Иоганн Густав Дройзен. Историка

Подождите немного. Документ загружается.

как гласит одно древнее мистическое изречение; он су

ществует лишь тогда, когда, неустанно продолжая тру

диться над своей долей в общем труде, выражает поня

тие своего рода.— Или мне возражают: это же пелаги

анство, упоение своей непогрешимостью? Слова Хри

ста, qeo= ©ste, не могут быть напрасными; твари, создан

ные по образу и подобию Бога, не являются лишенны

ми Я фантомами, призраками, чтобы расплыться и рас

твориться в надземном свете. Но между Богом и нами

есть этот мир. Следует преодолеть его. Следует,— бес

конечный труд — изучая и преобразуя, используя и по

стигая, охватить все широты и глубины, пронизывать

все массы и дали, максимально развивать это Я, заро

дыш божественности в нас, его бесконечную энергию,

задействовать его по его немеренному оправданию

силы; все снова непосредственно возбуждаемая эвдемо>

нистической потребностью, несомая могучими норма>

ми, которые предоставляет государство, преображен>

ная связью с вечным Светом, в лучах которого эти сол>

нечные пылинки движутся, освещая бренность. Какой

восторг видеть, как работает эта чудесная энергия чело>

веческого духа; он подслушивает у природы ее самые

таинственные силы, овладевает ими при помощи ее за>

конов, ставит ее стихийные силы на службу своим це>

лям, чтобы они стали для него продолжением, преум>

ножением, возведением в степень его органов; он стро

ит для себя гигантов, работающих на него; он вооружа

ет свой глаз так, что тот различает тысячную частичку

песчинки и узнает в мертвой материи умершую жизнь;

со скоростью секунд он преодолевает пространства; по

железным проводам он передает знаки своего слова на

любое расстояние, что оно доходит туда начертанным в

тот момент, когда он его произносит; что здесь есть и

было, он постигает чудесной энергией мысли; исследуя

и постигая по своей сущности и закону, т. е. по его более

истинному содержанию, он вызывает его в живой

реальности сознания; высказывает в науке, которая яв

ляется его творением, как мир есть творение Бога. Ра

зумеется, его творением; но субботы покоя оно ему не

514

приносит; оно не может отказать нам ни в той тихой

уверенности веры, ни в том более глубоком никогда не

иссякающем источнике жизни, ни заменить его. Одна

ко в индивиде заключено еще и иное содержание, чем

только принадлежность непрерывности рода; напро

тив, он сам есть только тогда, когда обновляется в лю

бом индивиде мистерия его начала, исходя из которой

он мысленно проживает ее, спеша за ней. «Но где чело

веческий дух спешит, обгоняя себя или действитель

ность, там пробуждается в нем идея Бога».

Я полагал, что это надо хотя бы бегло сказать, так

как природа моей задачи провела меня с необходимо

стью через область внешне исторического, запутала

меня в вопросы, ответ на которые, кажется, значитель

но видоизменился из>за точки зрения, с которой они

рассматриваются. Я намеренно употребил пресловутое

слово «эвдемонизм», чтобы обозначить, почему я не

могу согласиться с причитаниями по поводу так назы>

ваемых материальных интересов, каковые иным воз>

вышенным душам представляют настоящее совершен>

но погубленным и отверженным; их значительность

для понимания эллинистического периода требовала

доказательства их оправданности. Отныне и никогда не

сложится нравственная этика, или христианская этика

не подымется выше Закона, если эвдемонизму не будет

отдана справедливость и указано его место; ведь слова

апостола увещевают воздать плоти должное. Преодо

леть мир значит не проклинать его или презирать; если

бы следовало не облагораживать и преображать тело, а

истязать и умертвлять его, тогда недоброй памяти хан

жество было бы право.

