользовав преимущества, даваемые машинами, можно заменить непо-

сильный труд, который в других местах заставляют выполнять рабов»

(Montesquieu Ch.-J. de. Esprit ds Lois. P., 1809. Liv. 15, ch. 8). Однако

относительно тех же машин смотрите написанное тем же Монтескье -

его цитирует Марк Блок в своем превосходном очерке «Водяная мель-

ница»: «Если бы водяные мельницы не были поставлены повсеместно,

я бы не подумал, что они столь полезны, как о них говорят, ибо они

сделали праздными неисчислимое множество рук, отняли у многих

людей возможность пользоваться реками и лишили плодородия много

участков земли» (Block M. Moulin à Eau // Annales de l'histoire écono-

mique et sociale. 1932. T. 7. P. 538). Монтескье принадлежит и такое

замечание: «Духовенство, государь, города, вельможи и некоторое чис-

ло видных горожан незаметным образом стали собственниками всей

страны... человек трудящийся не имеет ничего» (Montesquieu Ch.-L. de.

Op. cit. Liv. 23, ch. 28).

366

Люсъен Февр. Вой за историю

кать — ту, которую все «реформаторы» XIX века будут предла-

гать своим последователям, чтобы разрешить коренную пробле-

му — проблему распределения продукта между трудом, капита-

лом и талантом. Однако «капитал» — слово не из XVIII века;

оно появилось позже. Труд, о котором говорили люди того време-

ни,— это труд земледельца или ремесленника, труд, который до-

ставляет хлеб насущный и одежду, но не имеет цели доставить

богатство; труд, который, кроме того, спасает труженика от ве

личайшего из пороков, порождающего, согласно древней христи

анской традиции, все прочие пороки,— от праздности. Великая

революция еще не свершилась — та, о которой пишет Мишле в

великолепном — и столь малоизвестном — Предисловии к своей

«Истории XIX века», показывая нам, как старая Англия — стра-

на земледельцев — за четверть века исчезла, чтобы уступить

место «стране рабочих, запертых в мануфактурах». Труженики

XVIII века занимались ремеслами — теми ремеслами, к которым

с любопытством приглядываются энциклопедисты,— и на их ве-

ликолепных иллюстрациях оживают хитроумный инструмент в

вольное мастерство. И это нужно отметить, ибо нельзя напи-

сать — не может быть написана История труда, если не создать

одновременно Историю средств производства и приемов работы,

Историю инструментов, Историю техники. Само собою, когда мы

доберемся до XIX века, это уже будет история победного шествия

машин и «фабрик»

неразрывносвязанных

друг сдругом. И то,

какие это имело последствия, и как это отразилось на людях...

На деле же, с тех пор как в начале XIX века возникла целая

литература — историческая, экономическая, социальная,— зани-

мающаяся тем, что мы называем ныне «проблемами труда»,

люди того времени в своих книгах, в своих мыслях и попечени-

ях связывали понятие «труд» с представлениями о бедности, ни-

щете, эксплуатации. Будь то Бюре, печалившийся в 1840 году по

поводу «Нищеты трудящхся классов в Англии и Франции», будь

то Буайе, разбиравший в 1841 году «Положение рабочих и его

улучшение посредством организации труда», будь то Мишель Ше-

валье, написавший в 1848 году свои «Письма об организации тру-

да, или Исследование основных причин нищеты», или еще два де-

сятка других авторов, опубликовавших в то же время аналогич-

ные книги с подобными же названиями: труд и пауперизм, «Тру-

дящиеся классы» и «Страдающие классы» — это названия двух

последовавших одна за другою статей Кошута '*; нищета, труд,

организация и любовь к ближнему — все это совмещается в писа-

ниях самых различных и несогласных между собой исследовате-

лей социальных вопросов.

Следовало бы написать историю этого слова.

•• Revue des Deux Mondes. 1842.

Труд: эволюция слова и понятия

367

Тем временем теоретики отстаивали свою, отличную точку

зрения и пытались возвратить труду его достоинство. Вернуть

ему права и четко их определить. Однако прежде всего — пре-

вратить его из проклятия, тяготеющего над обездоленными,

и только над ними одними, в подлинный общественный долг,

обязательный для всех; в долг приятный — и это реабилитирует

его не менее, чем общеобязательность. Ручной труд «ненавистен

в условиях цивилизации потому, что заработная плата недоста-

точна и есть страх ее лишиться, хозяева несправедливы, мастер-

ские убоги, а трудовые действия чрезмерно продолжительны в

однообразны». Это пишет Фурье, которого вскоре дополнит Кабе:

«У каждого есть обязанность трудиться равное число часов в

день соответственно его способностям — и право получать равную

долю всего произведенного соответственно его потребностям... это

относится ко всем и для всех обязательно». Труд возводится в

ранг «общественной обязанности». Он выполняется в больших

мастерских и становится, насколько возможно, привлекательным

и непродолжительным; машины делают его более легким.

После этого неудивительно, что трудящиеся классы получили

наконец «право на историю» — потому, что они были трудящи-

мися, а не потому, что они были обездоленными. Они обрели

почет, которому стали завидовать со всех сторон. Некогда звание

«ремесленник» или «земледелец» было «низким». «Ремесленни-

ки,— писал старина Луазо в своем «Трактате о сословиях»

в 1613 году,— это, собственно говоря, механизмы и почитаются

существами низменными; «и в самом деле,— добавлял он,—

мы называем „механизмом" то, что ннзко и презренно». А земле-

дельцы? Конечно, «нет жизни более безгрешной, чем та, что

ведут они, и нет более естественного способа добывать себе про-

питание». И что же? Во Франции «они столь унижены, даже

угнетены, их настолько презирают, как людей низких, что можно

удивляться, как они еще у нас есть, чтобы нас' кормить». Это

в 1613 году. А три века спустя именно они увенчают себя титу-

лом трудящихся. Есть «труженики пера» — потому что есть

«труженики рубанка». И мускулистые парни, которые держат

ручки плуга, ведут борозду, косят, ворочают сено или на своих

виноградниках на крутых склонах холмов без устали таскают

наверх землю, неукоснительно сползающую вниз,— все они с

удивлением слушают, как писатель, приехавший отдохнуть, илв

лреподаватель, музыкант, певец, актер — как они говорят о своей

«труде» и даже о требованиях профсоюза работников умственно-

го труда или о профсоюзе театральных работников, к которому

принадлежат кое-кто из говорящих,— так, словно речь идет о че-

ловеке, трудящемся под землей, в шахте. Жюль Ренар в своем

«Дневнике» приводит одно остроумное замечание (это было ска-

зано в 1901 году) — некий муж говорит о своей жене: «Ей повез-

368

Люсьен Февр. Вой за историю

ло, ее 'труд виден каждому; я же работаю больше нее, но мой

труд никому не виден» '*.

