Первомайский В.Б. Невменяемость
Подождите немного. Документ загружается.
вопрос: в каких действиях должно отдавать себе отчѐт вменяемое лицо?
Ответ же формулируется примерно следующим образом: лицо должно
отдавать себе отчѐт в своих действиях, т. е. понимать не только фактическую
сторону содеянного, но и понимать (сознавать) общественную опасность
содеянного (В. С. Трахтеров, 1947; Д. Р. Лунц, 1966; И. К. Шахриманьян,
1961; Р. И. Михеев, 1983; Ю. М. Антонян, С. В. Бородин, 1987). Некоторыми
авторами добавляется ещѐ и понимание противоправности содеянного.
Нетрудно увидеть, что в таких формулировках понятия «отдавать отчѐт»,
«сознавать» и «понимать» используются как синонимы.
Смысл и значение термина «понимание» исследовались многими авторами в
философии, психологии, в судебной психиатрии (А. Н. Леонтьев, 1972;
М. М. Коченов, 1980; С. С. Гусев, Г. Л. Тульчинский, 1985; В. А. Лекторский,
1986; Г. И. Рузавин, 1986; И. А. Кудрявцев, 1988). Термин «понимание»
детально исследуется Ю. Л. Метелицей (1990) применительно к
содержательной характеристике интеллектуального компонента
психологического критерия беспомощного состояния. Им выделяется 4
уровня понимания потерпевшими характера и значения совершаемых с ними
действий: понимание внешней стороны юридически значимых событий;
понимание фактической стороны (или внутреннего содержания) этих
событий; понимание их социального значения; понимание социального
значения этих событий на уровне личностного смысла.
Сопоставление уровней понимания по Ю. Л. Метелице с приведѐнными
выше стадиями разумного понимания по Дж. Б. Фурсту показывает их
несомненное сходство. Различие состоит лишь в том, что Дж. Б. Фурст
описывает в качестве первой стадии невербализованное чувственное
сознание, т. е. «доразумное», а Ю. Л. Метелица четвѐртую стадию по
Дж. Б. Фурсту расчленяет на два уровня, одинаковых по смыслу: понимание
социального значения действий как такового и на уровне личностного
смысла. Поскольку понимание социального значения возможно лишь при
осознавании самого себя как субъекта социального, то очевидно, что 4-я
стадия по Дж. Б. Фурсту совпадает с 3-м и 4-м уровнями понимания по
Ю. Л. Метелице и с существующими в философии представлениями о
самосознании. Общим является также и взаимоотношение между стадиями и
уровнями понимания. В обеих системах каждый нижележащий уровень или
стадия является предпосылкой вышележащего и поглощается, «снимается»
им.
Таким образом, понятия «психика» и «понимание» применительно к
человеку непосредственно связаны с понятием «сознание». Поэтому в
философии сознание рассматривается «как осознанное бытие, как отношение
«Я» к «не Я» (А. Спиркин, 1970, с. 43–48). К конституирующим признакам
сознания относят «отражение, отношение, целеполагание и управление». Эти
признаки и составляют объѐм понятия «сознание» с тем лишь отличием, что
понятия «целеполагание» и «управление» сливаются вместе в деятельность
или способность руководить своими действиями. Ключом к пониманию
содержательной стороны психологического критерия вменяемости является
систематизация представлений о соотношении понятий «сознание» и
«самосознание». На этот счѐт существуют различные точки зрения, от
разъединения этих понятий и определения их как рядоположных до полного
отождествления (А. Г. Спиркин, 1972; И. И. Чеснокова, 1974, 1977;
Д. С. Шимановский, 1977; Д. И. Дубровский, 1971, 1983; В. В. Столин, 1983).
