Трубина Е.Г. (сост.) Современная урбанистика
Подождите немного. Документ загружается.
251
Он говорит о трех главных недостатках всех обитателей Льюиттауна, т. е.
представителей рабочего, нижнего среднего и высшего среднего класса.
Первый – сложности в совладании с конфликтом, будь это классовый (между
всеми перечисленными группами) или поколенческий. Каждая группа
предполагает, что это другие должны подчиниться ее ценностям и разделить ее
приоритеты. Второй недостаток – неспособность
иметь дело с плюрализмом.
Разнообразие американского общества обитатели Льюиттауна не признают,
другие стили жизни не принимают. Взрослые не принимают подростков (и
наоборот), те, кто побогаче – тех, кто победнее (и наоборот). Причина – в
особой социальной композиции такого поселения: по большей части, это –
молодые семьи с маленькими детьми. Одержимость семейными ценностями,
желание
воспитать детей в соответствии со своим пониманием мира приводит к
враждебности – к одноклассникам детей, соседям, добровольным ассоциациям.
Все они – поле борьбы за защиту семейных ценностей, которые, однако, не
надо понимать чересчур идеалистически. Семейные ценности – это прежде
всего доход семьи. Даже благополучные люди не чувствуют себя настолько
благополучными, чтобы позволить другим решать
, как его потратить. Отсюда –
битвы между семьями и сообществом по поводу того, как именно должны быть
потрачены деньги, внесенные на нужды сообщества. Только в отношении
собственного дома возможен абсолютный консенсус. Но взгляды на то, каким
должен быть совершенный дом, у разных людей отличаются. Вот почему,
отвергая плюрализм, эти люди отвергают
прежде всего возможные сомнения
других в абсолютности их образа жизни. Жить среди себе подобных и
отвергать отличающихся – естественно вытекающая отсюда позиция.
Генераторы разнообразия: Джейн Джекобс
Американо-канадский урбанист и политический активист Джейн
Джекобс в книге «Смерть и жизнь больших американских городов» (1961)
252
увязала разнообразие (она его еще называла «организованной сложностью»),
которое способна производить городская жизнь, с физической формой города.
Предысторией появления ее книги было послевоенное «обновление
городов» (urban renewal). Правительственные программы по строительству
жилья идеологически сопровождались критикой традиционного устройства и
довоенного развития городов. Так, редактор книги, выразительно названной
«Города ненормальны» (1946, 11) обличает перенаселенность
американских
городов, заявляя что с любой точки зрения, только децентрализация городов
улучшит ситуацию в здравоохранении, экономике, инфраструктуре,
нравственном климате.
Джэйкобс резко критиковала традицию модернистского планирования
городов, согласно которой идеальный город состоял из открытых пространств,
высотных зданий, низкой плотности заселения и пригородов. Ее возмущала
скорость, с какой пустели города, когда началось
великое переселение
американцев в пригороды. Вместе с людьми города покидала надежда.
Расчистка городских трущоб, строительство кварталов муниципального жилья
(как правило, состоящих из высотных домов) – при всей социальной
полезности – смущали ее тем, что угрожали разрушить естественную ткань
городской жизни, внести эрозию в жизнь городских сообществ. С точки зрения
Джекобс, этот процесс
усиливала политика федерального правительства,
введшего «эвклидовы стандарты зонирования», согласно которым города
разделялись на стандартные районы, с тем чтобы снизить плотность населения
и отделить друг от друга разные способы использования земли (промзоны от
жилищных кварталов и т. д.). Она одной из первых провозгласила, что
модернистская традиция планирования не принесла желаемых результатов.
Вместо
разрыва с традицией, предложила она, есть смысл к ней присмотреться.
Тогда станет понятно, что улица, а не «блок» пригородных домов – залог
витальности города.
