Сохор А.Н. Бородин А.П

Подождите немного. Документ загружается.

написан романс «Море». Основное произведение Бо-

родина— «Князь Игорь» — создавалось в продолже-

ние восемнадцати лет, причем в эти же годы

появились две симфонии, «В Средней Азии», два

квартета, ряд романсов и других пьес. К какому же

периоду отнести «Игоря»?

Хронологический принцип оставлен только для

сочинений раннего периода, образующих обособлен-

ную группу. Последующие главы посвящены от-

дельным жанрам, внутри же глав соблюдается в

основном хронологический порядок. Дополнитель-

ным оправданием такой классификации служат

цельность творческого облика Бородина и единство

его стиля, не претерпевшего на протяжении зрелого

периода творчества (1862—1887) резких изменений

и поворотов.

Есть еще одна особенность музыкального насле-

дия Бородина, которая потребовала отклонений от

обычного метода исследования. В большинстве слу-

чаев исследователь, если только он не интересуется

специально творческой историей произведений или

психологией творчества их автора, вправе рассмат-

ривать лишь их последние, опубликованные ва-

рианты. Но часть наследия Бородина известна сей-

час не по авторским вариантам, а по редакциям

Н. А. Римского-Корсакова и А. К. Глазунова (это

относится больше всего к «Князю Игорю»). Излишне

говорить здесь, как велика заслуга обоих друзей и

соратников Бородина перед русской музыкой: без их

подвига, без кропотливого собирания и обработки

ими рукописей Бородина не было бы на сцене

оперы «Князь Игорь», а на филармонической

эстраде ряда других произведений. Но это не от-

меняет необходимости изучать подлинники Боро-

дина. Иначе нельзя получить точное, объективно

верное представление об этом самобытнейшем ге-

нии. Многие подлинники до сих пор не опублико-

ваны (или — в отдельных случаях — изданы не в

строго научном виде). Этим объясняется неодно-

кратное обращение автора при анализе разных со-

чинений Бородина к его рукописям.

Места хранения рукописей обозначены в тексте

и в примечаниях сокращенно:

Институт театра, музыки и кинематографии

(Ленинград), сектор источниковедения и библиогра-

фии— ИТМК;

Отдел рукописей Государственной публичной

библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленин-

град)—ОР ГПБ;

Отдел рукописей Ленинградской государственной

консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова —

ОР ЛГК;

Отдел рукописей Института русской литературы

(Пушкинского Дома) Академии наук СССР (Ленин-

град)—ОР ИРЛИ;

Государственный центральный музей музыкаль-

ной культуры им. М. И. Глинки (Москва) — ГЦММК;

Центральный государственный архив литера-

туры и искусства (Москва) — ЦГАЛИ.

Автор искренне благодарит А. А. Гозенпуда,

Ю. А. Кремлева, М. К. Михайлова, Э. Л. Фрид и

других сотрудников Института театра, музыки и

кинематографии, как и всех, кто оказал ему разно-

образную помощь в работе над книгой.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЖИЗНЬ и ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Введение

ЛИЧНОСТЬ

Нам предстоит пройти длинный путь рядом с ве-

ликим человеком. Он явится нам в разные моменты

своей жизни, в различной обстановке, во многих об-

ликах. Время, окружение, род занятий будут на-

кладывать на него каждый раз новый отпечаток.

Но что-то в образе Бородина будет оставаться

неизменным. Это — его могучая человеческая инди-

видуальность, так или иначе дававшая себя знать

во всех проявлениях его натуры, высказываниях,

действиях, произведениях. Она будет постепенно

раскрываться перед нами, обнаруживая свою силу

и яркость, разнообразие и богатство. Но нам не

придется встретить ее, так сказать, в чистом, обо-

собленном виде, потому что в каждом случае будут

меняться обстоятельства, влиявшие на нее.

И все же очень заманчиво познакомиться с Бо-

родиным-человеком раньше, чем с его музыкаль-

ной, научной, общественной деятельностью. Из ал-

гебры известно, что если в многочлене все члены

имеют один и тот же множитель, его можно вы-

нести за скобки. Попробуем же определить: что

стоит перед скобками, заключающими в себе весь

жизненный и творческий путь Бородина? Что это

был за человек?

Конечно, отвечая на эти вопросы, надо помнить

о том, что индивидуальность Бородина сложилась

в определенных исторических условиях, под воз-

действием многих обстоятельств. С ними мы еще

познакомимся ниже. А общий характер эпохи,

когда формировалась и развивалась эта индивиду-

альность,— от 30-х до 80-х годов XIX века,— хо-

рошо известен по бесчисленным историческим тру-

дам и литературным произведениям.

