Румянцев О.К. (ред.) Судьба европейского проекта времени

Подождите немного. Документ загружается.

534

Преемственность в культуре и память истории

Примечания

См., напр.: Левада ЮЛ. Поколения XX века: возможности

исследования//Отцы и дети. Поколенческий анализ современной

России. М., 2005. С. 39-60.

Российская Федерация сегодня, № 22, 2005. С. 2.

Интерес в этом отношении представляет сборник статей

«Отцы и дети», под редакцией Ю. Левады и Т. Шанина. М., 2005.

В статьях сборника отражены итоги работы се

минара по проблеме

поколений, проведенного в 2000-2003 гг. в Московской Высшей

школе социальных и экономических наук.

Время человека — время страны

В.Л. Рабинович

Нашему поколенрно в определенном отношении повезло:

на наших глазах и при нашем участии вершится история в ее

трагических разломах — в судьбах страны, но и в личных

судьбах. Время страны и личное время каждого из ее граждан

не только СОШЛРГСЬ, но

схлестнулись — в со-чувствиях, про-

тиво-чувствргях, пред-чувствиях.

Здесь, выразР1тельности ради, необходрша ссылка на одно

прршечательное высказывание Осипа Мандельштама: «Про-

образом исторрхческого события — в природе служргт гроза.

Прообразом же отсутствия события можно счр1тать двР1жение

цифровой стрелки по циферблату. Было пять минут шестого,

стало двадцать мршут. Схема изменения как будто есть, на са-

мом деле нргчего не проР!зошло. Как исторрш родрглась, так мо-

жет она и умереть; и действительно, что такое, как не умргра-

ние исторрш, при котором улетучивается дух события, — про-

гресс, детище XIX века. Прогресс — это движение часовой

стрелкр!, и при всей своей бессодержательности это общее мес-

то представляет огромную опасность для самого существова-

ния исторрш. Всмотрршся пристально вслед за Тютчевым, зна-

током грозовой жизни, в рождение грозы...»

Не оттого ли формируется личный (и коллективный) опыт

переживания времени ргстории как времени человека (= ЛРГЧНО-

сти)? Малое время жизни каждого теперь уже вовсе не абстракт-

но соотнеслось с Большим временем страны, а может быть,

и всего XX века в целом (в контексте предшествующих веков),

но в топртке припоминания (в том числе и личной памяти), но

и утопического предвидения (в том числе и личной мечты).

Так формируется в современном человекознанрш новый

методологизм для исторических реконструкций следующей

оппозиции: текст жизни — жизнь текста. В точке встречи

текста и жизни время истории ощутимо особенно, как серпом

ПО...

ЖР1ВОМу.

Далее предлагается конкретная реконструкцртя одного

художественного текста в виду движения исторического вре-

мени страны (20-40-е годы XX века) в культурно претворен-

ном сознании творческой личности — в пульсирующем (кре-

ативно-созидающем) времени. Иначе: в опыте переживания

времен, взятых в модусе настоящего, и потому всегда актуаль-

ного (настоящего прошедшего, настоящего настоящего, на-

стоящего будущего) в обращенности, сколь не странно, к тем-

порологии Августина, хотя и в канун XXI века. Актуализа-

ция канона.

536

Преемственность в культуре и память истории

* * *

Но прежде чем последует обещанная реконструкция худо-

жественного текста, необходимо представить имеющее отно-

шение к делу размышление о времени истории (и человека

в ней) — до начала; по ходу дела; в результате

Прежде всего, время начала, то есть культурного акта in

status nascendi; иначе: культуры, понятой как череда начина-

ний в поле начинаний. Это, по сути дела, время при нуле вре-

мени (вибрация секундной стрелки вкруг нуля; или, что то

же,

— «речка движется и не движется»). Время же артефакта

(status finale культурного акта) — время ставшего, то есть ос-

тановленного, времени. Между артеактом и артефактом —

жизнь того, кто воспринимает текст (артефакт), сводя его

вновь к артеакту, то есть к про-из-ведению из хаоса (0 време-

ни).

Но и — авторское время, то есть художественное время,

арт-время — от наброска к картине, от черновика к беловику

в пафосе нескончаемых перебеливаний исходного наброска.

