Типпельскирх К., Кессельринг А. и др. Итоги Второй мировой войны. Выводы побеждённых

Подождите немного. Документ загружается.

Пруссия в последний раз выполнила свою историческую миссию,

[53]

и своим

существованием Веймарская республика обязана ее армии.

Однако судьба готовила ей новые испытания.

Добровольческие корпуса

Среди общего смятения, в котором находилась тогда империя, остатки немецкого

боевого духа, которым некогда были проникнуты миллионы людей, скопились, по-

видимому, в тех оставленных на произвол судьбы войсках, которые после падения

фронта все еще продолжали отбивать натиск многократно превосходящих сил

противника и по собственной инициативе защищали на Балтике и в Силезии

восточные немецкие провинции. Кто из молодежи знает сейчас что-либо об

истории ожесточенных боев за Латвию и Литву, длившихся в течение всего 1919

года? Кто знает что-нибудь о битве у Аннаберга в мае 1921 года и о спасении

Верхней Силезии от поляков? Наш народ забыл о подвигах, совершенных немцами

уже после первой мировой войны, когда сами сражавшиеся были больше

ландскнехтами, нежели солдатами. Память о них объявлена преступлением.

Даже собственное правительство, по указке союзников, приказало своим войскам

атаковать сражавшихся с тыла и тем самым поставило их на край гибели. Оно

заклеймило их борьбу как действие, за которое наказывают тюремным

заключением или денежным штрафом. Оно не увидело того, что скрывалось в душе

у этих людей, которые, пребывая в состоянии крайнего отчаяния, решили

продолжать борьбу, невзирая на все политические и общественные силы, и стали

символом безвыходного положения нации.

Молодежь ощущала позор, которым покрыли Германию ее победители, как нож в

сердце, и, стремясь восстановить потерянную честь, хотела прыжком в

неизвестность избежать дальнейших пыток. Когда Веймарская республика

выразила ей свое недовольство, она этим самым положила начало своему падению.

В добровольческих корпусах, которые новая армия, проникнутая духом

генерального штаба, еще не успела поглотить и растворить в себе, возникли

военные союзы действия, из рядов которых вышли

[54]

убийцы Эрцбергера

{16}

Ратенау, пребывавшие в состоянии “амока, вызванного благородными

импульсами”. Это был тот период, когда национал-социализм еще только

овладевал искусством подчинять себе эти импульсы.

Рейхсвер

Характер новой армии, рейхсвера, был предопределен всем процессом развития

вооруженных сил в ходе войны, той ролью, которую она была призвана сыграть в

новом государстве, и теми рамками, которыми ее ограничили страны-

победительницы. По Версальскому договору Германия могла иметь

профессиональную армию численностью не более 100 тыс. человек. Тем самым, по

оценке создателя новой армии фон Зекта, предполагалось, между прочим,

изолировать армию от народа.

Новая армия строилась на принципах, прямо противоположных принципам

народной армии. Этому -планомерно и постоянно противодействовало

командование новой армии. Оно надеялось на то, что в лице рейхсвера продолжает

существовать императорская армия. В результате того что кадровые воинские

части перешли целиком из старой армии в добровольческие корпуса, а оттуда в

рейхсвер. многие из прежних полков были представлены в рейхсвере в том виде, в

каком они существовали и при кайзере. Там, где этого не было, старые части

устанавливали в новых формированиях прежние порядки. Таким образом,

охранялись и поддерживались не только солдатские традиции и добродетели, но и

народность солдатской службы. Армия, которая, по мнению победителей, была

полностью ликвидирована, приняла лишь другие формы, позволившие ей

преодолеть все трудности и проникнуться уверенностью, что в скором времени она

опять сможет развернуться.

Однако противник не видел подобных возможностей. Не подумал он и о другом.

Изоляция немецкого солдата,

[55]

к которой стремился противник, означала его

отделение не только от немецкого народа, но одновременно и от той формы

государства, которую после свержения монархии требовала западная демократия и

которую она собиралась поддерживать. Ликвидировать старую армию не удалось.