Надо, разумеется, помнить и о внутреннем раз-

витии личности Бородина — от юных лет до по-

рога старости. Был, однако, такой возраст, когда

личность его проявила себя наиболее полно, до-

стигла расцвета и устойчивости: примерно от 35

до 50 лет. И мы попробуем представить себе Бо-

родина именно в эти годы.

Создать его портрет помогут источники двух

видов: воспоминания современников Бородина (как

опубликованные, так и неизданные) и его письма

(среди которых также имеются неопубликованные).

В воспоминаниях черты внешнего и внутреннего

облика Бородина преломлены, естественно, через

субъективное восприятие мемуаристов. Поэтому

иногда встречаются некоторые разноречия при опи-

сании и оценке одних и тех же фактов. Но приме-

чательно, что характеристики самого Бородина во

всех случаях совпадают. И это позволяет отнестись

с полным доверием к тому, что говорится в воспо-

минаниях о личности композитора.

Особую ценность представляют письма Бо-

родина* — одни из самых ярких образцов ми-

ровой эпистолярной литературы. Современники ста-

вили их вровень со всем лучшим, что есть в этой

области,— и ничуть не преувеличивали. «Я не могу

начитаться письмами А. П. Бородина — вот это

прелесть!! — делится со Стасовым Репин.— Какая

свежесть, образность, сила! Какая простота и худо-

жественность языка! .. Только Пушкину под

* Здесь и далее на протяжении всей книги ссылки на

письма Бородина даются непосредственно в тексте (в скоб-

ках) по изд.: Письма А. П. Бородина с примеч. С. А. Диа-

нина, вып. I — IV. Музгиз, М., 1927/28—1950. Римская цифра

обозначает выпуск, арабские — страницу.

стать... Ну что это за чудо эти его письма! . .» ' А

ведь эта оценка дана на основе всего лишь полу-

тора десятков опубликованных к тому времени (ап-

рель 1887 г.) писем — из общего числа свыше ты-

сячи. Если же взять все четыре тома писем Боро-

дина, то нельзя не подивиться заключенному в них

необъятному богатству мысли, наблюдательности,

чутья, воображения. Сколько здесь увлечения и

юмора, сколько литературного блеска. . .

Этот четырехтомник — не только яркий памят-

ник уму и таланту Бородина, но и ценнейший пси-

хологический документ, в котором личность автора

раскрывается во всем ее обаянии. Письмо было для

Бородина не сухой информацией о событиях, а жи-

вой беседой «по душам». Поэтому, обращаясь к не

известному нам адресату (может быть, Л. И. Кар-

малиной?), он признавался: «Хотелось бы мне на-

писать Вам побольше, да вот беда моя: каждое

письмо поглощает у меня сравнительно много вре-

мени. Не могу я писать так, как пишут другие. Сел

да и намахал листа 3 или 4. Письмо ведь, в сущно-

сти, разговор. Ну вот и садишься разговаривать».^

Тут же Бородин жалуется на неудобства такого

«разговора»: «Согласитесь, что перо — ужасно пло-

хой язык. Да и странно было бы читать письмо,

состоящее из вопросов, на которые не дается от-

вета, и ответов на воображаемые вопросы. Каж-

дое письмо походит более или менее на картину

из акта комедии или трагедии, где пара действую-

щих лиц разговаривает между собой, но так, что на

вопрос одного другой отвечает не то, что следует,

а что на ум взбредет. Не правда ли, неуклюжая

форма? Ведь то, что Вас интересует сегодня, может

вовсе не интересовать завтра. А все-таки отвечаешь

и позабудешь ответить на то, что Вас еще

инте-

ресует».

Но и сознавая «неуклюжесть» эпистолярных

диалогов, Бородин охотно вел их многие годы.

* Здесь и далее во всех цитатах курсивом обозначены

слова, подчеркнутые автором высказывания, разряд-

кой — автором монографии.— Ред.

и его «реплики» в этих диалогах (особенно — с же-

ной, В. В. Стасовым и Л. И. Кармалиной) дают

необычайно много для понимания не только его

жизни и творчества, но и особенностей его натуры.

«Бородин вообще производил обаятельное впе-

чатление с первого взгляда, и в дальнейшем впе-

чатление это только закреплялось». «. . .Я увидела

перед собою человека, который произвел на меня

чарующее впечатление, и обаяние его личности ох-

ватило меня и осталось во мне и до сих пор». «Бо-

родин был необыкновенно доступен и располагал

к себе всех, кому с ним приходилось встречаться».

Так рассказывают самые разные люди: и редко ви-

девшийся с Бородиным московский музыкальный

критик Н. Д. Кашкин,^ и многолетний близкий друг

семьи М. В. Доброславина,'' и подружившийся с Бо-

родиным лишь в конце его жизни совсем юный

тогда А. К. Глазунов.®

Такие же отзывы находим мы во всех без ис-

ключения свидетельствах и воспоминаниях совре-

менников. Далеко не все они были близки с Боро-

диным, не все paздeляJШ его взгляды и вкусы.

