Сохор А.Н. Бородин А.П

Подождите немного. Документ загружается.

пая осуждаемых лиц не порицаниями, но массой

юмористических сопоставлений. Он часто негодо-

вал на действия людей, скорбел об их поступках,

но никогда не позволял себе увлекаться до резких,

громких порицаний и тем более до вменения обви-

няемым, как это часто бывает, даже воображаемых

и предполагаемых вин».

«Наши недостатки — продолжение наших до-

стоинств». . . Благодушие и снисходительность Бо-

родина временами бывали чрезмерными, приводя

к пассивной созерцательности там, где, быть мо-

жет, требовались активные действия. «О, если б

Бородин озлиться мог!» — в сердцах восклицал Му-

соргский.'^ Но Бородин не мог «озлиться»...

Это вовсе не означает, конечно, что он был на-

ивно-прекраснодушным. Доброта соединялась у

него с огромным умом и душевной чуткостью. Гла-

зунов проницательно отметил: «.. .Нельзя сказать,

чтобы в отношении к людям у Бородина прогляды-

вала безотносительная неразборчивость от сенти-

ментальной мягкости и безвольной уступчивости.

Наоборот, он был в этом смысле трезвым и суро-

вым скептиком и вследствие этого человеком осо-

бенно чутким и благодарным, когда встречался

с проявлениями людского доброжелательства. ..»

Наиболее строгим и суровым он умел быть по от-

ношению к себе, считая такую требовательность

необходимым для каждого человека условием

«нравственной гигиены»: «Гигиена нравственная так

же необходима, как и физическая. И в том, и

в другом случае у взрослого и правоспособного че-

ловека забота об этом прежде всего должна лежать

на нем самом, а не на окружаюш,их» (IV, 162).

И все же Бородин бывал порою слишком мягким

и благодушным.

Имела некоторые отрицательные последствия

и его необыкновенная обш,ительность. Встречаясь с

друзьями, он не находил сил прервать это обш;ение

ради работы и тратил на него массу времени.

В. Д. Комарова-Стасова рассказывает, например,

как, бывало, Бородин заходил домой к ее отцу,

2* 19

д. в. Стасову, до обеда «на минутку» по какому-

нибудь спешному делу. «Но минутки эти растяги-

вались в часы, Бородин оставался обедать, после

обеда усаживался за рояль или продолжал сидеть

в кабинете отца, оживленно что-нибудь рассказы-

вая, и часто лишь часов в 10 вечера вдруг воскли-

цал: «Ах, что я наделал! Ведь мне в 6 часов непре-

менно надо было быть у того-то или там-то. Ну,

уж теперь все равно, можно еще посидеть» — и си-

дел часов до И—12».'®

Мягкость и некоторая созерцательность, дей-

ствительно, были в натуре Бородина, сочетаясь с

темпераментностью и умением увлекаться до само-

забвения. Некоторым же друзьям Бородина —

прежде всего Стасову — моменты внешней пассив-

ности казались проявлениями лени. «Страстность,

лень, порыв, разгильдяйство» — так определял Ста-

сов «сплав» разнородных элементов в характере

Бородина.'® Повод для разговоров о лени давал и

сам композитор. Своим девизом он называл «муд-

рое правило»: «Не делай никогда сегодня того, что

можешь отложить до завтра» (И, 87). И не все по-

нимали, что его «лень» чаще всего была формой са-

мозащиты от непомерного напряжения сил, реак-

цией на суету повседневной жизни, что за нею обычно

скрывались усталость после утомительной работы

и раздумье перед новыми трудами. Стасов понял

это слишком поздно — через несколько лет после

смерти Бородина. «.. .Ведь в отношении вариантов

Бородин был не ленив. . . Своего «Игоря» он обта-

чивал хоть и урывками, но с любовью и упор-

ством. Мы все понукали его, ворчали даже зло, а

он незлобиво поворачивался с боку на бок, ссы-

лаясь на вечную свою химию. На самом же деле

ему, очевидно, необходимо было и Вторую симфо-

нию создать, и в Третью влезть, и тут же вспом-

нить о камерной музыке и в ней с чем-то позаба-

виться, как-то по дороге побывать с русскими сол-

датами на дорогом ему Востоке (в «Средней Азии»).

Да, он много поспел, много, много, а мы будто того

не замечали, косились на его неповоротливость

в деле с «Игорем». . . И вот вдруг взял да умер,

сразу и тоже по-своему, необычно, радушный,

среди веселья, у себя же на вечеринке, какой же

это особенный человек был! ..»