И. И. Чеснокова (1974) определяет самосознание как «осознание личностью
самой себя во всѐм многообразии индивидуальных еѐ особенностей,
осознание своей сущности и места в системе многочисленных общественных
связей. Самосознание — это и отношение личности к осознанным сторонам
еѐ внутреннего мира. В процессах самосознания формируется и выделяется Я
личности как некое образование определѐнной целостности, единства
внутреннего и внешнего еѐ бытия. В самосознании личность способна
воспринимать себя в качестве объекта, видеть себя как бы посторонним
взором» (с. 209). Самосознание выступает не как некий самостоятельный вид
сознания, а как то же сознание, только с изменѐнной направленностью.
О том, что сознание — это общее понятие, агглютинирующее все
психические функции, свидетельствует высказывание Е. В. Шороховой
(1961): «Сознание — это не нечто над ощущением и мышлением стоящее, а
через них осуществляемое, более высокое, осмысленное отражение внешнего
мира» (с. 249). По мнению С. Л. Рубинштейна (1946), «не сознание рождается
из самосознания, из Я, а самосознание возникает в ходе развития сознания
личности, по мере того как она реально становится самостоятельным
субъектом» (с. 677). Такой же позиции придерживается И. И. Чеснокова
(1974), утверждающая, что генетически самосознание является более
поздним продуктом, возникающим на определѐнных этапах развития
личности, формируясь внутри сознания как специфическое его проявление.
Самосознание реально проявляется через все психические явления, процессы
и т. д. Самосознание — отражение психического в психическом же
(И. И. Чеснокова, 1974, с. 211).
Проблему сознания и самосознания и их соотношения детально исследует
А. Г. Спиркин (1972). В этой работе отражены следующие существенные для
судебной психиатрии моменты. Понятие психики А. Г. Спиркин
рассматривает как более широкое по сравнению с понятием сознания,
поскольку психические явления могут носить как актуальный, так и
потенциальный характер (с. 80). Мышление и воля входят в понятие
сознание: «движимое волевыми усилиями мышление — высшая форма
сознания» (с. 99). Отсюда определение: «Сознание — это высшая,
свойственная только человеку и связанная с речью функция мозга,
заключающаяся в обобщѐнном, оценочном и целенаправленном отражении и
конструктивно-творческом преобразовании действительности, в
предварительном мысленном построении действий и предвидении их
результатов, в разумном регулировании и самоконтролировании поведения
человека» (с. 83). Понятие сознания шире понятия самосознание: «Я
выступает прежде всего как субъект сознания, психических явлений в их
интегральной целостности… Я предполагает знание и отношение к
объективной реальности и постоянное ощущение в ней самого себя» (с. 133).
Не отрицая возможности каждой науки иметь свой взгляд на сознание,
А. Г. Спиркин полагает, что поскольку сущность сознания одна, и общее
философско-психологическое определение сознания должно быть одно.
Наряду с ним не может быть особого психиатрического или юридического
определения сознания (с. 80). Как и другие авторы, А. Г. Спиркин говорит о
самосознании как о двойной форме отражения: субъективного
воспроизведения реальности и данности субъекту самого этого
воспроизведения (с. 155).
Г. А. Голицын и М. В. Сербиненко (1983) указывают на три основные
особенности человеческой психики, охватываемые понятием «сознание» и
отличающие еѐ от психики животных: социальный характер; использование
языка; способность к самосознанию. Исследуя особенности формирования
сознания и самосознания с позиции межполушарной асимметрии, авторы
приходят к выводу об осуществлении левым полушарием функций
самосознания — самовосприятие психических процессов, самоконтроль,
самопринуждение и т. п. (с. 233). Анализ клиники поражений правого
полушария, сопровождающихся анозогнозией, даѐт им основания для
подтверждения представлений о самосознании как «восприятии правого
полушария левым». В качестве механизма самосознания выделяется два
процесса: рецепция левым полушарием правого (объективный) и
перекодирование своих переживаний в словесную форму (субъективный).
Именно языковая система, содержащаяся в левом полушарии, и заставляет
человека чувствовать себя единым, целенаправленным существом.
Аналогичные данные получены рядом авторов (M. S. Gazzaniga, J. E. LeDoux,
1978; Н. Н. Брагина, Т. А. Доброхотова, 1981; Э. А. Костандов, 1983;
С. Спрингер, Г. Дейч, 1983; Т. Б. Глезерман, 1986; А. М. Иваницкий, 1990;
П. В. Симонов, 1990).