Встречаем мы здесь, например, Чайковского, в не-

которых отношениях — антипода Бородину по своим

творческим устремлениям и симпатиям. Но и его

слова вполне гармонируют с общим мнением. После

смерти Бородина Чайковский писал: «Покойный

оставил во мне самое симпатичное воспоминание.

Мне чрезвычайно по душе была его мягкая, утон-

ченная, изящная натура».® Поразительно это едино-

душие, не столь уж частое в отношении больших

художников.

В чем же был секрет обаяния Бородина? С пер-

вого взгляда привлекала его внешность: высокая,

стройная фигура, красивое лицо, с румянцем, с бле-

ском черных глаз, в которых в момент оживления

сверкала капелька слезы... Когда же он вступал

в разговор, сразу обнаруживались и ум, и щедрая

талантливость. «Бородин отнюдь не старался зани-

мать преобладающее значение в беседе,— вспо-

минает Кашкин,— но это делалось само собой; он

отлично говорил чрезвычайно простым языком,

почти без иностранных слов и книжных оборотов,

но очень складно и убедительно».'' Это был ум по-

истине глубокий, склонный к научным обобще-

ниям * и в то же время совсем не тяжеловесный,

а весьма живой и гибкий. Особую пленительность

придавали ему юмор, остроумие — непринужден-

ное и незлобивое, блиставшее добродушными шут-

ками, экспромтами, каламбурами. А наряду с этим

бросалась в глаза разносторонняя одаренность:

музыкальная и общехудожественная, научная и ли-

тературная.

Талантливость Бородина выказывалась прежде

всего в музыкальном творчестве и научных иссле-

дованиях, но также и в деятельности педагога и

публициста, музыкального критика и даже дири-

жера. Всюду он оказывался не просто полезным и

умелым, но и ярким, выдающимся деятелем. Такое

совмещение разнородных дарований — научных и

художественных — тем более ценно, что оно не при-

водило к ущемлению каких-либо одних: сторон бо-

родинской натуры из-за развития других. Два

человеческих типа — «умственный» и «художествен-

ный», как их определял И. П. Павлов,— гармо-

нично сочетались в нем. «Конечно, имеется масса

людей маленьких и больших, которые законно это

совмещают,— говорил Павлов.— Это совмещали и

высокие люди, как Менделеев, Бородин, Гёте и

другие».^

Огромную симпатию вызывал к себе Бородин и

благодаря некоторым свойствам характера и мо-

ральным качествам. Доброта, душевность, благоже-

лательность и приветливость, естественность, про-

стота и общительность — все это Бородин ценил

больше всего в других людях. «Милый, джентль-

мен, прост, естествен» (I, 199), «честнейшая душа,

* в. Стасов, метко характеризуя каждого из кучкистов

одним эпитетом («Балакирев — самый темпераментный из

них, Кюи — самый изящный, Римский-Корсаков — самый

ученый, Мусоргский — самый талантливый»), называл Бо-

родина «самым глубоким».'

.. .развитой человек и в высшей степени добрый»

(I, 230), «добрейшая, честнейшая, откровеннейшая,

бесхитростнейшая натура в свете» (II, 93), «такт,

любезность и искренняя простота обращ;ения»

(II, 121), «симпатичная донельзя, милейшая, про-

стая, откровенная, прямая» (II, 155) — так характе-

ризует он в своих письмах нравственные качества

тех, кто пришелся ему по сердцу. И все это в пол-

ной мере было свойственно ему самому.