Автор — герой (сюжет, персонаж, вид, звук, речь, письмо

и т.д.) — зритель (читатель, слушатель и т.д.) существуют

в «трехмерном» времени как времени жизни культуры в гра-

ницах произведение — текст. Причем время предстает в ква-

зиодновременности вихревого (точечного) времени (0 време-

ни),

линейно-финально-возвратного (произведение — текст —

произведение) времени и времени общительного [то есть

социокультурного, культурно-исторического, личностно-тво-

рящего — объемного времени автора — героя — читателя

(слушателя, зрителя и

т.п.)].

Причем все три обозначенные здесь темпоральных субстан-

ции так или иначе соотнесены с обычным физическим ^биоло-

гическим) временем субъекта культуры (творца ли, «потребите-

ля» ли...) с кризисными (=смертеподобными) квазиостановками,

так сказать, по жизни, — но в виду вечностР1, где время избыто

окончательно;

виду вечности, то есть

томлении субъекта куль-

туры приобщиться к ней (впрочем, именно тогда он

становится

человеком в культуре)

Итак: 0 времени — объемное время творчества (личность,

история, культура) — вечность (вновь 0 времени; но зато эти-

чески сублимированный 0).

(Заметим: данное рассуждение лишь методологического кон-

структивизма ради представлено в виде следующих друг за другом

предложений. В художественной же — в широком смысле — ре-

ал

ЬНОСТР!

жртвет всецелость, неквантуемая одновременность логи-

чески разновременных процессов. Но правила дискурса, пускай

и культурологического, обязывают...)

Приблизительно так можно обозначР1ТЬ времена актов

творения.

А теперь их, то есть эти времена, предстор1т соотнести

с большим временем XX века в их конгениальности, предпо-

В.Л. Рабинович. Время человека — время страны

537

ложенной нами априорно, то есть пока на глазок и навскид-

ку — интуитивно.

Каково же оно — это самое большое время XX века? По-

смотрим...

Нелепо было бы считать, что XX век взвихрил привычное

течение времени из прошлого через настоящее в будущее. Тур-

булентная гетерогенность XX века по разным его параметрам

эту естественную линейность времени, ясное дело, не упразд-

нила. В этом отношении век как век. Впрочем, и то, что в нем

окончательно «распалась связь времен», — тоже не слишком

ново.

Ведь и в шекспировско-гамлетовском шестнадцатом,

помнится, было не лучше.

Нам сейчас важно специфицировать образ этой гетерогенно-

сти — конфликтного многообразия времен XX столетия, сло-

живших его большое время. Попытаемся представить хотя бы в са-

мом общем виде эту темпоральную типологию.

«Другое искусство» — «Другая наука»... Синхронно воз-

никший в своей двучастности образ культуры рубежа веков —

прошедшего и нынешнего. «Двуполушарный» со взаимным

просвещением обоих полушарий образ в тон и пандан. Конге-

ниальное подобие. Прежде всего — новый тип «обличения не-

видимого» (визуализация сущностей); включение наблюдателя

в экспериментальную ситуацию в новой физике (подобно

сему — зритель импрессионистской картины, стоящий в стро-

го определенной точке обозревания картины и только потому

видящий эту картину внятно: зритель и картина купно и есть

физически фиксированное художественное пространство кар-

тинь/

в ситуации именно этой развески при данной освещенно-

сти);

опыты с определением скорости света — максимально

возможной, предельной из всех возможных скоростей чего бы

то ни было; открытие общей и частной теорий относительности

с избыванием массы в энергию (концепт пространственно-вре-

менного континуума); принципы дополнительности и неопреде-

ленности Бора

—

Гейзенберга; образ Вселенной Фридмана (визуа-

лизация «ничто» и его «экспансия» в теории расширяющейся

и сжимающейся Вселенной); цвето-световые теории в области не-

линейной оптики (в рифму «Черному квадрату», скрывшему все

цвета спектра солнечного света — этому художественно-теорети-

ческому концепту беспредметности — вещной, цвето-световой,

мертвяще-порождающей в вибрирующем, мерцающем времени

возникновения-уничтожения как разушительно-созидательного

образа авангарда)

; и, как венец этой «другой науки» (одновре-

менно и «другого искусства»), метафора «световой год» как

мера пути пространственной протяженности, представленной

мерою времени.