А изоляция и старые натянутые отношения между государством и армией

способствовали развитию у солдат антипатии к республиканской системе. Во

время войны армия в связи с поражением монархии стала учреждением,

предоставленным целиком и полностью самому себе. То, что тогда

обусловливалось необходимостью, теперь поднялось до положения добродетели.

По воле Зекта армия должна была держаться на определенной дистанции от

государства Веймарской республики. Таким образом, военная система приобрела

свой прежний вид, не претерпев почти никаких изменений и только усилившись в

результате строгого подбора кадров и максимального повышения требований.

Несмотря на вынос всех армейских дел на рассмотрение в парламент, армию все же

удалось изолировать от влияния каких бы то ни было партий. Итак, армия, как и во

времена Бисмарка, стала государством в государстве. Но если тогда это

расценивалось как слабость, то теперь подобное состояние армии было

сознательно превращено в выгодную стратегическую позицию.

Оперативный план любого начальника штаба имеет всегда определенную

логичность и последовательность. Но у генерального штаба, создавшего новую

армию, у этой высшей школы военных специалистов, отсутствовал внутренний

контакт не только с народом, но даже с собственным солдатом. Поэтому он не мог

заранее определить, какую скрытую опасность для армии и всего государства

представляет собой подобная раздвоенность военного и гражданского мира,

существующая на протяжении целого столетия, и в какой степени эта опасность

может стать смертельной, если армия в период революционного преобразования

всей жизни государства окажется глухой к новым требованиям истории. Такое

положение создалось в результате возврата к старым традициям и к политике

отгораживания армии от окружающего мира, даже если это отгораживание и

относилось только к демократически-либералистским учреждениям и их идеям.

[56]

Военная реформа национал-социалистов

Следствием политики отгораживания была неспособность армии разгадать

сущность национал-социализма. До сих пор остается непонятным то, что даже

инстинкт самосохранения не предостерег это прочно скрепленное и единое по духу

общество от явления, противоречащего всему его существу. Но национал-

социализм расставил свои сети с дьявольским искусством. “Ефрейтор первой

мировой войны” предстал перед миром как политический солдат, имевший якобы

историческую миссию ликвидировать раздор, посеянный Версальским договором,

обновить нацию, вселив в нее боевой дух, приобщить к политике армию,

отделенную от государства, привести всё гражданское и военное к одному

военному знаменателю и таким образом сделать возможным всеохватывающее

народное сотрудничество. Возвращение к всеобщей воинской повинности (16

марта 1935 года) принесло стотысячной армии осуществление ее заветной мечты.

Чтобы как-то оправдать свои действия, фюрер сделал поистине гениальный ход,

обратившись к посредничеству генерал-фельдмаршала Гинденбурга,

олицетворявшего традиции старой армии, и призвав на помощь дух Фридриха

Великого. Заклинания на его могиле свидетельствуют о том, что противник

пруссачества более правильно оценил значение Фридриха как гения немецкой

военной организации, чем сам немецкий солдат, в сознании которого великий

король был лишь достойным уважения экспонатом из музея восковых фигур. То,

что произошло в Потсдаме 21 марта 1933 года

{17}

, напоминает не

пропагандистскую комедию — наша эпоха предпочитает банальные толкования, —

а низвержение духа прусско-немецкой военной службы ее демоническим

противником. В дальнейшем события, вплоть до окончательной победы Гитлера

над армией и отставки генерал-полковника фон Фрича, развивались автоматически.

Тот факт, что сам фон Фрич, этот солдат sans peur et sans reproche

{18}

, в котором

еще раз воплотился идеальный тип немецкого офицера,

[57]

стоящего во главе

армии, оказался столь же слепым, как и бессильным перед силами и методами

национал-социализма, говорит о том, что судьба немецкого рейхсвера была

решена. Башня из слоновой кости, в которую он отступил, была достаточной

защитой от проникающего влияния “передовых” идей. Однако устоять перед

натиском новой стихии эта башня не смогла, потому что находившаяся в ней армия

потеряла свои корни в народе, а ее безупречная выучка оказалась бесполезной.

