мало заботят сказочника, вернее — описание его переживаний не может стать предметом
повествования в силу законов сказочной поэтики.
В сказке змей появляется извне, т. е. как бы из другого пространства, но в таких случаях
это пространство дается как неизвестное, неясное, темное, лежащее не только за пределами
горизонта героя, но и за пределами нашего мира. Змей, Кощей, Вихрь и т. д. берется «откуда
ни возьмись», всегда совершенно неожиданно и похищает царевну. В этом случае сказка следит не
за похищенной царевной, которая «пребывает», т. е. находится в состоянии неподвижности, а за
героем, который отправляется ее искать, т. е. не за пассивным персонажем, а за активным. За
обоими вместе сказка следить не может. В тех случаях, когда действует несколько лиц, активно
всегда только одно, а другие в это время пребывают в состоянии неподвижности и пассивности.
Так, когда в поиски последовательно отправляются три брата, первые два терпят неудачу.
Старший у ведьмы посажен в погреб или превращен в камень и т. д. Когда первый герой
ввергается в неподвижность и бездействие, в действие вступает второй, потом третий. То же
происходит, когда герой дублируется. Два Ивана — солдатских сына женятся на ца • ревнах.
Один терпит неудачу, т. е. ввергается в неподвиж ность (околдован своей женой и пр.), на сцену
выступает другой, который его выручает.
Если при наличии двух действующих лиц одно попадает
Фольклор и действительность 95
в беду, другое должно об этом узнать. Этим объясняется, что в эпическом фольклоре такую
большую роль играют всякие вестники, доносящие известие от героя: это — вещий конь, или
какой-нибудь голубь, или мудрая жена, которая знает, что делается за пределами поля зрения
героя, или же герои, расставаясь, дают друг другу предмет, который при беде меняет свой вид,
кровоточит, чернеет и т. д. Сам же рассказчик за пределы поля зрения своего героя не выходит и
выходить не может.
Вопрос о пространстве в эпическом фольклоре мог бы стать предметом особого
исследования. Он тесно связан с вопросом о композиции фольклорных повествований. Но при-
веденных примеров достаточно, чтобы убедиться, что народное повествовательное искусство
зиждется на совершенно иных началах, чем повествовательное искусство художественной
литературной прозы XIX—XX веков.
Концепция единства пространства, в котором совершаются события, неотделима от
концепции единства времени. Время в фольклоре так же не терпит перерывов, как не терпит таких
перерывов пространство. Остановок в действии нет и быть не может. Если действие героя
приостанавливается, это действие немедленно переймет другой герой, как мы это видели выше.
Раз начавшись, действие стремительно будет развиваться до конца. Общего представления о
времени нет. Так же, как есть только эмпирическое пространство, есть только эмпирическое
время, измеряемое не числами, днями и годами, а действиями героев. Только относительно этих
действий время существует как реальный фактор повествования, но никакой роли само по себе
оно не играет. Несколько обобщая, можно сказать, что в фольклоре действие совершается прежде
всего в пространстве, времени же., как реальной формы мышления, как будто совсем нет. Это
объясняется, по-видимому, тем, что доисторический человек в своей борьбе с природой,
первобытный охотник, рыболов, позднее — земледелец, прежде всего для поддержания жизни
должен был передвигаться. Пространство, таким образом, осваивается и осознается эмпирически,
сознание же времени есть результат некоторой абстракции. Измерение времени фактически
начинает играть роль в культуре только при развитом земледелии. Фольклор отражает
доземледельческую стадию осознания времени. Поэтому обозначения времени в фольклоре всегда
фантастичны. Добрыня, уезжая, завещает своей жене ждать его 3, 9, 12, 30 лет, и она это
исполняет, но никогда не стареет.
Несоизмеримость сказочного времени с временем реаль-
95 Фольклор и действительность
ным ощущается и самими сказочниками. Формула «скоро сказка сказывается, да не скоро
дело делается» показывает, что сказочник эту разницу ощущает.
С концепцией пространства и времени тесно связан счет в фольклоре. Троичность в
индоевропейском фольклоре представляет собой проблему, которую мы сейчас затрагивать не
будем. Решение ее сводится, по-видимому, к тому, что число три некогда было пределом, дальше
которого счет долгое время не выходил. Счет по пятеркам и десяткам (по пальцам рук) есть уже
дальнейшее завоевание. «Три» когда-то означало «много», а «много» означало то же, что
«сильно», «очень», т. е. через множество означалась интенсивность. Поэтому трудность