Далее. Первая среди всевозможных практик попытка обо-

гнать историческое время, обштопать естественный ход собы-

тий — болыпевистстко-советский пара-социальный, пара-

538

Преемственность в культуре и память истории

культурный эксперимент на одной шестой части суши длиной

почти в 75 лет (а с последействиями — и посейчас). Вспомним:

катаевское «Время, вперед!», «Пятилетку в четыре года», «Бе-

лый квадрат» «светлого будущего», оставившего страну без бу-

дущего и — как утопию — в нигде. Так время как выпавшее

из самого себя совпало с пространством в нигде (=утопии). И по-

тому и то и другое (купно) аннигилировано навсегда и навезде

в наказание за никогда и за нигде — за пятилетку в четыре года,

за Октябрьскую революцию в ноябре, за шолоховское черное

солнце над страной (в занебесье), за платоновский «Котлован»

в подземье; за апофеозы бесконечно случайных встреч, взломав-

ших все причинно-следственные связи в нормальном времени

и упорядоченном пространстве («Доктор Живаго»)... За бес-

счетные — ив самом деле гоголевские — «дни без числа».

Выпадение из лично-исторического времени, выталкива-

ние из отеческих пространств, сонмы массовых безмогильно-

безымянных умертвий (гулаги и войны).

Но не состоялась и вечность, потому что уничтожено время

(= обмануто обгоном его) и стерто пространство, точнее — раз-

мыт в слогане о пролетариях всех стран...

А что же светлое будущее? — Но и оно как образ культуры

есть результат «обгона» света. Но свет не догнать. Догнавший свет

умертвит его, превратив свет в тьму (=светопреставление). Если

угодно — в конец света. («Черный квадрат» прорицает и это, чуя

правду выпавших из времени исторических неправд.)

Но правды ради все же следует сказать, что полнящиеся

жизнью (и потому причастные к вечности) мгновения возжи-

гались в мертвящих лучах черных солнц. Это — прежде все-

го — в «лучистских» опытах русского авангарда (и, конечно,

Кандинского тоже) и в поэтике русского акмеизма, действи-

тельно осуществившего «быть в культуре»:

На стекла вечности уже легло

Мое дыхание, мое тепло.

(Мандельштам)

«Светлое будущее» проредило («высветлило») и прошед-

шее,

оставив из него что надо: бунтарей и разрушителей, об-

ходившихся без «красивой жизни»: они — радетели еды

и питья, обеспечивающих только физическое —телесное —

время. (Ясно, что и с этим ничего не вышло.)

Компьютерная революция нового рубежа веков в пафосе все-

земной общительности готовит еще одну метаморфозу времени-

пространства: в едином поле пространства земли и времени, уп-

разднившего поясное время. Каждый каждому — лично и глаза

в глаза. Напрямую — из рук в руки, щекою к щеке — в пафосе

разрушения мифа о массовой культуре.

Так — в первом приближении — может быть представлен

гетерогенный образ большого времени XX века, сложенного из

В.Л. Рабинович. Время человека — время страны

539

отдельных времен, но сохраняющих при этом свою особость —

ощетинясь, ощерясь: невпопадно и торчком...

Как примирить, смирить, сгладить?

Постмодернизм это пытается делать, как бы свершая вре-

мена в своеобразном квазисинтезе — в супермаркете всех сти-

лей всех времен; составляя «гербарий культуры на сухом без-

ветрии тишины»; в виде «массовой культуры для элиты»

(В.

Рабинович — ранее).

Куда живее культурная работа деятелей «Мира искусств»,

также представлявшего прошедше-настоящие стили в худо-

жественном пространстве модернизма (не тогдашнего ли подо-

бия нынешнего пост-?).

А может быть, все это — к выбору магистрали для новой

культуры, новой жизни в культуре нового человека ново-

го века?..

