Панченко А.М., Живов В.М., Николаев С.И., Плюханова М.Б. и др. Из истории русской культуры. Том III (XVII - начало XVIII века)
Подождите немного. Документ загружается.
242 Вместо заключения
своими, плачущи гръко, глаголя: "Уже нам, братие, в земли
своей не бывати, а катун своих не трепати, а детей своих не
видати, трепати нам сыраа земля, целовати нам зеленаа му-
рова"» (Повести о Куликовской битве, 1959, с. 71). Значит,
он ложный жених: не сужено ему обладание ни Русской зем-
лей, ни татарской, ему сужен брак с сырой землей.
Этот мотив есть и в «Слове о полку Игореве»: «На седь-
мом веце Трояни връже Всеслав жребий о девицю себе любу»,
т.е. попытался добиться обладания Киевом, «матерью горо-
дов русских». Кстати, свадебный обряд позволяет прояснить
тот фрагмент «Слова», в котором говорится, что Всеслав
«утръже вазни, с три кусы отвори врата Нову-граду»
6
, —
«урвал (захватил) счастье (удачу), в три попытки (или «с
трех попыток») отворил врата Новгороду (т.е. занял город)».
Такая разбивка текста и такой перевод подтверждаются,
если учесть, во-первых, тему брачного обладания Киевом и,
во-вторых, обрядовые величания новобрачному. В них как
раз и изображаются «три попытки» и «три жребия» (опус-
каю рефрен «да и за Дунай»):
Выходило, вылетало тридцать три корабля,
Тридцать три корабля да со единым кораблем,
Со единым кораблем, со удалым молодцом. Что
един-от кораб наперед выбегал, Наперед
выбегал, как сокол вылетал, Еще нос, корма да
по-туриному, А бока-то сведены да по-
звериному. Что на этом корабле удалой
молодец, Удалой молодец да первобрачный
князь. Он строгал стружку кипарис-дерева,
Уронил молодец свой злачен перстень Свой
злачен перстень, позолоченный. Он зычал,
крычал зычным голосом, Зычным голосом да
во всю голову: «Уж вы слуги, слуги верные
мои, Повяжите как вы, слуги, шелковые
невода,
с
Такая разбивка, вместо невразумительных «утръ же воззни
стрикусы» (первое издание «Слова») и «утръже вазнистри кусы»
(екатерининская копия), с переводом «урвал удачи с три клока»,
была в свое время предложена P.O. Якобсоном (см.: Якобсон, 1958,
с. 104). Эта разбивка принята в медиевистике с поправкой Д.С. Ли-
хачева, чей перевод я и цитирую.
О топике культуры 243
Вы ловите-ка, слуги, мой злачен перстень, Мой
злачен перстень да позолоченый». Оны первый
раз ловили — да не выловили, Оны другой раз
ловили — да все нет, как нет, Оны третий раз
ловили — повыловили...
(Лирика русской свадьбы, 1973, с. 148)
Стружка «кипарис-деревй» — это искомый Всеславов жре-
бий, как подсказывает и былина о Садке. В величаниях но-
вобрачному встречается мотив обладания тремя городами
(ср. Киев, Белгород и Новгород во фрагменте о Всеславе).
В свою очередь, в причитаниях невесты возникает фигура
жениха-насильника, грозного наездника и завоевателя, изо-
морфная Мамаю из «Сказания». Все это символы из сферы
топики, связывающие воедино брак, пир, битву, смерть,
судьбу. Но предзнаменующий русское одоление плач девицы-
земли или земли-девицы остается не разъясненным.
В «испытании примет» звучит свирель, а свирель указы-
вает на временную смерть и новое рождение. Источник —
рассказ о воскрешении дочери Иаира (Евангелие от Матфея,
гл. IX, ст. 18 и ел.). В его доме тоже звучали свирели (по
покойнице). Иисус «сказал им: выйдите вон; ибо не умерла
девица, но спит <...> Он вошед взял ее за руку, и девица
встала». Свирель, кроме того, — пастырский атрибут (ср.
службы Кириллу Философу). Звук свирели — это перенесен-
ная на землю небесная гармония, это нравственная чистота.
В ее голосе есть жертвенность, ибо тема невесты-земли тож-
дественна теме невинной жертвы. В древнерусских апокри-
фах погребение Авеля, первого мертвеца и первого мученика,
9бъясняется как брачная его ночь с девой-землей (Смирнов,
1914, с. 271, примеч. 5). Фольклору тоже известна эта трак-
товка. Вот смертельно раненный казак велит своему коню
передать весть о гибели:
Ты скажи молодой жене, Что
женился я на другой жене, На
другой жене мать сырой земле, Что
за ней я взял поле чистое, Нас
сосватала сабля острая, Положила
спать калена стрела.
