Бенхабиб С. Притязания культуры. Равенство и разнообразие в глобальную эру
Подождите немного. Документ загружается.
продемонстрировать, что даже в рамках модели совещательной демократии,
ориентированной на обеспечение всеобщих прав, не найдут удовлетворения
требования некоторых групп, а потому в крайних случаях эти группы пред-
почтут отделение, а в других - заявят претензию на какую-то форму разделения
власти.
Основополагающим для совещательной демократии является принцип,
согласно которому голос каждого,
кого касаются норма, закон или
политический курс, должен быть включен в демократическое обсуждение,
ведущее к их принятию. Поэтому данная модель открыта для широкой гаммы
вариантов институционального устройства, которые могли бы обеспечить такое
включение. Диапазон подобных вариантов простирается от разделения власти
между разными культурными группами в законодательных, а также судебных
инстанциях до
органов массовой информации на разных языках и разной
культурной принадлежности, в том числе газет, радио и телевидения. Языковой
барьер не должен препятствовать демократическому участию.
Особые методы разделения власти могут предполагать пропорциональное
представительство, а также создание местных и региональных ассамблей и
передачу полномочий от центра к периферии. Если наш основной принцип
состоит в том, что нужно обеспечить как можно более полное участие всех,
кого касается данная проблема, то многие решения предпочтительнее
принимать на местном и региональном уровнях при участии тех, чьи интересы
оказываются затронутыми наиболее существенным образом. Однако при
использовании этих разнообразных институциональных соглашений следует
обращать внимание на нормативные принципы, сформулированные
в пятой
главе.
Эгалитарная взаимность. Недопустимо, чтобы у предста-
вителей культурных, религиозных, языковых и других меньшинств, именно в
силу их принадлежности к таковым, было меньше гражданских, политических,
экономических и культурных прав, нежели у представителей большинства.
Добровольное самопричисление. Нельзя автоматически причислять человека к
культурной, религиозной или языковой группе, основываясь на
обстоятельствах его рождения. Членство индивида в группе должно допускать
самую широкую форму самопричисления и самоидентификации. Государству
не следует просто даровать группе право устанавливать и контролировать
членство в ней в ущерб отдельным лицам. Желательно, чтобы в
мультикультурных обществах, где государство признает за культурными и
религиозными группами право на самоуправление и автономную юрисдикцию
в определенных сферах (см. примеры из опыта Канады, Израиля и Индии,
которые обсуждались в третьей и четвертой главах), в какой-то момент по
достижении зрелого возраста каждого человека спрашивали, готов ли он
сохранить свою принадлежность к той группе, из которой происходит.
Свобода выхода и ассоциации. Свобода индивида на выход из
группы, к
которой он [изначально] причислен, не должна ничем ограничиваться, хотя
такой выход может сопровождаться утратой каких-то формальных и
неформальных привилегий. Остракизм и отверженность - это неформальная
цена исключения, а потеря прав на землю и определенных социальных выплат
составили бы формальную плату за это. Что касается последнего момента, то
либеральное демократическое государство имеет возможность вмешаться и
отрегулировать плату за выход в соответствии с принципами равенства
граждан.
В конкретно-институциональном смысле данные нормативные принципы
предполагают, что если процедуры
пропорционального представительства
приспособлены к тому, чтобы охватить и исключенные меньшинства,
соответствующим группам и ассоциациям следует уважать оговоренные выше
условия. Методы пропорционального представительства не должны приводить
к «заключению» индивидов в тех общинах, к которым они [изначально]
причислены, если последние,
к примеру, не позволяют им голосовать за кандидатов других групп и партий.
Представители меньшинств должны иметь возможность создавать коалиции и
ассоциации с членами других групп, включая представителей большинства,
разделяющих их взгляды. Нужно поддерживать кросс-культурные и
межкультурные политические объединения, делегации и региональные
ассамблеи. Я не одобряю методов пропорционального представительства, когда
они опираются на идентичность, определенную с точки зрения культуры,
этноса и религии. Но
я приветствую усилия по расширению демократического
участия меньшинств, должным образом не представленных, если тем самым
членов меньшинств поощряют голосовать, избираться на выборные должности
и учреждать союзы и ассоциации, а также политические партии. В целом,
институциональные механизмы должны балансировать требования индиви-
дуальной автономии участников [общественного дискурса], рассматриваемых
как лица, самоопределяющиеся в
культурном отношении, и претензии на
коллективную автономию групп, стремящихся использовать свое право на
самоопределение.
