Бердников Г.П. (глав.ред). История всемирной литературы в 9 томах, Том 1

Подождите немного. Документ загружается.

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА АРХАИЧЕСКОГО ПЕРИОДА

31Э*

изведением, предназначенным для читателя,—

отдельные куски ее по-прежнему исполнялись

рапсодами для слушателей, и эта практика не-

избежно приводила к появлению новых вариан-

тов, интерполяций или сокращений первона-

чального текста. Именно заботой о его сохра-

нении была продиктована деятельность комис-

сии, которой в середине VI в. до н. э. (при

афинском правителе Писистрате) было поруче-

но закрепить литературно весь состав поэмы.

Источники «Одиссеи» следует искать прежде

всего в богатырской сказке о «добывании же-

ны», осложненном длительными странствиями

мужа. Типологически оба мотива относятся к

более раннему периоду устного творчества, чем

развитой героический эпос, и только благода-

ря образу Одиссея они оказались связанными

с кругом сказаний о Троянской войне. Разуме-

ется, и здесь автор имел дело отчасти с гото-

вым материалом, отчасти с различными вариан-

тами сказания, которые ему не везде удалось

привести к полному единству. Родиной «Одис-

сеи» также являлась Иония, но уже жившая

не столько воспоминаниями о героическом про-

шлом, сколько впечатлениями от настоящего;

похождения мореходов периода «великой коло-

низации» вовлекли в поэму мотив скитаний по

далеким, полным чудес странам и оттеснили на

задний план военные походы ахейских царей.

Социальные отношения, отраженные в поэме,

элементы нового мировоззрения, противореча-

щие героическому идеалу, вместе с частичной

утратой живого ощущения эпической традиции

заставляют датировать «Одиссею» примерно по-

колением или двумя позже, чем «Илиаду», т. е.

рубежом или началом VII в. до н. э. Возможно,

что именно в это время была произведена «вто-

рая редакция» поэмы, созданной во второй по-

ловине VIII в. до н. э. тем же «Гомером», ко-

торый является автором «Илиады». Дальнейшая

судьба «Одиссеи» едва ли чем-нибудь отлича-

лась от участи ее старшей сестры: в обеих поэ-

мах очевидны небольшие более поздние добав-

ления, не меняющие, однако, в целом их общего

характера.

Как бы ни представляла себе современная фи-

лология возникновение гомеровского эпоса, для

европейской общественной и эстетической мыс-

ли на протяжении многих веков Гомер оста-

вался своего рода эталоном всей древнегрече-

ской культуры. В последние столетия античного

мира и в Средние века его образам нередко

давали чуждое их природе аллегорическое тол-

кование, изменяли судьбу эпических персона-

жей, причудливо соединяли историю Троянской

войны с библейскими преданиями, но миновать

традицию, идущую от Гомера, не могли ни в

Голова Гомера

Римская копия I в. н. э.

греческой бронзовой статуи ок. 450 г. до н. э.

Мюнхен. Музей античного прикладного искусства

каком случае, если даже от самого Гомера оста-

вались лишь имена его героев.

Оживление интереса к подлинному Гомеру

происходит только в XVII—XVIII вв., когда

в его творчестве видят прежде всего первоздан-

ную простоту и безыскусственность, свойствен-

ные самой природе, и эта оценка объединяет

представителей столь различных направлений,

как французский классицизм (Буало), Просве-

щение (Руссо, Дидро, Лессинг), литература

«бури и натиска» и неогуманизм в Германии

(Винкельман, Гердер, Гёте). По мере того как

углубляется филологическое изучение древне-

греческого эпоса, становится все более ясной

идеализирующая односторонность этого взгляда,

и поэмы Гомера воспринимаются уже как резуль-

тат творческой переработки фольклорного ма-

териала (Белинский). На первый план в оценке

гомеровского наследия выдвигаются стихийная

мощь эпических героев, изображение человека

в наивысшем напряжении его физических и ду-

ховных сил и вместе с тем искреннее сочувствие

поэта к испытаниям и страданиям, выпадающим

на долю людей.

328

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

3. ПОСЛЕГОМЕРОВСКИЙ ЭПОС

В гомеровских поэмах встречаются упомина-

ния о походе аргонавтов, подвигах Геракла,

гневе Мелеагра, осаде Фив и других легендар-

ных событиях, составлявших содержание само-

стоятельных эпических сказаний^ которые, од-

нако, получили литературную обработку в

творчестве древнегреческих рапсодов уже в

VII —VI вв. до н. э. Произведения эти не со-

хранились и известны либо по очень незначи-

тельным отрывкам, либо по пересказу поздних

аптичнь1х компиляторов; вероятно, сами авто-

ры подобных поэм' Ьочиняли их с таким расче-

том, чтобы они дополняли друг друга и охва-

тывали вместе вполне законченный круг собы-

тий; отсюда — название «киклические поэмы»

(от греч. «киклос» — круг, цикл), принятое

для обозначения этих произведений.

Три поэмы, объемом около семи тысяч сти-

хов каждая, составляли фиванский цикл: «Эди-

подия», «Фиваида» и «Эпигоны». Первая была

посвящена судьбе Эдипа (позднее этот сюжет

получил обработку в известной трагедии Со-

фокла), вторая — междоусобной войне между

его сыновьями, третья — новому походу против

Фив и их захвату. В сказании о двукратном

срая^ении за Фивы отразился, по-видимому,

один из эпизодов микенской истории.

Наибольшей популярностью в Греции поль-

зовались поэмы троянского цикла, группиро-

вавшиеся вокруг «Илиады» и «Одиссеи». Со-

бытия, начиная со свадьбы Пелея и Фетиды,

где возник спор трех богинь, приведший к Тро-

янской войне, до боевых действий, предшест-

вующих десятому году войны, охватывались

поэмой «Киприи». Непосредственно к концу

«Илиады» примыкали поэмы «Эфиопида» (ее

героем с троянской стороны был вождь эфио-

пов Мемнон, сраженный, подобно Гектору,

Ахиллом) и «Разрушение Илиона». Этот же

отрезок повествования излагался, по-видимо-

му, в параллельной по содержанию «Малой

Илиаде». О судьбе, постигшей после взятия

Трои ахейских вождей, главным образом Ага-

мемнона и Менелая, повествовалось в поэме

«Возвращения», примыкавшей, таким образом,

по содержанию к «Одиссее», которая, в свою

очередь, дополнялась поэмой «Телегония»:

здесь Одиссей встречался в бою со своим неуз-

нанным сыном от Кирки Телегоном и погибал

от его копья — ситуация, повторяющая смерть

Лая от руки Эдипа.