Тем временем Коллеж де Франс, верный своей миссии, на

считывающей четырехвековую давность, создает в 1907 году пер-

вую во Франции кафедру Истории труда; он доверит ее сначала

Жоржу Ренару, затем Франсуа Симиану; и ученым этим будет

затруднительно определить значение слова'«труд», которое гро-

зило оказаться приложимым ко всем людям, 'мужчинам и жен

щинам, в наших современных обществах. Ибо люди моего воз-

раста видели, своими глазами видели, как между 1880 и 1940 го-

дами был полностью развенчан человек, который ничего не

делает, человек, не занятый трудом, праздный рантье, и как на-

метилось — с надлежащей задержкой — падение престижа «жен-

щины, не имеющей специальности». Сегодня на сто францу-

зов приходится всего два рантье — я имею в виду людей, кото-

рые имеют гражданское мужество называть себя этим словом;

это не намного больше, чем насчитывается в нашей стране бро-

дяг, заключенных и призреваемых в больницах.

Так замыкается круг. Мы начали с труда-пытки, чтобы прий

ти (по крайней мере, если верить оптимистическим словесам)

к труду на радость — потомку «привлекательного труда», о ко-

тором мечтал и писал наш старина Фурье. Мы начали — или вы-

разимся скромнее: мы должны были бы начать, ибо все это еще

не сделано. Всю эволюцию слова «труд» нужно уточнять, уста-

навливать в подробностях. Когда это настоятельно нужное дело

будет выполнено, можно будет похвалиться тем, что мы, восполь-

зовавшись одним-единственным словом, сделали разрез истории

психологической и социальной через четыре века истории фран-

цузской.

В настоящее время за отсутствием серьезных и глубоких ис-

следований мы можем дать лишь грубо упрощенную схему этого

будущего разреза, точного и детального. Мы подменяем реаль-

ный срез — какой он получится, если исходить непосредственно

из фактов,— подменяем его линией, проведенной жирно и разма-

шисто, спрямленной, усредненной и приблизительной. Экономист

этим удовлетворится. Брат и враг его — историк выразит, есте-

ственно, глубокую неудовлетворенность.

Дело ведь в том, что все, имеющее отношение к человеку,

непросто. Ограничимся одним примером, зато понятным: если мы

специально рассмотрим вблизи эволюцию идей, порожденных

трудовою деятельностью именно в тот период, когда слово «труд»

стало менять свое зловещее значение «пытки» на другое, все же

более высокое — «тяжелая работа», то увидим, что в те же вре-

мена люди XVI века, люди Возрождения, его глашатаи, настой-

чиво пытались реабилитировать ручной труд, возвысить челове-

Труд: эволюция слова и понятия

368

Renard J. Journal. P., 1927. P. 690.

ка, который добывает свой хлеб в поте лица своего

' ^

похитив у Рабле тень его замысла, его брата Жана, поразитель-

ного монаха, который никогда не празден, который все время

что-то делает руками, даже когда поет в хоре, и при исполнении

псалмов дает работу пальцам, плетя тетиву для арбалета, зачи-

щая стрелы, мастеря сети и силки для

кроликов

откл

кает-

ся ему Ронсар в «Одах» (III, IV):

Ненавижу руки праздны —

Пусть торопятся живей!

Друг мой, новой тетивою

Встрепени свой дух заснувший...

Если продолжить изыскания, мы заметим странные вещи:

например, что трудолюбивый горожанин того времени ополчается

именем своего труда не только против монашеского безделья, но

и против праздности знатных. Это было целое наступление, вос-

создать которое заманчиво, если бы для этого нашлось время.

Вслед за лирическими герольдами века — и это тоже знамена-

тельно — мы видим, как встают подвигнутые на то ate дело бого-

словы — его лидеры, наставники, рупоры его идей.

Ибо так же как трудолюбив Бог иудейско-христианской тра-

диции (в отличие от праздного аристотелевского Бога), столь же

работящи — причем работают они руками — и персонажи обоих

Заветов; а мы знаем, какой непреходящей силой воздействия -

примером и назиданием — обладали эти книги. Разве сам Иисус

не был мастеровым -- каменщиком и плотником, как отец его

Иосиф? Что же касается его учеников-апостолов, то, даже если

они и не одобряли горькие речи Екклесиаста: «Все, что может

рука твоя делать, по силам делай; потому что в могиле, куда ты

пойдешь, нет ни работы, ни размышления, ни знания, ни муд-

рости» (9, 10), они тем не менее со смирением вели суровую

жизнь рыбаков и ремесленников — в пример людям, которые

более, чем когда бы то ни было, доверялись им и поступали в

соответствии с их наставлениями.

Все это было подхвачено, повторено голосом, который — наря-

ду с голосом Платона — имел, несомненно, наибольшее воздейст-

вие на французов эпохи Возрождения,— голосом апостола Павла,

наставлявшего фессалоникийцев, что только труд обеспечивает

работнику достоинство и независимость, что наивысшая похва-

ла — «ни у кого не ели хлеба даром» (2 Фесе. 3, 8) и, наконец,

** Достойные внимания размышления на эту тему см.: Monod V. Le prob

lerne de Dieu et la théologie chrétienne depuis la réforme: Etude histo-

rique. Montauban, 1910. В «Посвящении» Жака Пелетье к «Поэтиче

скому искусству» мы находим такие примечательные слова: «Человек

благородного происхождения должен иметь множество занятий, друг

другу содействующих (Peletier J. Dédicall // Art poétique. P., 1557).

"* Рабле Ф. Гаргантюа и Пантагрюэль. Кн. 1. Гл. 40.

13 Я.

370

Люсьен Февр. Вой за историю

что кто не работает, тот да не ест. Платон, другой величайший

светоч эпохи, Платон «Государства», не признавал гражданином

человека, не имеющего ни обязанностей, ни

трудов

' когда

Жан Кальвин, прибывший в Страсбур, чтобы там поселиться,

должен был записаться в цех портных — он, конечно, порадовал-

ся тому, как хорошо сошлись закон города Страсбура и закон

платоновского Города, истолкованный через поучения Павла "*.

Так мы находим объяснение тому, что в XVI веке своего рода

глубинная волна вынесла на поверхность культ, прославление

ручного труда. Вспомним старину Платтера, гениального само-

учку; ученики должны были приходить за ним в мастерскую·

канатчика в Базеле, чтобы он явился перед ними и учил их

древнееврейскому языку. Но он не был единственным в те герои-

ческие времена, кто выполнял завет, изложенный в «Правде,

скрытой на сто лет» (1533) самой дамой — Правдой:

Работай, рук не покладая,

Живи, законы соблюдая...

