
1219
экзистенциализм 1220
гория, осмысленная в ранних произведениях Камю (по-
весть «Посторонний», 1942, драма «Калигула», 1944)
и Сартра (роман «Тошнота», 1938, драма «Мухи», 1943),
носивших программный характер: это бунт против
бессмыслицы бытия, против агрессии бесчеловечно-
сти и вместе с тем против участи «человека толпы», обез-
личенного конформиста, который предал свою свободу,
требующую переступать через многие этические табу.
Зная, что «ни в себе, ни вовне ему не на что опереться»
(Сартр), герой литературы Э. тем не менее отвергает
«квиетизм отчаяния»: он «действует без надежды», ему
не дано изменить свой трагический удел, однако он «су-
ществует лишь постольку, поскольку себя осуществля-
ет». Суть этой концепции, составляющей фундамент
литературы Э., раскрыта заглавием одной из важнейших
философских работ Сартра «Экзистенциализм — это
гуманизм» (1946). Считая, что «человек, приговоренный
быть свободным, возлагает тяжесть всего мира на свои
плечи» (Сартр Ж.П. Бытие и ничто, 1943), Э. строит свою
художественную доктрину на основании принципов «ис-
торичности», которая требует впрямую соотносить твор-
ческие задачи со злободневной социально-исторической
проблематикой, и аутентичности, противопоставленной
концепциям «незаинтересованного», «дезангажированно-
го», «чистого» искусства (в многочисленных эссе Сартра
и Камю по проблемам эстетики постоянным адресатом
полемических выпадов становится самый авторитетный
приверженец этих концепций П.Валери). Э. отверг ряд
фундаментальных положений эстетической теории мо-
дернизма, которая, на взгляд Сартра, привела к «фети-
шизации внутреннего мира личности», существующей
вне контекста современной истории, хотя в действитель-
ности этот контекст властно заявляет о себе, сколь бы
последовательным и настойчивым ни было стремление
его игнорировать. Роману, широко использующему ми-
фологический параллелизм, поток сознания, принцип
субъективного видения, вменяется в вину неспособность
передать реальную ситуацию человека в мире и отказ
от «историчности», без которой литература невозмож-
на. Своими литературными союзниками Э. объявляет
писателей, провозглашающих «ангажированность»
искусства и тяготеющих к достоверному воссозданию
обстоятельств реальной истории: Дос Пассоса как ма-
стера фактологического романа, в котором намечена
панорама исторической жизни 20 в., Брехта как созда-
теля «эпического театра» с его нескрываемой идеоло-
гической ориентацией и общественной актуальностью.
В эстетике Камю главенствует идея «без конца во-
зобновляющегося разрыва» искусства и мира, бунтом
против которого оно является, но от которого не может
и не должно быть свободным. Взгляд на сущность ис-
кусства он в своих «Записных книжках» (опубл. 1966)
стремится обосновать, обращаясь к Ф.Кафке, который
«выражает трагедию через повседневность, абсурд через
логику», — принцип, сохраненный самим Камю в рома-
не «Чума» (1947), который содержит иносказательную
картину действительности Европы в годы фашистской
оккупации, вместе с тем представая и как философская
притча, построенная вокруг главенствующих в Э. моти-
вов абсурда, «озабоченности», выбора и бунта против
человеческого удела. Те же мотивы доминируют в дра-
матургии Камю, где в аллегорической форме изобража-
ется «ад настоящего» и «абсурд, противоположный на-
дежде» («Недоразумение», 1944, «Осадное положение»,
1948). Философско-публицистический трактат Камю
«Миф о Сизифе» (1942) описывает универсум, где «есть
одна огромная иррациональность», и столкновение
«человеческого запроса» (желания постичь некий
смысл и логику жизни) с «тотальным неразумием мира»,
являющееся одним из основных конфликтов в литера-
туре Э. (напр., у Сартра в трилогии «Дороги свободы»,
1945-49). Сизиф истолкован как олицетворение абсурд-
ности жребия, уготованного человеку
в
этом «неразумном»
мире, но и как символ бунта против злой воли богов: со-
гласием с этой волей, актом капитуляции, согласно Камю,
явилось бы самоубийство. Эти темы по-новому развиты
Камю
в
трактате «Взбунтовавшийся человек» (1951), где,
с многочисленными отсылками к Достоевскому, проведе-
ны прямые параллели между иррациональностью мира без
Бога и агрессией тоталитаризма в 20 в. Оставаясь непри-
миримым противником тоталитарной идеи и практики
в
любых воплощениях, Камю после публикации этой книги
вступил в резкую полемику с Сартром, готовым до из-
вестной степени оправдать коммунистический вариант
тоталитарного общества политическими реалиями пос-
левоенной Европы. Эта полемика сделала антагонистами
двух крупнейших представителей литературы Э. Считая
аксиоматичным, что «каждый художник прикован се-
годня к галере своего времени» («Шведские речи»,
1958), Камю вместе с тем толковал общий всему Э. прин-
цип историчности более широко, чем Сартр, и как ху-
дожник предпочитал притчевые формы, которые дава-
ли возможность в философском контексте воссоздавать
«приключение человеческой жизни», протекающей во
вселенной, «где царят противоречия, антиномии, тоск-
ливые страхи и немощь». Трактовке бунта как попытки
преодолеть абсурдность истории (Сартр) Камю проти-
вопоставил идею «бреда истории» и ниги л истинности
любой революции, в конечном итоге увенчиваемой тор-
жеством равенства в рабстве. Своего героя-бунтаря
Камю мыслил обретающимся в «изгнании» (т.е. в осоз-
нанной отчужденности от верований, надежд, жизненных
норм большинства—тех, кто составляют «царство»). Ме-
тафизическое неприятие человеческого удела, которым
определяется мирочувствование и социальное поведение
героя Камю, с юности было основной характерной чер-
той личности самого писателя, о чем стало возможно
с уверенностью судить после посмертной публикации
неоконченного автобиографического романа «Первый
человек» (1994).
Произведения писателей, близких Э., обычно пред-
ставляют собой либо притчи и иносказания, либо об-
разцы «литературы идей», в которой развертывается
напряженный спор персонажей, воплощающих принци-
пиально разные духовные и этические позиции, а пове-
ствование организовано в соответствии с принципами
полифонии. Так, в частности, написана «Чума», где ге-
рои спорят о возможности или нереальности противо-
действия абсурду, когда он начинает угрожать самому
существованию человечества, и о «привычке к отчая-
нию» как о нравственной позиции, наиболее типичной
для воссоздаваемой эпохи, однако не получающей оп-
равдания. Характер в этой литературе обычно остается
психологически неразработанным и почти не наделен
приметами индивидуальности, что соответствует обще-
му принципу Э. Стилистика прозы и драматургии Э. не
предполагает богатства оттенков и нюансировки дета-
лей, поскольку она нацелена на максимально логичное