В художественном отношении киклические

поэмы были слабей гомеровских и представля-

ли, судя по всему, вереницу плохо связанных

эпизодов, которые в V в. до н. э. широко ис-

пользовались авторами трагедий.

Существовали также эпические поэмы, выхо-

дившие за рамки мифологических циклов. Они

посвящались легендарной истории различных

городов — Коринфа, Аргоса, Навпакта

—

или

подвигам местных героев-аргонавтов, Тесея,

Геракла. Несохранившаяся поэма «Взятие

Эхалии» послужила впоследствии материалом

для «Трахинянок» Софокла. Античные источ-

ники обычно называют имена создателей этих

поэм, которые для нас чаще всего остаются

только именами. Исключение составляет Пани-

асис из Галикарнасса, дядя Геродота, автор

высоко ценившейся в Греции поэмы о Геракле

в 14 книгах. О нем известно, что около 460 г.

он пал в борьбе против местного тирана Лигда-

ма; таким образом, его творчество захватывает

уже первую половину V в. до н. э., когда эпос

давно уступил свое первенствующее положение

в духовной жизни общества другим жанрам

—

хоровой лирике и аттической трагедии.

Примерно к хаму ж-е .периоду., что и шап-

ческие поэмы, принадлежат наиболее древние

и крупные из так называемых гомеровских

гимнов. К создателю «Илиады» они никакого

отношения пе имеют, хотя формально и нахо-

дятся целиком в русле гомеровского стиля. По

своему происхождению гимны являются куль-

товой песнью, предназначенной для прославле-

ния какого-либо божества и его деяний. В до-

шедшем до нас собрании очень различных по

времени их создания и по объему «гомеровских

гимнов» высокими художественными достоин-

ствами отличается «Гимн Деметре» (конец

VII в. до н. э.): в поисках своей дочери Персе-

фоны, похищенной богом подземного мира Га-

десом (Аидом), богиня плодородия Деметра в

образе старой няни попадает к легендарному

афинскому царю и растит его маленького сына,

которому впоследствии передает науку хлебо-

пашества, а в память о годах, проведенных сре-

ди людей, учреждает знаменитые Элевсииские

мистерии. Прославлению лучезарного бога-

стреловержца посвящен «Гимн Аполлону», со-

ставленный, возможно, из двух сходных произ-

ведений: одно предназначалось для празднест-

ва Аполлона на острове Делосе, месте леген-

дарного рождения бога, другое — при его хра-

ме в Дельфах. Совсем иными красками рисует-

ся тот же бог в «Гимне Гермесу» (середина

VI в. до н. э.). Бог Гермес — покровитель тор-

говли — изображен хитрым и смышленым во-

ришкой; едва родившись, он украл у Аполло-

на стадо священных коров и так ловко его при-

прятал, что озадаченный бог вынужден тащить

божественного малыша на суд к Зевсу. Здесь

жуликоватый Гермес вызывает всеобщую сим-

патию, и хотя спор кончается мировой (Гермес

не только возвращает украденное стадо, но и

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА АРХАИЧЕСКОГО ПЕРИОДА

31Э*

дарит Аполлону лиру, которую он попутно сма-

стерил), превосходство Гермеса над недалеким

и напыщенным «стреловержцем» очевидно.

Всем ходом развития гимн Гермесу свидетель-

ствует о начинающейся переоценке героическо-

го эпоса и критическом отношении к его нрав-

ственным нормам: «низменный» бог Гермес не-

двусмысленно посрамляет Аполлона, чей храм

в Дельфах испокон века покровительствовал

аристократии.

Откровенной пародией на эпос является ма-

ленькая поэма «Война мышей и лягушек», соз-

данная в конце VI или начале V в. до н. э.

Лягушачий царь Вздуломорда берется перевез-

ти на спине через болото мышонка Крохобора,

но в испуге перед появившимся ужом ныряет

на дно, а Крохобор тонет, призывая месть бо-

гов на предателя. Начинается война, в которой

мыши сначала берут верх, и только вмешатель-

ство Зевса спасает лягушек от полного истреб-

ления. В пределах этой несложной фабулы, со-

знательно пародирующей причины и перипе-

тии Троянской войны, находят место специфи-

ческие приемы эпического повествования: опи-

сание боев на земле и совета богов на небесах,

монолог-родословная героя и жалобы мышино-

го царя Хлебогрыза. Торжественный гомеров-

ский гексаметр придает еще больший комизм

изложению, по ходу которого Афина жалуется

на мышей, изгрызших ее новенький плащ, и не

молнии Зевса, а раки с кривыми клешнями ре-

шают исход битвы.

Несмотря на откровенно пародийный харак-

тер «Войны мышей и лягушек», в древности ее

приписывали тоже Гомеру вместе с комической

поэмой «Маргит», героем которой являлся по-

пулярный в фольклоре многих народов дура-

чок-неудачник (от поэмы до нас дошли незна-

чительные отрывки). Имя «Маргит» означает

«сумасшедший», и неудивительно, что этот пер-

сонаж делал все невпопад:

Много он знал разных дел, но все одипаково плохо.

Поэма была написана гексаметром в чередо-

вании с ямбическими стихами — исконным раз-

мером народных насмешливых песенок. Если

добавить к этому происхождение Маргита от

знатных родителей, можно предполагать и в

этом произведении, возникшем не позже VI в.

до н. э., элемент социальной критики, направ-

ленной против аристократии.

4. ДИДАКТИЧЕСКИЙ ЭПОС

Героический эпос, наряду с повествованием о

подвигах знатных вождей, легко включал в се-

бя элементы назидания и каталогообразного

описания событий или лиц, принимавших в

них участие. Примером назидательной (дидак-

тической) поэзии могут служить в гомеровских

поэмах обширные наставления Нестора; по

принципу каталога составлено перечисление

кораблей во второй книге «Илиады». Наряду с

этим от греческой литературы архаического пе-

риода сохранились два самостоятельных произ-

ведения, принадлежащих к жанру дидактиче-

ского эпоса. Их автор — Гесиод (конец VIII —

начало VII в. до н. э.), о котором мы, в отли-

чие от легендарного Гомера, получаем вполне

определенные сведения из его собственной по-

эмы «Труды и дни».

