Первомайский В.Б. Невменяемость
Подождите немного. Документ загружается.
обусловливает неправильную отражательную деятельность человека, которая
может привести даже к бредовой дезориентировке в окружающем» (с. 447).
Естественно возникает вопрос: свидетельствует ли такая патология
отражательной деятельности о нарушении сознания или нет? Если не
свидетельствует, то как отличить бредовую идею от сверхценной или
доминирующей или, наконец, от ошибки суждения психически здорового
субъекта, отстаивающего своѐ заблуждение? Если же свидетельствует, да
ещѐ «в той или иной мере целеполагающая деятельность больного может
отражать бредовые мотивы и выражаться в отдельных бредового содержания
поведенческих актах» (с. 448), то вполне правомерно говорить, что при бреде
нарушается не только способность правильно отражать (воспринимать)
окружающее и себя, но и целесообразно действовать.
Поскольку эти критерии и фигурируют в качестве главных признаков
психоза в определении И. Ф. Случевского, а то, что бредовые идеи это
признак психоза, является аксиомой, постольку предмет спора исчезает. И
здесь мало что меняет утверждение о том, что «вне бредовой идеи у больного
сохраняются все предпосылки для правильной познавательной деятельности,
все психические процессы его упорядочены и впечатления связываются и
проходят через горнило его предыдущего жизненного опыта…
Целеполагающая деятельность больного… вне бредовой интенции… по
своим возможностям мало чем отличается от таковой у психически здорового
человека» (Л. Л. Рохлин, 1966, с. 448). Потому, что сразу возникает вопрос, а
почему собственно, в таком случае это лицо считают психически больным, а
его идеи бредовыми? Если же они бредовые, то как они могут
сосуществовать с упорядоченными психическими процессами, правильной
познавательной деятельностью и жизненным опытом, одновременно входя
по своему содержанию в резкое противоречие с фактами среды?
Очевидные противоречия и непоследовательность изложенной позиции
оставляют последнюю возможность попытаться определить отношение
бредовых расстройств к сознанию через понятие самосознания, являющееся
существенной, определяющей стороной сознания человека, т. е. через
определение способности различать то, что относится к «я» и к «не я».
Наличие такой способности определяет сознание человека, полагал
С. С. Корсаков (1901): «Ощущение субъекта-объекта бывает весьма
различным по интенсивности, в зависимости от чего и сознательность будет
то слабее, то сильнее… Ясного сознания быть не может, если не существует
разграничения между тем, что принадлежит к «я» и что к «не я» (с. 84). Этот
аргумент использовали М. А. Джагаров и М. И. Коршунова (1934), связывая с
ним возникновение сознания у ребѐнка на известном этапе с того времени,
как он выделяет себя из окружающего мира, и интерпретируя данные
исследования индейцев Леви Брюлем как свидетельство низкой ступени
развития сознания первобытного человека ввиду слабой дифференциации
себя от окружающей среды. Иначе, видимо, и нельзя трактовать
отождествление первобытным сознанием субъективного и объективного (сон
и действительность), объекта и его отдельного признака (человек и его имя
или его тень).
Но существует и иная точка зрения на эту проблему, состоящая в том, что у
больного с бредом изменено отношение к окружающей среде, но не в плане
различия «я» и «не я», а в плане толкования, суждения о ней. «Отношение к
среде у такого больного, — пишет Л. Л. Рохлин (1966), — изменено
вследствие расстройства мышления, каким является бредовой психоз»
(с. 448). Таково же мнение И. И. Лукомского (1966), полагавшего, что при
бреде сохраняется отграничение «я» и «не я», но расстраивается способность
суждения, поэтому больной не в состоянии определить своѐ действительное
положение в окружающей среде. Именно в силу этого, по его мнению,
неправомерно относить бред к расстройствам сознания, как бы резко не
изменялись бредом отношения больного со средой. Отсюда понятно, почему
И. И. Лукомский не разделяет оценку мышления первобытных племѐн
острова Фиджи как свидетельство неразвитости отношений «я» — «не я», не
связывая это с сознанием, полагая, что речь идѐт лишь о примитивизме
мышления. Характерно, что при этом вне обсуждения остаѐтся вопрос о
возможности сосуществования в одном субъекте примитивного мышления с
высокоразвитым сознанием, чѐтко дифференцирующим «я» и «не я», которое
невозможно без соответствующего уровня развития мышления.
