Бобкова М.С., Мереминский С.Г. Терминология исторической науки. Историописание

Подождите немного. Документ загружается.

телем смысловой информации

. Единственным признаком этого

текста должно быть наличие значения, тогда возникает возмож-

ность при их изучении применить герменевтический метод

Такой подход предполагает формирование герменевтиче-

ского круга, включающего пред-суждения относительно каждо-

го элемента, например, его авторскую расшифровку, а затем

расширение представлений о нем до уровня историографии

предмета, которой в данном случае будет принадлежать роль

метаязыка и, наконец, определение относительного места всех

элементов в общей системе.

Отмеченных трансформаций может быть множество, и вы-

бор единственно верного затруднен, практически невозможен.

Важно определить природу этой множественности, исследовать

видимые зависимости и эффекты, выступающие на поверхности

целого в качестве формы как действительного, так и превращен-

ного существования. В результате предмет исследования, при

всей возможной сложности его источниковой базы и исследова-

тельских суждений предстает как единая саморазвивающаяся

система, имеющая собственные законы.

Проблема видится в том, что историческая наука не имеет

своего понятийного аппарата, он в каждом конкретном случае

заимствован из других наук, каких – зависит от исследователь-

ских целей автора исторического сочинения или от целей обуче-

ния. Насколько можно судить, поэтому до последнего времени

не возникало необходимости в создании словаря историка. Од-

нако перед лицом реальной угрозы саморастворения в смежных

дисциплинах исследователи начали обращаться к понятийному

аппарату историка.

В качестве примера можно привести словарь, презентация

которого готовилась к конференции по историописанию. Сло-

варь подготовлен в Харьковском национальном университете

Такое определение текста приводит В.Г. Кузнецов. См.: Кузнецов

В.Г. Герменевтика и гуманитарное познание. М., 1991. С.128.

Вартофский М. Модели. Репрезентация и научное понимание / Пер. с

англ. М., 1988; Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской

герменевтики / Пер. с нем. М., 1988; Рикёр П. Герменевтика. Этика.

Политика: Московские лекции и интервью. М., 1995; Он же. Конфликт

интерпретаций: Очерки о герменевтике / Пер. с фр. М., 1995.

им. В.Н.Каразина

. Речь в нем идет о понятийном аппарате исто-

рической науки, включая как историю, так и историографию.

Иными словами, декларируемому пониманию термина «истори-

описание» соответствуют обе названые стороны исторической

науки. К сожалению, в таком случае «историописание» переста-

ет быть научным термином и снижается до уровня псевдонауч-

ной лексики с расплывчатым значением слов. Возможно, пра-

вильнее было бы полагать, что название неоправданно сужено,

поскольку отмечена только одна из областей применения, а со-

держание словаря не исключает обращения к нему студентов,

обучающихся по одной из дисциплин гуманитарного цикла.

Словарь является учебным пособием, и его цель – помочь сту-

дентам адаптироваться к изучению гуманитарных дисциплин,

освоить академическую универсальную лексику. Собственно,

рассматриваются этимология и семантика слова. Используя там

термин «историописание», автор оговаривается, что значение

этого известного с древнейших времен термина значительно из-

менилось и теперь под ним подразумевает поиск смысла исто-

рии. Но то же самое можно сказать и об исторической науке в

целом. Примерно такого же рода полемику можно было бы ве-

сти относительно терминов «историография» и «метаистория».

В словаре прямо указано, что приведенная лексика не яв-

ляется изначально присущей историческим наукам, а только ис-

пользуется ими. Словарь подобного типа нужен и полезен, во

Введении составитель говорит об этом. Это справедливо. Лекси-

ческие единицы здесь отобраны по стандартному принципу со-

ставления любого словаря – частотности их употребления. Но в

словаре отмечена область применения той или иной лексемы, а

это оказывается наглядным показателем смешения дисциплин.