(Смирнов, 1914, с. 271, примеч. 5)
244 Вместо заключения
Эта тема подхвачена Блоком — во второй строфе цикла
«На поле Куликовом»:
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
Наш путь — стрелой татарской древней воли
Пронзил нам грудь.
(Блок, 1960, с. 249)
Как видим, общие для «старины» и «новизны» loci com-
munes все же намечаются. Чрезвычайно важно, что в них
нераздельно слиты аспект поэтический и аспект нравст-
венный. Возможно, это принцип топики — по крайней мере,
такой вывод подсказывает дальнейший анализ Куликовско-
го цикла.
В памяти нации есть люди-символы и есть события-
символы. Сколько бы нация за свою историю ни породила
героев, сколько бы ни совершила подвигов, — это всегда счи-
танные люди и считанные события. Они наперечет именно
потому, что имеют символическое значение: ведь символов
не может быть много, как не может быть много гениев и
нравственных заповедей. Иначе они обесценятся.
Куликовская битва как символ стоит в одном ряду с Пол-
тавской баталией и Бородинским сражением, а Дмитрий
Донской, который бился с врагами «в лице», «напереди
всех», — рядом с Петром и с Кутузовым. У этих событий
есть нечто общее. «Таким событиям суждено возвращение»
(Блок, 1960, с. 587).
В самом деле: нация запомнила и сделала символами по-
беды на грани поражений, победы с громадными потерями.
После Мамаева побоища еще не раз горела Москва, и Русь
окончательно сбросила ордынское иго лишь сто лет спустя;
от Полтавы до Ништадтского мира был путь длиною в две-
надцать лет; после Бородина, которое Наполеон считал своей
победой, пришлось оставить первопрестольную столицу. Но это
как бы окончательные победы. Россия, если можно рестав-
рировать ее символическое мышление по литературе, ставит
героизм выше одоления, а самопожертвование и самоотрече-
ние выше силы.
Размышляя дальше о связи Куликова поля, Полтавы и
Бородина, мы увидим, что все это вынужденные сражения.
Россия защищалась, следовательно, была безусловно права.
О топике культуры 245
Это сражения на родной земле или на ее рубеже, как Мамаево
побоище на Дону. Россия не посягала на чужое, она опять-
таки была права. Для нации эти битвы были нравственной
заслугой. Без нее символ невозможен. Именно поэтому в
качестве символов избирались не легкие, а тяжелые, жерт-
венные победы: подвиг и жертва неразделимы.
Недавно по случаю двух юбилеев, 150-летия Толстого и
600-летия Куликовской битвы, на устойчивость националь-
ной топики (обойдясь без этого термина) обратил внимание
Д.С. Лихачев. Он отметил, что и в русских воинских повес-
тях XIII-XVII вв., и в «Войне и мире» сходно, с помощью
одинаковых литературных средств воплощается народный
нравственный кодекс: «Все значительнейшие воинские повести
посвящены оборонительным сражениям в пределах Русской
земли <...> Историческая сторона романа в ее нравственно-
победной части вся оканчивается в России, и ни одно собы-
тие в конце романа не переходит за пределы Русской земли.
Нет в "Войне и мире" ни Лейпцигской битвы народов, ни
взятия Парижа. Это подчеркивается смертью у самых границ
России Кутузова. Дальше этот народный герой "не нужен".
Толстой в фактической стороне событий усматривает ту же
народную концепцию оборонительной войны» (Лихачев,
1981, с. 134-135).
Книжники допетровской Руси одобрили бы Толстого. В
Наполеоне из «Войны и мира» они тотчас опбзнали бы ти-
пичную для воинских повестей фигуру захватчика, предво-
дителя вражьей силы. Он горд, т.е. грешен первым из семи
главнейших грехов, он самоуверен, он фразер, краснобай —
совсем как Батый, Биргер, Мамай, Тохтамыш, Едигей, с ко-
торыми сопоставляет Наполеона Д.С. Лихачев. Книжники
допетровской Руси согласились бы с Кутузовым и Толстым,
что Бородино — победа, решительная и бесспорная, хотя после
нее пришлось отдать французам Москву. Это было сражение
на своей земле; враг был сильнее, наших полегло больше, но
мы не дрогнули. «Мертвые срама не имут», и «не в силе Бог,
но в правде».