Тому апостол нас учил,

Что вечным тружеником был.

Святой Павел, Платон; было, конечно, и другое, что с полной

ясностью должен был бы показать здесь историк понятия «труд»:

глас целого века, еще набожного и глубоко христианского,

страстно жаждущего христианской правды, но который уже не

перекладывает на Провидение заботы о своем хлебе насущном,

и, дерзко повернувшись спиной к учению францисканцев и

Нищего из Ассизи, большинство людей позволили соблазнить

себя искушениям нарождающегося капитализма; они считают

труд высшим законом для человека, вступают в борьбу, чтобы

оседлать удачу и добиться богатства,— труд, благодаря которому

можно жить, наживать, господствовать.

Однако не бывает действия без противодействия. По мифу,

изложенному Платоном в «Политике» (он вернется к нему в чет-

вертой книге «Законов»), круг земной движется попеременно то

в ту, то в другую сторону. Вот золотой век, век Хроноса: ни го-

* Мы говорим о Платоне - авторе «Государства». Однако не забываем,

что Плутарх в «Жизни Марцелла» рассказывал об осуждении, которо-

му Платон подвергал таких людей, как Евдокс и Архит, пытавшихся

создать инструменты для решения трудных геометрических задач,—

Плутарх пишет, что Платон возмущался их намерением преодолевать

интеллектуальные трудности, прибегнув к приспособлениям, «трудолю-

биво и услужливо сделанным руками» (XIV, 5).

* Отсюда - глава «О занятиях» у Томаса Мора; в ней Мор пишет о долж-

ностных лицах, на которых возложена обязанность следить за тем,

чтобы все были заняты работой, чтобы всякий добросовестно делал свое

дело и посвящал ему три часа утром и три после полудня, с правом

работать сверх того в свои свободные часы, если есть желание (см.:

More Th. Liber Secundus/Ed. M. Delcourt. P., 1936. P. 112 sqq.).

Труд: эволюция слова и понятия

371

рода, ни семьи, ни труда; но созерцание приближает человека

к богам. Затем — и это век Зевса — законы, изобретения, тя-

жесть терпеливого и мучительного труда. В XVI веке есть такие,

кто идет за Зевсом. Но есть наряду с ними запоздалые поддан-

ные Сатурна, и они не хотят — в согласии с греческой и римской

традицией,— чтобы грубый и докучный труд мешал их просвет

ленному созерцанию; они протестуют. Эти аристократы, храни-

тели греческой и римской мудрости, возрождают в себе высоко-

мерие своих древних наставников, чьи руки были праздны,

потому что за них работал раб. И именно они ввели в обычай

презрительное отношение к ремесленникам, к работникам,

к «механизмам», как они говорили; именно они — с высоты свое

го «Thesaurus» (Сокровища) и своих «Conscioiies» (Речей). У них

будет длинная череда потомков. От Эразма через иезуитские

коллежи они доживут до коллежей Императорского университе-

та, затем до Королевских коллежей времен Реставрации. Послед-

ние из этих людей вымерли только перед самым концом XIX сто

летия.

По одному этому примеру видно, что чересчур обобщенная

кривая, построенная по средним величинам, такая, какую мы

провели и откомментировали,— до какой степени она может

и должна быть усложнена терпеливым трудом историка, если он

хочет постичь то, что одно только и важно: тысячу переменчи-

вых оттенков, тысячу вариаций исторического процесса, тысячу

столкновений различных струй и потоков. Историки эту работу

не выполнили по сие время. Великолепный сюжет — новейшая

история идеи труда с той поры, как он стал обозначаться во

Франции словом «travail» — никто еще не взял на себя труд его

изложить. И мы на первый случай должны удовольствоваться,

сделав примерно то, что в свое время вынужден был проделать

Симиан, чтобы построить кривые своей истории цен: использо-

вать данные, часто неточные, всегда недостаточные, из различ-

ных источников, где они упоминаются некритически. Удобопонят-

ная, простая и не строгая кривая, которой мы вынуждены удов-

летвориться, передает по крайней мере тенденцию — «trend», как

говорят наши экономисты, пользуясь английским словом. А тен-

денция ясна. Труд — суровый закон жизни. Но ничто не остано-

вит человека ,в его борьбе за то, чтобы труд стал когда-нибудь

благостным законом мира. Человек уже трудится в этом направ-

лении. И помогает себе, изобретая новую технику. Технику,

которую, конечно же, необходимо в наших исследованиях рас-

сматривать совместно с понятием «труд» и его историей.

РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ ИСТОРИИ ТЕХНИКИ

«Техника» — одно из многих слов, история которых не

написана. История техники — одна из многих дисциплин, кото-

рые еще только предстоит создать целиком или почти целиком.

Помещая эту статью, «Анналы» не претендуют на то, чтобы в

порядке импровизации изложить скороспелую историю слова

«техника» или спешно восполнить некоторые из наиболее вопию-

щих пробелов в наших знаниях. Цель у «Анналов» более скром-

ная: побудить читателей, особенно молодых, к размышлению над

комплексом проблем, которыми история пренебрегает слишком

уж безмятежно. Что же означает «написать историю техники»?

1. Во-первых, это значит составить себе представление о том,

как трудились в те или иные эпохи, в каждом ремесле, в каж-

дом производстве — как работали работники. «Рабочие» из пло-

ти и крови — или же из дерева и металла, люди и машины.

Техническая история техники — это, конечно, занятие для тех-

ников; дело, чреватое грубыми ошибками, неизбежной путаницей,

полным незнанием общих условий производства. Однако зани-

маться этим должны техники, не замыкающиеся в рамках одной

какой-то эпохи, одной территории —и потому способные не толь-

ко понять и описать, но и воссоздать старинные орудия труда,

как подобает археологам, точно и остроумно; они должны интер-

претировать документы, как проницательные историки; кроме

того, они не должны забывать, что техника часто путешествует,

что соседи часто заимствуют орудия труда, инструменты (или,

наоборот,— что не менее интересно — решительно не желают за-

имствовать); что секреты, как бы тщательно их ни хранили,

рано или поздно оказываются раскрытыми. Поэтому историк обя-

зан следовать за своим объектом — за техникой — в ее путеше-

ствиях как во времени, так и в пространстве.