Джекобс считала, что традиционный («европейский») тип
моноцентричного города потому столь привлекателен, что плотно заселен и
253
социально и культурно разнороден. Она (1961, 143–151)предлагает четыре
главных способа усиления городского разнообразия: (1) короткие улицы и
кварталы; (2) сочетание разных функций одной улицей или районом; (3) здания
должны различаться по возрасту, степени изношенности, характера
использования и составом жильцов; (4) плотность заселения. Прототипом
такого идеального квартала была Хадсон-стрит, улица в Гринич-Вилледж, на
которой
Джекобс жила, когда писала свою книгу. Выглядывая из окна и
наблюдая за обитателями квартала, она использовала что-то вроде
«индуктивного метода», обобщая паттерны поведения своих соседей до
идеальной модели городского соседства: лавочки и магазинчики вместо
супермаркетов, знание своих соседей по именам, у каждого есть своя
экологическая ниша, в том смысле
, что такой район способен обеспечить
занятость почти всех разнообразных своих обитателей. Джекобс считала, что
самые разные проявления разнообразия – физического, социального,
культурного, экономического, временного – должны быть взаимосвязаны
между собой, создавая разные варианты использования места и разные типы
его пользователей. «Витальность» города виделась ей как максимально
разнообразное и полное использование городского пространства,
сутки
напролет.
Поскольку книга Джекобс задевала как интересы архитектурно-
планировочного истэблишмента, так и коллег – авторов книг о городах, ее
взгляды встречали острую критику. Льюис Мамфорд (1962) оспорил ее мысль,
что именно улица должна являться местом разнообразных практик и социально
благотворной интеракции различных по происхождению и занятиям людей.
Это в деревне все всех
знают, – напомнил он, так не получается ли, что
идеальный квартал оптимален лишь с точки зрения предотвращения
преступности? Он упрекнул Джекобс в приверженности ностальгически-
романтической версии прошлого американских городов и в пренебрежении
более масштабными социальными силами, сокращающими пространство
городской свободы. Похожая линия критики была развита Гербертом Гансом
254
(1972, 35). Адресованные Джекобс упреки в романтизме связаны со знанием им
типичных потребностей представителей среднего класса, которых не
привлекает перспектива поселиться в богемном либо рабочем квартале: они
хотят растить своих детей в безопасном окружении. Поэтому не социальная
пестрота, скажем, района Норт Энд в Бостоне (там, где он провел свое
исследование) привлекает
их, но либо высотные жилые дома с консьержами,
либо социально однородные пригороды.
Город иммигрантов
8 утра. Метро «Парк Культуры». С трудом протиснувшись через холл к
нужному входу на эскалатор, ты слышишь голос «наблюдающей за порядком»
женщины. Воплощение патерналистской государственной политики, она с
упорством автомата напоминает пассажирам о том, как нужно
пользоваться
правой и левой сторонами «лестницы-чудесницы». Но иногда она позволяет
себе импровизацию: «Улыбнитесь друг другу: ничего не поделаешь, нас тут
очень, очень много в Москве!» Один из настенных стендов тоже шлет
примиряющее послание: аристотелевское «Город – единство непохожих»
проиллюстрировано аккуратно, в виде решетки, расположенными цветами.
Изображения розы и вербены, пожалуй, годятся
в качестве аналогии того, что
ты видишь вокруг, когда дело доходит до различий. Выросши, как сегодня бы
сказали, в расово-однородном окружении, ты фиксируешь прежде всего
этнические различия. Отмечаешь красивую девушку-кореянку, тщательно
одетого азербайджанского джентльмена, усталых рабочих-молдававан, группку
вьетнамок. Кто-то из этих людей свою этничность умело обыгрывает,
тогда как
для повседневных забот других она значения не имеет. Есть, конечно, и такие
представители «мультикультурной» Москвы, кого ты почти никогда в метро не
видишь: таджикские рабочие, к примеру. И есть немало таких, для которых
повседневные маршруты чреваты неприятностями. Перенаселенный город,
оставаясь магнитом для многих, а потому становясь все более и
более
разнообразным, входит в современную фазу развития, которая может быть
255
выражена словами того же Аристотеля: «Совершенно справедливо, что не
должно считать гражданами всех тех, без кого не может обойтись государство»
(Pol. III, 3, 1278a, 5).