Явные противоречия между одинаковым пониманием дискутирующими
сторонами сущности сознания и различной трактовкой взаимоотношений
между бредом и сознанием требовали не только удовлетворительного,
логически непротиворечивого объяснения, но по возможности и устранения.
Представителем такой компромиссной позиции был М. О. Герцберг (1961),
который попытался еѐ обосновать в монографии «Очерки по проблеме
сознания в психопатологии». В предисловии от издательства не все
теоретические положения автора признаны достаточно аргументированными
фактическим материалом, а некоторые из них признаны спорными
(соотношение сознания, мышления и психики, парциальные нарушения
сознания). Позиция М. О. Герцберга по этим вопросам опиралась на более
ранние наблюдения О. В. Кербикова (1949), В. А. Гиляровского (1954),
А. Л. Абашева-Константиновского (1958), А. А. Меграбяна (1959) и др. о
различных степенях и клинических формах нарушения сознания, не
укладывающихся в дихотомию помрачѐнное — ясное сознание и безусловно
являлась шагом вперѐд в понимании психиатрических аспектов проблемы
сознания.
Говоря о парциальных нарушениях сознания, М. О. Герцберг в качестве
примера полагает возможным говорить о случаях, когда у больного имеется
отсутствие критики к своим высказываниям и поступкам при нормальной
сохранности ориентировки во внешней среде, т. е. подразумевает нарушение
сознания «я» (самосознания), сознания болезни. В группу парциальных
нарушений сознания им включается неосознавание физического и
психического дефекта, бредовые расстройства. Анозогнозия объясняется
дефектом в возможности сопоставления текущего опыта с прошлым опытом,
а также нарушением оценки собственного поведения. Эти же механизмы
определяют, по мнению М. О. Герцберга, и трактовку бредовых расстройств
в качестве парциальных нарушений сознания. Анализируя клинический
случай больного с бредом величия, М. О. Герцберг отмечает, что его
сознание не является помрачѐнным, поскольку больной ориентируется в
окружающем, своѐм самочувствии, в оценке памяти, внимания, настроения.
Однако личностное сознание его глубоко изменено, нарушена полнота
отражения внешнего и внутреннего мира организма: «Больной не осознаѐт
своего грубейшего психического дефекта, у него отсутствует сознание
болезни, критика к своему положению, что даѐт право считать, что его
сознание частично неполноценно, парциально нарушено. Его способность
сопоставлять текущий опыт с прошлым опытом грубо нарушена только в
отношении бредовых переживаний» (с. 138).
Существенным моментом, определяющим бред как парциальное нарушение
сознания, М. О. Герцберг, вслед за О. В. Кербиковым, считает утрату
больным критерия практики. Являясь нарушением мышления, бред
одновременно отражает и свидетельствует о расстройстве сознания. В то же
время он не считал возможным говорить о нарушении сознания при
психастении (особенно неврозе навязчивости, фобиях) истерии, неврастении,
ипохондрическом неврозе, циклотимии и т. д., поскольку больные остаются
ориентированными во внешней среде, сознают свою болезнь, а их поведение
остаѐтся упорядоченным. При этих состояниях речь идѐт лишь об изменении
содержания сознания.
В последующем М. О. Герцберг (1966) развил и детализировал свои
представления о сознании и его нарушениях. Определив отсутствие
достаточной чѐткости в отграничении и использовании таких неидентичных
и не подлежащих смешиванию терминов, как сознание и самосознание, в
качестве обстоятельства, порождающего споры о том, что считать
нарушением сознания, М. О. Герцберг указал, что именно самосознание как
способность человека оценивать правильность и неправильность
собственных чувств, суждений, действий имеет наибольшее значение для
медицинской и юридической практики. В связи с этим им различается
содержание сознания (как процесс отражения внутренней или внешней среды
организма, нарушение которого не всегда влечѐт за собой или
сопровождается нарушением самосознания (ориентировки, критики,
сознания болезни). Сознание же при этом определяется как самый общий
термин, констатирующий в основном факт отражения действительности в
головном мозгу. Высшая форма этого отражения и есть нормальное
человеческое сознание.
Идея парциальных расстройств сознания получила определѐнное
распространение среди психиатров, невропатологов и других специалистов.