Здесь мог бы пригодиться поливалентный опыт Кандин-

ского с его чувством времени (времён) для понимания поли-

стилистики большого времени двадцатого века в его вхожде-

нии в двадцать первый. Однако содержание данной статьи

предполагает иной текст — стихотворение ленинградского

поэта Александра Кушнера «Воспоминания», датированное

1979 годом

Вот оно, это стихотворение:

Н. В. была смешливою моей

подругой гимназической (в двадцатом

она, эс-эр, погибла), вместе с ней

мы,

помню, шли весенним Петроградом

в семнадцатом и встретили К. М.,

бегущего на частные уроки,

он нравился нам взрослостью и тем,

что беден был (повешен в Таганроге),

а Надя Ц. ждала нас у ворот

на Ковенском, откуда было близко

до цирка Чинизелли, где в тот год

шли митинги (погибла как троцкистка),

тогда она дружила с Колей У.,

который не политику, а пенье

любил (он в горло ранен был в Крыму,

попал в Париж, погиб в Сопротивленье),

нас Коля вместо митинга зазвал

к себе домой, высокое на диво

окно смотрело прямо на канал,

сестра его (умершая от тифа)

540

Преемственность в культуре и память истории

Ахматову читала наизусть,

а Боря К. смешил нас до упаду,

в глазах своих такую пряча грусть,

как будто он предвидел смерть в блокаду,

и до сих пор я помню тот закат,

жемчужный блеск уснувшего квартала,

потом за мной зашел мой старший брат

(расстрелянный в тридцать седьмом),

светало...

Двадцать восемь лирических строк, составивших одно (об-

ратите внимание — одно!) предложение. Все они, эти строки,

представляют собой личные точечно определенные вселенные.

Причем каждая вселенная (а их семь — на каждую примерно

по строфе) — миг действенного живого жеста, накоротко замы-

кается на конкретный исторический момент, а все вместе вы-

страиваются эти лйчно-всеобщие диполи в лироэпическую во

всеобще-личную историю нашей страны в ее наиболее драматиче-

ских разломах. Время человека — время страны на их полувеко-

вом совместном пути и в их же бифуркационных окликаниях

^совпадениях?).

Эстетически и душевно потрясает следующее: короткое замы-

кание высочайшего напряжения лирического жеста (характеро-

логическая особенности того или иного лирического героя)

почти

протокольной строкой, как будто бы взятой из графы причина

смерти, Свидетельства о смерти, представляющего собой харак-

терологическую особенность нашей истории.

Что же делает каждый лирический герой (он же почти ав-

тор) этого стихотворения? Не успев начаться, тут же (или годы

спустя, но все равно как сейчас) умирает. Жизнесмертные

миги-диполи, будучи цельно самодостаточными, складывают-

ся в кантиленоподобное историческое органическое образова-

ние,

но через воспоминательно конкретное рассматривание

семейного альбома, например. Не оттого ли все двадцать во-

семь строк — одно предложение?

Лирический герой в круге семейно и культурно близких.

Одним словом, в круге... В кругах: личности и времен. И каж-

дый раз — из ряда вон — из этого круга, из этих кругов. За

рамки. Со своею — кушнеровской — исторической развес-

кой. «Когда бы жизнь домашним кругом...» Но не захотел.

Выходил, но и возвращался.

Так формируется мегамиг (термин мой. — В.Р.) личной ис-

тории (или, что почти то же, — исторически памятливой лич-

ности. — В. Библер). Но... чутче вслушаемся. Этих мигов семь.

Чьих жизней эти миги — читатель помнит. Все они обозначены

нерасшифрованными инициалами. Эти миги теплы, душевны,

человечны. И вправлены в конкретные ситуации петербургских

В.Л. Рабинович. Время человека — время страны

541

пейзажей (или петроградских, или ленинградских, или крым-

ских, или парижских...). Моменты же истории связаны с пре-

рыванием этих милых и дружеских жизней. При этом все они

дискретны и, как видим, трагичны. Но эта дискретность выгля-

дит континуальной, непрерывной — при событийной гетеро-

генности. Непрерывность же истории достигается тем, что все

стихотворение, как уже сказано, представляет собой одно пред-

ложение на фоне дружески сцепленной по родству или по това-

риществу жизни семи человек, не считая автора. Так выстраи-

вается мегавремя истории в ее наиболее трагических моментах.