Отец Гесиода, происходивший из эолийского

поселения Кимы (в Малой Азии), покинул его,

гонимый нуждой, и поселился в Беотии — от-

сталой земледельческой области Средней Гре-

ции. Гесиод еще с детства познакомился с су-

ровым крестьянским трудом и до конца дней

своих оставался мелким землевладельцем; од-

новременно он научился ремеслу рапсода и од-

нажды даже принимал участие в состязании

сказителей в Халкиде на острове Евбее, где за-

воевал почетный приз — бронзовый треножник.

Гесиод посвятил его покровительницам поэ-

зии — Музам, местопребыванием которых счи-

талась расположенная в Беотии гора Геликон.

Именно здесь, у отрогов священной горы, поэ-

та, по его словам, впервые посетили Музы:

Песням прекрасным своим обучили они Гесиода

В те времена, как овец под священным он пас

Геликоном.

Прежде всего обратились ко мне со словами такими

Дщери великого Зевса, царя олимпийского, Музы:

«Эй, пастухи полевые,— несчастные, брюхо сплошное!

Много умеем мы лжи рассказать за чистейшую правду.

Если, однако, хотим, то и правду рассказывать

можем».

(«Теогония», ст. 22—28. Перевод В. Вересаева)

Нетрудно понять, что в представлении бео-

тийского крестьянина ложь, а что — правда:

лоя^ь — это сказания о славных героях прошло-

го, правда — окружающая поэта суровая дейст-

вительность, в которой рядовой земледелец вы-

нужден терпеть угнетение и несправедливость

богатых аристократов. Гесиоду самому приш-

лось испытать на себе алчность и корыстолю-

бие местной знати, когда его младший брат

Перс после смерти отца возбудил против Ге-

сиода судебное дело о разделе наследства и, по-

видимому, оттягал у брата значительную долю,

подкупив судей из знатных родов. Гесиод все

же сумел сохранить свое хозяйство, а Перс

скоро разорился и пришел за помощью все к

тому же старшему брату. Из назиданий, обра-

щенных к Персу, и выросла гесиодовская поэ-

ма «Труды и дни» — первый памятник древне-

330

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

греческого (и европейского вообще) дидактиче-

ского эпоса.

К созданию «Трудов и дней» Гесиод присту-

пил, уже имея опыт работы над своим ранним

произведением — поэмой «Теогония» («Проис-

хождение богов»). Выдержанная целиком в

эпическом стиле (гексаметр и язык гомеровско-

го эпоса почти до самого конца античности

были обязательны для подобного произведе-

ния) «Теогония» повествует о происхождении

различных богов и обожествленных стихий из

первоначального Хаоса и Земли. В основе мира

лежит, по Гесиоду, последовательная смена

трех поколений богов, возглавлявшихся Ура-

ном (Небо), Кроном и Зевсом, причем послед-

нему для утверждения своей власти приходит-

ся не только свергнуть своего преступного отца

Крона, но и выдержать во главе богов своего

поколения тяжелую борьбу с титанами — род-

ными братьями и сестрами Крона. Описание

войны с титанами, а затем с грозным чудови-

щем Тифоеем составляет кульминацию поэмы,

смысл которой сводится, таким образом, к про-

славлению могущества и миродержавной воли

Зевса. При несомненной типологической близо-

сти основного содержания «Теогонии» к недав-

но открытому хетто-хурритскому мифу о трех

поколениях богов и каменном великане Улли-

кумми Гесиод в приходе к власти Зевса видит

победу не только наиболее сильного, но и наи-

более мудрого правителя, устанавливающего в

небесах и на земле разумный и целенаправлен-

ный порядок. Оставаясь еще целиком в преде-

лах мифологического мышления и отождеств-

ляя антропоморфных богов с закономерностя-

ми природы, Гесиод называет супругами Зевса

богиню плодородия Деметру и олицетворяю-

щую естественный порядок вещей Фемиду, ко-

торая рождает трех Ор — богинь сменяющихся

времен года. Называя их Евномией, Дикой и

Ириной (Законность, Справедливость, Мир),

поэт стремится придать значение незыблемых

природных устоев общественным и этическим

нормам, соблюдение которых в окружающей

действительности находилось под угрозой.

Поскольку генеалогия богов старшего поко-

ления (кроме Урана и Земли, к нему принадле-

жат также Ночь и Море) содержит многочис-

ленные ответвления, поэма нередко превраща-

ется в сухой перечень имен, лишенный художе-

ственных достоинств. Однако такие эпизоды,

как борьба Зевса с титанами и Тифоеем или

рассказ о Прометее, выдают в Гесиоде большо-

го художника, способного создавать яркие и

запоминающиеся образы.

По принципу достаточно свободных ассоциа-

ций строится и поэма «Труды и дни»; она де-

лится по содержанию на несколько частей, свя-

занных между собой мыслью о необходимости

для людей честно трудиться, соблюдать спра-

ведливость и сохранять верность исконным мо-

ральным нормам добрососедства. По мнению

Гесиода, поведение людей находится под неос-

лабным контролем Зевса, который в этой поэме

выступает как страж справедливости и судья

над ее нарушителями.

В соответствии с таким представлением

«Труды и дни» открываются кратким призы-

вом к Зевсу, в чьей власти находится благопо-

лучие человеческого рода; однако беотийский

крестьянин в отличие от гомеровских богаты-

рей знает, что без собственного упорного труда

этого благополучия ему не дождаться.

Вот почему Гесиод сразу же переходит к на-

ставлениям Персу: он должен знать, как поле-

зен для людей дух соревнования в труде, ибо

«скрыли великие боги от смертных источники

пищи»; больше того, из-за неразумия одного

из далеких предков человеческого рода земля

кишмя кишит всякими бедами и болезнями, с

которыми вовсе не легко бороться человеку.

Здесь мысль уводит Гесиода в раздумия о про-

шлом, и в поэму включается сказание о пяти

последовательно сменившихся на земле веках:

золотом, серебряном, медном, веке героев и,

наконец, последнем, железном,— как раз в нем

живут поэт и его современники. Эволюция, ко-

торую в целом претерпело за это время челове-

чество, шла явно к худшему, поскольку теперь

рухнули все семейные и дружественные узы:

дети перестали почитать родителей, брат враж-

дует с братом, и скоро Совесть и Стыд вовсе

покинут землю, оставив людям лишь тяжкие

беды. Эта мрачная картина обретает вскоре

вполне очевидную социальную конкретность:

адресованная «царям», т. е. знати, притча о со-

ловье и ястребе показывает, как трудно прихо-

дится слабому, т. е. бедному, когда он попада-

ет в когти к сильнейшему.