Вполне вероятны случаи, когда большинство откажется согласиться на меры
демократического включения или их окажется недостаточно для
удовлетворения требований меньшинства о самоопределении. В подобных
случаях нам придется проводить различие между угнетающим большинством и
меньшинствами, стремящимися к воссоединению
по культурным признакам, а
затем на основании изучения истории, экономических и культурных аспектов
конфликта устанавливать, является ли отделение морально оправданным. Я не
вижу причин, чтобы на основе совещательной или дискурсивной модели в
принципе выступать против отделения. Права на индивидуальное и
коллективное самоопределение могут потребовать создания новых
политических общностей.
В то
же время я усматриваю опасность в попытках некоторых
мультикультуралистов и националистов либерального направления прикрыть
романтическим флером моральные и политические издержки создания все
новых национальных государств. Те, кто писал на эту тему, отмечают своего
рода
феномен матрешки (Tamir 1993). Каждая новая политическая система, если она
принимает форму национального государства - ведь в большинстве случаев
движения за отделение развиваются именно потому, что меньшинства
стремятся создать свое собственное государство, в котором первенствовала бы
именно их культура, - предполагает, что за нее придется заплатить в моральном
и политическом отношении. Для каждого националистического движения
меньшинства существуют свои собственные «другие». В каждом государстве
возникают свои правила включения и исключения. Некоторые из противоре-
чий, присущих современной либеральной демократии, можно особенно
явственно наблюдать при рассмотрении изменений, происходящих ныне в
правилах и обычаях, регулирующих вопросы гражданства, то есть
политического членства. Ирония [истории] состоит в том, что культурные
движения, нацеленные на воссоединение с соплеменниками за рубежом или
на
отделение, сейчас возникают в мире, где [ситуация] во все большей степени
определяется перемещением народов через государственные границы, которое
невозможно остановить, и неизбежным перемешиванием культур. Я не верю в
чистоту культур или в то, что они нуждаются в очищении. Не согласна я и с
тем, что государственные границы должны непременно совпадать
с границами
преобладающих культурных общин. В настоящей главе мне хотелось бы
противопоставить романтике культурного самоопределения анализ примеров
трансформации институтов гражданства в старейших национальных
государствах на земном шаре, а именно в европейских странах. Изначальное
противоречие между правами человека и требованиями самоопределения
играет основополагающую роль в либеральных демократических обществах,
если они хотят
остаться таковыми и не поддаться романтизму национальной
или культурной чистоты.
Права человека и самоопределение в глобализированном мире
Сегодня в условиях стремительного развития глобализации и фрагментации
[мира] права человека и требования су-
веренитета во все большей мере вступают в противоречие друг с другом
(Heiberg 1994). С одной стороны, повсюду в мире растет
осознание
универсальных принципов, связанных с правами человека. С другой стороны,
со все большим ожесточением утверждаются особые идентичности
национального, этнического, религиозного, расового и языкового характера, в
силу которых и считается, что некто принадлежит к суверенному народу.
Глобализация отнюдь не ведет к установлению «космополитического порядка»
как условия вечного мира между народами, подчиняющимися
принципам
республиканской конституции (Kant [1795] 1957). Вместо этого она обострила
противоречия между правами человека и требованием самоопределения со
стороны суверенных групп людей. Дело в том, что суверенитет означает право
коллектива на определение себя через установление власти над территорией в
определенных границах. Поэтому зачастую декларации о суверенитете
порождают различия между «нами» и «ними», то есть
между теми, кто
принадлежит, и не принадлежит к суверенному народу. В истории редко имеет
место совпадение между идентичностью тех, над кем власть утверждается в
силу их проживания в пределах определенной территории, и идентичностью
суверенного народа, от имени которого такая власть устанавливается. В данном
отношении более чем уместны меткие наблюдения Ханны Арендт, хотя они и
были высказаны в ином контексте и в связи с трудностями защиты прав
человека в период между двумя мировыми войнами в Европе. «С самого начала
парадокс, заключенный в провозглашении неотчуждаемых человеческих
прав,
состоял в том, что подразумевался "абстрактный" человек, который, по-
видимому, нигде не существовал. .. Соответственно, вся проблема прав
человека оказалась быстро и безнадежно спутанной с вопросами национального
освобождения. Как представлялось, только освобожденный суверенитет
народа, а именно своего собственного народа, был способен обеспечить эти
права» (Arendt [1951] 1979, р. 291).
