ческий образ двухцветной вазы, но аллюзивный образ мирового
целого (чернота земного низа
+
лазурь небесного верха)
1
. Однако
жизнетворный процесс уже назревает, о чем говорят союз но,
светлое
безумие
пня и
сиреневый
мотив цветения (чреватого плодо-
ношением).
Кстати,
между пеной сирени и морской пеной нет иконической
связи,
поскольку визуальное сходство здесь практически отсут-
ствует;
и эта связь — также аллюзивно-символическая. При всей
зрелищности деталей второй строфы она, как и стихотворение в
целом,
не имагинативна, но интеллигибельна (открыта не вооб-
ражению,
но умственному созерцанию).
Третья строфа обнажает риторическую фигуру авторства
субъекта
дискурсии как позицию самоактуализации — взгляда
на
себя
со стороны иных, нежели уже осуществленные им, выс-
ших возможностей мировой жизни. Если
тютчевский
лирический
герой (в «Silentium'e», а не во всем корпусе
лирики)
удовлетво-
рен
внутренним
содержанием своего «я», чем и вызвана его ох-
ранительная интенция, то интенция мандельштамовского лири-
ческого «я» состоит в проектировании
себя
другого, потенци-
ального. (Ср. еще у Мандельштама: Я
подымаюсь
над
собою:
/ Себя
хочу,
к себе лену.) Для него эта креативная интенция (Да обре-
тут
мои
уста...)
означает вовсе не отказ от творчества, но воз-
врат к связи всего живого как первооснове творчества, богатой
иными,
еще не открывшимися возможностями.
Рецептивные (от лат. receptio — 'принятие') компетенции, об-
разующие третью
грань
коммуникативных стратегий, различа-
ются
отношением дискурса к сознанию. Текст высказывания всеми
своими
принципиальными
моментами предполагает ту или иную
коммуникативную позицию адресата. Моделируемый «адресат, —
словами П.Серио, — может быть определен как тот, кто
прини-
мает
все пресуппозиции каждой фразы, что позволяет дискурсу
осуществиться;
при этом дискурс-монолог приобретает форму
псевдодиалога
с идеальным адресатом»
2
. «Идеальность» в дан-
ном случае фигурирует в значении «виртуальность» — объектив-
но
существующая предельная возможность, а не субъективная
желанность.
По
мысли Перельмана, перекликающейся с идеями Бахтина,
развертывание риторической аргументации высказывания равно-
значно проектированию аудитории как прогностического конст-
рукта. Такое проектирование предполагает наличие в тексте, по
1
«Мутно-лазоревый сосуд» в первоначальной публикации, будучи визуаль-
ной
метафорой моря (иконическим образом), был заменен автором в пору его
поэтической
зрелости на «черно-лазуревый». Столь малое изменение (других вне-
сено
не было) представлялось, однако, Мандельштаму настолько значитель-
ным, что под текстом стихотворения были проставлены две даты: 1910, 1935.
|
2
Se riot P. Analys du discours politique sovietique. —
Paris,
1985. — P. 17.
I
283