2. Любая попытка воссоздать технику прошлого, ее историю

(я не решаюсь назвать эту историю «эволюционной», ибо слово

«эволюционный» после Дарвина тянет за собой идею преемствен-

ности и даже постоянного совершенствования, при том что в об-

ласти техники «прогресс» — это совместный эффект накопления

мелких изобретений и ряда резких изменений, «революций»,

создающих радикально новые ситуации**), любая история сово-

купности приемов и процессов, инструментов и орудий труда,

история производства ставит наряду с множеством второстепен-

ных проблем одну основную: теория или практика. Это — пробле-

ма Науки. В какой степени (само собой, эта степень была раз-

личной в зависимости от эпохи, в зависимости от техники) —

в какой степени создание и улучшение орудий труда, выработка

или совершенствование приемов зависят, с одной стороны, от

Размышления об истории техники

'•

См., что говорит но этому поводу Поль Лесен в небольшой превосходно

написанной книге: Lecène P. L'évolution de la chirurgie. P., 1923.

случайностей (или от того, что принято так называть) и, с дру-

гой стороны, от своего рода механической необходимости, от

сцепления причин и обстоятельств чисто технического порядка?

Или, может быть, определяющим является воздействие какого-

нибудь чисто научного достижения или совокупности достижений

науки? Проблема науки? Нет. Проблемы, много проблем. И все

они двойные или тройные. Прямое движение — от причины к

результату; есть и обратное — от результата к причине. Эпоха,

момент, подходящий случай играют здесь значительную роль.

Карл Маркс пишет, что «человечество всегда ставит перед собой

только такие задачи, которые оно может разрешить»

сли

предположить, что к этим словам Маркса примыкают многие из

рассуждений Курно, который в 'своих объемистых «Размышле-

ниях о движении идей» констатирует, например, что уже за два

столетия до изобретения телескопа «математическую оптику зна-

ли достаточно хорошо, чтобы можно было, руководствуясь тео-

рией, найти такое сочетание и расположение линз, что из них

получился бы прибор, известный под названием „телескоп"»

однако Маркс, добавив такие слова: «при ближайшем рассмотре-

нии всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда,

когда материальные условия ее решения уже имеются налицо

или, по крайней мере, находятся в процессе становления»,—

Маркс направил поиски по пути, отличному от того, который

избрал Курно, старавшийся показать, как много выигрывает

наука, «если изобретение, способствовать которому может слу-

чай, происходит именно тогда, когда разум людей подготовлен к

тому, чтобы почти тотчас же извлечь все научные следствия и

выводы из этого изобретения». Перед нами два разных подхода,

одинаково заслуживающие внимания аспекты проблемы соотно-

шения между наукой и техникой. Участие науки в технических

изобретениях. Включение технических изобретений в последова-

тельность событий, происходящих в науке.

3. Это все? Нет. Техническая деятельность не может отгоро-

диться от других видов человеческой деятельности. Плотно окру-

женная и стиснутая ими со всех сторон, она попадает под их

воздействие, всех вместе ч каждой по отдельности. Будь то ре-

лигия, или искусство, или политика, будь то военные или со-

циальные потребности организованных человеческих групп. Тех-

ника находится, и это неизбежно, на службе у этих видов дея-

тельности, при том что все они порождаются определенной

эпохой, все они (так же как и техника) — дело рук людей опре-

деленной эпохи и предназначены для того, чтобы

удовлетворить,

потребности своего времени: мы имеем в виду «потребности»

в широком смысле этого слова; милостыню подают не только

* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 13. С. 7.

'* Cournot A. A. Conciderations sur la marche des idées et des événements·,

dans les temps modernes/Ed. F. Mentré. P., 1934. T. 1. P. 237.

374

Люсьен Февр. Вой за историю

хлебом — гласит старая французская поговорка; потребности бы

вают тоже не только насущные и чисто материальные. У каждой

эпохи — своя техника, а у этой техники — стиль своей эпохи.

Стиль, который показывает, до какой степени все взаимосвяза-

но и переплетено в делах человеческих; стиль, который, если хо-

тите, демонстрирует, как техника испытывает влияние того, что

можно было бы назвать «общей историей», и в то же время воз-

действует на эту историю. Проблема здесь тоже двойная. Со вре-

мен Маркса ее называют бессмысленным термином — проблемой

исторического материализма. Это. по сути дела, проблема гло

бальной истории.

Короче говоря, перед нами три больших раздела, неотделимые

один от другого и полностью взаимосвязанные; их единство и со-

ставляет историю техники. Из этой констатации не вытекает ли

то самое, с чего мы начали, а именно что история техники есть

наука, которую еще только предстоит создать, целиком или почти

целиком?

Археологи предоставили в наше распоряжение драгоценные

реконструкции орудий труда прошедших времен. Этнографы до-

были для наших музеев образцы «первобытных орудий». Инже-

неры по винтику разобрали для нас сложные современные меха

низмы. И все это, можно сказать, случайно, наудачу. Случайное

любопытство, вооруженное знанием. Случайные находки, случай-

ные стечения обстоятельств.

Тем временем другие люди, вооруженные знаниями совсем

в другой области и движимые любознательностью совсем друго-

го рода, ставили более или менее ту же двустороннюю проблему

соотношений между наукой и техникой. Кювье освоил технику,

абсолютно несвойственную натуралистам, его современникам,—

технику препарирования; Ламарк остался верен прежним прие-

мам работы. Кювье систематически вскрывал и препарировал

мелких животных, погруженных в воду, и, чтобы сделать более

отчетливо видимой систему сосудов тела, использовал тонкую

технику инъекций окрашенного вещества. Именно она позволила

ему так двинуть вперед науку. Именно она дала ему право в

довольно кислом Похвальном слове, которое Кювье прочел в Ака-

демии после кончины Ламарка, отметить, что, если бы Ламарк

умел препарировать, он ни в коем случае не думал бы того, что

он думал. Все это так. Но уже то, что речь идет не о ком-

нибудь, а о самом Ламарке, не показывает ли это нам, насколько

«ложен данный вопрос, не доказывает ли, что могучий и чест-

ный мыслитель может одним только усилием своего ума. устрем-

ленного в науки, чей путь еще не совсем определился,— может

достойным образом возместить свое техническое несовершенство?

Это один из сотен примеров, которые можно было бы привести.

Однако мы видим, что любая попытка рассмотреть подобного

рода вопросы почти сразу же оборачивается рассуждениями.

Размышления об истории техники

375

Вспышки света среди ночной темноты; прозорливые догадки,

озарения, внушающие желание искать, забираться вглубь, нахо-

дить,— вот что мы встречаем у лучших авторов. Например,

у Курно. Труд философа, гораздо более, чем историка.