Заявления на получение гражданства и
натурализацию со стороны иностранных
граждан, натурализовавшихся иностранцев и резидентов (лиц, постоянно
проживающих в гра-
ницах данного государства), а также законы, нормы и правила, по которым
осуществляются данные процедуры, относятся к стержневым социальным
практикам, по которым можно наиболее точно проследить за нормативными
сложностями в соотношении прав человека и суверенитета. Суверенитет влечет
за собой право народа контролировать свои границы, а также устанавливать
процедуры допуска «чужаков» на свою территорию и в свое общество. Однако
в либеральном демократическом государстве подобные требования
суверенитета всегда должны быть ограничены правами человека, которые ин-
дивиды имеют не потому, что они граждане и участники политической
системы, а в той
мере, в какой они просто являются людьми. Всеобщие права
человека стоят выше прав граждан и распространяются на всех, кто считается
нравственным существом. Какого рода практики иммиграции, натурализации и
гражданства были бы в таком случае совместимы с приверженностью
либеральных демократий правам человека? Можно ли примирить требования
суверенного самоопределения со справедливым и равным
отношением к
живущим среди нас чужакам и инородцам?
В современных дебатах по этим вопросам доминируют два подхода:
радикальная аргументация универсалистов в пользу открытых границ и
гражданско-республиканское представление о «содержательных концепциях
гражданства». Радикальные универсалисты утверждают, что с моральной точки
зрения национальные границы произвольны и единственной нравственно
последовательной позицией универсализма было
бы отстаивать открытые
границы. Джозеф Каренс, к примеру, использует изобретенную Роулзом
«завесу неведения», чтобы рассмотреть принципы справедливости с точки
зрения беженца, иммигранта и того, кто просит предоставить ему убежище
(Carens 1995, р. 229 и далее; см. также Carens 2000, где эта аргументация
несколько модифицирована). Являются ли границы, в пределах которых нам
случилось родиться, а
также документы, на получение которых мы имеем
право, с нравственной точки зрения хоть в чем-то менее произвольными, неже-
ли другие [наши] характеристики - такие как цвет кожи, пол и набор генов,
которыми мы наделены? Каренс отвечает на
этот вопрос отрицательно. С нравственной точки зрения границы,
обозначающие территориальные пределы нашего рождения, как и документы,
получить которые мы имеем право, произвольны, так как их распределение не
следует никаким четким критериям нравственных заслуг, достижений и ком-
пенсации. Поэтому, по мнению Каренса, либеральным демократиям следует
проводить политику, в максимально возможной степени соответствующей
картине мира без границ.
Противоположность радикальному универсализму Каренса составляет ряд
коммунитарных и гражданско-республикан-ских точек зрения, на основании
которых сформулированы более или менее «насыщенные» концепции
гражданства, сообщества и принадлежности (см. Galston 1991; Sandel 1996;
Kessler 1998). Эти теоретические подходы к гражданству, не устраняя и не
запрещая иммиграцию, устанавливают, однако, более жесткие критерии для
инкорпорирования
и предоставления гражданства иностранцам, нежели теории
универсалистов. Рассчитывать на радушный прием могут только те им-
мигранты, которые лучше других соответствуют идеалу [настоящего]
гражданина республики, предусматриваемому данными теориями. Остальные
получат презрительный отказ (Honig 1998,2001). Конечно, учитывая, как много
возражений неизбежно вызывают такие «насыщенные» концепции граж-
данства, коммунитарные теории могут легко послужить оправданию
нелиберальной иммиграционной
политики и ограничению прав иммигрантов и
иностранцев.