В возвращении к принципу всеобщей воинской повинности армейцы видели лишь

restitutio in integrum

{19}

военной службы, что вполне соответствовало их

консервативному, хотя и не реакционному, мышлению. Лишь позднее они поняли

коренное различие между народной армией государства фюрера и армией

патриотов XIX века. Правда, нельзя сказать, что в тотальной армии третьего рейха

отсутствовал элемент сознательности, но эта сознательность была коллективной.

Шарнгорст, Гнейзенау и Мольтке целиком посвятили себя служению своему

отечеству. Они представляют в этом отношении идеальное воплощение прусского

характера, но это является качеством, присущим только им. Они — патриоты,

потому что, по выражению Стеффенса

{20}

, взяли на себя миссию “хранить в своей

душе судьбу того государства, которому они отдали свою любовь”. Добровольцы

периода освободительных войн внесли в немецкую военную историю новый тип

солдата армии патриотов, которому присущи элементы моральной свободы,

наложившие, несмотря на закон о всеобщей воинской повинности, отпечаток на

все дальнейшее развитие армии. Об этом же свидетельствуют и моральные

качества добровольцев первой мировой войны. Но в тоталитарном государстве все

отношения между законом и свободой основаны на принципе: “свобода — для

фюрера, закон — для общества”. Иными словами, государство ставит перед

личностью такие проблемы, которые исключают возможность какой бы то ни было

субъективной оценки.

[58]

Взгляд на народ, как на тотальное военное общество, вполне соответствует

исторической логике. Она вытекает из той формы, которую приняли современные

войны. Необходимой предпосылкой для ведения современной войны является

объединение фронта и тыла в единый военный лагерь. Такие понятия, как

“тотальная война” и “воюющий народ”, являются идентичными и означают новую

ступень военно-исторического развития. В то время как Запад стремился как

можно скорее укрыться за барьером мирных договоров, руководители национал-

социалистского государства разрабатывали принципы ведения будущей войны. Это

и обусловило превосходство немецких войск на начальном этапе войны.

Вторая мировая война

Новые вооруженные силы Германии приняли первое боевое крещение раньше, чем

закончился процесс их до предела ускоренного создания. Вопреки воле и

убеждению немецких военных руководителей на них опять была возложена задача

ведения мировой войны.

Парадоксальное положение, в котором оказался немецкий солдат в период второй

мировой войны, было беспрецедентным. Если в первую мировую войну

монархическая армия оказалась лишенной своего монархического руководства, то

теперь народная армия тоталитарного государства была отдана в руки “фюрера и

главнокомандующего вооруженными силами”, для которого солдат ввиду его

замкнутости и своеобразной профессиональной морали по отношению к

нацистскому мировоззрению был не чем иным, как чуждым и подозрительным

инструментом, и который злоупотребил им до такой степени, что этот инструмент

оказался полностью разрушенным. Для фюрера боец был лишь частью техники,

неким подобием моторизованного оружия. Как к солдату, так и к технике в этой

войне, ведшейся без всякого учета сил и средств, предъявлялись чрезмерные

требования, выполнить которые они были не в состоянии. Цель войны ввиду ее

необъятности вполне соответствовала склонности военных руководителей к

гигантомании. Стратегия и тактика приняли формы “мировоззрения”. Гибкость

была подменена догматизмом.

[59]

Учет возможных неудач — это основное правило

в руководстве боевыми действиями войск — был запрещен. Жертвы, принесенные,

например, в Сталинграде, где упорно удерживались по сути дела уже потерянные

позиции, были бессмысленными. Высокие качества войсковых командиров не

нашли себе применения, потому что их сковывала воля дилетанта и фанатика,

стремящегося к безраздельной власти. Одновременно с этим нацистская партия

бессознательно работала над моральным разложением солдат, дух сопротивления

которых был ослаблен в результате превращения армии в многомиллионную.

