социальных ролей и структуры власти, которые поддерживают статус-кво. В наших интервью были
поставлены открытые вопросы о том, как окружающие люди относятся к матери и ребенку-инвалиду,
какое обращение испытывают респонденты со стороны специалистов, близких людей, случайных
прохожих. Начиная с самых первых встреч с докторами, эти социально-психологические столкновения
могут давать как терапевтический, так и стрессогенный эффект, могут стимулировать развитие системы
поддержки либо усугублять изолированность матери.
...Потом через два-три месяца мы попали в 17-ю детскую неврологическую в Москве. И
там меня просто научили обращаться с ребенком инвалидом. Врачи - профессионалы,
хорошие врачи, они вели просветительские беседы с мамами. Другого такого ребенка я
тоже там не видела, в каком отношении: я его не спускала с рук вообще. Врачи говорят:
так невозможно, ты себя исчерпаешь. Я там сумела при моем росте 1 м 7О см похудеть до
52 кг, это было страшно. Он не слезал с рук вообще. Он не мог лежать один, не мог играть
один. Меня врачи ругали. Говорили, так нельзя, он привыкнет и потом будет пользоваться
твоей снисходительностью. Дети больные, они это хорошо чувствуют, что они больные
дети. Просто нельзя так обращаться с ними. Они просто садятся на шею. Даже с таким
ребенком необходимо, чтобы он давал маме и приготовить, и постирать, и убраться. Он
должен понимать, что не он центр Вселенной, что жизнь существует, что надо еще что-
то делать, а не трястись только над ним и заниматься только с ним.
Окружение, традиции, стереотипы, ссылаясь на пресловутый материнский инстинкт, конструируют
границы идентичности женщины лишь как источника заботы. Это может привести к ослаблению
самостоятельности ребенка, который находится под гиперпротекцией матери:
Р: Интернат у нас тоже прекрасный, очень хороший, но я, правда, бросила работу и вот
уже четвертый год не работаю в связи с тем, что он пошел в школу. Только из-за этого,
потому что я с ним не только занимаюсь, не только провожаю, я с ним сижу в школе, в классе.
Потому что он сам не ест, он сам у меня начал писать только со второго класса. Он сам не
писал, я вот брала ручку и водила, водили мы с ним буквы. А со второго класса нам сделали
доску на парту и дали мел. Мел - объемный, у него стало более или менее получаться письмо...
У нас был прекрасный преподаватель, она следила за ним. Говорит, давайте попробуем, потому
что у доски у него получалось, может у него будет хорошо получаться здесь. И на самом деле
он стал писать. Мелом стал писать и довольно-таки хорошо. Сейчас он уже ручкой пишет, а
мелом у него гораздо лучше получается, чем ручкой в тетради...
Данный пример показывает не только то, насколько сильно в процессе семейной адаптации может
развиться (в терминологии семейных систем) созависимость и переплетенность в отношениях между
матерью и ребенком. Здесь также явно видна неопытность специалистов и родителей, помноженная на
фатализм в восприятии проблемы (в данном случае проблемой является неразвитость мышц мелкой
моторики). Для решения этой проблемы совсем не обязательны высокие технологии: достаточно надеть
на ручку (или ложку, вилку) резиновое утолщение, и ребенок сможет воспользоваться этим предметом
самостоятельно. Фаталистическая ориентация затрудняет подход к этой проблеме как к решаемой.
Кроме того, модель помощи, демонстрируемая в этом случае матерью, представляет собой вариант "я
сделаю это вместо тебя", или "take-over mode" в терминологии Г.Бернлера
285
. В теории и практике
социальной работы известно, что этот стиль не способствует развитию навыков самостоятельной жизни у
ребенка, уменьшая его собственные жизненные шансы. Следующий пример показывает, как трудно членам
семьи бывает преодолеть такую созависимость, делающую семейную систему ригидной, ограничивающей
возможности как матери, так и ребенка:
(Громче) В садик я его в три года пыталась определить, но не получилось у нас с ним...Ну,
он от меня не мог оторваться. Тяжело было ему. Так, сидел дома.....Ну, в общем, полгода...
(громче) Я туда и устроилась на работу прачкой, думаю вот буду рядышком, ну он совсем не
хотел в группе, как узнал, что мама там работает, он всю дорогу стал: "мама, мама", ну, в
общем, не получилось у нас ничего. Ну, мы бросили работать и в садик ходить.
Если женщина настаивает на своем праве иметь время для себя самой, на разделении
ответственности, то, зачастую, она сталкивается с непониманием и осуждением ее действий со стороны
ближайшего окружения:
...И я начала больше заниматься (называется имя ребенка). Это к трем годам мы начали опять
ездить к логопеду, то есть к трем годам ребенок, вроде бы он понимал, он соображал, а речь...
Это была лепетная речь и не было слов. Начали заниматься у логопедов... Я туда с ним
проходила ежедневно почти полтора месяца... Я все-таки это сделала, я проездила туда...
Пошла речь, хоть немного, но пошла. И тогда же кажется, мы пропили Когитум. Хоть и не
любят его некоторые врачи, он нам помог. (пауза) И при всем при этом мне постоянно
говорили, что я с ребенком совсем не занимаюсь. Меня это так бесило, мне было так плохо
просто от этого. Я не знаю, мне, наверное, надо было одеваться в лохмотья, посыпать голову
пеплом, говорить всем, какая я несчастная, какая я плохая, вот у меня с ребенком трагедия
произошла. А я, понимаете ли, хотела хорошо одеваться, неплохо выглядеть, с кем-то
285
Бернлер Г., Юнссон Л. Теория социально-психологической работы / Пер. со шведского. М., 1992.