Я бы предпочла отстаивать позицию, находящуюся где-то посередине - между
радикальным универсализмом политики открытых границ, с одной стороны, и
устаревшими с социологической точки зрения концепциями республиканского
гражданства, с другой. Подчеркивая изначальное противоречие между
требованием [обеспечения] всеобщих прав человека и принципами
демократического суверенитета, я
проанализирую современные практики
политического инкорпорирования в либеральных демократических странах.
Основной объект моего внимания - это изменения, происходящие в практиках
гражданства и инкорпорирования в отдельных государствах-членах
Европейского Союза. Есть несколько убедитель-
ных исторических и философских причин, заставляющих нас сейчас ставить
именно европейские практики гражданства и инкорпорирования в фокус
[анализа] подобных
проблем.
Имея либеральное демократическое устройство, государства - члены
Европейского Союза не могут пойти на строительство «крепости Европы». Ни
одна страна либеральной демократии не может запереть свои границы от
беженцев или претендентов на убежище, мигрантов или иностранных рабочих.
Проницаемость границ - это необходимое, хотя и не достаточное условие
либеральной демократии. Вместе с тем
ни одно суверенное либеральное
демократическое государство не может утратить своего права определять
политику в области иммиграции и инкорпорирования.
Я буду проводить различие между условиями въезда в страну, такими как
разрешение на посещение, обучение и приобретение собственности, и
условиями временного пребывания, a затем между тем и другим - и
постоянным пребыванием и гражданским инкорпорированием, финальной
стадией которого является политическое членство. Это различные этапы
политического включения, грани между которыми очень часто смешиваются в
теоретических дискуссиях, но которые аналитически их все же можно
различить. На каждом из этих этапов суверенное государство регулирует права
и требования иностранцев, резидентов и граждан других стран, но это регули-
рование может быть подвергнуто проверке, обсуждению и быть оспорено, а
также опротестовано лицами, в отношении кого оно применяется, их
адвокатами, а также национальными и международными группами
правозащитников. В этом процессе нет ни одного шага, который можно было
бы скрыть
от внимания заинтересованных сторон. Демократическая су-
веренность отдельного народа в вопросах иммиграционной политики и
инкорпорирования не является ничем не ограниченным правом. Право народа
на самоутверждение должно рассматриваться и оцениваться в свете его
приверженности всеобщим правам человека. Изменения в практиках граждан-
ства и иммиграции в странах современной Европы отражают некоторые из
глубочайших
затруднений, с которыми сталкиваются все национальные
государства в эпоху глобализации.
Противоречия гражданства в Европейском Союзе
После 1989 года и падения авторитарного коммунизма общемировая тенденция
движения к экономической интеграции в глобальных масштабах, а также к
этнической и культурной фрагментации совпала еще с одним комплексом эпо-
хальных изменений на континенте: с окончанием «холодной
войны»,
объединением Германии и появлением Европейского Союза как политической
общности с Европейским парламентом, Европейским советом министров,
Европейским судом и, с января 1999 года, с общеевропейской валютой евро. Но
что представляет собою Европа? (Benhabib 1997b; 1999b).
Для некоторых Европа - это не континент, не просто географическое
обозначение, а идеал, родина западной философии и Просвещения,
демократических революций
и прав человека. Для других Европа - это фиговый
листок, за которым прячется крупный финансовый капитал, и прежде всего гер-
манский Центральный банк, имеющий целью демонтаж системы государства
благосостояния в странах Союза. С момента вступления в силу Маастрихтского
договора и требования о том, чтобы национальные правительства снизили
дефицит своих бюджетов до 3
процентов ВВП, государства - участники ЕС
принудили собственное население отдать приоритет финансовой стабильности
перед полной занятостью и поставить общее доверие международных
финансовых рынков к их национальной экономике выше качества жизни в этих
странах. Европа перестала быть идеалом. Для некоторых она уже давно
превратилась в иллюзию. Тони Джадт озвучил позицию европессимистов
следующими словами
: «Однажды мы проснемся и обнаружим, что, вместо того
чтобы решать проблемы нашего континента, миф о Европе превратился в поме-
ху, препятствующую их осознанию. Нам откроется, что с этим мифом связано
немногим более, нежели политически корректный способ упаковывать в
бумажную обертку местные трудности, как если бы заклинания о том, что
обещает Европа, были способны заменить разрешение проблем и кризисов, на
самом деле сотрясающих европейские страны» (Judt 1996, р. 140). Независимо
от того, является ли «Европа» идеалом или
иллюзией, тем не менее сегодня ее призывают к установлению новой системы
границ. Современная Европа оказалась перед
лицом угрозы того, что ее
моральные и политические пределы будут теперь определяться по-новому - в
соответствии с географическими границами. Географию используют вновь,
чтобы замаскировать следы сложных процессов политического и
нравственного включения и исключения. Где проходят внешние и внутренние
границы Европы после 1989 года? Чем можно обосновать сдерживающее
значение этих границ? Будь
то в качестве идеала или иллюзии, но кого
включает и кого исключает Европа? Кто стал «другими» для Европы после
окончания «холодной войны»?