Чтобы закончить предисловие к данному исследова

нию эллинизма, я счел необходимым еще выделить тот

пункт, для которого в вышесказанном можно обозна

чить контекст, на фоне которого, как я полагаю, следу

ет его рассматривать. Я пребываю в затруднительном

положении, пускаясь в рассуждения, которые могли

бы привести к удовлетворительному результату, полу

чить полную силу доказательства только, если можно

515

было бы им отвести место внутри историки, т. е. науко

учения истории. Пожалуй, нет такой научной области,

которая так далека от того, чтобы быть теоретически

обоснованной, знающей свои предел, структурирован

ной, как история; за виртуозностью своей техники и

огромным накопленным материалом, за умышленной

дерзостью публицистики и легковесным дилетантиз

мом философии наука, кажется, забывает, чего она ли

шена. Как в те счастливые в своем неведении времена

вольфианства и энциклопедистов философия с массой

своих беспорядочных идей и результатов обжила об

ласти тех или иных наук, полагая, что может дать свое

имя столетию, пока не прозвучало могучее слово Кан

та, предложившего точку кристаллизации, вокруг ко

торой все неспокойное брожение отложилось в ясных,

хорошо подогнанных формациях, так и наша наука,

именем которой иногда называет себя наше время, все

еще блуждает и запутывается, не находя своей жизнен>

ной точки как наука и тем самым своего закона, своей

сферы, своей систематизации; она все еще полагает,

что ей надо заимствовать эту точку; она по>прежнему

ходит на помочах сегодня патриотизма или обыватель>

ской морали, завтра тянется к технике дипломатики,

то чрезмерно увлекается пластической и романтиче>

ской мономанией, то снова благочестиво постится во

вретище и пепле фанатизма или уходит путем критики

в мистицизм, то впадает в банальности. Нам требуется

такой, как Кант, который бы пересмотрел не историче

ские материалы, а теоретическое и практическое отно

шение к истории и в самой истории, например, по ана

логии с нравственным законом, категорическим импе

ративом истории, указал бы живой источник, из кото

рого берет начало историческая жизнь человечества. И

разве «философия истории» дала нам это? Я полагаю,

нет, как бы она иначе считала то, чем она была и есть,

экземплификацией логики, а историю самодвигате

лем, хотя и великолепной системы диалектического

развития; я полагаю, нет, хотя получив в принципе

личности новый исходный пункт, она все же показыва

516

ет постулированным необъяснимое в миллионнократ

ном повторении. Желательной могла бы быть «теоло

гия истории», если бы не было опасности, что это на

звание откроет двери и ворота еще более злостному ди

летантизму, еще более дерзкой нарочитости. И все же,

по>видимому, многое указывает на то, что более глубо

ко обоснованное понятие истории будет центром тяже

сти, в котором ныне бесконечное колебание гуманитар

ных наук может получить непрерывность и возмож

ность дальнейшего прогресса.

Я отвечу сначала на один тривиальный вопрос. Разве

не по праву называют период эллинизма периодом об

щего упадка? Такие слова, как «расцвет», «упадок»

употребляют походя, не задумываясь, чем односторон

нее мнение, тем решительнее и безоговорочнее приго>

вор. Не всегда упадок религиозной жизни, социального

развития совпадает с упадком государственных форма>

ций; тем более расцвет ремесел, торговли, искусств не>

обязательно вызывает расцвет нравственности, нацио>

нальной энергии. Бесконечно разнообразие связей, ко>

торые, тысячекратно переплетаясь между собой, пред>

ставляют жизнь истории, как редко их можно объяс>

нить такими абстрактными общими выражениями.

Впрочем, исторический упадок отдельного народа бы>

вает тогда, когда из его жизни исчезает живительное,

духовное содержание, когда он теряет жизненную силу

для новых метаморфоз, для новых прививок и присое

динений, когда он погружается в свое первобытное со

стояние, тот естественный, вегетативный образ эмпи

рического наличного бытия. Как это совершенно не со

ответствует периоду эллинизма, я полагаю, доказал.