Есть ли, однако, выход из столь мрачной об-

становки? Гесиод видит его в соблюдении спра-

ведливости, действие которой он в соответствии

с его личным опытом ищет преимущественно в

судопроизводстве: там, где и местный житель

и чужестранец находят справедливый суд, там

в мире и изобилии цветет государство, земля

дарит людям свои плоды, и женщины рождают

здоровое потомство. Напротив, на государство,

где творят нечестивые деяния, Зевс насылает

голод и мор, бесплодие жен и гибель войска.

Больше того, по всему миру рассеяно множе-

ство демонов, и сверх того существует дева

Дика (Справедливость), дочь великого Зевса;

они наблюдают за тем, насколько честно тво-

рят люди суд; если Дику оскорбят неправым

судом, она жалуется Зевсу, и весь город стра-

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА АРХАИЧЕСКОГО ПЕРИОДА

31Э*

дает за нечестие царей, попирающих справед-

ливость.

В отличие от гомеровского, этически ин-

дифферентного Зевса гесиодовский глава олим-

пийцев наделен несомненными моральными

функциями: он призван карать людей за совер-

шаемые ими несправедливые деяния. Из этого

убеждения у Гесиода вырастают новые предо-

стережения Персу: слушайся голоса правды,

избегай постыдных судебных тяжб, а главное,

усердно работай.

Боги и люди по праву на тех негодуют, кто праздно

Жизнь проживает, подобно безжальному трутню,

который,

Сам не трудяся, работой питается пчел хлопотливых.

...Труд человеку стада добывает и всякий достаток.

„.Нет никакого позора в работе: позорно безделье.

(Ст. 303—305, 308, 311. Перевод В. Вересаева)

К этим доводам присоединяется целый ряд

советов, касающихся индивидуального и обще-

ственного поведения, а затем следуют собствен-

но наставления по хозяйству: когда лучше все-

го жать, косить, сеять, как готовить утварь, ка-

кого нанимать батрака и т. п. Есть советы и по

мореплаванию, хотя Гесиод считает морскую

торговлю делом опасным и ненадежным и сам

всего лишь раз плавал на корабле, переправля-

ясь из Беотии на соседний остров Евбею через

пролив шириною в несколько километров.

Заключительную часть поэмы составляет еще

один набор предписаний и запретов, а также

перечень дней, удобных или неудобных для

всякого рода начинаний. Некоторые современ-

ные ученые считают эти стихи позднейшим до-

бавлением, хотя по своему характеру они на-

ходятся в русле той же житейской мудрости,

которая проповедуется в бесспорно гесиодов-

ских частях поэмы. Именно это сознание по-

лезности сообщаемых им сведений придает

«Трудам и дням» Гесиода тот поэтический па-

фос, без которого они остались бы сухим переч-

нем хозяйственных рекомендаций. В первой

половине поэмы автор увлечен своими этиче-

скими задачами, и его голос поднимается до

высоких нот при обличении «царей-дароядцев»

и восхвалении карающей Справедливости; во

второй же части мы слышим влюбленного в

свою землю и природу крестьянина, и описа-

ния летнего зноя или зимней стужи по си«пе

изображения становятся в один ряд с картина-

ми природы в сравнениях Гомера. Несомненно

также высокое мастерство Гесиода в использо-

вании гексаметра: эпический стих, предназна-

ченный для воспевания героев и сражений,

становится у него формой для совершенно но-

вого содержания, которое по своим идейным

установкам противоположно содержанию гоме-

ровского эпоса.

Хотя поэмам Гесиода было все же трудно

соперничать с гомеровскими, а их крестьянская

ориентация не могла вызвать особого сочувст-

вия у землевладельческой знати, впервые сфор-

мулированная беотийским поэтом мысль об эти-

ческих функциях Зевса, о необходимости со-

блюдать в индивидуальном поведении запове-

ди справедливости оказала сильное влияние на

формирование общественной нравственности в

передовых греческих полисах, в частности в

Афинах VI—V вв. до н. э.: мы встретим ее в

более развитой и обогащенной форме у Солона

и Эсхила.

Кроме «Теогонии» и «Трудов и дней», в ан-

тичности Гесиода считали автором еще целого

ряда назидательных и генеалогических поэм,

из которых бесспорно ему принадлежал «Ката-

лог (т. е. перечень) женщин», родивших зна-

менитых героев от союза с богами. От этого

произведения дошли отрывки различной вели-

чины, интересные главным образом тем, что в

них часто содержатся варианты мифов, неиз-

вестные гомеровскому эпосу или сознательно

им отвергнутые, но широко использованные

впоследствии хоровой лирикой и афинской тра-

гедией. В целом жанр дидактического эпоса,

впервые представленный в европейской лите-

ратуре поэмами Гесиода, но возникший в Гре-

ции не без влияния аналогичных стихотворных

поучений в древнеегипетской и ближневосточ-

ной литература, нашел, в свою очередь, продол-

жение и в «ученой» греческой поэзии александ-

рийского периода, и в «Георгиках» Вергилия.

В VI в. до н. э. в рамках дидактического эпо-

са зарождается жанр философской поэмы, про-

должающей традиции «Теогонии» Гесиода и

несохранившихся аналогичных произведений

VII—VI вв. до н. э., в которых, насколько мож-

но судить по поздним свидетельствам, зачатки

пантеизма уживались с традиционным пред-

ставлением о Хаосе, Ночи, Эребе (Мраке) и

Тартаре как об одушевленных первоначалах

мироздания. Только в отрывках дошли до нас

философские поэмы, носившие одинаковое на-

звание «О природе» и написанные странствую-

щим поэтом-философом Ксенофаном (ок. 565—

470), виднейшим представителем элейской

школы Парменидом (конец VI — первая поло-

вина V в.) и сицилийцем Эмпедоклом

(ок. 495-435).

Обращение ранних греческих философов к

жанру эпической поэмы объясняется тем, что

их мышление по самой своей сути сохраняло

достаточную близость к мифологической образ-

ности. Так, критика антропоморфных гомеров-

ских богов не исключала у Ксенофана пред-

332

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

ставления о величайшем боге, правящем ми-

ром, который, пребывая в неподвижности, весь

есть зрение, разум и слух. У Парменида приоб-

щение к истинному знанию изображалось как

открытие сияющего царства девы Дики (Спра-

ведливости), держащей в своих руках станов-

ление и гибель, и сама Дика выступала одно-

временно как вполне антропоморфная богиня.