Если в 1950 году в Германии иностранцы составляли 1,1 процента населения,
то в 1992-1993 годах, как следует из статистических данных Совета Европы, эта
цифра выросла до 8,6 процента. За тот же период
времени иностранное населе-
ние во Франции увеличилось с 4,2 до 6,6 процента; в Бельгии - с 4,1 до 9,1
процента (в 1994 году иностранное население в Бельгии достигло 10,7
процента); в Нидерландах - с 1,0 до 5,1 процента; в Люксембурге - с 9,8 до 29,1
процента (в 1994 году данная цифра составила 34 процента). В целом, ино-
странное население в Европе увеличилось с 1,3 процента в 1950 году
до 4,9
процента в 1992-1993 годах1.
1993 год знаменует собой поворотный пункт в иммиграционных тенденциях в
европейских странах. После роста иммиграционных потоков в 1980-е и в
начале 1990-х годов произошло сокращение числа въезжающих иммигрантов.
Уменьшение количества заявлений с просьбой предоставить убежище
компенсировалось в этот период преобладанием миграционных потоков,
связанных с объединением семей
и с потребностью принимающих стран в
высококвалифицированных работниках (SOPEMI 1998, р. 15).
В отражение таких тенденций и вопреки выравниванию на уровне в 8,6
процента от общей численности населения в 1993 году, в 1996 году
иностранное население в ФРГ выросло до 8,9 процента. Во Франции
установился стабильный уровень в 6,3 процента, в Бельгии - в 9,1 процента.
Среди стран Европейского Союза
только в Австрии, ФРГ и Люксембурге
доля иностранного населения превышает уровень в 2,5 - 6 процентов,
характерный для Ирландии, Великобритании, Дании, Швеции и Нидерландов (а
также для Норвегии, которая не входит в ЕС). В Люксембурге иностранное
население выросло с 31,8 процента в 1993 году до 34,1 процента в 1996 году; за
тот же период иностранное население в Австрии
увеличилось с 8,6 до 9,0
процентов (SOPEMI 1998, р. 224).
Эти цифры не детализированы по географическим регионам и странам
происхождения. Иностранцы из Восточной Европы учтены в них наравне с
иностранными рабочими из Турции и из стран бывшей Югославии2. Более
детальный анализ данных показывает между тем, что этнические турки и
этнические курды составляют самую крупную группу иностранцев не только в
ФРГ, но и в целом по Западной Европе. В 1993 году они насчитывали 2,7
миллиона человек. Из них 2,1 миллиона человек проживают в ФРГ и, по
состоянию на 1999 год, составляют 2,8 процента населения этой страны3.
Вторую по величине группу иностранцев составляют выходцы из бывшей
Югославии
, многие из которых имеют либо постоянный, либо временный
статус беженцев: 1,8 миллиона хорватов, сербов, боснийских мусульман и
косовских албанцев4.
Данная картина дополнительно усложняется растущей межстрановой
миграцией постоянных жителей стран ЕС. Уже в 1993 году насчитывалось 1,5
миллиона итальянцев, работающих вне родной страны; за ними следуют
португальцы, из которых около 900 тысяч работают и живут
вне Португалии.