Хотя относительно объѐма и содержания этого понятия единства взглядов не
было. И. И. Лукомский (1966) соглашается с М. О. Герцбергом относительно
возможности парциальных расстройств сознания, утверждая, тем не менее,
что механистичность представления качественных изменений сознания при
психозах и количественного при неврозах не требует доказательства. Относя
к парциальным расстройствам сознания деперсонализацию, дереализацию,
И. И. Лукомский полагает невозможным сделать это относительно бредовых
расстройств, как не сопровождающихся, по его мнению, нарушением
отграничения «я» и «не я».
Концепцию парциальных расстройств сознания, наряду с возможностью его
полного нарушения, разделяют А. М. Вейн и Н. И. Гращенков (1966).
Анализируя нарушение психических функций в связи с определѐнной
топикой поражения головного мозга, они к этой категории нарушений
сознания относят нарушение схемы тела, анозогнозию, аутотопагнозию
(неосознавание дефекта), сенестопатические ипохондрические состояния,
афатические и психосенсорные расстройства, нарушение долговременной
или кратковременной памяти. В этих случаях нарушение гнозиса (когда
страдает способность правильного адекватного восприятия) и праксиса (что
приводит к нарушению организации целенаправленной сознательной
деятельности) по мнению авторов, приводит к состояниям, которые с
неврологических позиций могут оцениваться как состояния с нарушенным
сознанием.
Е. С. Авербух (1966) не соглашается ни с И. Ф. Случевским, ни с
М. О. Герцбергом, полагая, что они идентифицируют понятия «расстройство
психической деятельности» и «расстройство сознания». Он предлагает
различать эти понятия и напоминает позицию В. М. Бехтерева, который
говорил об отграничении разных степеней утери сознания, его ясности и
объѐма, от болезненно извращѐнного сознания, содержащего нелепые идеи и
представления.
По мнению А. М. Шогама (1966), именно такое разграничение расстройств
сознания предполагают в украинском языке понятия «непритомнiсть» — как
полная потеря сознания (кома, сопор, обморок) и «втрата свiдомостi» —
потеря сознательности. А. Н. Шогам полагает, что трудности решения
проблемы сознания в психиатрии связаны с многозначностью этого термина,
который понимается по-разному в различных отраслях науки. В медицинской
практике сознание более ассоциируется с функцией бодрствования. В
психологии сознание — это некая цельность, объединяющая все психические
процессы и функции, но несводимая ни к одной из них. Для юристов
сознание — это способность субъекта образовывать логически обоснованный
и адекватно мотивированный замысел, поскольку наличие замысла (умысла)
является одним из атрибутов любого гражданского акта, поступка, равно и
преступления. Отсюда сознание связано с проблемами вменяемости. Он
предлагает различать расстройства сознания, заслуживающие выделения в
специальную главу, и вторичные изменения сознания, имеющие место при
любом психозе и неврозе.
Двойственную позицию в этом вопросе заняла А. С. Борзунова (1966),
полагая, что в психиатрии о сознании можно говорить лишь в отдельных
случаях, когда оно резко, глубоко нарушено. Если же имеется изолированное
нарушение какой-либо формы психической деятельности, можно и должно,
изучив еѐ сущность, уточнив природу, стремиться выявить закономерности,
не злоупотребляя при этом понятием «сознание», а лишь учитывая его
сущность. Вместе с тем, А. С. Борзунова считала методологической ошибкой
допускать возможность сочетания расстройства мышления как обобщѐнной
формы отражения реальности с ясным сознанием.
Интересна позиция представителей судебной психиатрии, которым при всей
неразработанности обсуждавшихся понятий и отсутствии удовлетворяющей
всех систематики расстройств психики и сознания, приходится на практике
решать вопрос — способно лицо отдавать себе отчѐт в своих действиях и
руководить ими или не способно. Понимание сознания, представленное в
докладе Д. Р. Лунца, Г. В. Морозова и Н. И. Фелинской (1966), не отличается
от разделяемой всеми вышеприведѐнными авторами позиции. Сознание
понимается ими как высшая функция мозга человека, представляющая собой
новый, более высокий уровень психической деятельности, суть которого в
осознании независимого от него объективного мира. В полном согласии с
концепцией В. Н. Мясищева авторы считают принципиально важным, что
сознание не только отражение, но и отношение. Существенной стороной его
является связь с деятельностью. Основываясь на свойствах сознания, явления
реальной действительности обобщаются юридическими понятиями
вменяемости–невменяемости. На осознании и регулировании на этой основе
поведения строится психологический критерий невменяемости. Авторы
указывают два аспекта изучения сознания.
