Иоганн Густав Дройзен. Историка

Подождите немного. Документ загружается.

ное развитие греческого мира. Если бы хоть немного

осознали, в чем заключается дело в истории Греции, пе

рестали бы трактовать ее только в пользу Афин или счи

тать оправданными восторги по поводу Спарты.

Я назвал эллинизм новым временем античности.

Я думаю, это наименование можно будет перенести в

полном объеме, в некотором отношении, и на историю

Рима. Разумеется, тогда предшествующий ей период

предстанет совсем в ином свете. Развитие высокоода

ренного греческого народа, как будет видно, шаг за ша

гом, усилиями благороднейших умов непрерывно стре

милось к той цели, которой невозможно достичь, не на

рушая тысячи правовых норм, губя прекрасные цветы,

обессиливая и разрушая полные жизни формации. Но

разве не так же проходит для юноши пора прекрасных,

невинных детских игр? И как в свою очередь совершен>

но чужд мужчине заносчивый энтузиазм юношеских

лет? Старея, он может утешиться, когда снова увидит в

своих детях тот жизненный путь, который для него

идет к концу, и он надеется, что их путь будет интерес>

нее, увереннее и они исполнят то, чего он тщетно пы>

тался достичь. Разве у истории не менее даров, чтобы

щедрой рукой возместить утраты, которые она прино>

сит? Ведь наслаждаясь Гомером, мы не сетуем на то, что

в его более жизнерадостных фигурах богов исчезла

древняя глубокомысленная мистика, в которой неко

гда возникла вера в них.

Итак, всегда ли более позднее намного лучше, чем

прежнее? Я могу не опасаться быть умышленно преврат

но истолкованным; истинное содержание того ви´дения

достаточно мотивировано в прежнем и проявляется не

посредственно само собой. Только в общем воззрении

истории как развития человечества можно получить

для отдельных формаций, народов, культур, госу

дарств, индивидов их подлинное значение; даже то, что

прекрасно, истинно, справедливо, благородно, не есть

над временем и пространством, а имеет свою меру и

энергию в том, что оно является как бы спроецирован

ным на настоящее, «здесь и теперь». И эта общая жизнь

524

человечества есть непрерывный поток — в тысячекрат

ном кружении волн и водовороте есть некое направле

ние, по которому текут все воды, быстрее или замедлен

но,— есть безостановочное стремление вперед, цель ко

торого мы можем угадать из этого направления. Не та

кой поток, который не оставлял бы после себя по бере

гам стоячие лужи и болотца, но первое же наводнение

увлечет и их вниз по течению; не такое движение впе

ред, при котором любой образ духовного бытия, любая

форма человеческой деятельности одновременно, оди

наково пульсируя, подымается в развитии выше.

И именно там так легко ошибается взгляд наблюдате

ля; по>прежнему наслаждаясь классическим совер

шенством греческого искусства, он чувствует себя ос

корбленным некрасивыми формами той эллинистиче>

ской народной литературы, которая пытается лишь

как>либо понять и высказать содержание глубоко взбу>

дораженной жизни, или после гордого совершенного

великолепия древнего римского образа жизни ему пре>

тит то императорское время, когда старой добродетели

не остается ничего иного, кроме самоубийства, а пра>

ву — только «мое» и «твое»; или брожение и смятение

настоящего времени, которое разрушает все, что было и

имело значение; оно пугает, потрясает его, с чувством

страха он отводит взор от уже вторгающегося одичания

мира, цепко держится за память блаженного прошлого

и предостерегает и гневается, и только настоящее ка

жется ему вне истории, вне вседержащей заботы Веще

го Деньми.

Вот и все. Счастливчикам, для которых история яв

ляется книгой с картинками или ларем для грамот и

ученых заметок, я, возможно, уже наговорил слишком

много бесполезного вздору. Но мне неудержимо хоте

лось поговорить о том, что мне дорого и важно.

Иоганн Густав Дройзен

ВОЗВЕДЕНИЕ ИСТОРИИ

В РАНГ НАУКИ

History of civilisation in England by H. T. Buckle. Vol. I,

ed. 2. London 1859. Vol. II. 1861.

Г. Т. Бокль. История цивилизации в Англии, перевод

А. Руге, т. I, часть 1, 2, т. II, Лейпциг, 1861.

Наша эпоха любит похваляться, что в науке она рабо>

тает свободнее, смелее, добиваясь бóльших и практиче>

ских успехов, чем любая прежняя. И пальму первенст>

ва бесспорно отдают естественным наукам за их успехи

и метод достижения их.

Сила этих наук заключается в том, что они полно>

стью осознали свои задачи, средства, свой метод, и,

привлекаемые в сферу исследований вещи, они рас>

сматривают с тех точек зрения,— и только с них — на

которых основан их метод.