Сомнение в победе считалось достойным смерти, вера в непогрешимость фюрера

— высшим законом. Стремление к сохранению своего уже почти потерянного

престижа привело командование к принятию роковых ошибочных решений.

Двойной натиск, изнутри и извне, угнетал мыслящих людей сверх всякой меры.

Широко разветвленная система террора душила всякие оппозиционные настроения

в самом их зародыше. И все же среди представителей офицерского корпуса,

которые разбирались в событиях, а также в невоенных кругах возникла мысль о

сопротивлении. В конфликте между долгом и разумом зрело решение о покушении

на главу вооруженных сил. Это был акт, посредством которого немецкая военная

система могла одновременно поднять себя в глазах других и ликвидировать. В нем,

помимо личной опасности, заключалось последнее величие жертвы. Однако

предотвратить то. что было предначертано судьбой, этот акт уже не смог.

Единственная в своем роде катастрофа, поглотившая германские вооруженные

силы, отличается большой резкостью контрастов. Армия Фридриха Великого,

которая погибла под Иеной и Ауэрштадтом, будучи вверенной неспособному

командованию с устаревшими взглядами, была лишь тенью самой себя. Ее слава

целиком утонула в жалком поражении. Но в период второй мировой войны

тотальный разгром армии последовал непосредственно за ее блестящими

историческими победами. В своем последнем походе немецкая армия располагала

командирами самых необыкновенных способностей. Разложение формы и духа

армии совпадает по времени с ее наибольшими военными успехами.

[60]

Несчастье, которое постигло Германию, преступления, в которые ее вооруженные

силы были втянуты помимо их воли, а также победы союзников, планомерно

развенчивавшие немецкого солдата, стерли память о славных походах армии

сквозь ад второй мировой войны. Действия армии стали предметом политических и

идейных споров, и этим была ликвидирована возможность правильно

анализировать их сущность. О них вспоминают со стыдом, и теперь считается

неприличным говорить о победах армии, которая воевала под фальшивыми

знаменами. Но существуют события, которые становятся понятными только как

целое и открываются только для внутреннего анализа. Величие и бессилие, слава и

позор неразрывно связаны между собой в этом походе немецкой армии к своей

гибели. Понять трагедию поверженной армии может только тот, кто вместе с ней

смог пережить и ее триумф, и ее унижение.

Дело в том, что и тот головокружительный успех, который армия пережила в

начале войны, является существенной частью этой драмы. Конечно, в первую

мировую войну армия также вела победоносные наступления, например в Сербии и

Румынии. Но они лежали на периферии событий. Наступление же на решающем

фронте во Франции уже через несколько месяцев дало уверенной в победе

немецкой армии первый урок отступления, отступления, которое явилось началом

бесконечного бедствия позиционной войны. Танненберг был единственным

случаем “славной победы”, но ведь это было оборонительное сражение. В целом

же немецкая армия в течение четырех лет воевала “под мрачным небом”.

Поскольку с немецкой стороны война велась без зажигающих лозунгов, постольку

и успехи на фронте не имели того, что окрыляет человеческую фантазию.

Вторая мировая война имела совсем другой характер. Армия вступила в войну без

того наивного воодушевления, которое наблюдалось в августе 1914 года. Ни народ,

ни армия войну не одобряли, ибо она в противоположность предшествовавшим

войнам противоречила принципам народной армии, созданной только для обороны.

Но уже начало войны с Польшей в сентябре 1939 года принесло солдату

неожиданную для него славу. Вместо

[61]

затяжной войны с применением большого

количества техники получилась война молниеносная. В безудержном продвижении

вперед, как например при “штурме Львова”, солдат испытал ни с чем не

сравнимую радость победы. На карте военных действий вырисовывалась картина

безукоризненно проведенной операции больших масштабов. В течение трех недель

была захвачена вся Польша, уничтожена вся польская армия. Количество пленных

достигло сотен тысяч. Собственные потери оказались самыми незначительными.