Тезис о самосознании как двойной форме отражения приводится многими
авторами, однако не носит завершѐнного характера применительно к задачам
судебной психиатрии. Так, ещѐ К. Маркс утверждал, что человек удваивает
себя интеллектуально в сознании и реально в деятельности. П. В. Симонов
(1990) указывает, что «коммуникативное происхождение сознания
обусловливает способность мысленного диалога с самим собой, т. е. ведѐт к
проявлению самосознания. Внутреннее «я», судящее о собственных
поступках, есть не что иное, как интериоризированный «другой» (с. 1041).
А. М. Иваницкий (1990) рассматривает «я» как динамическую
информационную систему, не привязанную к определѐнной мозговой
структуре. Чувство «я» возникает в результате соединения двух
информационных потоков, первый из которых связан с наличным сигналом,
а второй — с памятью. А. М. Иваницкий указывает, что эта концепция,
подтверждѐнная соответствующими исследованиями, согласуется с
нейрокибернетическими построениями Д. Эдельмана о повторном возврате
возбуждений как мозговой основе психических функций. Сознание
определяется А. М. Иваницким (1990) как «ощущение своего бытия, своей
способности воспринимать окружающее, давать ему оценку и определять,
исходя из этого, своѐ поведение. Ощущение своего бытия — это, по существу
ощущения «я» как чего-то отдельного и, в известной степени, независимого
от окружающего. Помимо отделѐнности от внешнего мира, «я»
интроспективно переживается и как носитель некоторой внутренней свободы
оценок и поступков» (с. 1053). А. М. Иваницкий (1993) полагает, что чувство
«я» и коммуникация неразрывно связаны между собой и очевидно не могут
существовать в изолированной форме.
На непосредственную близость понятия самосознания и Я-концепции
(Р. Бернс, 1986) указывает В. Я. Пилиповский (1986). Он определяет
самосознание как динамическую систему представлений человека о самом
себе, «в которую входит как собственно осознание своих физических,
интеллектуальных и других качеств, так и самооценка, а также субъективное
восприятие влияющих на данную личность внешних факторов» (с. 8). В этом
смысле Я-концепция — понятие менее нейтральное и включает в себя
оценочный аспект самосознания, который неразрывно связан с понятием
критичности.
Понятие критичности (критики) известно психиатрии и используется в связи
с обсуждением проблем психического здоровья и производства СПЭ. Так,
В. В. Горинов (1993) полагает, что оценка состояния критических
способностей является решающим моментом при производстве СПЭ.
Критичность он рассматривает как весьма многомерный термин, зависящий
от сохранности интеллекта и отражающий мотивационную сферу,
ценностные ориентации, самосознание. Более детально проблема
критичности исследуется в общей психиатрии, хотя такие работы единичны.
Г. Т. Красильников (1993) на группе больных шизофренией показал, что
симптом нарушения критичности тесно связан с процессом осознания
болезни и с нарушениями личностного самосознания. Он предложил 7
вариантов расстройства критичности, которые, если их оценивать с судебно-
психиатрической точки зрения, могут иметь различное значение для решения
вопросов вменяемости–невменяемости. С. Ю. Циркин (1994) определяет
нарушение критических способностей в качестве ведущего признака
негативных изменений личности при шизофрении и выделяет 6 вариантов
нарушений критики.
В России наибольшее внимание этой проблеме, в рамках исследования
самосознания, уделяет В. С. Чудновский (1982, 1985, 1992). Он полагает, что
процессы самосознания незримо присутствуют в механизмах психических
нарушений при психозах, проявляющихся в первую очередь утратой
критики. Основываясь на результатах исследования самосознания больных
шизофренией и органическими психозами, В. С. Чудновский (1992) приходит
к выводу, что именно вследствие потери критики представления становятся
бредом и приобретают такую силу, против которой бессильна явная
очевидность. В то же время при непсихотических расстройствах критика,
претерпевая определѐнные изменения, тем не менее сохранялась.