Четыре элемента (огонь, воздух, земля и

вода), из которых в космогонии Эмпедокла со-

ставлялся мир, автор отождествлял с Зевсом,

Герой, Гадесом (Аидом) и сицилийской боги-

ней Нестис, а движущие силы, приводящие к

соединению и разделению элементов, обозначал

как персонифицированные Любовь (Гармо-

нию, Афродиту) и Вражду (Раздор, Ареса).

Эта философская поэзия первоначально су-

ществовала параллельно с ранней философской

прозой (милетские философы-материалисты

Анаксимандр, Анаксимен). В последующую,

классическую эпоху такое сосуществование

стало казаться уже странным: философия це-

ликом переходит на прозу, и Аристотель отка-

зывает Эмпедоклу в праве называться поэтом

(«Поэтика», гл. VII). Но в дальнейшем эллини-

стическая эпоха он^ивила и этот жанр, дав тол-

чок к созданию такого великого памятника ан-

тичной поэзии, как латинская поэма Лукреция

«О природе вещей».

5. ЛИРИЧЕСКАЯ ПОЭЗИЯ

В то время как Гесиод в своей отсталой земле-

дельческой Беотии преподавал крестьянам на-

копленные столетиями и рассчитанные на века

уроки хозяйской и житейской мудрости, города

островной Греции и Малоазийского побережья

жили тревожной и беспокойной жизнью. Родо-

вая организация разваливалась на глазах;

знать, забравшая в свои руки чуть ли не весь

земельный фонд общины, не гнушалась также

оптовой торговлей или ростовщичеством. Из

массы обезземеленных рядовых общинников

выделялись отряды смельчаков, готовых с ору-

жием в руках искать пахотной земли и сносно-

го существования в чужих краях; личная ини-

циатива, предприимчивость и смекалка, про-

славленные в гомеровской «Одиссее», воспри-

нимались теперь как свойства, необходимые

десяткам и сотням людей. Но и для тех, кто

оставался в родном городе и должен был отра-

жать натиск воинственных соседей, потеряли

всякую привлекательность героические идеалы

знати: поединки богатырей ушли в далекое

прошлое и защитить отчизну в бою могло толь-

ко сплоченное гражданское ополчение.

В период классовых схваток, характерных

для второй половины VII и всего VI вв., неред-

ко на первый план выдвигались так называе-

мые тираны. Слово это в своем первоначальном

значении не ассоциировалось с деспотизмом н

жестокостью; тираном назывался человек, при-

шедший к единоличной власти, не имея на нее

наследственных прав. В условиях, когда знать

уже окончательно себя скомпрометировала и

не могла претендовать на политическое руко-

водство, а силы нарождающейся рабовладель-

ческой демократии были еще слишком слабы,

возникал этот античный вариант «бонапартиз-

ма»: опираясь на поддержку низов, кто-нибудь

из знатных приходил к власти и, ограничивая

чрезмерные претензии своих братьев по классу,

создавал возможность для экономической ста-

билизации ремесленников, торговцев и мелких

землевладельцев. Со временем эти же самые

силы приводили к свержению тирании, но в те-

чение нескольких десятков лет удачливый ти-

ран и даже его потомки могли удерживаться у

власти.

Для придания авторитета и блеска своему

двору тираны охотно приглашали к себе ху-

дожников и поэтов. Первые украшали резиден-

цию правителя и город храмами и скульптура-

ми, вторые сочиняли произведения для испол-

нения их хорами на религиозных празднествах

или спортивных состязаниях, которые в конеч-

ном счете тоже являлись составной частью

культа. Впрочем, гимны в честь богов-покрови-

телей, как и свадебные или погребальные пес-

нопения, исполняемые раздельно хорами юно-

шей, девушек, взрослых граждан и продолжав-

шие традицию фольклорных обрядов, сущест-

вовали во всяком греческом государстве, неза-

висимо от его политического строя, и в этих

жанрах сохранялись предпосылки для дальней-

шего расцвета религиозно-мифологического

мышления.

Героический эпос с его безбрежным и нето-

ропливым рассказом о делах давно минувших

дней одинаково не годился для выражения

мыслей и чувств как горсточки людей, навеки

бросивших родные берега и ищущих счастья на

чужбине, так и всей общины, собиравшейся в

боевом строю или на городской площади. Ко-

нечно, гомеровские поэмы все еще исполнялись

рапсодами на общегреческих праздниках, за-

нимая по нескольку дней из их официальной

программы, но они воспринимались уже как

традиционное искусство, как голос вчерашнего

дня, не дающий ответа на запросы дня теку-

щего. Оружием новой эпохи стал новый поэти-

ческий жанр — лирика.

Термин «лирика», введенный в употребление

александрийскими учеными в III в. до н. э.,

имел первоначально более узкое значение, чем

теперь, и относился только к произведениям,

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА АРХАИЧЕСКОГО ПЕРИОДА

31Э*

исполнявшимся под аккомпанемент струнного

инструмента — лиры или кифары. В настоя-

щее время в понятие греческой лирики вклю-

чаются как стихотворения разных жанров, но-

сившие музыкально-вокальный характер, так и

произведения декламационного склада, испол-

нявшиеся в сопровождении флейты. Первая

разновидность носит название сольной и хоро-

вой мелики (от греч. «мелос» — песня), ко вто-

рой относятся элегия и ямбы.

Различия между отдельными видами древне-

греческой лирики (в широком смысле этого

слова) не сводятся к формальным моментам,

которые сами обязаны своим происхождением

фольклорным жанрам: сольная мелика восхо-

дит к любовным, свадебным и застольным пес-

ням; хоровая — к торжественным обрядовым

славлениям или гимнам; элегия возникла из

погребальной заплачки, ямб — из народных об-

личительных куплетов. Хотя в творчестве ин-

дивидуальных поэтов возможности отдельных

жанров существенно расширяются (например,

элегия в значительной степени утрачивает свой

скорбный характер и становится средством

размышлений на личные и общественные те-

мы), сохраняется их первоначальная специфи-

ка как в области содержания, так и в форме:

мелические произведения пишутся свободны-

ми музыкальными размерами, чаще всего на

эолийском или дорийском диалекте; традицион-

ным размером элегии остается элегический

дистих (сочетание дактилического гексаметра

с пентаметром), и ее сочиняют, как и ямбы, на

близком эпосу ионийском диалекте. Так как в

процессе литературного развития элегия и ямб

сблизились между собой по содержанию и одни

и те же поэты нередко выступали в обоих жан-

рах, в дальнейшем изложении удобно рассмот-

реть отдельно творчество поэтов декламацион-

ного направления и поэтов-меликов.