Один французский исследователь метко характери

зует эту сферу научных изысканий словами, которые

часто цитируются: «Когда удавалось перенести одно из

явлений живой природы в класс физических, всякий

раз добивались нового открытия в науках, область ко

торых тем самым расширялась; тогда слова заменяют

ся фактами, гипотезы — анализами, законы органиче

ских тел совпадают с законами неорганических и под

даются, как и последние, объяснению и упрощению».

Но это высказывание сделано в таком универсальном

виде, что кажется более чем сомнительным. И неуже

ли, на самом деле, новые открытия в науке делались

526

только тогда, когда явления живой природы переводи

ли в класс физических явлений? Разве сущность и сфе

ра науки на самом деле определяется этим? Неужели

другие области человеческого познания должны при

знать, что они научны лишь постольку, поскольку уме

ют переводить живые явления в класс физических?

Но не только изумительные достижения и успехи ес

тественнонаучных исследований способствуют распро

странению убеждения, что только их метод по преиму

ществу научный, единственно научный. Более глубо

кая причина популярности такого образа мыслей, кото

рый для мира количественных явлений представляется

адекватным, кроется в системе образования нашего

века, в той стадии развития, в которую вступили наши

социальные и нравственные отношения.

Бокль не первый, кто пытался подойти к ненаучно>

му характеру истории, !m¯qodos álh ,

как ее называет

уже древний автор, таким образом, чтобы рассматри>

вать живые явления под углом зрения, аналогичным

методам точных наук. Но то, что иногда было привне>

сено другими — например, в формуле первозданной ес>

тественности,— или проведено в очень недостаточном,

лишь метафорическом представлении органического,

что спекулятивно развито другими — например, в при>

влекательной «Philosophie positive» Конта — Бокль

стремится обосновать в обширном историческом изло

жении.

Он говорит, употребляя резкие выражения, о «цехе

историков» и их прежних достижениях, о бездумности,

с которой они работали, беспринципности, с которой

они исследовали; он полагает, что по их методу работы

«любой писатель способен стать историком», даже если

тот по лености мысли или природной ограниченности

неспособен трактовать высшие отрасли знания, ему

стоит потратить лишь несколько лет на чтение опреде

ленного числа книг, и он может писать историю вели

кого народа и добиться признания в своем предмете.

Бокль считает, что «по сравнению со всеми более вы

сокими направлениями человеческого мышления исто

527

рия по>прежнему пребывает в достойном сожаления не

совершенстве и представляет собой такое путаное и бес

толковое явление, каковое только и можно ожидать от

предмета, законы которого неизвестны, даже основа

ния которого не установлены».

Он намерен возвести историю в ранг науки благодаря

тому, что он научит ее доказывать факты на основании

всеобщих законов. Он прокладывает себе путь к этой

цели, излагая, что самые первые и грубые представле

ния о ходе человеческих судеб обобщились в понятиях

«случайность» и «необходимость», что «в высшей сте

пени вероятно», они позднее стали «догмами» о свобод

ной воле и предопределении, что то и другое понятия

являются в немалой степени «заблуждениями» или,

как он добавляет, «что у нас, по крайней мере, нет до>

статочного доказательства их истинности». Он нахо>

дит, что «все перемены, которыми полна история, все

превратности жизни, через которые прошел род люд>

ской, его прогресс, его упадок, его благополучие и ни>

щета, являются результатом двойного действия, влия>

ния внешних явлений на наш внутренний мир и влия>

ния нашего внутреннего мира на внешние события». Он

уверен, что открыл «законы» этого двойного действия и

тем самым возвел историю человечества в ранг науки.

Бокль видит подлинное историческое содержание

жизни человечества в том, что он называет цивилизаци

ей. Он изложил историю цивилизации английского,

французского, испанского, шотландского народов, что

бы на этих примерах показать применение его метода,

верность найденных им законов. Он находит эти законы,

как он утверждает, двумя единственно возможными пу

тями: путем дедукции и путем индукции; на первом

пути, доказывая, как этими законами объясняется исто

рическое развитие цивилизации у названных народов; на

втором — выделяя из массы фактов, которые он собрал в

процессе своих исследований, показательные и главные,

и находя более высокое понятие, обобщающее их.

Я не буду подробно разбирать его индукцию и дедук

цию по историческому материалу, использованному

528

им для их подтверждения. В том, как Бокль использу

ет источники, отбирая свои данные, в корректности

его сопоставлений, вероятно, есть много ошибочного,

произвольного, недостаточного — как это действи

тельно имеет место — хотя из>за всего этого задача, ко

торую он ставит перед нашей наукой, метод, который

он рекомендует для ее решения, не потеряли бы науч

ной ценности; если бы только историк Бокль отошел в

тень мыслителя, философа Бокля, а профессиональ

ным историкам досталась бы задача объяснять на при

мерах и оценивать то великое изобретение, которое он

им представил, что они сделали бы лучше, чем это

было возможно остроумному дилетанту в нашей облас

ти исследования.