Таким образом, философские, психологические и физиологические
представления о психике, сознании и самосознании, категории «я»
согласуются между собой. Если совместить их с развиваемой в психологии и
психиатрии концепцией критики (критичности), то представляется вполне
допустимым континуум понятий: психика — сознание — самосознание — Я-
концепция — критика. Каждое последующее из них входит в объѐм
предыдущего, является по отношению к нему видовым, раскрывая его
содержательную сторону и кристаллизуя, таким образом, то наиболее
существенное, что определяет сущность человека, как носителя сознания,
субъекта деятельности и объекта применения уголовного закона (схема 2).
Схема 2
Схема соотношения основных понятий, характеризующих
психологический критерий вменяемости–невменяемости
На основании представленных данных допустимо утверждение, что так
называемое удвоение себя и обусловливает, очевидно, субъективно
ощущаемое «я» и одновременно внешне, через поведение и деятельность,
отношение между еѐ субъектом и объектом, проявляется как критика лица к
себе, окружающему, своим действиям. Критика же является основной
предпосылкой свободы волеизъявления, а значит и способности адекватно
руководить своими действиями. Важным следствием такого понимания
содержательной стороны самосознания является то, что одновременность
существования и проявления обоих феноменов (самосознания и критики)
делает невозможным для субъекта осознавание утраты критики в период еѐ
отсутствия.
Расстройство рефлективного «я», «удвоения себя» и есть расстройство
критики, проявляющееся вовне неспособностью действовать осознанно.
Отсюда ясно центральное значение в формуле невменяемости понятия
«себе». Изменение по болезненным причинам «я» делает невозможным
отдавать «себе» отчѐт в своих действиях и руководить ими, исключает
наличие субъекта преступления и препятствует вменению противоправного
деяния в вину, даже при сохранности нижележащих уровней самосознания
(А. Е. Видренко 1990; В. Б. Первомайский, 1992).
Против определения самосознания как высшей ступени сознания
высказывается Д. С. Шимановский (1977). В качестве аргумента он приводит
то обстоятельство, что простейшие формы самосознания, например у
ребѐнка, не свидетельствуют о высоком уровне развития сознания.
Практически отождествляет сознание и самосознание Д. И. Дубровский
(1971, 1983), считая их немыслимыми друг без друга. Такой же позиции
придерживался И. П. Павлов (1954), утверждавший, что «вторая сигнальная
система, т. е. наше отвлечѐнное мышление… и представляет собой наше «Я»,
наше сознание» (с. 221). Как единство отражения и отношения
рассматривали сознание С. Л. Рубинштейн (1957), В. Н. Мясищев (1966).
И. С. Кон (1978) полагает, что причиной попыток разъединения понятий
«сознание» и «самосознание» является отождествление рефлективного «я» с
самосознанием вообще. В действительности же рефлективное «я» является
лишь одной из градаций самосознания. По И. С. Кону, сознание
(самосознание) появляется с момента активного противопоставления
субъекта и объекта деятельности. В онтогенезе человека это первые два года
жизни, в филогенезе — уровень стада предлюдей. Следующей ступенью
самосознания является осознание своей индивидуальности на уровне
телесной и психической самостоятельности, что происходит на третьем году
жизни, а в филогенезе — с разделением труда в родоплеменном обществе. И,
наконец, в подростковом возрасте формируется рефлективное общественное
«я». Примерно такую же последовательность уровней формирования
самосознания и «я» дают и другие авторы (J. Dixon, J. Street, 1975; D. Gilbert,
L. Tinell, 1978; Е. Б. Беззубова, 1993). Интересно отметить, что самосознание
на уровне вычленения телесной самостоятельности с узнаванием себя в
зеркале обнаруживается и у приматов, выросших в среде подобных себе
(G. Gallup, 1977).