Вероятно, его можно обозначить как упадок, если брать

только некоторые явления, в которых действительно

наблюдается загнивание и упадок, и если делать их

единственным мерилом оценки,— например великоле

пие художественных достижений классических вре

мен, причем, разумеется, нужно отвлечься от более бо

гатой научной жизни эллинистического периода,—

или благочестивое мужество и верность бойцов Мара

517

фонской битвы, но при этом, конечно, не учитывать,

каково было их содержание. Эллинизм есть новейшее

время язычества.

И таким образом я перехожу ко второму вопросу.

Пытались измерять то неопределенное и абстрактное

известной и существенной мерой; имеется мнение, что

в прирожденном, обусловленном природой таланте на

рода заключается определенный ряд сил, способностей,

направлений, которые должны выявиться и оформить

ся; если этот ряд реализаций, т. е. историческая задача

народа, совершен, то начинается упадок этого народа.

В заключительных словах этой книги я смог выска

зать свое мнение об этом органичном, или, вернее, веге

тативном взгляде. Духовная жизнь складывается от

нюдь не по такой простой схеме, может быть, и доста>

точной для чисто естественных существ. Этот схема>

тизм, во многих случаях полученный путем односто>

роннего созерцания из общепринятой оценки грече>

ской античности, никак не совпадает с большинством

исторических явлений, всеобщим законом которых он

хочет быть. Пожалуй, его можно применять только к

так называемому естественному государству, только

так, что после окончания первой ступени национально>

го существования тот же народ благодаря внешним и

внутренним импульсам может подняться к новой, бо>

лее высокой деятельности, как это и показывает элли

нистический период на некоторых характерных приме

рах. Кроме того, как распознать границы признаков

тех обусловленных природой даров? Достаточно ли по

нимания местной почвы как предопределения, света и

воздуха как определяющего фактора, почему же они

тогда не оказывают подобного действия на все поколе

ния или на пришельцев другого племени? И если задат

ки племени являются главным, то как же иначе изме

рить участие этих факторов, как не в историческом про

явлении деятельности этого племени? Но язык и миф,

несомненно, самые первоначальные и характерные

формы национальной физиономии, преобразуются

вместе с историей; когда же она перестает быть органи

518

ческой? Или разве не было истории у всего романского

мира, языки которого не сохранили органической пер

воосновы, у германского мира, который, вступив в ис

торию, поменял свои мифы на Евангелия и легенды о

святых? Как видим, теория, видящая в «метаморфо

зах» народов определяющий закон, несостоятельна.

То, что эта теория первозданной естественности не объ

единилась с христианским принципом, есть удивитель

ное знамение времени; характерно, что знаменитый

представитель этой теории обозначает ее как благосло

вение истинной необходимости для народов и индиви

да, что их самая подлинная природа, прирожденное,

данное Богом, снова проявляется в них «в гневе или

других бессознательных движениях» и что, где вообще

имеется истинный характер (т. е. такое прирожденное,

первоначальное), он есть нечто несокрушимое, пока

греховность не овладеет полностью человеком.

Сомневаюсь, что христианство может поставить та>

кие бессознательные движения, такого естественного

человека превыше греховности; сомневаюсь, что ис>

тинное учение о наследном грехе сохранит свое место,

если тварности льстят таким образом. Не что иное, как

само язычество выступает в защиту учения о перво>

зданной естественности; однако одними и теми же уста>

ми требуют и анафемы, и покаяния. Если я не ошиба>

юсь, то здесь сильнее всего дает о себе знать стремление

подлинно протестантского развития отвоевать у естест

венного, языческого позитивное отношение к христи

анству и преобразить его при помощи последнего; лишь

то, что в этой форме оба момента стоят еще незыблемо и

непосредственно плечом к плечу, каждый захватывая

пространство другого, еще не понимая этого. Тот взгляд

о первозданной естественности не видит, что она сама

имеет значение только в том, что она становится откры

той историческому движению и на себе самой показы

вает непрерывность превращений, сущностью которых

является реализация результатов исторического дви

жения, теории, принципов, идеалов, приближением к

данному. Первозданная естественность, вступая в исто

519

рию, все более обогащается растущим достоянием исто

рических разработок.