В этом случае любой термин мгновенно обрастает целым

списком значений, иногда теряя свое первоначальное назначе-

ние, но большей частью не приобретая нового. Здесь уместно

провести разделение между значением слова и содержанием

понятия. В словаре это разделение не всегда четко, поскольку

многие приводимые слова имеют только пояснение смысла –

«интерпретация», «идеология» и к понятийному аппарату не от-

Icторiографичнии словник. Навчальний посiбник для студентiв iсто-

ричних факультетiв унiверситетiв / За ред. С.I. Посохова. Харкiв, 2004.

носятся, они не категорийны. Это приводит к дополнительному

размыванию представления о специфике исторических исследо-

ваний, и наш случай – только частный аспект общего состояния

дел. Рассмотрение терминологии на «круглом столе» –это сви-

детельство как терминологической неясности исторических дис-

циплин, так и стремления внести в этот вопрос некий порядок

при помощи обновления лексики.

Из перечисленных значений термина «историография» са-

мым архаичным является «процесс составления исторического

сочинения» – явно восходящий к карамзинским временам, когда

историческая наука в России была в понятийном отношении не

разработана, и это разъяснение расшифровывало именно значе-

ние слова. Если исходить из норм русского языка, историописа-

ние – это процесс, а потому значение совокупности текстов здесь

не работает. Больше всего этому термину соответствует второе из

перечисленных значений – историописание как процесс «писания

истории» вообще (в любой форме), т. е. создания исторических

текстов. Апелляция к зарубежной исторической науке с ее нацио-

нальными языковыми нормами и способами научного осмысле-

ния текстов в этом случае представляется не совсем корректной,

поскольку налицо механическое заимствование.

Вместе с тем ограничение исторического исследования

только прикладными функциями, на что невольно ориентирует

термин «историописание», поставит под вопрос изучение даже

чисто политических проблем, чем в большинстве случаев исто-

рики и занимались. Нарратив все же далеко не является «описа-

нием» в чистом виде, и при обращении к нему исследователь ре-

шает поставленную проблему, а не просто повествует о «делах

минувших». Все это, разумеется, выдвигает в качестве одной из

ведущих проблем рассмотрение методологии этой вновь созда-

ваемой дисциплины, без чего разговор о ее содержании стано-

вится бессмысленным.

Мне хотелось бы уточнить еще одну сторону вопроса. Го-

воря о хронологических рамках существования науки, авторы

информационного письма, по всей видимости, противопостав-

ляют науку «мифу», понимание которого, на мой взгляд, тракту-

ется несколько односторонне. Историческая наука и на сегодняш-

ний день в значительной степени мифологична. Достаточно отме-

тить, что исторические факты, необходимые для изучения той

или иной проблематики, объединяются и интерпретируются ис-

следователем произвольно, и это закономерно. Использование

всех существующих источников в действительности мало реаль-

но, да и исследование в этом случае нередко оказывается пере-

груженным второстепенными деталями, затрудняющими выпол-

нение работы. Таким образом, конструируется авторский миф,

его собственное понимание и объяснение логики развития исто-

рических событий. На исследовании этой проблемы избиратель-

ности и базируются историография и феноменология. Вряд ли

поэтому при оценке соотношения истории и мифа возможно

ограничиться только хронологическим показателем.

Вторая сторона этого вопроса связана с характеристикой

использованных исследователем источников. В историописа-

нии, об этом упоминалось в информационном письме, допусти-

мо привлекать не только письменные источники. Эта проблема

крайне актуальна, особенно если учесть, что методология иссле-

дования разного рода вещественных и изобразительных источ-

ников недостаточно разработана.

Мало того, при их исследовании проблематично примене-

ние радикального рационализма, поскольку названные группы

источников возможно рассматривать только при учете работы

подсознания как при их создании, так и восприятии. В этом слу-

чае доля нерационализируемого заметно увеличивается, и поня-

тие мифотворчества снова оказывается на повестке дня. Снова,

но уже в несколько ином ключе всплывает значимость мифа,

апеллирующего к языку символов как вербального, так и визу-

ального рядов. Функция мифа – в показе сбалансированности

мира, в основе которого должен быть принцип целостности. Но

историописание также предусматривает ориентацию на це-

лостность исторического развития, выраженную, в частности,

через принцип историзма.