Зависимость городов от миграции (прежде всего из деревень)
обозначилась в начале XIX века. Если нужда городов во все новых деревенских
жителях объяснялась высокой смертностью среди рабочих на заводах, то самим
деревенским жителям город сулил иную степень свободы. Комментаторов
второй половины XIX века эта свобода в особый восторг не приводила: они
опасались волнений, ибо уж слишком пестра была новая городская публика.
Метафоры искры, спички, кучи динамита, парового котла переходили из
памфлета в памфлет. Поведение низших классов мыслилось как заведомо
патологическое, чреватое вспышками преступности
Настороженностью и реформаторским оптимизмом в отношении к
иммигрантам отличалось исследования авторов чикагской школы (см. об этом
подробнее в главе «Классические теории городов»). Роберт Парк искал пути
увеличения эффективности социального контроля и ассимиляции иммигрантов,
прослеживая, как все новые их волны меняют город, создавая в нем новые зоны
жизни. Энтони Берджес отразил
в своих книгах, как с укоренением
иммигрантов меняются их обиталища – от дешевых ночлежек городского
центра до отдельных домов в благополучных пригородах. При всей
настороженности, чикагские авторы видели, что иммиграция – мотор городской
жизни и что новый городской порядок связан с трансформацией традиционных
линий привязанности и идентичности людей.
Массовое переселение американцев в пригороды
в начале1960-х годов
привлекло внимание и социологов Натана Глезера и Дэниэла Патрика
Мойнихэна (1970). Не там ли, в пригородах, размещался теперь настоящий
«плавильный котел» американской нации, когда стандарты американской
мечты оказались одинаково привлекательными (с разной степенью
доступности) для представителей различных этнических и расовых групп?
Назвав свою книгу «По ту
сторону плавильного котла» (1970) авторы
256
показывают – на примере этнических групп Нью-Йорка, что, если смешение и
произошло, то отнюдь не в направлении всеобщей гомогенизации. Они
полемизируют и с банальным пониманием этого понятия и с марксистским
тезисом, что в промышленных городах этнические различия уступают место
классовым. Исследовав пять этнических групп: афроамериканцев,
пуэрториканцев, евреев, выходцев из Италии и
Ирландии, они показали, что
этнические идентичности успешно воспроизводятся от поколения к поколению
иммигрантов. Впоследствии их выкладки были подтверждены
социологическими опросами. Так, когда в опросник национальной переписи
1980 года был включен вопрос о том, из какой группы предков люди
происходят, только 6 % опрошенных сказали, что они – только американцы,
тогда как 83 % указали, как минимум
, еще одну группу, из которой
происходили. Авторы не обошли стороной и источники межрасового
напряжения, указав, в частности, непропорционально высокий процент
афроамериканцев и пуэрториканцев, получающих социальные льготы.
Новым феноменом были этнически гомогенные пригороды. Социолог
Тимоти Фонг описывает «Первый пригородный Чайнатаун» (1994) – Монтерей
Парк под Лос-Анджелесом в Калифорнии, прожив в нем больше
года и
используя материалы устной истории. Лицо китайской миграции в Америке
сильно изменилось: часто превосходящие белых образованием и амбициями,
современные выходцы из Китая и других стран Юго-Восточной Азии очень не
похожи на их предшественников, потевших с середины XIX века в китайских
прачечных. Фонг рисует Монтерей Парк как пересечение классовых,
этнических и
расовых конфликтов, отражающих с одной стороны, нарастание
антикитайских настроений во всей стране, а с другой стороны, сложности в
жизни стремительно растущего города, преображенного китайцами за
считанные десятилетия. Они покупали дома и кондоминимумы, с усмешкой
слыша за спиной мифы о своем невероятном богатстве, но в итоге сделали этот
город самым желаемым
местом жительства для китайцев, приезжающих в
Калифорнию.