В признании Бородиным своей «лени» и его

отшучиваниях в ответ на упреки за «бездеятель-

ность», несомненно, проявлялась, кроме его благо-

душия, еш;е и скромность. Вот качество, которое

тоже украшало этого замечательного человека!

Самоуничижения и «жалких слов» Бородин не лю-

бил и в интимных письмах охотно делился ра-

достью по поводу своих успехов. Но с такой же

прямотой он избегал всего, что могло в глазах дру-

гих выглядеть бахвальством. Рассказав в письме

к жене о предстоящем исполнении его музыки в

Бельгии, он сделал приписку: «Душка! Ты не чи-

тай этого всего другим — подумают, что я хвастаю

нарочно: нехорошо! Еще выйдут сплетни» (IV, 161).

О том же говорил Стасов: «Всего удивительнее

в этом богатыре, в этом гигантском таланте его

скромность! Будто все, что он делает,— это опыты.

И в своей химии — опыты, и в симфониях — опы-

ты, и за каждым монолитным куском «Игоря» слы-

шал он очередной опыт».'®

Не все это понимали, как и не всем была до-

ступна еще одна «тайна» Бородина — «тайна» его

необычайной рассеянности. В биографиях Боро-

дина, начиная со стасовской, приводятся многочис-

ленные анекдотические эпизоды из его жизни, где

эта его особенность выступает очень ярко: то он

забыл во время проверки документов на границе

имя своей жены; то отправил самому себе письмо

в Пермь; то, просидев весь вечер в своей квартире

с гостями, встал и начал прощаться, намереваясь

уйти... домой; то подписал письмо Балакиреву его,

а не своей фамилией. Над этим посмеивались, и вме-

сте со всеми смеялся Бородин. И только некоторые

проницательные наблюдатели (среди них Н. Д.

Кашкин) угадывали, какая высокая степень сосре-

доточенности мыслей скрывалась за этой видимой

рассеянностью.

Бородин всегда размышлял о музыке и

о науке и поэтому всегда трудился, исследовал,

творил — даже в те моменты, когда казался «лени-

вым» или занятым посторонними делами. Его «раз-

бросанность» была оборотной стороной высшей це-

леустремленности. Без этого он не смог бы сделать

так много и в музыке, и в науке, и в обществен-

ной жизни. А сделал он очень и очень много цен-

ного, непреходяш;его, бессмертного!

Ф. Энгельс писал о Возрождении, что это была

«эпоха, которая нуждалась в титанах и которая по-

родила титанов по силе мысли, страстности и харак-

теру, по многосторонности и учености».Прошло

несколько столетий, и в далекой России «новое Воз-

рождение»— 60-е годы XIX века — выдвинуло Чер-

нышевского и Добролюбова, Толстого и Достоевского,

Менделеева и Сеченова, Репина и Крамского, Му-

соргского и Чайковского. В одном ряду с ними и

стоит Бородин — титан «по силе мысли, страстности

и характеру, по многосторонности и учености».

Глава I

МОЛОДЫЕ ГОДЫ

(1833—1862)

Детство и юность — важная пора формирова-

ния художника. Но не у каждого в эти годы пред-

определяется дальнейшее направление жизненного

пути. Бывает, что основное призвание разносто-

ронне одаренного юноши выясняется и побеждает

не сразу. Тогда поиски его стоят больших внутрен-

них усилий или борьбы с внешними препятствиями.

Так было, например, у Чайковского, частично —

у Мусоргского и Римского-Корсакова.

Жизнь Бородина сложилась иначе. Уже в ран-

нюю ее пору выявились две страсти, навсегда за-

хватившие его: любовь к химии и любовь к му-

зыке. В детстве восторжествовала первая из них,

определившая впоследствии ведущую профессию

Бородина. Но и вторая обнаружилась рано и с не-

обычайной яркостью. Вот почему в жизни Боро-

дина детские и юношеские годы сыграли особенно

значительную роль.

Надо учесть и другое. Юность Бородина совпала

со временем, когда в России формировалось поко-

ление молодых и энергичных обш;ественных деяте-

лей, ученых, художников, достигшее зрелости в

конце 50-х и начале 60-х годов XIX века, в период

мощного демократического подъема. Бородин был

одним из лучших в ряду этих «новых людей», ко-

торым Россия обязана блестящим расцветом пере-

довой мысли, науки и искусства. Поэтому история

его духовного роста и формирования характера

представляет интерес, далеко выходящий за рамки

его личности.