Г. И. Царегородцев и В. Г. Ерохин (1986), исследуя соотношение сознания и
самосознания, придерживаются позиции их нераздельности, отражающей
единство предметного происхождения сознания, связанного с
противопоставлением субъекта объекту в процессе практической
деятельности. Эти представления базируются на невозможности отражения
(осознания) предмета деятельности без одновременного отражения себя как
субъекта этой деятельности. Авторы полагают возможным разграничивать
сознание и самосознание лишь по признаку предметности, а не по уровню
развития, т. е. так, как это предполагается буквальным значением этих
терминов. Отсюда знание себя как субъекта деятельности есть способ, каким
существует самосознание.
Таким образом, реальные отношения между понятиями «сознание» и
«самосознание» можно определить как родовидовые. С позиции формальной
логики сознание представляется родовым понятием по отношению к
самосознанию и сознанию окружающего. Последние же, будучи понятиями
видовыми, безусловно различимы, самостоятельны и полностью
исчерпывают объѐм делимого понятия. Но с позиции логики диалектической,
они неразрывно связаны, и говорить о них раздельно можно лишь в рамках
гносеологии. Сознание окружающего предполагает наличие субъекта,
отграничивающего себя от среды, следовательно, осознающего себя.
Осознание себя (самосознание) включает ряд уровней: телесное
отграничение от среды; осознание телесной самостоятельности; осознание
психической самостоятельности; формирование рефлективного осознанного
«я», т. е. идентификация себя как носителя сознания и субъекта деятельности
(Г. И. Царегородцев, В. Г. Ерохин, 1986, с. 123–124).
В плане соотношения сознания и самосознания представляет интерес
проведѐнный С. С. Корсаковым (1901) анализ стадийности восстановления
сознания в процессе реинтеграции после обморока, на основании
самонаблюдения физиолога А. А. Герцена. Первая фаза представляет собой
крайне смутное сознание существования. Во второй фазе сознаются
представления в хаотическом беспорядке, поэтому нельзя решить,
принадлежат ли они внешнему или внутреннему миру. Здесь ещѐ нет «я» и
«не я». В третьей фазе появляется это разграничение. Сознаѐтся, что
принадлежит мне, а что внешнему миру, но нет других отношений
предметов, нет причины и следствия, нет зависимости. Наконец, в четвѐртой
фазе появляется в сознании вопрос «почему» и становятся возможными
объяснения взаимного отношения явлений между собой (с. 84).
Г. Гегель (1956) описал следующие стадии формирования сознания:
чувственное, непосредственное восприятие объекта — чувственное сознание;
превращение сущности вещей в предмет сознания — воспринимающее
сознание; рассудочное сознание, раскрывающее себя, появление
самосознания (с. 208).
Приведѐнных выше аргументов достаточно для утверждения, что то, что в
формуле невменяемости именуется психологическим критерием, имеет самое
непосредственное отношение к состоянию сознания (самосознания), а
именно к той его высшей ступени, которая именуется рефлективным «я».
Именно к этой категории, появляющейся в онтогенезе в подростковом
возрасте, обращается законодатель, устанавливающий уголовную
ответственность несовершеннолетних (а значит, и возможность признания
вменяемым–невменяемым) в отношении основной массы противоправных
действий с 16 лет, а в отношении тяжких преступлений — с 14 лет.
В силу этого становится понятным обоснованность употребления многими
исследователями, как психиатрами, так и юристами понятия «сознание» и
«самосознание» применительно к проблеме вменяемости–невменяемости.
Например, В. Н. Кудрявцев (1982) указывает, что для признания действий
противоправными необходимо, чтобы они находились под актуальным или
потенциальным контролем сознания. А. М. Яковлев (1985) считает
представление о преступлении как об акте сознательного поведения, как
результате выбора лицом противоправного варианта поведения,
принципиальной исходной предпосылкой уголовно-правовой модели
личности преступника. Отсюда следует, что если лицо по объективным или
субъективным основаниям не было в состоянии руководить своими
действиями, то нет уголовной ответственности и наказания. В этом смысле
симптоматична и попытка заменить в проекте УК РСФСР в статье о
невменяемости понятие «отдавать себе отчѐт…» на «осознавать значение
своих действий» (Ю. Л. Метелица, 1992). Эта замена осуществлена в новом
УК РФ.