Следующий вопрос касается форм материализации идей и

степени соотношения идей и меняющихся политических, эконо-

мических, социальных условий. Проблему можно рассмотреть

при помощи анализа структуры как в целом идеологии, так и

отдельных идей, следовательно, и характерной для них специ-

фики соотношения рациональных и иррациональных компонен-

тов. В них выделяются, наряду с реалистической частью, миф и

утопия. Обратившись к критерию рациональности, можно, с из-

вестной условностью, разделить используемые любой идеологи-

ей идеи на три уровня: рационализируемые идеи, условно раци-

онализируемые и нерационализируемые.

Нерационализируемые идеи как раз и представлены ми-

фом, расплывчатыми, иррациональными образами, которые при

помощи символов внедряются в подсознание. Миф привлекает

наибольшее внимание исследователей разных специальностей.

В большинстве трудов он так же, как и многие другие понятия,

лишен конкретного содержания и в зависимости от контекста

может означать как частный пример ложной идеи, так и часть

идеологии (Р. Барт, в частности, распространяет этот термин на

всю идеологию). М. Элиаде также дает несколько значений

мифа, наибольшую ценность в данном случае представляет по-

нимание мифа как формы коллективного мышления, для кото-

рого характерно создание типологических моделей всего обще-

ства. Конструирование и внедрение мифа – это реалии не позна-

вательного, а поведенческого плана. Миф апеллирует к подсо-

знанию, он рассчитан на некритическое восприятие, его можно

выразить языком символов как словесного, так и зрительного

ряда.

Символ обладает дополнительным значением, несущим

нечто неопределенное, не поддающееся объяснению. Когда ра-

зум пытается определить некий символ, он неизбежно выходит

за пределы логики. Это обстоятельство и дает основание считать

до конца непознаваемой любую значительную идею, поскольку

применение символов всегда обеспечивает возможность

переключения сознания и даже его полного отключения.

Эта проблема исследовалась К.Г. Юнгом через понятие ар-

хетипа, изначальной, врожденной психической структуры, со-

держащейся в коллективном бессознательном и априорно фор-

мирующей активность воображения. Он считал, что архетипы

начинают функционировать во всех тех случаях, когда личность

не может справиться с ситуацией ни одним из известных ей

способов, а также когда она оказывается захваченной массовым

движением. Исторический персонаж через миф может превра-

титься в архетип, реально действующее лицо приобрести черты

мифического героя. Функция мифа – демонстрировать сбалан-

сированность мира, в основе которого должен быть принцип

гармонии, целостности. Это накладывает отпечаток и на форму-

лируемые идеи, способствуя при необходимости их расшири-

тельному, а временами и прямо противоположному, относитель-

но первоначального, толкованию, позволяя конструировать в

том числе и историю, временами не особенно заботясь о ее ра-

циональности.

Мифологизация, соединяя разнородные элементы, позволяет

придать им органическое единство, создать конструкт, отвечаю-

щий ментальным установкам всех слоев общества. Любая идеоло-

гия в своих изначальных установках мифологична, в том числе и в

случаях, когда она базируется на историческом прошлом.

Для символического отображения трансцендентной сторо-

ны исторической науки может применяться достаточно сложная

система лингвистических и экстралингвистических знаков. Лин-

гвистические знаки как высокоорганизованная и эффективная

семиотическая система логично оказываются на первом месте.

Например, при изучении принципов переименования про-

странства – безразлично, в случае революции или в иных усло-

виях. Но это вариант его присвоения, и вряд ли вопрос будет до

конца выясненным, если эту сторону дела оставить на уровне

простой констатации факта. Особый интерес представляют

принципы объединения и функционирования знаковых объек-

тов, в частности, при помощи манипуляций с семантикой –

сохранив термин, изменить содержание понятия. Кажется, мы

сейчас занимаемся чем-то похожим.