И все это наша — российская — история: погибла, повешен,

погибла, погиб, умерла от тифа, умер в блокаду, расстрелян

в тридцать седьмом. При этом один из погибших любил петь,

и потому по иронии судьбы ранен в горло; а сестра Коли читала

наизусть Ахматову... А на фоне тридцать седьмого (последняя

смерть) светало... История, в своих конкретных моментах при-

частная каждому из героев стихотворения, становится большой

историей страны, может быть, даже

всей Европы. Если про-

честь стихотворение еще раз, можно усмотреть, что за троцкизм

расстреливали много позже, чем в то время, которое описыва-

ется (для Нади Ц.). Блокады еще не было, а Боря К. уже ее

предвидел («в глазах своих такую пряча грусть...»). То же

и с другими событиями. Моменты истории не совпадают с

мигами жизни. Точнее, могут не совпадать. Однако миги

жизни и моменты истории на первый слух выглядят синхрон-

ными и принадлежащими нашей стране. Но при вниматель-

ном чтении мы видим, что пространство европеизируется.

И разные необычности происходят и со временем. Но как бы

то ни было, два параллельных ряда (личный и исторический)

сплачиваются в мегамиг одной лично-общей советской исто-

рии. Этот самый мегамиг как концепт сопрягает все времена

XX века (советского XX века!), акцентируя каждый раз оп-

ределенный момент общей истории одного человека, его семьи,

его друзей и семей его друзей как длительный момент истории.

С течениями, водоворотами, противотечениями, заводями

реки времен. В виду застопорившегося в личной, но и общей

памяти времени. В воспоминаниях в пучине мегамига. Пандан

межировскому:

Умираю от воспоминаний

Над перекидным календарем.

Но и вновь кушнеровскому:

Времена не выбирают.

В них живут и умирают.

Но и Антониеву (из шекспировской трагедии «Антоний

и Клеопатра», хотя и в переводе Пастернака):

542

Преемственность в культуре и память истории

Любое время —

Время для всего!

Так вот оно, оказывается, какое это лирическое — твор-

ческое — время! Оно — художественное. Поэтическое...

В нем живет не столько человек, сколько его образ, склады-

вая образ времени. Добродейный в мигах жизни, но жестоко-

выйный в моментах истории. Жест жизни — всегда прекра-

сен (=удивителен), а момент истории — жесток (=смертепо-

добен). Вместе они и есть мегамиг, составленный из

несогласующихся времен в их контрлинейности, с обратны-

ми экстримами и взвихренностями, разнологическими не-

упорядоченностями. И в целом «отсчитывающими» турбулен-

тнопульсирующее 0-время. Время ноль. Ступор времени для

третьего (вперекор понятийному и вперекор образному) по-

лушария. Советское взломанное время, указующее не путь,

а скорее антипуть. Однако бессильное отменить время ноль

как время первосотворения, преодолевающее схемы логиче-

ских порядков и всякие там рассудочные построения (см.

предполагаемые предуведомления, коими начата эта ста-

тья,

и темпоральные реконструкции, коими эта же статья

продолжена). От образца к образу. В его историологиче-

ской полноте. В стиховой — поэтической! — поливалент-

ности, чтобы вновь — к новому логическому методологиз-

му, но в изустности поэтического слова: к субъекту истории

в его интерсубъектности; истории в ее нелинейной интер-

темпоральности.

А теперь поворот с антипути на путь...

Имитафоры. Связь имен.

Слогорифмы. Вязь судеб.

Мегамиг. Ясь времен.

•

Начнем сначала: от поэтической яси (ясности) времен —

через вязь родственных душ (судеб) — к связи имен, чтобы

каждый раз вновь и вновь челнок пониманья сновал и сновал

в братской печали всех друг по другу...

Примечания

Осип Мандельштам. Разговор о Данте. М., Искусство.

1967.

С. 77.

См.: Рабинович В.Л., Рылеева А.Н. Синий всадник еще

в пути. Время Кандинского в большом времени XX века //

Вопросы философии. № 6. 1999.

В.Л. Рабинович. Время человека — время страны 543

Подробнее об этом см.: Рабинович В.Л. Маски смерти, иг-

рающие жизнь (Тема и вариации: Пастернак, Мандельштам,

Цветаева)// Вопросы литературы, январь — февраль, 1998.

Подробнее об этом см.: Рабинович В.Л. Авангард как не-

скончаемое начало (К соче(чи)танию русской футуристичес-

кой книги)//Вопросы литературы, январь — февраль, 1996;

Он же. Всегда — на первой странице//Вопросы искусствозна-

ния, XI (2/97).

Александр Кушнер. Стихотворения. М., Прогресс-Плеяда.

2000.

С.210-211.