Наконец, «на самом верхнем этаже» разгораются споры о со-

отношении общей истории и техники. Тезисы приходят в столк-

новение: например, точка зрения

Кар"ла

Маркса (чтобы не заби-

раться во времена более ранние) и все те, с которыми он вое-

вал,— тезисы не только «спиритуалистические», как это обычно ·

себе представляют, но в такой же мере и тезисы плоского, ребя-

ческого, однобокого материализма, для которого все, что образует

«идеологическую надстройку» общества, может быть выведено

прямо и непосредственно из «экономического базиса» — без вся-

ких там хитростей, уверток и отклонений от правил. И здесь

тоже — не пришло ли время подкрепить теории, какими бы они

ни были убедительными, сколь бы ни были увлекательны их

сшибки и схватки, не наступило ли время подкрепить теории

достаточно твердо установленными фактами? Разве не настал час

превратить утверждения в рабочие гипотезы (можно выразиться

и так) и подвергнуть их проверке, изучая теперь не ту или

иную группу, комплекс фактов, не наугад и не случайно, а цели-

ком технику, все аспекты техники той или иной эпохи в их

взаимозависимости, в их связях с наукой, современной этой тех-

нике, в их соотношениях с совокупностью человеческой деятель-

ности, идей и институтов данной эпохи?

Однако разве не ведет все это к необходимому и неизбежному

заключению? История, писал я в 1927 году, не может быть созда-

на энциклопедическим трудом нескольких всезнаек, но только

«самоотверженными усилиями людей, пришедших из разных об-

ластей науки, людей разной культуры, разных интересов. Ибо

нужно иметь различную подготовку для того, чтобы описать со-

держание христианского религиозного сознания в XVI веке, или

процесс изобретения паровой машины,

илипредставление,

которое

ияпаровоймашины,илипредставление,котороеимели о науке современники

Руссо»

•

акой

исто

ии

история техники, это относится в еще большей степени. Чтобы

написать историю техники, потребуются направленные к одной

цели усилия техников, интересующихся своею техникой и своим

прошлым,— при этом они могут быть ремесленниками, инжене-

рами, химиками и т. д.; усилия ученых, знающих историю своей

науки (поскольку еще не созданы команды историков науки, на-

дежно вооруженных и оснащенных для выполнения этой нелег-

кой задачи) ; наконец, усилия собственно историков — историков

цивилизации, проникнутых духом синтеза. И все они должны со-

** Febvre L. Un chapitre de l'histoire de l'esprit humain: Les sciences na-

turelles de Linné à Lamarck et à Georges Cuvier//Revue de synthèse

historique. 1927. T. 43. P. 59.

376

Люсьен Фсвр. Бои за историю

трудничать, иначе они рискуют увидеть, что труд их неудовлетво

рителен к лишен размаха. Но что значит «сотрудничать»?

Каждый пишет свою главу, руководствуясь старыми и извест-

ными методами? Зачем? Двадцать всезнаек (если вспомнить слов

цо, которое я употребил выше) — двадцать всезнаек, пишущие

двадцать глав, кое-как объединенных под одной обложкой, они.

вместе взятые, составляют одного-единственного историка-все-

знайку. Если где-нибудь необходима трудовая кооперация, то

именно в этой области, где историк лишь крайне редко будет

профессионально компетентным в технике; где историк стрель-

чатого свода будет настоящим архитектором, историк лошади-

ной сбруи— настоящим кавалеристом, а историк корабельного

руля — настоящим моряком; при том что ни архитектор, ни ка

валерист, ни моряк не будут правомочны говорить с авторитет-

ностью, которую дарует мастерство, и со скромностью, какую

дает истинное знание, о влиянии той или иной строительной

конструкции, или сбруи, или корабельного руля на общую жизнь

эпохи в целом, на условия труда работников того времени, на

то, легко или трудно осуществлялись связи и контакты, на отно-

сительную активность тех или иных отраслей производства

и т. д. Сотрудничество необходимо в работе над проблемой, ко

торую нужно исследовать и которую каждый из сотрудничаю-

щих, конечно, должен исследовать в своем аспекте, но с обяза-

тельством сопоставить затем полученные им результаты и мысли,

которые у него возникли, с мыслями и результатами, появивши-

мися у других участников большой работы... Само собой, конеч-

но, разумеется, что одному из работников, историку, особо для

того подготовленному и, следовательно, наделенному выдающи-

мися качествами и обладающему высокой общей исторической

культурой,— такому историку на завершающем этапе вручается

перо, чтобы он сделал выводы, согласовал, привел в систему

и, если нужно, разъяснил результаты, полученные всеми,— сде-

лал это за всех.

Только в тот день, когда наша старая техника мелких куста-

рей, работающих вручную, сменится такой вот системой, «тогда

и появится история, такая, что никто уже не станет оспаривать

ее ценность, важность и актуальность» .

Я написал это в январе 1929

года

пе

вом

вып

ске

«Ан-

налов». Если я об этом вспоминаю, то не ради суетного удоволь-

ствия процитировать самого себя. Но для того, чтобы подтвер-

дить — на первых страницах этого специального номера журна-

ла — преемственность'замыслов и постоянство намерений.

См. в наст, издании «Суд совести истории и историка»

КАК ЖЮЛЬ МИШЛЕ ОТКРЫЛ ВОЗРОЖДЕНИЕ

Возрождение: не так уж часто мы можем присутствовать при

появлении на свет одной из таких исторических концепций, без

которых люди обходились веками и которые затем вдруг дока-

зывают свою необходимость, начинают жить и делаются столь

привычными, что, даже критикуя их, люди более не могут без

них обойтись, отказаться от них, писать историю так, как буд-

то этих концепций не существует. Тирания слова, тирания име-

ни, которой так страшатся люди из первобытных

племен..Разли-

чие в том, что первобытный человек, назвав нечто по имени,

завладевает им, становится хозяином. Что касается историка, то

вещь, названная им по имени, очень часто становится вещью»

владеющей тем, кто ее называет

Мы часто говорим о машинах, которые создаем и которые-

аас порабощают. Машины делают из металла.

Интеллектуаль-

•иые категории, которые мы выковали в мастерских нашего моз-

га, завладевают нами с такой же силой, столь же тиранически;

к тому же они значительно более живучи, чем техника, сделан-

ная на наших заводах. История — сейф, слишком хорошо охра-

няемый, слишком крепко запертый. Из того, что она однажды

приняла в себя, ничто уже не потеряется.