Первый — сознание как отношение субъекта к объективному миру и своим
собственным переживаниям и второе — сознание с точки зрения уровня
бодрствования или его ясности, которая имеет градации, зависящие от
физиологических (и патофизиологических) факторов. Эти два аспекта
отражают две стороны единого процесса сознания как функции головного
мозга, а роль сознания в деятельности людей позволяет правильно распознать
и оценить те состояния расстроенного сознания, при которых на первое
место выступают именно нарушения поведения, иногда при формальной,
правильной ориентировке и сохранности контакта с окружающими.
О двух аспектах сознания пишут Ф. Плам и Дж. Б. Познер (1986). Они
определяют сознание как «состояние, при котором субъект отдаѐт себе отчѐт
о том, что происходит с ним самим и в окружающей его среде…» (с. 16).
Далее авторы пишут: «Пределы изменений сознания трудно определить
удовлетворительно и количественно, и мы можем сделать вывод о том,
осознают ли собственную личность другие люди, по их внешнему виду и
действиям». Ф. Плам и Дж. Б. Познер указывают, что сознательное
поведение обусловливают два физиологических компонента: содержание
сознания и бодрствование. Содержание сознания — это сумма
познавательных и аффективных психических функций, поэтому любое
повреждение, препятствующее полноценному осуществлению
познавательных функций, обедняет содержание сознания и снижает уровень
сознательной деятельности больного. Второй аспект сознания —
бодрствование, которое, достигая определѐнного уровня, обеспечивает
возможность познавательной деятельности.
У человека состояние сознания определяется уровнем бодрствования и
суммарной характеристикой познавательных функций мозга (содержанием
сознания). Бодрствование зависит от интегративной деятельности
физиологических механизмов, связанных с ретикулярной формацией и
другими структурами, расположенными в верхних отделах ствола мозга и
распространяющимися от уровня середины моста вперѐд до гипоталамуса.
Сознательное поведение зависит от наличия в полушариях головного мозга
относительно сохранных функциональных зон, широко взаимодействующих
между собой и с глубинными активирующими системами, в верхних отделах
ствола мозга, гипоталамусе и таламусе (с. 30). Осознание собственной
личности и сознательное поведение у человека зависят от интегративной
деятельности бодрствующей коры больших полушарий (с. 35).
К идее парциальных (частичных, пограничных) нарушений сознания при
психических расстройствах привлекает внимание Ю. И. Полищук (1993).
Усматривая нарушения сознания парциального характера при целом ряде
психических заболеваний (истерическом неврозе, маниакальном,
депрессивном и бредовом состоянии, шизофрении, сенильной деменции),
Ю. И. Полищук подчѐркивает, что эта проблема в еѐ синдромологических,
нозологических и возрастных особенностях заслуживает пристального
внимания и дальнейшей продуктивной разработки. По его мнению,
расстройства сознания при психотических, субпсихотических и
непсихотических психических нарушениях имеют широкий континуум и не
могут ограничиваться синдромами оглушѐнного и помрачѐнного сознания.
Интересно отметить, что к понятию «сознание» судебные психиатры
прибегают и при обсуждении проблемы ограниченной вменяемости
(В. Б. Первомайский, В. Р. Илейко, 1993, 1994). Так, С. Ф. Семѐнов (1966)
понятие вменяемости и, в частности, уменьшенной вменяемости, понимал
как качество сознания больного человека, характеризующее уменьшенную
способность руководить своими действиями и отдавать отчѐт в них и
отражающее, таким образом сниженный уровень сознания. С. Ф. Семенов
указывал, что вменяемость и невменяемость, так же как здоровье и болезнь,
связаны целым рядом переходов и их нельзя ни отождествлять, ни абсолютно
противопоставлять. «Неизбежны случаи, когда в процессе диалектической
борьбы болезни и защитно-приспособительных сил организма интеллект и
воля оказываются не полностью нарушены, а лишь ослаблены, — пишет
С. Ф.Семѐнов, — в результате больной осмышляет ситуацию, но не с такой
полнотой и чѐткостью, как здоровый, принимает решение по своей воле, но с
недостаточной критической оценкой значения, цели и последствий своего
поступка, отдаѐт себе отчѐт в своих действиях, но на более низком уровне,
чем здоровый» (с. 1271). Этих лиц он и полагал возможным считать
уменьшено вменяемыми.