Если до начала этой войны у кого-нибудь еще и были сомнения в отношении ее

справедливости, то уже в первые дни они полностью рассеялись под впечатлением

зверств, совершаемых поляками над польскими немцами, как это было, например,

в “кровавое воскресенье” в Бромберге (3 сентября 1939 года). Таким образом,

фронтовой солдат получил оправдание своим действиям. Операция в Норвегии (не

против Норвегии) в апреле — июне 1940 года своим блеском затмила успехи

Польского похода. Победа в Польше была одержана при явном превосходстве

немецких войск. В успехе войны не было сомнения с самого ее начала. Смелость

верховного командования заключалась в том, что оно решило начать операцию в

Норвегии при наличии фланга, прикрытого только блефом Западного вала. Этот

факт дошел до сознания общественности лишь значительно позднее. Норвежская

операция превзошла своей быстротой и размахом все считавшееся до сих пор

возможным и уже потому увенчалась успехом. На виду у значительно

превосходящих сил английского флота немецкие войска были высажены по

побережью Норвегии, вплоть до самой северной ее оконечности. В этой операции

впервые было осуществлено взаимодействие крупных сил армии, флота и авиации.

Здесь впервые были проведены действия, характерные для молниеносной войны, в

условиях горной местности. Борьба и победа баварских горных стрелков под

командованием генерала Дитля под Нарвиком надолго запечатлелись в сознании

народа. Разгром английских войск повысил у солдат и офицеров чувство

собственного достоинства. Казалось, что при таком командовании для немецких

войск нет ничего невозможного.

Рог изобилия, давший немцам столько успехов, еще не иссяк, но то, что в

действительности это был ящик

[62]

Пандоры, понимали немногие. В то время,

когда в Норвегии еще продолжались бои, немецкая армия Западного фронта начала

наступление, и в течение четырех недель Франция оказалась разгромленной

наголову. Бельгия и Голландия были оккупированы, а англичане выбиты с

материка. То, что в предыдущих кампаниях только ощущалось, теперь стало

вполне очевидным: победы немецкой армии были достигнуты в конечном счете

благодаря ее высокому моральному духу, существенно отличавшемуся от

морального духа противника. Дипломат и писатель Жиродо прекрасно передал

отношение французской буржуазии к войне, когда он — я не пытаюсь

иронизировать — как начальник службы пропаганды заявил в декабре 1939 года в

Американском клубе в Париже: “Золото находится в глубочайших подвалах, армия

— за бетонными стенами укрепленных линий. Это те клады, которые следует

хранить неприкосновенными как можно дольше и только тогда поставить на карту,

когда все будет казаться потерянным”. Это “безумие Мажино” стоило французской

армии ее морального духа и привело Францию к военному поражению. Да и как

могла подобная склонность народа и правительства к “апатичной войне” заставить

свою армию оказать сопротивление той революционной динамике, с которой

немецкие вооруженные силы, смело используя новые тактические возможности,

открывшиеся в связи с появлением авиации, танков и моторизованных соединений,

в одно мгновение прорвали пояс укреплений, считавшийся доселе неприступным, и

разбили самую славную — наряду с немецкой — армию Европы нынешнего века.

Сочетание фантазии, военного искусства и солдатского энтузиазма совершило

чудо. Количество пленных, насчитывающее почти два миллиона, дает

представление о масштабе операции. Тот факт, что кампания велась “против

Версаля”, и то, что войска проходили по местам боев первой мировой войны,

воспринималось немцами как избавление от позора за прошлое поражение. И это

окончательно решило ее исход. То был один из редких случаев в истории войн,

когда армия завоевывала себе столь пышные лавры. Вспоминается троянский

Гектор, которому Зевс перед концом битвы дал еще один глоток из сосуда славы.

Вскоре Германии удается еще одна в совершенстве

[63]

подготовленная и

проведенная операция: весной 1941 года в течение двенадцати дней одерживается

победа над Югославией, располагавшей армией в 1400 тыс. человек. Не проходит и

двух месяцев, как Греция, несмотря на ее мощные горные укрепления, лежит у ног

Германии. После польской равнины, после области полярного круга, после

пресыщенной культурой земли Франции театром военных действий становится

страна античной культуры. Захват английской колонии — острова Крит —

парашютными и воздушно-десантными войсками является опять-таки

беспримерным достижением тактического искусства.