Что касается понятия «Возрождение», сработанного на долгую

жизнь,— понятия, которое стало нам столь необходимым, что

можно было бы составить целую библиотеку из одних только

сочинений, написанных (во Франции и, быть может, еще более

за границей) для того, чтобы приспособить и приладить это по-

нятие в каждый момент его существования к движущейся ре-

альности Истории,— понятие это родилось во Франции, и не

очень давно. Самое большее — столетие назад.

Перечитайте «Прогулки по Риму» Стендаля, вышедшие в-

1829 году, «Пармскую обитель» и «Аббатиссу из Кастро», поме-

ченные более поздней датой — 1839 годом. С удивлением вы от-

метите, что Стендаль не располагал термином, который связывал

бы воедино все то (факты и идеи), что содержится для нас в

понятии «Возрождение». Перелистайте статьи из «Глоб», кото-

рые Сент-Бёв собрал и опубликовал в 1828 году под общим

заглавием «Исторический и критический обзор французской поэ-

зии XVI века»: в этих двух томах Сент-Бёв восстановил

достоинство французского литературного и поэтического Возрож-

дения, на которое классицисты так долго анафемствовали. Одна-

ко ни в заглавии, ни в тексте вы не встретите слова, которое

стало для нас столь привычным,— слова «Возрождение» (и те-

перь нам на расстоянии это кажется чем-то почти немыслимым).

И так же будет, если вы раскроете «Введение во всеобщую

историю» Мишле. предисловие к которому было написано в ап-

реле 183Î года. И предисловие к его «Воспоминаниям Лютера»,

которые были опубликованы в 1835 году, но написаны в 1828—

378

Люсьен Февр. Бои за историю

1829

года

^имечан^

к^курс^

лекций вЭколь

маль

Или все предисловия Виктора Гюго к тому, что мы вполне мог-

ли бы назвать его «драмами Возрождения»: к «Лукреции Борд-

жа», к «Анджело, тирану Падуанскому», к «Король забавляется»

и к «Марии Тюдор»,— нет этого слова. Понятие «Возрождение»

неизвестно поэту. Так же как оно неизвестно Мюссе, автору

«Лоренцаччо» (1834), «Андреа дель Сарто», «Сына Тициана»

или статьи 1833 года, вошедшей в Полное собрание сочинений и

называющейся «Несколько слов о современном искусстве»:

Мюссе перечисляет великие «века» искусства, такие, как век

Перикла, век Августа, век Людовика XIV; он пропустил только

век Льва X — век Возрождения.

Мы, конечно, не забыли, что в середине XIX века слово «Воз-

рождение» встречается и здесь и там спорадически у разных ав-

торов. Но во всех этих случаях речь идет о возрождении чего-

то: чаще всего литературы или изобразительных искусств. Ни-

когда не говорят о просто Возрождении с большой буквы, о том

блистательном периоде истории Запада, когда, как принято счи-

тать, все воспрянуло сразу: искусства и литература — безуслов-

но, но и науки, космография, география, анатомия, естествозна-

ние. И еще — христианская религия, обретающая новые формы;

а также — экономическая активность, богатство века, удвоивше-

го свой золотой запас, удесятерившего свои запасы серебра;

и, наконец, само представление, которое составляют себе люди

на Западе,— представление о мире, о жизни, о предназначении

человека. И хотя Вольтер в своем «Опыте о нравах» говорит о

блеске, который придало царствованию Франциска I «возрожде-

ние литературы», а Стендаль в «Истории живописи в Италии»

(1817) говорит о «возрождении живописи»,— не они создали по-

нятие «Возрождение». «Возрождение, то есть великий подъем

процветания, богатства и духа»: я нашел это определение (до-

вольно любопытное) во втором томе «Философии искусства»

Ипполита Тэна **.

Хорошо оно было выбрано или плохо — слово, которым будут

называть все эти материальные и духовные, экономические и

эстетические перемены; оно войдет во Франции в употребление

только около 1850 года; скажем так: между 1850 и 1860 годами.

Итак, удивительное дело: нет еще и века, как это понятие,

без которого мы, по-видимому, уже не можем обойтись,— не

прошло и века с того времени, как оно привилось во Франции,

разрослось и распространилось, воинственно отмежевалось от

средневековья (при том что это последнее понятие тоже выра-

жает концепцию недавнюю). Могущество слов удивительно.

'* Taine H. Philosophie de l'Art. P., 1855. T. 2, ch. 2: La peinture des Pays-

Bas.

Как Жюлъ Мишле открыл Возрождение

379

Слов, придуманных исторической наукой. Но как только их при-

думали, они от нее ускользают. Они идут своей дорогой. У них

своя судьба.

Возрождение: мы можем по всем правилам составить «свиде-

тельство о крещении» этого понятия, которому была уготована

столь славная судьба. Дата его рождения зафиксирована -

1840 год. Известен и отец — несомненный и знаменитый.

В Париже в те времена, а если сказать точнее — в 1838 году,

можно было видеть, как два-три раза в неделю по направлению

к Коллеж де Франс молодой походкой шел человек лет сорока,

небольшого роста, с могучей головою, увенчанной серебряной

шевелюрой

Это уже не был тот тридцатилетний человек, который де-

сятью годами ранее, зимою 1828—1829 годов, тоже дважды в не-

делю пересекал площадь Пантеона по утрам, около половины

седьмого, одетый в черный фрак, в кружевном жабо, с изящест-

вом носившей короткие штаны и шелковые чулки. Появляясь в

утренний час со стороны улицы Арбалет в придворном костюме,

он скорым шагом добирался до улицы Сен-Жак и тех помеще-

ний, которые занимала Высшая нормальная школа.— под самой

крышей старого «Людовика Великого». Этот человек, Жюль

Мишле, преподавал историю маленькой принцессе Луизе, дочери

герцогини Беррийской. И чтобы иметь возможность являться в

Тюильри к восьми часам, он назначал свои лекции будущим

преподавателям на столь необычное время. Он быстро забирался

на чердак. Сонный юнец возвещал о его приходе. И можно было

видеть, как по сырым и ветхим коридорам, словно тени, движут-

ся один за другим несчастные ученики, оторванные от сна, с по-

лузакрытыми веками и тяжелыми ногами, каждый со свечой в

руке. Но как только Мишле начинал говорить, все забывалось —

холод, усталость, мокрое безобразие убогих комнат; взмах вол-

шебной палочки — и аудитория вместе с пылким' волшебником

улетала в феерический мир, где все было светом, жаром,

жизнью...