Во многих воспоминаниях о Бородине (да и в его

собственных письмах) описываются его поступки,

свидетельствующие об исключительной доброте,

чуткости, внимании к людям. Скольким знакомым

и незнакомым он помогал словом и делом! Кого

только он не поддерживал в трудную минуту, про-

являя истинную самоотверженность! «Александр

Порфирьевич беспрерывно хлопотал, относясь со-

чувственно к судьбе каждого, и не платонически

только, но употреблял все свои силы, чтобы доста-

вить каждому нуждающемуся реальную помощь,—

рассказывает ученик, друг и коллега Бородина,

профессор гигиены Медико-хирургической акаде-

мии А. П. Доброславин.— Справедливо многие,

вспоминая Александра Порфирьевича, говорят, что

его невозможно было встретить где-либо в обще-

стве без того, чтобы он о ком-нибудь не просил,

кого-либо не устраивал».Эту характеристику до-

полняет ближайший ученик Бородина, его преем-

ник по кафедре химии МХА профессор А. П. Диа-

нин: «Гуманность его не имела границ. Он, можно

сказать, искал сам случая, где бы он чем бы то ни

было и кому бы то ни было мог быть полезен. Это

положительно была его потребность. Деньги, со-

веты, всякая активная помощь сыпались самой

щедрой рукой. Под конец жизни, когда он чув-

ствовал, что память (нужно заметить — феноме-

нальная) начинала ему изменять, он имел обыкно-

вение записывать на разных лоскутках, что он

должен был сделать неотложно. . . На этих лоскут-

ках писалось: сходить к Б. и попросить о Г., по-

местить в клинику А., выписать рецепт К., посо-

ветоваться с Б. насчет Д., нельзя ли сделать что-

нибудь для В. и т. д., и если ему удавалось выру-

чить кого-нибудь из тяжелого положения, он был

крайне доволен и нередко говаривал: „Вот тут и

толкуйте о вреде частной помощи! Да если бы мне

не удалось выручить В., так он бы с голоду погиб.

Нет, если бы каждый из нас мог помочь только

двоим, то поверьте, что несчастных на свете значи-

тельно поубавилось бы"»."

Гуманизм Вородина вытекал из его мировоззре-

ния. И в то же время он был не чем-то измышлен-

ным, идущим только от разума, а органическим ду-

шевным свойством Вородина. «Это была в полном

смысле цельная личность, у которой никаких де-

ланных принципов не было,— продолжает А. П. Диа-

нин,— все поступки вытекали прямо из его богато

одаренной, гуманной, чисто русской натуры».

В высшей степени было присуще Вородину ка-

чество, которое можно назвать «совестливостью».

Он не мог до конца наслаждаться какими-либо

удовольствиями, если знал, что в это время другие

лишены их. Находясь за границей, в гостях у Ли-

ста, он писал жене: «Как ни хорошо здесь мне

лично, но сердце болит по вас всех; как-то совестно

мне, что мне так хорошо, когда вам там худо»

(III, 163). И если Вородин не мог не сочувствовать

другим в их страданиях и бедах, то с такой же ду-

шевной щедростью он умел радоваться чужим уда-

чам — даже в области искусства, где так часто

этому мешают завистливость и ревность. Вот

Н. В. Щербачев показал на «музыкальном собра-

нии» у Стасова новое сочинение — вальс, вызвав-

ший восторг всех присутствовавших,— и Стасов,

сообщая об этом своей племяннице, добавляет:

«Бородин радовался и восхищался, как только мо-

жет славная и честная его душа».'^

Искренность, прямота и бескорыстие Бородина

видны из того, что расположение к окружающим

проявлялось у него совершенно одинаково и в боль-

шом и в малом. «Веселый нрав, остроумие и доб-

родушие Бородина в соединении с общительностью

2 А. п. Бородин 17

и приветливостью,— говорил Глазунов,—. . .сказыва-

лись во всем его облике и в манере держать себя

с людьми при самых различных обстоятельствах,

даже в мелочах жизни — в случайных встречах и

разговорах». И Глазунов рассказывает два эпизода.

Однажды во время совместной прогулки по Шува-

ловскому парку они с Бородиным зашли в ла-

вочку. «Бородин через несколько мгновений сумел

стать обаятельным и словно бы давно знакомым

«своим покупателем» для совершенно посторонней

продавш,ицы: его забавные шутки, его манера пе-

ребирать выставленный товар (Бородин тут же

примерил детскую шапочку) изобличали его уме-

ние сразу же войти в круг интересов лица, с кото-

рым он только что вступил в разговор, наконец, его

удивительно чуткое отношение к людям и внима-

ние к ним, независимо от повода и места встречи

и беседы. Следующий факт раскрывает те же черты

и стоящую с ними в связи ласковую уступчивость

Бородина из-за одной только, может быть, предпо-

лагаемой им возможности обидеть человека, если

не исполнить его просьбы. В 1885 году Бородин

приехал вместе с Ц. А. Кюи в Льеж (Бельгия), где

должны были состояться концерты из их произве-

дений. Директор Льежской консерватории Теодор

Раду, при посещении его Бородиным, обратился

к нему с приветливой фразой: «Вы, конечно, оста-

нетесь у меня». Этого было достаточно, чтобы Бо-

родин тотчас же решил согласиться, не заботясь

о том, будет ли ему здесь удобно или нет. Но

у своих новых знакомых Бородин оставил самые

светлые воспоминания».'^

Добродушие Бородина граничило с благоду-

шием: он не любил порицать людей, охотно прощая

им недостатки. «Незлобивость и снисходительное

отношение к людям было столь велико у Алексан-

дра Порфирьевича, что едва ли кто слышал от него

когда [-либо] резкие дурные отзывы о лицах, их за-

служивавших,— вспоминает А. П. Доброславин.—

А. П. Бородин при разговорах на подобные темы

всегда приводил других в веселое настроение, осы-