Вместе с тем обращает на себя внимание тот факт, что предложения по
усовершенствованию формулы психологического критерия касаются лишь
слов «отдавать себе отчѐт». Именно эту часть предлагается заменить словами
«осознавать (понимать) значение своих действий». Вторая часть критерия —
«руководить своими действиями» остаѐтся нетронутой. Тем самым
интеллектуальная и волевая части психологического критерия разрываются,
поскольку аналогично с невменяемостью в психологическом критерии
вменяемости авторы используют для соединения указанных его частей союз
«или». В силу этого может возникнуть представление, что лицо может быть
признано вменяемым при наличии лишь одной части психологического
критерия. Например, если оно способно отдавать себе отчѐт в своих
действиях или способно только руководить ими. Очевидно, что при такой
постановке вопроса интеллектуальная и волевая части психологического
критерия не могут существовать раздельно.
3.2. Взаимосвязь интеллектуального и волевого признака
психологического критерия при вменяемости и невменяемости
Вопрос о союзе «или» в формуле невменяемости является вторым
дискуссионным вопросом относительно содержания психологического
критерия. Его анализ в историческом аспекте, представленный в 1-й главе,
показывает наличие различных точек зрения относительно этого союза,
соединяющего обе части психологического критерия. Одна из них
принадлежит В. Х. Кандинскому (1890), предложившему союз «или», другая
— союз «и» — отстаивалась Д. Р. Лунцем (1966). Вопрос об этом продолжает
оставаться открытым — и в ныне действующей формуле «способность
отдавать себе отчѐт в своих действиях» и «способность руководить ими»
соединяются союзом «или». Таким образом, указанные способности
рассматриваются законодателем как самостоятельные, независимые друг от
друга.
В обоснование своего предложения В. Х. Кандинским (1890) были положены
существовавшие в тот период в психиатрии представления о существовании
душевных заболеваний, при которых больной понимает свои действия, но не
может руководить ими. При этом не учитывалось то обстоятельство, что
расстройство сознания, как наиболее существенный признак душевного
заболевания, обязательно сопровождается расстройством критического
отношения не только к окружающему, но и к себе. Поэтому внешне
проявляющееся «понимание» своих действий душевнобольным не может
восприниматься как сохранная способность отдавать себе в них отчѐт, ибо
элемент «я» (себе) в данном случае отсутствует или, вернее, болезненно
изменѐн. Не случайно за весь последующий период своего развития
психиатрия так и не смогла представить доказательств существования
психических расстройств, при которых сохраняется способность лица
отдавать себе отчѐт в своих действиях, но утрачивается способность ими
руководить. Уже в такой постановке вопроса заключается противоречие.
Если лицо сохраняет способность сознавать свои действия, то оно в такой же
мере сознаѐт и свои противоправные действия, а это и есть основная
предпосылка сознательного руководства своими действиями, а
следовательно, и признания лица вменяемым.
Опровержение этого тезиса возможно лишь путѐм доказательства
самостоятельности существования волевой сферы, независимо от сознания.
Но таких доказательств нет ни в психиатрии, ни в других науках, так или
иначе касающихся проблем психики и сознания. Так, в философии ещѐ в
первой половине XIX ст. проблема соотношения мышления и воли детально
исследована Г. Гегелем (1990). В своей «Философии права» он писал: «Дух
есть вообще мышление, и человек отличается от животного мышлением.
Однако не следует представлять себе, что человек, с одной стороны,
мыслящий, с другой — волящий, что у него в одном кармане — мышление, а
в другом — воля, ибо это было бы пустым представлением. Различие между
мышлением и волей — лишь различие между теоретическим и практическим
отношением, но они не представляют собой двух способностей — воля есть
особый способ мышления: мышление как перемещающее себя в наличное