Нравственно художественная топика, общая для Древней
Руси и для России нового и новейшего времени, проявляется
не только в принципах и оценках, но также в художествен-
ных деталях, а совпадение деталей всегда красноречиво, осо-
бенно если исключено прямое заимствование. Вернемся еще
246 Вместо заключения
раз к «испытанию примет» в «Сказании о Мамаевом побои-
ще»: «И обратився на плък татарский, слышить стук велик
и кличь и вопль, аки тръги снимаются, аки град зиждуще
и аки гром великий гремить <...> И обратився на плък рус-
скый, — и бысть тихость велика». О такой же ночи вспоми-
нает старый солдат из лермонтовского «Бородина»:
...И вот на поле грозной сечи
Ночная пала тень.
Прилег вздремнуть я у лафета, И
слышно было до рассвета
Как ликовал француз. Но тих
был наш бивак открытый...
(Лермонтов, 1979, с. 370)
В действительности это невероятно: громадные русские
армии и на Куликовом, и на Бородинском поле не могли
пребывать «в тихости великой». Эти поразительно похожие
сцены порождены национальной топикой, равно обязатель-
ной для автора «Сказания» XV в. и автора «Бородина» XIX в.
Конечно, национальная топика ни в коей мере не проти-
воречит эволюционному принципу. Эволюция культуры —
явление не только неизбежное, но и благотворное, потому
что культура не может пребывать в застывшем, окостенелом
состоянии. Но эволюция эта протекает все же в пределах
«вечного града» культуры. Даже в периоды скачков — об
одном из них шла речь в предлагаемой книге — старые
ценности, выработанные многовековым народным опытом,
только оттесняются на задний план, но не покидают «веч-
ного града». Об этом стоит помнить. Стоит помнить, что
слова конец и начало — одного корня.
Литература 251
Еремин, 1948. ИЛ. Еремин. Поэтический стиль Симеона Полоцкого
// ТОДРЛ, М.-Л,, 1948. Т. 6.
Житие протопопа Аввакума, 1960. Житие протопопа Аввакума, им
самим написанное, и другие его сочинения. М., 1960.
Жмакнн, 1881. ВА. Жмакин. Митрополит Даниил и его сочинения.
М., 1881.
Забелин, 1895. И£. Забелин. Домашний быт русских царей и цариц
в XVI и XVII ст. 3-е изд. М., 1895. Ч. 1.
Записки, 1861. Записки отделения рус. и слав, филологии Рус. архе-
ол. о-ва. СПб., 1861. Т. 2.
Зеньковский, 1970. СА. Зенъковский. Русское старообрядчество.
Духовные движения семнадцатого века. MQnchen, 1970.
Зимин, 1959. АА. Зимин. Скоморохи в памятниках публицистики и
народного творчества XVI века // Из истории русских литератур-
ных отношений XVIII - XX веков. М.-Л., 1959.
Изборник, 1969. Изборник: Сб. произведений литературы Древней
Руси. М., 1969.
Измарагд, 1912. Измарагд. М., 1912.
Иоанн Максимович, 1710. Иоанн Максимович. «Синаксарь», издан-
ный Иоанном Максимовичем в честь победителя при Полтаве,
«отечества всероссийского отца». Чернигов, 1710.
Иоанникнй Галятовский, 1665. Иоанникий Галятовский. Ключ ра-
зумения. Львов, 1665.
Иосиф Волоцкий, 1857. Иосиф Волоцкий. Просветитель. Казань,
1857.
История русской литературы, 1980. История русской литературы: В
4-х т. Л., 1980. Т. 1.
Истрин, 1893. В.М. Истрин. Александрия русских хронографов:
Исследование и текст. М., 1893.
Казакова, 1961. НА. Казакова. Книгописная деятельность и обще-
ственно-политические взгляды Гурия Тушина // ТОДРЛ, М.-Л.,
1961. Т. 17.
Казакова, 1980. If А. Казакова. Западная Европа в русской письмен-
ности XV-XVI веков. Л., 1980.
Кантемир, 1956. А. Кантемир. Собр. стихотворений. Л., 1956.
Каптерев, 1909. Н.Ф. Каптерев. Патриарх Никон и царь Алексей
Михайлович. Сергиев Посад, 1909-1912. Т. 1, 2.
Карамзин, 1831. НМ. Карамзин. История государства Российского.
3-е изд. СПб., 1831. Т. 9.
Кеведо, 1971. Ф. Кеведо. Избранное. Л., 1971.
Ключевский, 1-8. В.О. Ключевский. Соч.: В 8-ми т. М., 1957.
Ковтун, 1975. Л.С. Ковтун. Лексикография в Московской Руси XVI-
начала XVII в. Л., 1975.