Война на Балканах была заключительным аккордом той героической симфонии,

того военного торжества, которое привело немецкую армию на востоке, западе,

севере и юге к самым дальним границам Европы. В той легкости, с которой

жаждущая подвигов немецкая молодежь со стальными шлемами на головах или

просто с непокрытой челкой проходила в начале войны через нашу часть света, не

было легкомыслия, и война, за исключением кампании в Польше, велась еще без

всякой ожесточенности. Исключительный подъем морального духа немецких войск

был обусловлен всей военной обстановкой. Успехи войны в Европе привели — да

и как могло быть иначе — к неограниченной вере в командование. Но “солдаты

фюрера” не чувствовали себя — и это до сегодняшнего дня остается для всех

фактом — соучастниками бессовестного насилия над окружающими народами,

которое вершил национал-социализм. Армия не имеет обыкновения ни в бою, ни

тем более в условиях победы предаваться политическим размышлениям. Но она

может быть окрылена какой-нибудь исторической и политической идеей общего

характера и находить в ней моральное оправдание своим действиям. В данном

случае идея заключалась в том, что германскую империю ее руководители

изображали державой, борющейся за порядок в Европе. За пределами Германии эта

идея имела по крайней мере потенциальную силу убеждения, хотя для ее

осуществления национал-социализму недоставало ни материальных, ни моральных

сил. Следовательно, война не представлялась лишённой смысла. Солдат

чувствовал, что он находится на службе великой идее, осуществление которой

казалось ему возможным с предельно

[64]

малыми жертвами как с той, так и с

другой стороны. Казалось, что Европа навсегда собиралась положить конец своим

войнам. Старый солдатский дух был еще достаточно сильным, чтобы, несмотря на

вторжение национал-социализма, влиять на моральное поведение войск в целом.

Это является изумительным доказательством силы и преемственности солдатских

традиций. Дух национал-социализма еще не успел проникнуть в армию. Немецкая

армия отличалась от войск SS, представляя собой не политическую “армию

мировоззрения”, а армию солдат. Особенно сильно это различие ощущалось в

оккупированных районах.

Немецкие вооруженные силы были призваны выполнить еще одно, хотя и

ограниченное, но славное дело. Полные приключений боевые действия

африканского корпуса под командованием “лиса пустыни” Роммеля не уступают

кампаниям в Польше, Норвегии и Греции. Танковые сражения в пустыне были по

существу единственными за весь период военной истории, а внезапные шахматные

ходы подвижных войск Роммеля вряд ли когда-нибудь смогут быть повторены. Но

эта кампания кончилась полным поражением немецких войск. Превосходство

англичан на Средиземном море, где они сумели сорвать снабжение войск Роммеля,

а также сосредоточение колоссальных вспомогательных сил союзников в Египте

буквально сломили боевую силу немецкого корпуса “Африка”. Однако как раз эта

кампания, проведенная с безупречным рыцарством, сохранила свое зажигательное

действие в сердцах солдат. И когда окончательно потухла звезда немецкой армии,

тогда и только тогда искра разгорелась в пламя. В этот единственный момент

противник увидел немецкого солдата таким, каким он был в действительности. И

все же на всех театрах военных действий немецкий солдат оставался одинаковым.

Только, может быть, благодаря такому старому и опытному военачальнику, как

Роммель, здесь ярче, чем где-либо, проявилось фронтовое единство, войск и

командования.

К тому времени уже началась война против России, которая коренным образом

изменила положение немецкого солдата (говоря о войне в России, я имею в виду

только солдата, а отнюдь не операции, которые там проводились). Обстановка

сразу стала неясной. Правда, в колоссальных битвах первой фазы войны немецкой

армии удалось окружить

[65]

и разбить русские армии, продвинуться до ворот

Москвы и дойти до самого сердца Кавказа. Выступая против большевизма плечом

к плечу с вооруженными силами Финляндии, Италии, Венгрии, Румынии, а также

вместе со словацкими и хорватскими частями и добровольцами из Испании.