Испанцы, то есть граждане ЕС, и алжирцы, таковыми не являющиеся,
насчитывают примерно по 600 тысяч человек. По данным переписи 1990 года, в
состав населения Франции входило 614 200 лиц, рожденных в Алжире, и 557
200 марокканцев.
После падения коммунизма в Восточной и Центральной Европе иммиграция в
ЕС из стран бывшего восточного блока продолжилась.
В 1998 году 66 300
поляков въехали в Германию, около 10 400 - во Францию и около 14 000 - в
Нидерланды. В 1998 году в Финляндии проживали 20 500 граждан России; в
Греции проживают около 5 000 россиян, 3 000 болгар и приблизительно 2 700
албанцев.
В юридических и политических условиях европейского объединения такие
обстоятельства приводят к появлению двухъярусного статуса инородности в
Европе. В пятнадцати государствах ЕС
различным категориям иностранцев
предоставляются разные права и привилегии.
1. Маастрихтский договор предусматривает «гражданство Союза»5. Граждане
всех стран, входящих в Европейский Союз, одновременно являются
гражданами Европейского Союза. Что означает гражданство Союза? Какие
привилегии и какая ответственность, какие права и обязанности с этим
связаны? Является ли гражданство в Союзе чисто статусной категорией, каким
,
скажем, было гражданство в Римской империи? Означает ли членство в Союзе
нечто большее, чем паспорт, позволяющий его владельцу пройти через
определенные двери при пересечении границы?6
Ясно, что гражданство ЕС задумывалось как нечто большее. Это не просто
пассивный статус, оно также должно было обозначить активную гражданскую
идентичность. Граждане государств ЕС могут
поселиться в любой стране на
территории Союза, получить работу в этих странах и голосовать, а также
выдвигаться на выборные должности в ходе местных выборов и выборов в
Европейский парламент. На фоне процесса европейской валютно-
экономической интеграции члены Союза и наблюдатели спорят о том, должно
ли или нет союзное гражданство предполагать
также соответствующий набор
социальных прав и гарантий - таких как компенсация в случае безработицы,
медицинское обеспечение и пенсии по возрасту, - которыми граждане ЕС могли
бы пользоваться вне зависимости от того, куда они направляются7.
2. Очевидным аспектом [индивидуального] членства в Союзе является большая
строгость условий для неграждан Союза. Шенгенское и Дублинское
соглашения имели целью согласовать различные практики, применяемые в
государствах - членах ЕС при предоставлении убежища и статуса беженца
(Neuman 1993)8. Эти соглашения, известные как меры «правовой
гармонизации», затруднили предоставление статуса беженца и убежища в
Союзе. Лицу, стремящемуся
получить статус беженца или убежище в стране -
участнице ЕС, не разрешается подавать соответствующую заявку в другой
стране Союза до тех пор* пока не прйнятго решение по первому заявлению.
Хотя об этом и не говорят вслух, подразумевается, что если такое заявление
встретило отказ в одной стране-участнице, то оно вряд ли
будет успешным в
какой-то другой. Решение Совета министров ЕС учредить единое для всего
Союза бюро, занимающееся вопросами беженцев и предоставления убежища,
не только обеспечивает правовую и бюрократическую стандартизацию и
гомогенизацию, но одновременно служит цели сделать границы Европы все
менее и менее проницаемыми, лишая нуждающихся людей возможности
воспользоваться различными источниками
помощи и спасения. 3. По мере
утверждения европейского гражданства в каждой из стран - членов Союза
возникают различия между теми, кто является иностранцем и гражданином
третьей страны, и теми, кто является иностранным гражданином, но обладает
членством Союза. Тем самым развивается двухъярусный статус чу-жеродности.
С одной стороны, есть граждане третьих стран, проживающие в
Европе в
качестве иностранцев, причем некоторые из них родились и выросли в стране
проживания и не знают другой родины. С другой стороны, есть те, кто может
почти вовсе ничего не знать о языке, обычаях и истории принимающей страны,
но получает там особый статус и привилегии в силу обладания гражданством
одного
из государств, входящих в ЕС (Klusmeyer 1993). Граждане пятнадцати
стран ЕС, постоянно проживающие в странах, национальными гражданами
которых они не являются, могут голосовать, а также выдвигаться на выборные
должности и занимать их по результатам муниципальных выборов и выборов в
Европейский парламент. Как правило, подобные права не предоставляются
гражданам третьих стран, хотя, как я
продемонстрирую ниже, некоторые из
стран ЕС - такие как Дания, Швеция, Финляндия и Нидерланды - допускают к
участию в местных, а в некоторых случаях даже в региональных выборах
иностранцев, соответствующих определенным требованиям относительно
постоянного проживания.