Декламационная поэзия древних греков —

элегия и ямб — представляет собой до сих пор

огромное поле обломков. Несколько стихотво-

рений, сохраненных почти полностью более

поздними авторами,— редчайшее исключение

на фоне обрывков в два-четыре элегических

дистиха, уцелевших в виде цитаты по случай-

ному поводу, или более обширных, но сильно

поврежденных папирусных фрагментов. Тем

не менее ясно, что среди всех лирических жан-

ров элегия и ямб наиболее активно отражают

осознание человеком происходящих в мире пе-

ремен и поиски им своего места в новых исто-

рических условиях, когда обаяние «гомеров-

ской» личности безнадежно утрачено, а нормы

поведения гражданина государства еще не

сформировались. Показательно при этом, что,

пользуясь традиционным языком эпоса, элегия

выдвигает перед аудиторией совершенно новые

этические постулаты.

В единственной дошедшей до нас элегии ос-

новоположника этого жанра, малоазийского

поэта Каллина (первая половина VII в. до

н. э.), а еще более в сохранившихся фрагмен-

тах Тиртея (вторая половина VII в. до н. э.)

предъявляются требования к общественному

поведению гражданина в суровую пору тяже-

лой для государства войны. В отличие от гоме-

ровского эпоса, чьим идеалом является благо-

родный герой, ищущий в войне прежде всего

добычи и личной славы (некоторое исключение

составляет только Гектор), элегия Тиртея об-

ращена к коллективу граждан, которых он по-

буждает принять активное участие в войне и

тем самым выполнить свой общественный долг.

Сначала изображаются невзгоды и моральное

состояние человека, который захотел бы оста-

вить родной город в трудный час (он будет ни-

щим и всем ненавистным скитаться на чужби-

не со стариками-родителями, женой и малыми

детьми, повсюду ему будут сопутствовать по-

зор и бесчестье), затем делается вывод: только

тот достоин почета и уважения, кто, не щадя

жизни, сражается за отчизну.

В другом отрывке подвергается сомнению

идеал героической доблести. Быстрота ног,

сила в борьбе, огромный рост и царственная

осанка, несметное богатство и дар красноречия,

т. е. качества, свойственные все вместе или в

определенных сочетаниях гомеровским «ца-

рям», еще не определяют ценности человека,

Если не будет отважно стоять он в сечи кровавой

Или стремиться вперед, в бой рукопашный

с врагом:

Эта лишь доблесть и этот лишь подвиг для юного

мужа

Лучше, прекраснее всех прочих похвал средь

людей.

(Фр. 12, ст. 11—14. Перевод В. Латышева)

Согласно античному анекдоту, Тиртей был

хромым школьным учителем, которого афиня-

не послали спартанцам вместо просимой теми

помощи; спартанцы восприняли это как на-

смешку, но Тиртей воодушевил их песнями и

тем способствовал победе в войне. В действи-

тельности Тиртей был, вероятно, исконным жи-

телем Лакедемона, ибо в своих стихотворени-

ях затрагивал также вопросы спартанского об-

щественного устройства, призывая граждан к

упрочению государства. Тот факт, что и в до-

рийской Спарте наставительную элегию писали

на ионийском наречии, свидетельствует как об

устойчивости уже сложившейся литературной

традиции, так и о ее общегреческом значении.

Еще дальше идущую переоценку этических

334

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

идеалов производит современник Тиртея иони-

ец Архилох (середина VII в. до н. э.) с остро-

ва Пароса, почитавшийся греками как вели-

чайший лирический поэт.

Для понимания творчества Архилоха огром-

ное значение имеет опубликованный в 1974 г.

папирусный лист из античного издания его

стихотворений. Впервые в руки исследователей

попал сплошной текст Архилоха, превышаю-

щий по объему (35 стихов) любой из ранее из-

вестных фрагментов и представляющий собой

вторую половину эпода. Содержание стихотво-

рения составляет весьма вольный диалог моло-

дого человека с девушкой, завершающийся

еще более откровенной любовной сценой. Это

содержание часть исследователей склонна свя-

зывать с античным преданием о том, что бога-

тый паросский гражданин Ликамб, соотечест-

венник Архилоха, просватал за него свою дочь,

а затем нарушил данное слово и что Архилох

обрушил на отца и дочь поток оскорбительных

ямбов. С поношением такого рода по адресу

отобранной невесты мы встречаемся и в новом

эподе. Однако в то же время ясно, что в эподе

речь идет о вымышленном событии, и следует

отличать Архилоха-поэта от лирического героя

его стихотворений, хотя чувства и мысли этого

героя, естественно, отран^али мировосприятие

самого Архилоха.

Так, для поэта не существует тех бесспор-

ных нравственных ценностей, которые состав-

ляли основу поведения гомеровских героев: во-

инская честь и слава, в том числе посмертная.

Носит теперь горделиво саиец * мой щит безупречный:

Волей-неволей пришлось бросить его мне в кустах.

Сам я кончины зато избежал. И пускай пропадает

Щит мой. Не хуже ничуть новый могу я добыть,

(Фр. Перевод В. Вересаева)

— сообщается в одном из фрагментов Архило-

ха об исходе сражения. В глазах Архилоха ли-

шена всякого смысла погоня за славой ценой

жизни: умерший не пользуется у сограждан ни

почетом, ни славой, живые ищут расположения

живых, а доля покойника — худая доля.

В окружающем его мире Архилох не видит

закономерности и целесообразности. Оказав-

шись свидетелем солнечного затмения (по со-

временным расчетам, оно произошло 6 апреля

648 г.), он, потрясенный, восклицает:

Можно ждать, чего угодно, можно веровать всему,

Ничему нельзя дивиться, раз уж Зевс, отец богов,

В полдень ночь послал на землю, заградивши свет

лучей

У сияющего солнца. Жалкий страх на всех напал.

(Фр. 122, ст. 1—4. Перевод В. Вересаева)

* Саийцы

—

фракийское племя.