257
В течение 1990-х годов в исследованиях миграции, предпринимаемых
городскими географами, социологами, этнографами, изменились теоретические
основания. Раса, этничность, гендер и другие категории, фиксирующие
различия, стали рассматриваться как социально сконструированные.
Соответственно в фокус внимания вошли процессы конструирования расы и
этничности социальными процессами и культурными репрезентациями.
Городские географы Лаура Пулидо, Стив Сидави и Роберт
Вос (1996)
осмысливают расизм как процесс, прослеживая, как в двух сообществах Лос-
Анджелеса – Торрансе и Верноне – городское планирование, основанное на
расе разделение труда и дискриминация на рынке жилья вплетаются в то, что
они называют проявлениями экологического расизма. Белым легче обезопасить
себя от выбросов токсичных веществ, а работа на нефтеперерабатывающих и
химических
предприятиях – удел латиноамериканцев. Авторы обращаются к
анализу «расистской политико-экономической истории», чтобы показать, как
современные проявления расизма укоренены в почти вековой истории этих
городов и как бессмысленно говорить о каком-то одном всеобъемлющем
расизме. Рассуждая о том, какая методология была бы оптимальной для
исследования этих сложных тенденций, авторы упрекают сторонников
количественного
анализа в том, что те придают слишком много значения,
скорее, самим расовым категориям, нежели расизму как процессу.
Разнообразие проявлений расизма во времени не свести к отдельным и
измеримым актам дискриминации, вот почему необходимо «археологическое»,
т. е. принимающее во внимание эволюцию расизма вкупе с обусловливающими
его социальными, экономическими и культурными факторами,
изучение
конкретных случаев с применением качественных методов.
Напряжением между конструктивистами и «эссенциалистами» отмечено и
изучение городской этничности российскими исследователями.
Укорененности у нас эссенциализма как теоретической установки
способствовал тот факт, что долгое время велись по преимуществу
этнографические исследования этничности, нацеленные на описание
258
культурных характеристик этносов, в том числе и городских (Будина, Шмелева,
1989). С другой стороны, с формированием в 1970-е годы такой специфической
дисциплины, как этносоциология, изучение культурного и социального
разнообразия в России отмечено фундаментальной двусмысленностью: отводя
этнографии изучение «традиционно-бытового слоя», этносоциологи
претендуют на то, чтобы освещать «социальные параметры культурной
деятельности» нации,
оценивая соотношение в ней «современного-
традиционного» по шкале, включающей «уровень урбанизированности» и
«втянутости» именно в «современные экономические, социальные,
политические и т. д. процессы» (Арутюнян, 1992, 4). Этнограф и политический
деятель Галина Старовойтова книгу «Этническая группа в современном
городе» (1987) посвятила татарам, армянам и эстонцам доперестроечного
Санкт-Петербурга. Молодому читателю будет полезен небольшой историко-
научный экскурс, чтобы представить себе атмосферу, в которой проходила
подобного рода работа. Коллега Старовойтовой (Чистов, 1999)
свидетельствует:
Диссертационная тема («Психологическая адаптация нерусских групп в современном
русском городе»), в книжном издании получившая название «Этническая группа в
современном советском городе» (Л., 1987, 174 стр.), была поддержана ученым советом
института, однако отдел науки горкома отказался дать разрешение на массовый опрос,
как того требовала тема, аргументируя это кроме всего прочего тем, что Старовойтова
не
была членом КПСС. Кроме того, руководству отдела представлялось, что оно само
все знает, что нужно знать в сфере межнациональных отношений, и опрос мог, якобы,
только привлечь внимание к несуществующей теме.
Старовойтова рассматривала так называемые этнодисперсные группы,
фиксируя развитые в них пути этнической идентификации, воплощающиеся в
бытовых практиках и ценностных установках.