Обстоятельства рождения и первых лет жизни

Бородина не совсем обычны. Сын князя и солдат-

ской дочери, он провел детство и отрочество в боль-

шом городе — Петербурге в обстановке аристокра-

тического дома, а затем в окружении малокуль-

турной мелкобуржуазной среды. А в это же время

из него исподволь сформировался интеллигент-

разночинец, просветитель и демократ, непримири-

мый враг и дворянской знати, и мещанства.

Отец будущего композитора и ученого, Лука

Степанович Гедианов,* вел свою родословную от

татарского князя Гедея (Гедеа), пришедшего на

Русь и принявшего крещение при Иване Грозном.

По-видимому, в жилах Гедианова текла и грузин-

ская кровь, хотя документальные доказательства его

происхождения «из рода князей Имеретинских»

(В. В. Стасов') не найдены. ** К моменту рож-

* А. п. Бородин был рожден вне брака и записан сы-

ном крепостных Гедианова — Порфирия (старого камерди-

нера князя) и Татьяны Бородиных.

** Биограф Бородина С. А. Дианин, специально зани-

мавшийся этим вопросом, указывает: «.. .В пользу суще-

ствования грузинских (имеретинских) предков у Бородина

говорит ряд данных, имеющих серьезное значение. Прежде

всего, существует свидетельство самого Александра Пор-

фирьевича, неоднократно говорившего о своем грузинском

происхождении по отцу своим друзьям А. П. Дианину,

Е. Г. Дианиной и А. Н. Калининой. Свидетельство это под-

тверждается характерным складом лица и фигуры у Алек-

сандра Порфирьевича и у его отца, причем у них обоих

совсем отсутствуют признаки татарского происхождения».^

С. А. Дианин считает наиболее вероятным предположение

о том, что Гедиановы породнились с имеретинскими князь-

ями в результате женитьбы кого-либо из предков Л. С. Ге-

дианова на имеретинской княжне (царевне). Надо добавить,

что к грузинским князьям Гедеванишвили (судя по их

родословной) Л. С. Гедианов никакого отношения не имел.

дения сына —

октября 1833 года* — ему было

59 лет.

В доме отца Бородин прожил, вероятно, лишь

до 5—6-летнего возраста

(хотя и мог встре-

чаться с ним до его смерти в 1843 г.). Трудно по-

этому говорить о серьезной роли Л. С. Гедианова

в жизни сына. Правда, Бородин запомнил отца и

впоследствии иногда в шутку даже копировал его

(он был очень похож на Гедианова). Но в воспита-

нии мальчика старый князь не участвовал и, посе-

мейным преданиям, «высказывал желание отдать

его в будуш;ем на выучку к сапожнику».®

Возможно, конечно, что этого не произошло бы.

Но если бы Бородин получил образование как кня-

жеский сын в аристократическом духе, подобно

другим родственникам Гедианова,— то ему, пожа-

луй, пришлось бы еш;е хуже. Много позже он встре-

тил внучку Гедианова и узнал от нее о судьбе ее

братьев (т. е. своих племянников по отцу). «Лиза-

вета Николаевна,— сообщ;ал он матери,— очень жа-

леет, что им всем дали такое глупое воспитание, не

учили ничему дельному, что братья были в ду-

рацкой гвардейской школе, откуда вышли олухами

и ни на что не годны и ничего не знают» (I, 48).

В общ;ем, по справедливому суждению С. А. Диа-

нина, «дворянско-помеш;ичья среда, к которой при-

надлежал отец Бородина, могла. .. иметь некото-

рое влияние на него, но именно в самом раннем

детстве, дав известное количество полусказочных

легендарных образов, почерпнутых из рассказов

отца, и, с другой стороны, послужив, может быть,

первой пиш;ей для острой, хотя и добродушной

насмешливости будущего автора ,,Богатырей" и

„Спеси"».^

* Все даты, относящиеся к событиям, которые про-

изошли в России, даны по старому стилю; остальные (если

нет особых оговорок) — по новому.

** В 1839 г. его мать вышла замуж за военного ме-

дика в отставке X. И. Клейнеке. Отчим Бородина прожил

с ним не более 2-х лет (он умер не позже 1841 г.) и

сколько-нибудь заметного следа в его развитии не оставил.

А. К. Антонова, 1840.

Портрет Деньера

Заботы о Бородине в детстве целиком взяла на

себя его мать — Авдотья Константиновна Антонова.