Как необъяснимы чудеса в природе, так непо-

стижимы причины людских несчастий: челове-

ка одолевают бедствия, от которых ему негде

искать защиты.

Острота восприятия действительности, не-

редко приводящая поэта к душевному смяте-

нию, не ослабляет его собственной активности

и в определенной мере даже закаляет в испы-

таниях. Хотя жизнь и представляет в его гла-

зах смену событий без отчетливо уловимого

смысла, нагромождению бедствий он противо-

поставляет «мужественную стойкость».

Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред

тобой,

Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!

Пусть везде кругом засады,— твердо стой,

не трепещи!

Победишь — своей победы напоказ не выставляй,

Победят — не огорчайся, запершись в дому,

не плачь,

В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй.

Познавай тот ритм, что в жизни человеческой сокрыт.

(Фр. 128. Перевод В. Вересаева)

Сила выражения владеющего им чувства де-

лает Архилоха поистине первым лирическим

поэтом; с необыкновенной яркостью, физиче-

ски ощутимой конкретностью описывает он со-

стояние человека, охваченного неудовлетворен-

ной страстью: «свернувшись под сердцем», она

«заволокла густым мраком глаза влюбленного»,

«похитив из груди нежные чувства». Исполь-

зуя традиционную гомеровскую лексику, Архи-

лох не сосредоточивает внимания на внешних

признаках чувства, а пытается раскрыть его

воздействие на человека «изнутри». Об этом же

свидетельствует и уже упоминавшийся фраг-

мент нового эпода: эпическая фразеология пе-

реосмысляется в нем для изображения любов-

ного чувства и его внешних проявлений с не-

слыханной до тех пор откровенностью.

В ритмическом отношении творчество Архи-

лоха, даже судя по дошедшим до нас фрагмен-

там, отличалось исключительным разнообрази-

ем (он писал элегии, ямбы, тетраметры, эподы,

эпиграммы), четкостью формы и выразительно-

стью. На родине поэта в его честь было воз-

двигнуто святилище, от которого в наше время

найдены остатки надписи, содержащей биогра-

фию Архилоха и отрывки из его стихотворе-

ний.

Тиртей и Архилох как бы олицетворяют со-

бой два различных типа мироощущения, харак-

терных для элегии и ямба. У одних поэтов пере-

оценка старых этических норм, отказ от тради-

ционной морали ведут к потере ориентации в

мире, к утрате веры в разумность и закономер-

ность существующего, к ощущению беспомощ-

ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА АРХАИЧЕСКОГО ПЕРИОДА

31Э*

ности индивида перед лицом окружающих его

бедствий. Другие, напротив, сосредоточивают

свое внимание на новых формах гражданского

общежития, обосновывают их целесообраз-

ность и закономерность.

К первой группе следует отнести, кроме Ар-

хилоха, его современника Семонида Аморгско-

го (прозвище — по названию острова Аморго-

са, где Семонид руководил основанием коло-

нии). Если Архилох стремится по крайней

мере познать ритм человеческой жизни и вы-

работать в себе стойкость перед лицом испы-

таний, то Семонид не ставит перед собой и та-

кой задачи, отрицая всякую возможность по-

нять смысл человеческого бытия: в людях нет

разума, подверженные ежедневным случайно-

стям, они живут, как стадо баранов, не зная,

какой конец приготовит каждому бог. Напрас-

ны людские надежды, ожидание богатства и

благополучия, вместо них человека подстере-

гают старость, болезни, гибель на войне или в

морских волнах, а иной в отчаянии и сам лезет

в петлю. Правда, и у Семонида можно встре-

тить призыв не падать духом, но выход из без-

надежности человеческого бытия он находит в

наслаждениях. В традициях Архилоха выдер-

жана ямбическая «поэма» Семонида о женских

характерах. В духе басни или животного эпоса

поэт объясняет происхождение различных

женщин: от хитрой лисы, злобной собаки, не-

постоянного моря, лошади, обезьяны и т. д., не

скупясь при этом иа нелестные оценки своих

современниц; только унаследовавшая трудолю-

бие и бережливость пчелы достойна похвалы.

«Гедонистический» вывод сближает Семони-

да с Мимнермом из Колофона (вторая половина

VII в. до н. э.). Для Мимнерма нет жизни и

радости «без утех златой Афродиты» — тай-

ных свиданий и любовных встреч. (По сообще-

ниям древних, эти высказывания Мимнерма

содержались в сборнике его элегий, посвящен-

ных флейтистке Нанно.) Но едва ли не чаще,

чем у Семонида, возникает перед Мимнермом

призрак тягостной, ненавистной и позорной

старости. Один этот образ ярко характеризует

утрату «гомеровского» жизнеотношения, ибо

для эпоса старость является предметом почета

и уважения, Мимнерм же мечтает прожить без

болезней и тягостных забот хотя бы до шести-

десяти лет. При таком мироощущении законо-

мерен уход в себя: услаждай свою душу, не

внимая отзывам сограждан; этические нор-

мы, поскольку о них заходит речь, касаются

только соблюдения искренности в отношениях

между друзьями или любовниками. Сохрани-

лись также фрагменты, содержащие воспоми-

нания на исторические темы, но и этим произ-

ведениям Мимнерма, по-видимому, была чужда

наступательная тенденция в духе Каллина и

Тиртея.

Подлинным наследником их традиций явился

афинянин Солон, чья поэзия отмечена актив-

ным вмешательством в жизнь родного города.

Сохранился рассказ о том, как Солон побудил

афинян возобновить неудачную для них до тех

пор войну с мегарцами из-за Саламина: по-

явившись на городской площади, он прочитал

заранее сочиненную элегию, в которой порицал

сограждан за бездействие и призывал снова

взяться за оружие. Агитация, облеченная в

поэтическую форму, подействовала: афинское

ополчение, возглавляемое Солоном, выиграло

войну и вытеснило мегарцев с Саламина.

В другой элегии Солон изображал бедственное

положение, сложившееся в Афинах в начале

VI в. до н. э., предостерегая местных богачей

от проявлений алчности и корыстолюбия, губи-

тельных для государства. Искренняя озабочен-

ность Солона будущим Афин и его всем извест-

ная честность привели к тому, что по общему

согласию ему поручили выработать законы, ко-

торые должны были восстановить в Афинах

гражданский мир. Благодаря непосредственно-

му участию Солона в проведении политических

и экономических мер, заложивших основу

афинской демократии, в его собственном твор-

честве нашли рельефное выражение идеи, впо-

следствии широко использованные в демокра-

тическом мировоззрении V в. до н. э.