Уже ранее этот журнал (Зибеля) публиковал не>

сколько поучительных сочинений, в которых речь шла

о методике нашей науки, о характере и сфере историче>

ского познания. Неужели наша наука боится вопросов,

которые ведь не только исторической природы, но обсу>

ждать и решать которые должна она сама и по>своему,

иначе она подвергает себя опасности, что ей будут навя>

зывать задачи как бы со стороны, указывать пути, под>

тасовывать дефиниции понятия «наука», которые ей не

подходят, при этом она предаст самое себя, откажется

от призвания, которое она должна — и только она мо>

жет — исполнить в сфере человеческого познания.

Историческим занятиям нельзя отказать в призна

нии, что и они принимают участие в духовном движе

нии нашего века, что и они работали для того, чтобы от

крывать новое, по>новому пересматривать традицион

ное, излагать найденное соответствующим образом. Но

если поставить вопрос об их научном смысле и их отно

шении к другим сферам человеческого познания, если

спросить их об обосновании их метода, о внутренней

связи их средств и задач, то они до сих пор не в состоя

нии удовлетворительно ответить на эти вопросы. Как

бы серьезно и глубоко ни обдумывали отдельные пред

ставители нашего «цеха» эти вопросы, наша наука еще

не определила свою теорию и свою систему и пока успо

529

коилась на том, что она>де не только наука, но и искус

ство и, может быть, как считает по крайней мере читаю

щая публика, скорее последнее, чем первая.

У нас в Германии менее всего причин для превратно

го понимания высокого значения возросшей техники в

наших занятиях, большей сноровке и надежности в ов

ладении критическим историческим методом, достиг

нутых результатов. Вопрос, о котором идет здесь речь,

иной. Такое сочинение, как книга Бокля, весьма умест

на для того, чтобы напомнить о том, какими неясными,

противоречивыми, подверженными всяческим влия

ниям являются основы нашей науки. И то впечатление,

которое произвела книга Бокля не только в широких

кругах любителей разных новейших парадоксов, будь

то стучание по столу, или фаланстеры, или оливковый

листок друзей мира и т. д., но и на некоторых более мо>

лодых сотоварищей по нашему «цеху», может послу>

жить для нас предостережением и напоминанием, что

надо, наконец, поискать и для нашей науки обоснова>

ние, относительно которого естественные науки опере>

жают нас со времени Бэкона, если он вообще заслужи>

вает эту славу.

Или эта заслуга принадлежит Боклю? Неужели он

распознал истинный смысл и понятие наших дисцип>

лин, определил сферу их компетенции? Неужели он Бэ>

кон исторических наук, и его книга это «Органон», ко

торый нас научит думать исторически? Есть ли в мето

де, которому он нас учит, та энергия, чтобы изгнать из

сфер исторического познания idola specus, fori, theatri

и т. д., которые еще и сегодня затуманивают нам взгляд

в виде «заблуждений», как он их называет, свободной

воли и божественного Предопределения, слишком вы

сокой оценки морального принципа по сравнению с ин

теллектуальным и т. д.? И неужели он действительно

прав, когда ссылается на нашего Канта для подтвер

ждения самой интересной части своих фундаменталь

ных предложений, предложения о свободной воле, на

Канта, который, как и он — это его мнение — признал

«действительность свободной воли в явлении несостоя

530

тельным фактом»? И не принадлежит ли ему тем са

мым приоритет открытия недавно провозглашенного

во всеуслышание в Германии, что учение Канта содер

жит ровно противоположное тому, что до сих пор пола

гали находить в нем, что результатом критики чистого

разума и практического разума является то, что ни

того, ни другого в действительности нет?

Уже переводчик произведения Бокля обратил вни

мание на то, что до сих пор философия Канта является

крайней границей, до которой отваживались доходить

английские мыслители; он называет философию Бокля

«несовершенным мышлением, которое считает филосо

фией даже crude

эмпиризм»; он упрекает своего автора

в «поистине допотопном сознании» относительно всей

истории мысли, несмотря на философию Веды, Кузена

и Канта, «единственных неангличан, цитируемых им».

Хотя он приветствует законы, найденные Боклем «как

блестящую, полностью истинную программу прогресса

человеческого духа», и говорит о «реформаторском

призвании», которое имеет это произведение и для Гер>

мании, то подобные выражения приводят нас в немалое

смущение. Неужели и нам надо заявить, как бы анти>

строфой к вышесказанному, что хотя в философском

обосновании теории Бокля может быть много ошибоч>

ного и недостаточного, «допотопного», но реформатор>

ское значение его произведения от этого не становится

меньше? Что философский дилетантизм автора не на

носит его теории вреда, как и исторический дилетан

тизм?