На этих предпосылках покоится тот образ ви´дения,

который, будучи продолжением вышеизложенного под

именем «исторического», претендует представлять

значительность исторического развития. Он видит в

спокойно текущем ходе исторического становления,

которое «как бы само собой» далеко выходит за рамки

хитрости и произвола индивида, оправдание, автори

тет, признание которого для него вне всякого сомне

ния. Пока позднее не наступает время, когда своеволь

ный рассудок восстает против этого авторитета, претен

дуя на право самому задавать вопросы, решать, посту

пать по собственному усмотрению, «обнажая и бездум

но губя корни старого, как мир, древа». Он видит вме>

сто развития одичание, вместо движения вперед всеоб>

щий распад, все возрастающий, все продолжающийся

упадок. Он видит, что Просвещение прошлого столетия

и его ужасные последствия, проявившиеся во Француз>

ской революции, насильственно разрушили естествен>

ную связь исторического развития, отношения настоя>

щего к прежним векам; он познает здесь тенденцию,

равно пагубную для нравов, права, государства, рели>

гии, поставившую на место спокойного развития рево>

люционные идеи, нетерпение рациональных требова>

ний и абстрактных теорий, злобу разрушительного рас

судка, бесстыдство всеобщих прав человека, презираю

щих и дерзко разрушающих все достойное и традици

онное, все благоприобретенные права, все благие и ос

вященные верностью древних обычаев различия. Это

му образу ви´дения современный мир кажется «сорвав

шимся с петель», он видит единственное спасение в

том, чтобы низвергнуть такое высокомерие человече

ского духа, перекрыть дикий поток, забить его истоки,

по возможности вытравить эпоху Просвещения, рево

люции из памяти людей или представить ее хотя бы в

отпугивающем, карикатурном виде, возвратиться к

достопочтенным и традиционным ценностям, связать

дальнейшее целительное развитие современности с ис

520

торической непрерывностью прошлого, бережно сохра

няя оставшиеся руины, восстанавливая разрушенное,

складывая, как мозаику, взорванное.

Если это противопоставление исторического и ра

ционального вообще верно и если оно может претендо

вать служить нормой для исторического рассмотрения,

то период эллинизма,— по крайней мере согласно изло

женному в данной книге — заслуживает того, чтобы его

оценили в основном по аналогии с нашим столетием.

Именно это дает мне повод обсуждения этого подхода,

хотя скудные, дошедшие до нас источники эллинисти

ческого периода не позволяют проводить сравнения его

с формациями аналогичного развития внутри христи

анского мира.

По отношению к так называемому историческому

взгляду прежде всего надо сказать, что именно тот ра>

циональный, неисторический подход является, собст>

венно говоря, результатом глубоких исторических свя>

зей и тем самым, как и любое иное звено в непрерывно>

сти истории, имеет полное право быть признанным ис>

торическим и существовать в своем относительном зна>

чении. Если так называемый исторический метод не

имеет более высокого критерия, чем fait accompli, чем

критерий реализованного фактического значения, то,

следовательно, он не может воспользоваться никакой

инстанцией относительно фаз развития, которые он

осуждает. Это же бессмысленно ссылаться на авторитет

исторического права, не желая признавать право исто

рии.