Молодая женщина (когда родился сын, ей было-

24 года), дочь простого солдата, приехавшая в сто-

лицу из провинции (она родилась в Нарве), А. К. Ан-

тонова была человеком малообразованным. Круг

ближайших к ней людей составляли ее петербург-

ские родственники — ничем не примечательные

мелкие чиновники николаевской поры. Не удиви-

тельно, что в психологии и привычках матери Бо-

родина можно найти много характерного для

меш;анской среды: мелочную хозяйственность и рас-

четливость, аккуратность и скуповатость. В позд-

нейшем письме, рассказывая о посещении «те-

тушки»,* Бородин воскрешает обстановку своего

детства: «Тот же дом, где я бегал мальчиком, те же

* Бородин, играя в детстве с маленькой племянницей

А. К. Антоновой — Машей Готовцевой, привык называть

свою мать, как и она, «тетушкой» или «тетенькой», со-

хранив это обращение на всю жизнь. В свою очередь, и

Авдотья Константиновна, не будучи «законной» матерью

Бородина, официально называла себя его «тетушкой»,

л. с. Гедианов. 1840.

Портрет Деньера

ширмы с полинявшими вышитыми картинами, та

же мебель красного дерева, почерневшая от вре-

мени, .. .те же тряпочки, лоскуточки, веревочки,

бумажки, посуда, заклеенная замазкою,—следы кро-

потливого скопидомства тетушки» (I, 103). В дру-

гих письмах он называет ее «страшной чистюль-

кой» (I, 221), говорит об ее обыкновении возиться,

хлопотать, чистить и убирать (I, 258) и в то же

время сердится на нее за «близорукий бабий рас-

чет», за то, что она «гонится за пустяками»

(I, 229).

Этим ограниченным интересам, по всей вероят-

ности, вполне соответствовал культурный уровень

«тетушки». В старости, правда, она стала даже чи-

тать книги по медицине, так что Бородин друже-

любно посмеивался: «Вот-те и прогресс! Как есть —

передовая женщина! И очки, и волосы стриженые,

и медицинские книжки читает» (I, 222). Но в годы

его детства круг чтения ее был, надо думать, со-

всем иным. Об этом можно судить по одной де-

тали. Бородин впоследствии вспоминал, как им

и его двоюродной сестрой разыгрывались перед

домашними разные «Прекрасные астраханки». Оче-

видно, такого рода произведения читались в семье.

А «Прекрасная астраханка, или Хижина на берегу

реки Оки» — это рассчитанный на самые невзыска-

тельные вкусы лубочный роман (издан в 1836 г.

без указания автора), жестоко высмеянный Белин-

ским

за «неслыханные красоты» стиля и нагро-

мождение всевозможных нелепостей.

Но, несмотря на малую культурность, мать дала

Бородину отличное воспитание. Верное направле-

ние подсказала ей безграничная любовь к сыну.

«Она... его звала «мой сторублевый котик», ла-

скала и нежила всячески, не могла надышаться

на него»,— рассказывает об Авдотье Константи-

новне жена композитора Екатерина Сергеевна Бо-

родина.® Бородин дорожил любовью матери, ценил

это чувство. «Я, душечка, знаю, что, наверное, ни-

кто меня не любит так, как Вы»,— писал он ей впо-

следствии (I, 50). И он платил Авдотье Константи-

новне той же преданностью. Ее смерть (в 1873 г.)

была для него тяжелым ударом.

Авдотья Константиновна окружила сына в дет-

стве самыми трогательными заботами, доходивши-

ми иногда до курьезов (так, она переводила его

за руку через дорогу, когда ему было уже 14 лет).

Ее нежность, несомненно, повлияла на развитие

характера Бородина в сторону мягкости, некоторой

женственности. Способствовало этому и то, что вос-

питывался он вместе с его ровесницей (Машей Го-

товцевой). Любимой игрой обоих были куклы. Вре-

менами, правда, сказывался в нем мальчишка: он

мог вдруг взять да перевешать всех кукол за шею

на веревочке, а знакомство его с другом детства и

ровесником Мишей Щиглевым * началось с драки.

Но это были редкие вспышки. Обычно же мальчик

* М. р. Щиглев (1834—1903) был впоследствии извест-

ным музыкальным педагогом, а также дирижером и ком-

позитором. Хорошо знал русскую народную песню (от него

Римский-Корсаков записал несколько образцов для своего

сборника «Сто русских народных песен»). До самой смерти

Бородин оставался его близким другом.