Швеции, Дании и даже из Франции, Бельгии, Голландии и Норвегии, то есть с

представителями тех стран, с которыми он только что воевал, немецкий солдат мог

чувствовать себя защитником Европы. Но при выполнении этой задачи. которая

казалась ему исторической миссией, оправданной всем ходом истории, он попал в

безвыходное положение. В то время как немец был убежден, что защищает дело

Запада, Запад нанес ему удар в спину. До самого горького конца нас не покидала

надежда, что Запад, наконец, поймет и признает, что мы защищаем Германию и,

следовательно, всю Европу. Такая надежда, по-видимому, и побуждала немецких

солдат продолжать борьбу даже тогда, когда война была уже проиграна.

В добавление к этому на солдат легло еще более тяжкое бремя в виде неумелого

руководства со стороны собственного командования. Идеологическая ненависть и

отчаяние, в которое оно впало в связи с совершенно непредвиденными

трудностями (ведь Гитлер надеялся покончить с Россией в течение нескольких

недель), привели к изменению форм борьбы. Противник был заклеймен как

человек низшей расы, по отношению к которому разрешаются любые действия.

Население оккупированных областей, готовое вначале приветствовать немцев как

своих освободителей, оказалось порабощенным. Это привело к усилению

партизанского движения. За линией фронта эсэсовские отряды устраивали

еврейские погромы. Нечеловеческое обращение с военнопленными привело к тому,

что противник воевал крайне ожесточенно, до последнего патрона. И чем дальше

немецкий солдат оставался в этой стране, тем большим адом становилась она для

него.

Да и со стороны своего же командования он видел к себе такое же нечеловеческое,

презрительное отношение. Невыносимые нагрузки в боях, суровый климат и

бесконечные сюрпризы противника превзошли предел человеческой выносливости.

Дорога побед стала дорогой могил. Тот факт, что при таких невероятных

испытаниях, далеко превосходящих

[66]

все пережитое в первой мировой войне,

морально-боевой дух немецкой армии не был сломлен, не поддается объяснению,

как и всякий большой нравственный подвиг.

Тому, что в конце войны не повторились события 1918 года, помешали два

обстоятельства. Во-первых, известно, что основная масса действующих войск даже

в беде не потеряла доверия к своему верховному командованию, которое по сути

дела было недостойно его. Эта вера в “фюрера” сложилась вначале в кругах самих

национал-социалистов и уже затем распространилась на народ. Но в вооруженных

силах благодаря неизвестному ранее искусству пропаганды она была построена

прежде всего на успехах первых лет войны. Вера армии в своего полководца,

приведшего ее к победе, всегда была и остается существом солдатской службы. С

этой верой солдат может пережить любое поражение. Кроме того, стратегия

противника, рассчитанная на полное уничтожение, была направлена не только

против армии, но и против всего немецкого народа. А известно, что тот, кто не

ждет пощады, всегда борется с мужеством отчаяния.

Конец германского вермахта

Выдержка немецкого солдата, проявленная им в конце войны во время боев в

окружении, которые не могли не привести армию к гибели, все же вызывает

удивление. Обманутый собственным командованием и, наконец, открыто им

преданный, что выразилось, во-первых, в подчинении армии резерва Гиммлеру, во-

вторых, в формировании народно-гренадерских дивизий как “основы истинно

национал-социалистской народной армии”, наконец, в-третьих (во время призыва к

партизанской борьбе), в презрении к его “устарелым представлениям о методах

ведения так называемой гражданской войны”, солдат в конце войны был

предоставлен самому себе. Патетические лозунги совершенно исчезли. Убеждения,

которые носила в себе армия патриотов национального государства, сгорели на

костре революции вместе с другими ценностями отжившего мира. Все

идеологические опоры рухнули. При таком общем хаосе военная служба, по-

видимому, потеряла всякий смысл. В подобном положении всякое

подбадривающее слово

[67]

оскорбляет, как ложь. Поэтому о долге и чести уже не

могло быть и речи. Солдат отвечал только тогда, когда к нему обращались с

восклицанием: “Эй, парень!” Такая боязнь лишней фразы не может быть

источником моральной силы. Свершившаяся катастрофа сорвала с этой армии все

венки и лавры, возложенные на нее историей. Ей ничего не оставалось, как

возвратиться к тому, с чего она начала. Этим апофеозом долга и замыкается круг.