Не может быть речи о том, чтобы снова поднимать на

щит сухое и поблекшее Просвещение и признавать за

ним не более чем относительное право. И, по крайней

мере, у обычного либерализма нашего времени есть с

ним общее (впрочем, и с вновь популярным пиетизмом,

старым товарищем Просвещения) в том, что он, стре

мясь к личному участию, сбрасывает с себя мнимую

ношу самых различных условий и отношений, вообра

жая, что можно в любой момент начинать все с чистого

листа и ловким прыжком достичь конечной цели, абсо

521

лютно лучшего; следовательно, что вся полнота и мно

гоцветие действительности ничего не значат и ими

можно пренебречь, ибо они, как не имеющие быть, не

стоят внимания и труда. Поистине, в исторической тен

денции были полностью оправданы Просвещение и ли

берализм; ее быстрая победа была доказательством

того, какие значительные моменты те не учли. Но если

историческая тенденция не хочет надолго остановиться

у карикатурной реставрации, если она хочет стать для

настоящего тем, чем она должна стать для него, то она

должна быть честной и истинной, осознать полностью

свою задачу и долг, без страха овладеть всеми последст

виями своего деяния; прежде всего ей надо постараться

разобраться в истинном содержании своих требований.

Пока она в истории видит только право vis inertiae,

она

может оправдать себя только восклицаниями, расчи>

тывать только на симпатию участвующих интересов, и

ее приговор будет лишь произволом и предрассудком,

которые запутывает вместо того, чтобы просвещать,

озлобляет вместо того, чтобы привести к примирению,

надолго гарантировать которое все же может только

она. Ибо только истинно исторический взгляд на на>

стоящее, его задачу, средства и границу будет в состоя>

нии исцелить прискорбное расстройство наших госу>

дарственных и социальных отношений и проложить

верный путь к более радостному будущему.

Можно утверждать, что господствующее ныне пред

ставление об истории классической античности в основ

ном является так называемым историческим, что сво

его рода пристрастность — так сказать, патриотизм об

разования по отношению к почве, на которой оно взрос

ло,— безусловно, еще более затемняет и без того одно

стороннее восприятие. Как раз греческая и римская ис

тория постоянно напоминают нам о том, как мало зна

чат исторические права по сравнению с правом исто

рии; как греческая, так и римская история необъясни

мы, пока не смогут понять содержание этого права. Я не

буду говорить о Риме; для меня естественнее обратить

взор на Грецию; общим для Греции и Рима является то,

522

что они чем дальше, тем больше, теряют государствен

ность и, наконец можно сказать, полностью разлагают

ся на универсальности, принципы, потенции. Именно

поэтому>то так называемый исторический взгляд отво

рачивается от них, громко выражая свое недовольство,

подобно тому как он не признает хаотическое новейшее

время; если ему представляется, что греческая история

до Александра, римская — приблизительно до Гракхов

выросла сама по себе в прекрасной «органичной» гар

монии, то затем он видит, как начинаются эпохи, гово

рить о которых все самое плохое слывет мудростью,

убежденностью, даже добродетелью. До отвращения

повторяют, как коварный Филипп Македонский разру

шил греческую свободу, как вместе с Демосфеном и

Аристотелем, собственно говоря, закончилось все, вся

историческая жизнь остановилась и умерла, все погло>

тил сумрак ночи. Каким бы аттическим или греческим

ни мнил себя этот взгляд, историческим он не является.

Пожалуй, Филипп разрушил то, что в Греции называли

свободой; но каково содержание этой свободы? Посмот>

рим непредвзятым взором и поймем, что Македония до>

билась гегемонии по тому же праву, к которому прибе>

гали по очереди Спарта, Афины, Фивы. Кто же не вос>

хищается Афинами Фемистокла и Перикла? Но почему

забывают, что первый основал не что иное, как деспо>

тизм, а последний распространил его на весь греческий

мир, властвуя достаточно сурово, при этом сознавая,

что власть Афин есть тирания. Все же не следует забы

вать негативные моменты в аттической, греческой сис

теме власти и надо видеть, как дальнейшая история

старалась их сгладить и преодолеть. Свобода, пожалуй,

прекрасная вещь; но так же, как в наше время никто не

будет серьезно оплакивать гибель тех старых феодаль

ных сословий или не понимать, что в победе верховной

власти над ними принцип государства и тем самым сво

боды сделал решительный шаг вперед, точно так же не

стоит повторять замшелые фразы, направленные про

тив тех монархических тенденций, в которых все же со

времени Сократа и Дионисия выражалось прогрессив

523