Исходя из сказанного, уместно прийти к следующим выво-

дам: понятие «историописание» предполагает отнюдь не только

нарратив, как явствовало бы из самого термина, а гораздо более

методологически развернутое построение, предусматривающее

особое внимание к категории времени, которое, как и про-

странство, даже при рассмотрении новейшей истории может

оказаться архетипическим и потребовать дополнительной разра-

ботки методологии изучения. Однако не всегда ясно, даже из об-

суждений вопроса, что именно историки понимают под терми-

ном. В основном докладе С.Г. Мереминского отмечены несколь-

ко значений термина «историография». Однако эти несколько

значений относятся к различным временным отрезкам суще-

ствования дисциплины. На сегодняшний день историография

вполне существует в виде самостоятельной дисциплины, со сво-

ей собственной специализацией, методами исследования, но по-

следние выводят эту науку все же на междисциплинарный уро-

вень. Что же касается взаимного непонимания между историка-

ми, о котором также шла речь, это легко объяснить состоянием

системы исторического образования, в условиях которой курсы

историографии порой читают педагоги, не имеющие специаль-

ной подготовки и трактующие предмет достаточно вольно.

Введение еще одного термина, как представляется, не мо-

жет улучшить ситуацию, поскольку для использования термина

даже в его общеупотребительном значении требуется от иссле-

дователя известная четкость мышления. Но, как следует из

предположений С.Г. Мереминского, введение термина «истори-

описание», хотя и желательно, однако в силу его неразработан-

ности и в целом непривычности его употребления мы получаем

вновь ту самую полисемантичность, которой так стараемся из-

бежать. Как следует из прозвучавших на заседаниях «круглого

стола» докладов, историки, применяющие термин, употребляют

его в разных значениях. По-видимому, эта пестрота мнений сви-

детельствует о том, что расширение терминологии в данном

случае по меньшей мере преждевременно.

В.В. Менщиков

Историография и историописание:

взаимодополняющие или конкурирующие понятия?

В последнее время отечественные исследователи, и в пер-

вую очередь историки, для характеристики своей деятельности

все чаще стали использовать термин «историописание». Очевид-

но, что он является, по существу, дословным переводом понятия

«историография», что неизбежно заставляет более строго опре-

делить границы последнего, тем более, что в практике употреб-

ления этого понятия все больше становится смысловой неопре-

деленности. «Таким образом, говоря, например, «античная исто-

риография», одни сегодня подразумевают труды, написанные

историками античности, другие имеют ввиду труды, которые

современные историки посвящают исследованию античности, а

третьи обозначают этим термином труды историков наших

дней, посвященные изучению наследия историков античности»

В целом соглашаясь с предложенными вариантами используе-

мых значений, отметим, что довольно часто употребляемым в

последнее время является понимание историографии как сово-

купности всех научно-исторических трудов в хронологическом

или национально-страноведческом контекстах. Примером этого

могут быть активно используемые словосочетания «отечественная

историография», «античная историография» или «современная

французская историография» и т.д. Хотя в сугубо профессиональ-

ной среде преобладает узкое понимание этого термина, как литера-

турная история той или иной научной проблемы.

Однако выявление наиболее часто употребляемых смыс-

лов термина «историография» пока мало что дает для проясне-

ния содержания понятия «историописание». Для решения этой

задачи необходимо, как нам представляется, ответить на ряд

взаимосвязанных вопросов.

Бобкова М.С. Западноевропейское историописание «эпохи

ктастроф»: учебное пособие. М., 2008. С. 6.

1. Почему прежние термины перестали удовлетворять истори-

ков, хотя на протяжении многих десятилетий какого-либо

дискомфорта от употребления этих понятий не возникало?

2. Почему именно сегодня, в современных условиях, появилась

потребность в новом термине?