Может быть, Бокль, свободный от школярских «ан

тиципаций» того и другого предмета, смог тем более не

предвзято обсудить вопрос о сущности истории и ее за

конов, указать ясный для здравого смысла любого че

ловека путь, по которому «история» должна подняться

«до ранга науки». Он неоднократно признается, что ве

дет наблюдения и приводит аргументы целиком и пол

ностью как эмпирик; и по крайней мере великие и про

стые признаки эмпирического метода ясно представля

ются только взору, не затуманенному антиципациями,

531

т. е. так называемому здравому смыслу человека; и

только таковой подразумевает английское словоупот

ребление, когда оно называет философскими те науки,

лавры которых не оставляют в покое нашего исследова

теля. Бокль говорит, что он надеется сделать «для исто

рии человека то, что удалось другим исследователям в

естественных науках или нечто подобное; в природе

были объяснены якобы самые нерегулярные и неле

пые, противоречащие здравому смыслу процессы и до

казаны как находящиеся в согласии с некоторыми не

изменными и общими законами; если мы подвергнем

процессы, происходящие в человеческом мире, подоб

ному исследованию, наверняка мы сможем надеяться

на подобный же успех».

Представляет интерес это quid pro quo,

из которого

исходит Бокль. «Кто верит в возможность науки исто>

рии», как он сам, и уверен, что он ее обосновал, приме>

нив естественнонаучный метод, разве не мог тот уви>

деть, что он тем самым не возвел ни историю в ранг нау>

ки, ни не поставил ее в сферу естественных наук? И дру>

гие науки: теология, философия — во времена, когда их

методы считались единственно научными, полагали,

что историю, природу нужно перевести в сферу их ком>

петенции; но ни познание природы, ни познание исто>

рии ничего не выиграли от того, искали ли его более ор>

тодоксально или спекулятивно. Разве есть только один

путь, один метод познания? Разве не являются методы

в зависимости от их предмета иными, как и органы

чувств для различных форм чувственного восприятия,

как и органы для их по>разному работающих функций?

«Кто верит в возможность науки истории», тот дол

жен был бы по>нашему, по>немецки, мыслить логиче

ски и прагматически, а не доказывать правильность

этой своей веры, убеждая нас, что можно и обонять ру

ками и переваривать пищу ступнями ног, что можно

видеть звуки и слышать цвета. Конечно, колебания

струны, которые ухо слышит как низкий звук, и глаз

может увидеть; но он видит колебания, услышать кото

рые как звук, однако, доступно уху и его методу воспри

532

ятия. Конечно, в сферах, с которыми имеет дело «наука

история», много такого, что доступно и естественному

методу, другим формам научного познания; но если

есть явления, сколько бы их ни было, которые недо

ступны ни одному из видов познания, то понятно, что

для них должен иметься еще другой, собственный и

особый метод. Если должна существовать «наука исто

рия», в которую и мы верим, то этим сказано, что есть

сфера явлений, для которой не подходит ни теологиче

ский, ни физический образ рассмотрения, что есть во

просы, на которые ответа не дает ни спекуляция — име

ет ли она своим исходным пунктом теологически абсо

лютное или своей целью философски абсолютное — ни

тот эмпиризм, который постигает мир явлений по их

количественному отношению, никакая иная дисцип>

лина из практических сфер нравственного мира.

Наш обоснователь науки истории с завидной непо>

средственностью подходит к своей задаче. Он считает

необязательным обсуждать понятия, которыми он хо>

чет оперировать, ограничивать сферу применения его

законов. Что такое наука, полагает он, знает всякий,

как и то, что такое история. Все же нет, иногда он гово>

рит, чем она является; он цитирует, полностью согла>

шаясь, Конта (Phil. pos. V, p. 18), который с неудоволь>

ствием замечает: «Историей называют совершенно не>

оправданно несвязное скопление фактов». Это выска

зывание французского мыслителя столь достопримеча

тельно, столь поучительно, что английский мыслитель

присваивает его себе.

Несомненно, необозримую череду фактов, в которой,

как мы видим, движется жизнь людей, народов, чело

вечества, называют историей, точно так же, как сово

купность явлений другого рода обобщают под названи

ем «природа». Но неужели кто>либо думает, что можно

коллекционировать факты, обобщая их или нет, накап

ливать их? Такие факты, как битвы, революции, торго

вые кризисы, основание городов и т. д.? Неужели, на

самом деле, «цех историков» до сих пор не заметил, что

факты отличаются от наших представлений о них?

533