Отчасти в ответ на растущее напряжение, вызванное такой ситуацией,
Германия провела 7 мая 1999 года реформу своего закона о
гражданстве от
1913 года. Германский парламент большинством в две трети голосов
согласился, чтобы при обретении гражданства Германии принцип jus sanguinis
(no праву крови) был дополнен принципом jus soli (по праву поч-
вы) (см. Benhabib 1999a). С 1 января 2000 года дети, рожденные от родителей-
иностранцев, проживших в стране не менее восьми лет, получают гражданство
ФРГ без аннулирования других паспортов
, которые у них есть. По достижении
ими двадцатитрехлетнего возраста такие дети должны выбрать себе какое-то
одно гражданство. В дополнение к регулированию по праву почвы, новый
закон ускоряет обретение гражданства ФРГ для иностранцев, сокращая
переходный период от постоянного жительства к формальному гражданству с
пятнадцати до восьми лет. Решение германского парламента, безусловно, стоит
приветствовать, однако в полной мере понять значение этого нового закона мы
можем, только рассмотрев его
в более широком концептуальном и
институциональном контексте.
Со момента подписания 1 мая 1997 года Амстердамского договора страны -
участницы ЕС еще больше осознали необходимость гармонизировать законы о
гражданстве и натурализации, принятые в отдельных странах-участницах, а
также уменьшить расхождения в правовом и политическом положении граждан
ЕС и третьих стран. Согласно Амстердамскому договору, политика
натурализации, иммиграции, предоставление статуса беженца и убежища
внутри ЕС отнесена к «третьей опоре». «Первая опора» включает в себя законы
и предписания, действительные для всего ЕС. «Вторая опора» касается мер,
относящихся к общей безопасности и сотрудничеству, в частности борьбе с
уголовными преступлениями и торговлей наркотиками. «Третья опора»
определена как «межправительственное законодательство»,
она охватывает
отдельные договоренности и формы сотрудничества, а также конвенции из
области международного публичного права. В указанных сферах единогласная
процедура принятия решений сохранится до 2004 года (см. Jong 2000, pp. 21-
25). Иными словами, хотя страны - участницы ЕС пока сохраняют суверенную
свободу действий в вопросах своей иммиграционной политики и в решениях по
предоставлению убежища, «Амстердамский договор
категорически относит
политику иммиграции и предоставления убежища к компетенции Европейского
Союза» (Jong 2000, р. 25).
Решения Европейского совета, принятые в городе Тампере (Финляндия) 15-16
октября 1999 года, подтверждают приверженность европейцев делу
интеграции, основанной на уважении прав человека, демократических
институтов и власти закона. Вместе с тем Европейский совет подчеркнул, что
эти принципы нельзя рассматривать в качестве
решающих регуляторов
гражданства самого Союза: «Отказывать в подобных свободах тем, кого
обстоятельства вынуждают оправданно стремиться попасть на нашу
территорию, противоречило бы традициям Европы. Но в таком случае
необходимо, чтобы Союз выработал общую политику в вопросах
предоставления убежища и иммиграции, принимая при этом в расчет
потребность надежно контролировать внешние границы, чтобы пресечь
нелегальную иммиграцию и вести борьбу с теми, кто ее организует и совершает
связанные с нею международные преступления» (van Krieken 2000, p. 305).
Несмотря на подобные пожелания и руководящие указания в отношении
последовательной политики иммиграции и предоставления убежища на уровне
межправительственных институтов ЕС, правовые и институциональные
условия, в которых оказываются иммигранты и претенденты на получение
убежища
в разных странах-участницах, по-прежнему сильно разнятся между
собой. Ни общественность, ни политики не имеют ясных ответов на вопрос о