В 1838 году Мишле, направляясь в Коллеж де Франс, имел

вид более буржуазный. У нас есть драгоценная зарисовка. Она

сделана превосходным человеком, Этьеном Галлуа, который,

за-

менив Мишле на кафедре истории в Святой Варваре

жизнь гордился тем, что был его преемником. «Мишле,— вспо-

Напоминаю,

что основная книга о Мишле — это труд моего учителя

Габриеля Моно: Monod G. La vie et la pensées de Jules Michelet. P., 1923.

Vol.

1—2.

Будучи хранителем неизданных рукописей Мишле, которые

он отдал в Парижскую Национальную библиотеку, Моно использовал

эти материалы для своей книги; поэтому она будет обладать ценностью

первоисточника до тех пор, пока бумаги Мишле не станут достоянием

широкой публики (см. работы Поля Вьяллане, появившиеся в

1959—

I960 годах).

380

Люсъен Февр. Бои за историю

минает Галлуа,— шел в Коллеж, тщательно одетый, быстрым де-

ловым шагом. Природная и немного застенчивая скромность,

быть может, еще более, чем привычка к размышлениям, застав-

ляла его чаще держать взгляд опущенным. Очертания его голо-

вы, лоб, изрезанный ранними морщинами, исхудавшее от работы

лицо напоминали нам другого профессора, который с еще боль-

шим блеском занимал кафедру в Сорбонне: Гизо

В те времена, к которым относится зарисовка Этьена Галлуа,

Мишле был совсем новичком в Коллеже. 23 апреля 1838 года в

присутствии ректора Университета г-на де Сальванди (того са-

мого, кто впоследствии, 12 апреля 1852 года, отрешит его от

з)

он занял

йжредру.

ТТ

двумя

годами

ттозже

в зна-

должности

менитом курсе, начатом 2 декабря 1839 года, он приступил к

• современной истории Франции, средневековую историю которой

он только что завершил. Он создавал «Возрождение». И опреде-

лял его так. «Любезное нашему слуху слово „Возрождение",—

• напишет он позже,— напоминает друзьям красоты только о при-

шествии нового искусства и свободном взлете фантазии. Для

эрудита — это возобновившееся изучение античности, для зако-

новеда — это свет, который начинает брезжить среди удручаю-

щ"его хаоса наших старых обычаев». Это все? Нет. Ибо Мишле

создал не слово: он создал историческое понятие. Представление

о целой стадии человеческой истории Запада, и эту стадию сле-

довало понять и определить. Будучи, как всегда, первопроход-

цем, Мишле создал это представление прежде, чем люди, его

современники, оказались готовы его правильно понять, наделить

его всем тем смыслом, который в него вкладывал автор.

Он создал это понятие потому, что оно отвечало требованиям

той человечной и живой истории, которую он писал уже давно.

И если он, породив это понятие, вынув его из глубины своего

творческого гения, если он окрестил его «любезным нашему слу-

ху именем

„Возрождение"»—как

истинный классик, умеющий

возвращать словам их исконный смысл,— то это, конечно, потому,

что слово носилось в воздухе, потому, что его употребляли, обозна-

чая им возрождение искусств или возрождение литературы, а иног-

да и то и другое вместе; однако слово это не было необходимым.

Имея достаточно узкий смысл, было ли оно в самом деле предна-

значено выразить этот двойной ряд событий: то, что люди за два

или три поколения сбросили одежды средневековья, ставшие об-

ременительными и тяготившие их плечи, и при новом ярком свете

облачились в белые весенние одежды; и еще гораздо важнее, чем

перемена убранства и одежд, важнее, чем торжество нового вкуса

в литературе и искусстве,— постепенное создание и последователь-

ное усвоение революционной концепции человека и мира — пред-

Gallois E. Jules Michelet. Notes recuillies à son cours du Collège de

France en 1838-1839.

Как ЖЮАЪ Мишле открыл Возрождение

381

ставления о месте человека в увеличившейся Вселенной, раздви-

нувшейся вширь и вглубь? Ибо именно таково Возрождение Миш-

ле: понятие столь новое и оригинальное, что потребовалось два

или три поколения, чтобы исчерпывающим образом постичь его

содержание.

Да, конечно, Мишле мог в конце концов поискать новое сло-

во, чтобы обозначить всю эту огромность. И силою своего гения

заставить принять это слово. Если он этого не сделал, то пото-

у, что вдохновение такого человека, как Мишле, всегда неотде-

от его личности. Потому что этот великий ясновидец, вели-

1Й

мистик, встречая то тут, то там слово «возрождение» приме-

нительно к истории искусства и литературы, со страстью

набросился на это слово, сделав его «своим». Это слово, обычное,

банальное, которое, казалось, начинает свой смиренный путь вы-

ражения, предназначенного для школьных учебников, Мишле

внезапно наполнил щедрой жизнью, которую носил в себе. Всю

свою страстную и ностальгическую тягу к смерти и к мертвым —

к смерти, которая всегда была для него только дверью в иную

жизнь. Всю свою горячую и неколебимую веру· в бессмертие.

Всю свою скорбь человека, недавно понесшего утрату, скорбь,

которая его угнетала,— и всю свою надежду в начале страсти,

которая его воскрешала. Так родилось, так поднялось из глубин

его души это понятие, такое плодотворное, такое оригинальное:

Возрождение. Он создал его в одном из тех приступов вдохнове-

ния, в одной из тех богатых плодами конвульсий, испытать ко-

торые — исключительная привилегия великих в те благословен-

ные часы, когда в их тигле осуществляется синтез духовных суб-

станций, к которому влечет их стремление души,— подобно тому

как химик стремится к синтезу субстанций

материальных

В июле 1839 года Мишле потерял свою первую жену Полину

Руссо. Он женился на ней не по любви — из чувства долга,

и этот союз был для него лишен той непосредственности чувст-

ва, которая оживляла увлечения его молодости. И все же Поли-

на Руссо верно поддерживала огонь в семейном очаге в течение

пятнадцати лет; и все же она родила ему двоих детей, Адель и

Шарля; и все же она была ему подругой в трудные дни, и Миш-

ле мог упрекнуть себя перед ее смертным одром

что он ее предал, а в том, что слишком пренебрегал ею духовно,

держал ее в стороне от своей интеллектуальной жизни, своей

настоящей жизни,— оставлял ее слишком одинокой, душою и

мыслями. Полина была для него привычкой и удобством. Она

** Мы вспоминаем великолепное определение истории, данное Мишле:

«История - это неистовая гуманитарная химия, где мои личные страсти

оборачиваются обобщениями, где народы, которые я изучаю, становят-

ся мною, где мое „я" возвращается, чтобы вдохнуть жизнь в „мои"

народы» (Monod G. Op. cit. Vol. 1. P. 74).

