улыбкой стало
причиной
тихого плана архиерея, охватившего всю
церковь и преобразившего ритуал всенощной в подлинное собы-
тие.
Но сама виновница этого благодатного плача усматривает иной
его источник: И вчерась во всенощной нельзя было удержаться, все
плакали. Я тоже вдруг, на вас глядя, заплакала, а отчего, и
сама
не
знаю.
Его
святая
воля! Следует отметить, что не только имя Ма-
рия, но и отчество Тимофеевна сигнализируют о сакральных ал-
люзиях ее материнства (Тимофей из Евангелия — ближайший уче-
ник и сподвижник св. апостола Павла, имя которого получил при
крещении сын Марии Тимофеевны).
Приезд
матери с племянницей не мог стать
причиной
болезни
архиерея, но зато явился источником всех его настроений в по-
следние дни жизни (а подлинная жизнь Павла и протекает имен-
но в форме настроений),
причиной
его мысленного возвращения
в детство. Это существенно меняет смысловую перспективу собы-
тия смерти, актуализируя момент преображения — освобождения
детской
души (целый день душа дрожит) от обремененного долж-
ностными обязанностями и физически страдающего тела. Увиден-
ный матерью предсмертный лик героя образует дважды упомина-
емое
в тексте парадоксальное сочетание старческого сморщенного
лица и детских больших глаз.
Племянница Катя в состав этого сверхсобытия входит анге-
лоподобной:
рыжие волосы, в которых весело светилось весеннее
солнышко, у нее, по обыкновению, поднимались из-за гребенки,
как
сияние (упоминается дважды). Это посланник иного мира, но
не страны мертвых, а страны детства (думая о матери, архиерей
вспоминает, как когда-то, много-много лет назад, она возила и
его,
и братьев, и
сестер).
Если за все время пребывания в новой
должности
ни один человек не поговорил с ним искренне, попросту,
по-человечески, то девочка, не
мигая,
глядела на своего дядю, прео-
священного, как бы желая разгадать, что это за человек. И как
оказывается, с
бывшим
мальчиком
Павлушей их сближает об-
щая естественность взгляда на мир, общая неловкость поведе-
ния в этикетных ситуациях, общая смеховая реакция (оба сме-
ются
над зеленоватой бородой Сисоя, столь чуждого
миру
дет-
ства, что похоже было, как будто он прямо родился
монахом).
Не
случайно того, кого окружающие называют «владыкой», волну-
ет
все та же надежда на будущее,
какая
была в детстве. А в
ходе
литургии
он, слушая про жениха, грядущего в полунощи, и про
чертог
украшенный, чувствовал не раскаяние в грехах (невинному
ребенку не в чем каяться) — архиерей уносился мыслями в дале-
кое
прошлое, в детство и в юность, когда также пели про жениха
и про чертог.
Смерть как возвращение героя к детскому, младенческому спо-
собу
присутствия в мире (Милое, дорогое, незабвенное
детство!<...>
как
нежна и чутка была
мать!)
делает фигуру матери ключевой
318