3. Какие изменения в историческом сознании или окружающей

действительности требуют нового наименования?

Пытаясь последовательно ответить на поставленные выше

вопросы, мы приходим к выводу, что ответы на них кроются в

области меняющихся в последние десятилетия представлений о

природе исторического знания.

В советской исторической науке, стоявшей на марксист-

ских позициях, в известной степени и довольно плодотворно,

фактически реализовывался известный ранкеанский принцип

познания истории «как это, собственно, было» или «как было на

самом деле» (wie es eigentlich gewessen ist). Показательно в этой

связи как известный советский историк академик И.Д. Коваль-

ченко формулировал задачи познания прошлого: «… показ того,

как это было в его инвариантности»

. Фактически «инвариант-

ное» повторение смысла известной фразы Л. Ранке. Приведем

еще одно достаточно характерное и более развернутое утвер-

ждение: «В противоположность распространенным в буржуаз-

ной науке представлениям о неадекватности наших знаний о

прошлом исторической действительности марксизм исходит из

признания возможности познать средствами исторической нау-

ки прошлое человеческого общества в его объективной реально-

сти»

. Подобные подходы к историческому познанию, как нам

представляется, исходят из гегелевского принципа тождествен-

ности логики развития идеального логике развития материаль-

ного, что и не удивительно в связи с генетической связью марк-

сизма и гегелевской философией. В известном смысле на этом

строится и гносеологическая теория отражения.

Однако становление советской исторической науки, что

любопытно, начиналось с совершенно противоположных пози-

ций. Это, в первую очередь, было связано с деятельностью

Цит. по: Смоленский Н.И. Теория и методология истории. М., 2007. С. 182.

Могильницкий Б.Г. Введение в методологию истории. М., 1989. С. 16.

М.Н. Покровского и его школы. Как отмечает немецкий историк

Ф.Б. Шенк, «он (Покровский – В.М.) отрицал возможность объек-

тивного рассмотрения и изображения прошлого и защищал тезис о

том, что каждый класс способен описывать исторический процесс

только со своей собственной точки зрения и для своей собственной

выгоды. «История», гласит часто цитируемая формула Покровского,

«это политика, опрокинутая в прошлое»

. Такая откровенная

«инструментализация прошлого» была подвергнута критике в 1930-

е гг., но «история и впредь приспосабливалась к актуальной полити-

ческой генеральной линии. Однако результат этого приспособления

объявлялся теперь не субъективной интерпретацией пролетарской

классовой точки зрения, но «объективной истиной»

. Подобный

«объективизм» строился теперь на иных основаниях. «СССР трид-

цатых годов признал себя историческим продолжением Российского

государства «поверх» исторического перелома 1917 г… Осью исто-

рии России были уже не классовая борьба и народные восстания, но

прогрессивное строительство централистского государства сильны-

ми личностями»

. Не очень сильно ситуация изменилась и в даль-

нейшем. Как отмечают исследователи, «ХХ съезд оставил ста-

линский образ истории по существу неприкосновенным. «Отече-

ственная историография» отныне еще сильнее стремилась к «шпага-

ту» между «национальным» и «марксистским» направлениями»

Такая внутренняя противоречивость, постоянное лавиро-

вание между принципами партийности и классового подхода с

одной стороны и стремлением к объективности с другой, стали

характерной чертой советской исторической науки или, если

угодно, советского историописания. Такой же противоречивой

оказывалась и природа исторического источника как фундамен-

та любого исторического исследования. «Между историком и

изучаемым им объектом оказывается, таким образом, еще одно,

промежуточное звено – исторический источник, уже отягощен-

ный чьей-то интерпретацией»

. Вполне очевидная негативная

Шенк Ф.Б. Александр Невский в русской культурной памяти: святой,

правитель, национальный герой (1263-2000). М., 2007. С. 241.

Там же. С. 244-245.

Там же. С. 280-281.

Там же. С. 436.

Дербов Л.А. Введение в изучение истории. М., 1981. С. 37.