** Об этом см.: Ibid. Vol. 2. P. 40.

,182

Люсьен Февр. Вой за историю

была дорога Мишле в той мере, в какой соединялась для него с

домашним очагом, скромным буржуазным уютом, помаленьку от-

воеванным у нужды человеком, все детство которого прошло

если не в нищете, то, во всяком случае, в бедности, и были в

нем бесконечные переселения с одной улицы на 'другую, из одно-

го квартала в другой, и жилище без огня, и трапезы без хлеба.

Теперь Полина покоилась на кладбище Пер-Лашез, в могиле под

надгробием с латинской надписью, которую Мишле сочинил для

нее,—не

очень далеко от того места, где вторая жена историка

под видом памятника мужу задумает поставить роскошный па-

мятник себе.

Недели растерянности, раздражительности, никчемных при-

ключений и невыразительных связей. А затем — страсть, вне-

запно ворвавшаяся в жизнь историка. Он познакомился с мадам

Дюмениль, он пленился общностью мыслей и чувств (которую

он, впрочем, преувеличивал в первом порыве страсти) с умной и

чуткой, достойной его женщиной; после того как чувства его

умерли — новая жизнь, una vita nuova *, расцветает в его серд-

це. Mors et vitti [Смерть и жизнь]: у мистика Мишле эти два

слова были нерасторжимо соединены неизбежной связью: жизнь

выходит из смерти, смерть открывает двери для новых жизней "*,

Рождение, смерть, Возрождение: триада, хорошо ему знакомая.

Так же как ему была привычна аллитерация: «рожденный, воз-

рожденный», которую он употребляет очень

часто

' ^

новую любовь он воз-рождался к жизни. Он нес в себе глубокое

ликующее чувство возрождения. И когда он встречал — в своей

рукописи или среди написанного кем-нибудь из его современни-

ков — это словечко, выведенное с малой буквы, которое наряду

с другими (восстановление, возобновление, воскрешение) слу-

жило для обозначения тех перемен, что произошли в литературе

и искусствах па пороге нового времени (не более того),— он

останавливался, он улыбался этому слову, которое улыбалось

ему; он приберегал его для более высокой судьбы

"* См. прекрасное письмо к зятю Альфреду Дюменилю с известием о рож-

дении сына Мишле от второго брака (ребенок этот прожил недолго):

«Его назвали Лазарем... „Лазарь" означает „воскресение", прекрасное

слово, прекрасное имя, прекрасное начало... Воскреснуть, родиться или

возродиться - это, я думаю, одно и то же. 3 июля 1850 г.» (Michelet 1.

Lettres inédites à Alfred Dumesnil et à Eugène Noël, 1841-1871/Publ.

P. Sivren. P., 1924).

'* «После многих бедствий, о которых я рассказал выше, умерев и родив-

шись

вновь,

написал

„Возрождение"»

(Michelet 1. L'histoire de la

France

2°^^'

L&jy:

TOI."T.

rreidce.

** См.: Monod G. Op. cit. Vol. 1. P. 54, not. 1 — здесь ясное указание Мишли

на то, что курс лекций его о Возрождении (1840 год) родился из от-

чаяния, в которое его повергла смерть Полины, и «возрождения» (сло-

во написано черным по белому), которое принесла ему встреча с ма-

дам Дюмениль.

Как 'Жюль Мишле открыл Возрождение

383

Это еще не все. Мишле тогда закончил книгу, которая наря-

ду с его «Жанной д'Арк» представляется нам лучшей в его исто-

рии средневековой Франции. Может быть, это его шедевр исто-

рика:

«Людовик

XI». Книга блистательная, острая, полная оза-

ТЗднако

написал он ее не без

страдании.

Люди, кото-

рых он, передвигаясь во времени и переходя из XIII века в

XIV, из XIV в XV век, встречал на· своем пути,— он не мог при-

нять их душою. Он страдал от этого — в своей страстной потреб-

ности любить прошлое, которое он воскрешал. В сущности, его

настоящая любовь была в этом прошлом. Такие, как Мишле,—

душою они не с современниками, людьми из плоти и крови; им

владеет история — прежде всего и превыше всего, она пожирает

его, не оставляет в нем места для живых страстей. Мертвецы

грызут его мозг, его кости, его плоть: он говорит об этом, пишет

об этом двадцать раз, сто раз в своих письмах, с сокрушением и

™~™^

,Jo^

Дцнако

покойники

XV века — это, на его взгляд,

1ордостью

скверные покойники. И он, воскрешая, ненавидел их. Куражо,

тоже человек импульсивный, написал как-то жестокие слова о

скульптурных портретах, сохранившихся от этой не слишком

привлекательной эпохи: это бюсты дегенератов с лицами хитры-

ми, злобными и низменными. Мишле подписался бы под этим

обеими руками.

Перед ним возвышались только две крупные фигуры. Одну

из них он написал размашисто, как фреску. Другую изобразил

мелкими мазками, возвращаясь к ней снова и снова. С одной

стороны, Карл Смелый — прообраз Карла V

е.

С другой — Лю-

довик XI, король-буржуа, с тонким носом, с заостренным про-

филем, как у Панурга. Из этих двух людей первый отталкивал

его своим беспокойством, жестокостью, одержимостью, чем-то

похожей несколько на безумие. Но разве мог он в то же время

не притягивать историка — этот Великий герцог Запада ', от ко-

торого мы не можем просто так отделаться, пробормотав: «полу-

'* Напоминаю, что Мишле опубликовал первый и второй тома своей

«Истории Франции» в 1833 году; том третий «Филипп Красивый» —

в 1837; том четвертый «Карл V и Карл VI» - в 1840; том пятый

«Карл VII и Жанна д'Арк» — в 1841; том шестой «Людовик XI» —

в 1843 году, в декабре. После чего (при том что книга «Возрожде-

ние» — курс, прочитанный в 1840

году,—была

уже частично написана)

Мишле забросил «Историю Франции», опубликовал «Иезуитов», «Свя-

щенника», «Народ», затем первый том «Истории Революции». Закончив

ее, он вернулся к «Истории Франции» и в 1855 году выпустил «Воз-

ю*

КожЖЙВр^НЬЗВДормаЖШря

1853 года: «Эта книга пожирает меня...

я выпил слишком много черной крови мертвецов». К О. де Жерандо,

18 сентября 1849 г.: «Я занят очень трудным делом — мне нужно еще

раз пережить, проделать, перестрадать Революцию. Я только что про-

шел через Сентябрь и все смертные муки; меня убивали в

Аббатстве,

а потом я шел в Революционный трибунал, то есть на гильотину

5..

в т. д. Весь сборник Сирвена полон высказываний такого рода.