Подобно Гесиоду Солон считает вполне есте-

ственным стремление людей к богатству, хотя

и не видит смысла в чрезмерной погоне за золо-

том и серебром, за огромными земельными

угодьями. С молитвы даровать ему благополу-

чие, обеспеченное богатством, начинает Солон

и самое крупное из дошедших до нас произве-

дений — элегию, обращенную к Музам. Но

стремиться к богатству можно только честным

путем; благосостояние, дарованное богами,

прочно от корней до вершины, а богатство,

приобретенное насилием или дерзостью («гиб-

рис»), пришедшее к людям в результате их не-

справедливых дел, влечет за собой беду, ибо

Зевс видит конец всего и насылает на винов-

ных в неправедном обогащении заслуженное

возмездие.

Конкретный пример такой страсти к обога-

щению, пренебрегающей всеми моральными

нормами, Солон находит в поведении современ-

ных ему богачей, которые наживаются, «злым

предаваясь делам».

И не щадят ничего, ни из сокровищ святых,

Ни из народных богатств; они грабят, откуда

придется,

И не боятся совсем Правды уставов святых.

(Фр. 3, ст. 12—14. Перевод С. Радцига>

336

КЛАССИЧЕСКИЕ ЛИТЕРАТУРЫ ДРЕВНЕГО

хМИРА

Между тем Правда (Справедливость) знает

всю жизнь человека, его прошлое и настоящее

и рано или поздно обрушит свое возмездие не

только на непосредственно виновного, но и на

весь город, терпящий такие преступления. Кар-

тина напоминает гесиодовский рассказ о нече-

стивом городе, хиреющем по воле Зевса,—

впрочем, с одним существенным отличием.

У Гесиода как главное прегрешение рассмат-

ривается несправедливый суд, и кара, насылае-

мая Зевсом, носит характер стихийного бедст-

вия (неурожай, мор и т. п.). У Солона корысто-

любие богачей подрывает изнутри социальный

организм, ибо ведет к порабощению одних

граждан другими и к междоусобным распрям,

опустошающим государство. Важно подчерк-

нуть и еще один момент. Солон убежден, что

над его родными Афинами распростерта благо-

детельная длань богов, предохраняющая город

от гибели; однако сами граждане своим не-

разумием и корыстолюбием толкают государ-

ство в пропасть вопреки воле богов, поэтому на

первый план выдвигается личная ответствен-

ность человека, способного своими действиями

причинить отчизне непоправимый ущерб.

Кроме вполне надежных фактов о деятельно-

сти Солона, от античности дошли полулеген-

дарные подробности о его жизни, в частности

малодостоверный рассказ о беседе Солона с ли-

дийским царем Крезом, во время которой древ-

негреческий законодатель противопоставил

призрачному счастью сказочно богатого восточ-

ного царя идеал честной и безбедной жизни

рядового гражданина греческого государства,

умеющего прожить и умереть с достоинством.

Наставительный характер, свойственный во-

обще элегии и отчетливо выраженный в творче-

стве Солона, с еще большей наглядностью вы-

ступает в поэзии Феогнида из Мегары (вторая

половина VI в. до н. э.). До нас дршел под его

именем сборник (около 1400 стихов) неболь-

ших стихотворений и элегических двустиший,

обращенных к юноше Кирну и содержащих

многочисленные правила жизненной мудрости.

Среди них встречаются размышления общего

характера (о непознаваемости замысла бес-

смертных богов, о ненадежности человеческих

усилий и т. п.), напоминающие стихотворные

строки Солона или попросту заимствованные у

него, но в целом мировоззрение Феогнида рез-

ко отличается от взглядов афинского законода-

теля. Феогнид — обедневший аристократ, с не-

навистью взирающий на происходящие вокруг

него перемены. В его сознании люди все еще

делятся на «благородных», или «добрых», и на

«худых», или «низких», и утрата «благородны-

ми» своих жизненных позиций воспринимается

Феогнидом как торжество бесстыдства и наг-

лости, свойственных «низким», т. е. массе город-

ских ремесленников, торговцев и мелких зем-

левладельцев. В борьбе, происходящей между

демократией и знатью, все симпатии Феогнида

на стороне последней, и своих братьев по клас-

су он призывает к решительной расправе с де-

мосом:

Крепкой пятою топчи пустодушный народ, беспощадно

Острою палкой коли, тяжким ярмом придави.

(Ст. 846—847. Перевод В. Вересаева)

Хотя «благородные» в представлении Феог-

нида являются единственными носителями че-

сти и справедливости, для подавления народ-

ного недовольства годятся совсем другие сред-

ства:

Сладко баюкай врага, а когда попадет тебе в руки,

Мсти ему и не ищи поводов мести тогда.

(Ст. 363—364)

Впрочем, и в лагере аристократов Феогнид

не видит верности сословным идеалам: одни

успели примениться к обстановке и войти в

доверие к народу; другие в погоне за деньгами

заключают браки с выходцами из «низких», но

разбогатевших семей; никому ни в чем нельзя

верить, и круг истинных друзей становится все

уже. В наставлениях Кирну Феогнид старается

хранить верность старинным нравственным

нормам знати, но его собственная вера в спра-

ведливость и покровительство богов сильно по-

дорвана:

Как же, Кронид, допускает душа твоя, чтоб

нечестивны

Участь имели одну с теми, кто правду блюдет?

Чтобы равны тебе были разумный душой и надменный,

В несправедливых делах жизнь проводящий свою?

(Ст. 377—380)

В отличие от Тиртея и Солона, обосновывав-

ших в своих элегиях нормы поведения индиви-

дуума в гражданском коллективе с историче-

ски прогрессивных позиций, Феогнид, ограни-

ченный мировоззрением обреченного класса,

не видит перед собой перспективы и все боль-

ше погружается в мрачный пессимизм:

Лучшая доля для смертных — на свет никогда

не родиться

И никогда не видать яркого солнца лучей.

(Ст. 425—426)

Следует в заключение заметить, что в «феог-

нидовский корпус» входит достаточное количе-

ство политически нейтральных размышлений

(о необходимости соблюдать меру при выпив-

ке, о трудностях воспитания детей, о семейных

отношениях и т. д.), сделавших его весьма по-

пулярным в античности и облегчавших проник-