Непосредственно с состоянием сознания связывается уменьшенная
вменяемость в уголовных кодексах Швейцарии, ФРГ и других странах
(И. С. Власов, К. Ф. Гуценко, Ф. М. Решетников и др., 1978; Ю. М. Антонян,
С. В. Бородин, 1987). Причѐм, поскольку понятие ограниченной вменяемости
применяется по отношению к психическим аномалиям, включающим
пограничные расстройства психики, то совершенно очевидно, что в этих
случаях речь идѐт именно о количественном нарушении сознания.
Таким образом, дискуссия достаточно чѐтко выявила причины расхождений
во взглядах на проблему сознания в психиатрии. При в целом верной
трактовке объѐма и содержания понятия сознания разногласия выявились в
различном подходе к анализу конкретных примеров. Это, в свою очередь.
было обусловлено отсутствием чѐтких классификационных представлений об
иерархии понятий, составляющих в конечном итоге понятие «сознания» и
соответственно о классификации клинических расстройств сознания.
Терминологическое несовершенство, отсутствие чѐтких определений
основополагающих понятий психиатрии, изменение их смысла в зависимости
от контекста, попытки анализа отдельных составляющих понятия «сознание»
вне учѐта их взаимосвязи не позволили сформулировать единую позицию по
проблеме.
Это не умаляет значения выводов, сделанных М. О. Герцбергом о
возможности различных уровней нарушения сознания, сохраняющегося в
патологии при дефектных формах отражения действительности, но
изменяющегося по содержанию и о ведущем значении для практики степени
сохранности самосознания. В них можно увидеть постепенное, эмпирическое
осмысление проблемы сознания в психиатрии через категории количества и
качества, т. е. фактическое приближение к той мысли, которая была в своѐ
время высказана М. А. Джагаровым и М. И. Коршуновой. Фактически
дискуссия показала, что существует несколько определений психической
патологии, выраженных в понятиях, отражающих различный уровень
обобщения. Иными словами, объѐм понятия «психическая патология» может
быть выражен через различные термины, отражающие одно и то же явление с
различных сторон и несущие в себе различной степени обобщения
информацию о психическом состоянии лица. В этом смысле абсолютно прав
И. А. Коробейников (1993), указавший, что «уровень чѐткости
категориального аппарата любой науки, в особенности ключевых еѐ
дефиниций, в существенной мере отражает и общий, содержательный
уровень развития этой науки» а «неопределѐнность, возможность
многозначного толкования основных терминов, как правило, свидетельствует
о наличии нерешѐнных проблем…». Особенно актуально это для судебной
психиатрии, где каждое решение имеет юридическое значение и
непосредственно касается прав человека.
В последние годы идея взаимосвязи нарушений психики с количественными
и качественными изменениями сознания нашла своѐ развитие и
подтверждение в нейролингвистике, а именно в лингвистике изменѐнных
состояний сознания (ИСС) (Д. Л. Спивак, 1986). Это направление в
исследовании мышления активно развивается последние двадцать лет. В нѐм
накоплено достаточно данных, дающих основание относить к изменѐнным
состояниям сознания не только известные патологические расстройства
психики (сомноленция, оглушение, сопор, кома), но и состояния стресса,
переутомления, тревоги, страха, сильного волнения и радости при нарушении
привычных стереотипов или резком изменении жизненной обстановки,
ограничении сенсорного потока, нарушении суточного режима и др.
(М. В. Фролов, 1993). В эту группу включаются и психические состояния,
возникающие у больных при лекарственной терапии ряда заболеваний.
Исследования, проведѐнные Д. Л. Спиваком (1986) и рядом других авторов,
показали очевидную параллель между диссолюцией языка и углублением
нарушения сознания. Причѐм характерно, что при переходе от усталости,
сонливости к стадии лѐгкого оглушения экспериментальные данные
выявляли отчѐтливый качественный скачок.
Концепция ИСС является недостающим звеном в континууме, включающем
последовательно психически здоровых лиц с изменѐнными состояниями
сознания неболезненного характера — пограничные психические
расстройства — психозы и слабоумие — психиатрические синдромы
расстроенного сознания — состояния общего нарушения сознания. Их
непрерывность обусловлена тем, что каждое из указанных состояний есть
внешнее проявление нарушенного сознания. И в этом смысле они
различаются количественно. Но в этой цепи имеются и качественные грани.