ЛИТЕРАТУРА

Benoist Mechin, Histoire de l’Armее Allemande (1919-1936), Editions

Albin Michel, Paris, 1938. (Книга посвящена истории немецкой армии

эпохи Веймарской республики.)

Нubег Е. R., Heer und Staat in der deutschen Geschichte, Hamburg, 1938.

(К истории немецкого военного законодательства XIX века.)

“Kriegsbriefe gefallener Studenten”, Verlag R. Wunderlich, Tubingen.

1952.

Piсht W., Vom Wesen des Knegswesen der Deutschen, Fr. Vorwerk,

Stuttgart, 1952.

Rosenstock E., Die europaischen Revolutionen, Jena, 1931.

[68]

Генерал пехоты в отставке

Курт фон Типпельскирх

Оперативные решения командования в критические

моменты на основных сухопутных театрах Второй

мировой войны

В своем классическом труде “О войне” Клаузевиц, характеризуя оборону, говорит,

что “оборонительная форма ведения войны сама по себе сильнее, чем

наступательная”, но добавляет при этом, что она “преследует негативную цель”

{21}

Мольтке в своей статье “О стратегии” (1871) указывает: “Ни один оперативный

план не остается в его первоначальной форме после первого столкновения

собственных сил с главными силами противника. Только профан может думать о

какой-то заранее намеченной и тщательно продуманной идее, последовательное

осуществление которой якобы можно проследить в течение всего хода войны”

{22}

Молниеносные войны

Аксиома Клаузевица, основанная на природе вещей, и учение Мольтке, созданное

им на основе опыта войн 1866 и 1870-1871 годов, всегда находившие себе

подтверждение в истории войн, включая и войну 1914-1918 годов, оказались, по-

видимому, уже недействительными в тех войнах, которые Германия вела с 1939 по

1941 год в Польше, Франции и на Балканах. Потеряли ли законы и опыт военного

искусства, казавшиеся непреложными, свою силу или возникли какие-то новые

чрезвычайные обстоятельства, которые наряду с общими правилами создали целый

ряд

[69]

исключений и тем самым только подтвердили силу этих законов?

Дело в том, что в первую мировую войну и после нее у войск появились новые

средства ведения войны, которые после 1935 года стали вводиться в общее

вооружение немецкой армии самым последовательным образом. Это привело к

различию не только в организации сил обеих сторон, но и к выработке различных

принципов руководства. Это же явилось и причиной превосходства немцев в

отношении морально-боевого духа армии.

Когда противная сторона стала все шире вводить у себя новую боевую технику и

наряду с подавляющим превосходством в людских силах производить ее в

громадном количестве, когда, кроме того, немецкое командование стало все

больше отклоняться от непреложных законов военного искусства, тогда “военное

счастье” изменило немецкой армии.

Большое количество техники и умение командиров использовать ее было в

Балканской кампании 1941 года настолько ошеломляющим, что в успехе похода с

самого начала не было никаких сомнений. Подобные предпосылки, хотя и не столь

ярко выраженные, имелись у немецкой армии и в войне с Польшей в 1939 году. К

этому следует прибавить то, что польское командование оказало немцам

“любезную услугу” тем, что пожелало удерживать внешние границы своего

государства на театре военных действий, с трех сторон окруженном немецкой

армией, и даже, исходя из этого расположения, начать наступление, несмотря на

превосходство немцев в людях и технике.

Французское командование в 1940 году захотело воспользоваться “обороной как

наиболее сильной формой ведения войны”, чтобы остановить немецкое