В исследовании «Русские. Этносоциологические очерки» (1992),
проведенном сотрудниками Института этнологии и антропологии, русская
259
нация характеризуется «высоким уровнем урбанизированности» (42), что, по
мнению авторов, объясняет стабильный приток русского населения в крупные
города СССР. Социологические исследования миграции этнических групп
включают «статусные» и «поведенческие» характеристики мигрантов,
обитающих в различных «этнических средах». Эти среды видятся
объективными «регуляторами миграционного поведения», тогда как
субъективные регуляторы образованы этническими ценностями, например,
ориентацией
индивида на «однонациональный» или «многонациональный»
состав среды. Тем самым «объективное» и «субъективное» определяют друг
друга. Первое ограничено трудовым коллективом и кругом друзей, второе
зависит от удовлетворенности жизнью. Города, в особенности столичные,
«вызывают большую психологическую напряженность, неудовлетворенность»,
от которых могут пострадать межнациональные отношения (73). Масштабность
подобного рода анализа и его объективизм
, позволяющие вообще не
обращаться к критике существующего социального порядка, привлекли за
последние тридцать лет множество исследователей и легли в основу
процветающей и поныне этносоциологической индустрии.
Приведем в качестве еще одного примера социологическое исследование
межэтнических отношений (Лейбович и др., 2003) в г. Перми «Национальный
вопрос в городском сообществе». Авторы, отмечая, что национальные
мифы
«становятся интегральной частью всех форм общественного сознания...» (13),
подробно разбирают местные проявления этничности в контексте новых
тенденций социальной стратификации. Однако методология, избранная
авторами, – скорее, социально-психологическая, так как они нацелены на
реконструкцию «этнических образов» друг друга, которые есть у
представителей пермских этнических групп. Среди «инонационалов»
выделяются «продвинутые», т. е
. успешно освоившие русскую культуру, а
русским, утверждают авторы, контакты с ними полезны, так как это помогает
найти свою собственную идентичность. Исследования такого рода исходят из
существования неизменных стабильных культур, представители которых могут
260
быть более или менее «урбанизованы» или «продвинуты», т. е. размещены по
некоторой, очевидной для социологов этой школы, шкале социального
развития.
Неслучайно, представители противоположной, конструктивисткой,
социологической школы (большинство которых работает в Санкт-
Петербургском Центре независимых социологических исследований)
подвергают такой эссенциализм резкой критике, подчеркивая, что его
представители недооценивают вероятность своего негативного влияния на
горожан (Воронков, 2004):
Социолог, ничтоже сумняшеся, предлагает людям (которые, возможно, до его
появления даже не задумывались о столь волнующих исследователя вещах) оценить
уровень интеллекта тех или иных «национальностей», степень их чуждости, указать,
какой национальности не должен быть кандидат в мэры Перми, высказать свое мнение
о том, с человеком какой национальности он не одобрил бы брак своей дочери, и так
далее и тому подобное. Вам не кажется, что сам факт использования авторами
расистских инструментов измерения (мало чем, впрочем, отличающихся от
аналогичных инструментов других «этносоциологов» и «этнопсихологов») оказывает
сильное влияние на респондентов? Я не сомневаюсь при этом, что, укрепляя такими
исследованиями расизм и ксенофобию в обществе, исследователи искренне считают
себя борцами с расизмом.
Допуская, что автор рецензии погорячился, возлагая на пермских социологов
вину за пробуждение в горожанах темных страстей, отметим задетый им
интересный методологический момент возможности влияния социальной
мысли на нравы. Отыскивание расистских предрассудков в текстах коллег рано
или поздно приводит энтузиастов этого дела к пониманию того, что ригидность
и инертность социальных и
культурных стереотипов и предрассудков,
проглядывающих в иных ученых штудиях, фактически неизменяемы. Как бы
проблематичны ни были чьи-то «политики идентичности», они могут никакого