Первая из них отделяет ИСС неболезненного характера от пограничных и
всех последующих психических расстройств. Вторая — отделяет
пограничные психические расстройства от всех последующих. Исходя из
современного уровня знаний, есть основания полагать, что первая грань
определяется критерием болезни, вторая — дополнительно критерием
критики. Именно эти два понятия являются наиболее существенными для
решения вопроса невменяемости, составляют ее differencia specifica.
Парадокс состоит в том, что эти критерии, будучи наименее разработанными
в психиатрии, в то же время наиболее употребляемы. Критерий болезни
присутствует в каждом диагностическом заключении, будучи
опосредованным медицинским названием выявленного расстройства
психической деятельности. Критерий критики (критичности), наряду с
мышлением, является одним из наиболее часто употребляемых в актах СПЭ
(см. главу 6).
Основой для понимания взаимоотношения медицинского и психологического
критериев является принцип единства сознания и деятельности, основная
идея которого сформулирована ещѐ И. М. Сеченовым (1952), утверждавшим,
что «всѐ бесконечное многообразие мозговой деятельности сводится
окончательно к одному лишь явлению — мышечному движению» (с. 9). Этот
принцип позволяет по нарушениям поведения судить о нарушении
отдельных сторон и качеств сознания (Д. Р. Лунц, 1966, с. 17; К. К. Платонов,
1977, с. 57–61). На нѐм же основан клинический психопатологический метод
исследования, включающий расспрос больного, наблюдение за ним, сбор
субъективного и объективного анамнеза. Являясь основным методом
исследования как в общей, так и в судебной психиатрии, он имеет целью
выявить особенности и отклонения в поведении, установить степень его
дезорганизации, исходя из этого сделать вывод о состоянии способности
лица правильно отображать окружающий мир и целенаправленно на него
воздействовать, выразив это в соответствующих психиатрических терминах.
Разумеется, это лишь упрощѐнная схема сложного диагностического
процесса. Но она показывает, что способность отдавать себе отчѐт в своих
действиях и руководить ими в общем виде наиболее точно отражает принцип
единства сознания и деятельности и определяется не только психиатром-
экспертом, но и в общепсихиатрической практике. Различие состоит лишь в
том, что в первом случае вопрос об этом прямо ставится следствием или
судом, а во втором — диктуется логикой психиатрического исследования,
завершаемого в обоих случаях полным психиатрическим диагнозом.
Последний же обязательно включает, наряду с названием болезни,
функциональный диагноз, отражающий степень выраженности, глубину
психических нарушений через такие клинические понятия, как синдром,
течение заболевания, стадия процесса и ряд других (В. М. Воловик, 1975).
Функциональный диагноз является обязательным элементом диагноза
больного. Без него нозологический диагноз, именуемый ещѐ диагнозом
болезни, — абстракция, лишающая врача возможности решать
применительно к конкретному больному вопросы врачебной тактики,
определения его трудоспособности, социальных льгот и ограничений,
связанных с болезнью. В экспертной практике функциональный диагноз
играет ту же роль, но лишь применительно к общественно опасным
действиям и в целях восприятия его юристами дублируется формулой —
«способен (неспособен) отдавать себе отчѐт…».
Отсюда следует, что полный психиатрический диагноз обязательно включает
в себя и отражает в медицинских понятиях оценку способности данного лица
отдавать себе отчѐт в своих действиях и руководить ими. Так, ни у одного
психиатра не вызовет сомнений утверждение, что больной, находящийся в
состоянии сумеречного расстройства сознания, независимо от его
нозологической природы и при любых обстоятельствах, не может отдавать
себе отчѐт в своих действиях и руководить ими. С точки зрения возможности
оценки состояния сознания данного лица эти понятия эквивалентны. То же
можно сказать и относительно бредовых, галлюцинаторных и других
психопатологических расстройств, входящих в понятие «психоз». С другой
стороны, столь же очевидно, что эта способность сохраняется, если больной
страдает неврозом, психопатией в стадии компенсации или эпилепсией без
психоза и слабоумия, вне эпилептического пароксизма и т. д.
Разумеется, не все виды психической патологии на сегодня можно уверенно
дифференцировать подобным образом. Но это одна из важных проблем
судебной психиатрии как науки развивающейся, постоянно
совершенствующей свой понятийный аппарат. Разработка теории и
накопление эмпирических данных позволяет постепенно уточнять связи
между многообразием психических проявлений и состоянием сознания лица,