ленной программы. Неверной программы. Когда читаешь стенограммы наших тог*
дашних обраний, невольно замечаешь, что все, что мы тогда клеймили как ревизио*
низм или отступничество, звучит сегодня как робкая, полуконформистская попытка
сказать хотя бы часть правды.
С мифом о единственной правде тесно связан и другой миф, миф о том, что вер/
ность — это послушание. Сознательное злоупотребление высоким принципом вернос*
ти идеалам, верности партии тоже сковывало мышление. И дело не в нашем конфор*
мизме. Страх — да, но не только страх. Ведь это было бы не просто несогласие с каким*
то отдельным решением, а предательство своих собственных идеалов, дела, за которое
боролся всю жизнь, идей своего творчества. Достаточно было, например, усомниться
в поправке к Конституции, чтобы тут же тебе наклеивали ярлык «уклониста». И начи*
нался процесс отчуждения, распада всех человеческих связей. Очень часто сначала на*
чинали кричать о чьем*либо переходе в так называемую оппозицию и лишь потом это
происходило в действительности. То же мы наблюдали и в партийных писательских
организациях.
А разве не были результатом этого извращенного понимания верности разного
рода сделки: в обмен на эту верность, за добровольно принятые на себя ограничения
— успехи в литературе, официальное признание и одобрение?
Опасным и очень живучим был, а может, и остался миф об исторической необходи/
мости. Таковы условия, так надо — эти аргументы, заменявшие идеологическое обос*
нование, широко применялись в период поисков реальных решений. Если какие*то
меры цензурного характера или ограничивающие гражданские свободы, препятству*
ющие реализации демократических принципов, невозможно было оправдать ни с точ*
ки зрения идеологии, ни с точки зрения их рациональности, оставалась лишь истори*
ческая необходимость. Необходимость эта действительно существовала и существует,
но, когда о ней говорилось не открыто и конкретно, а туманными намеками, она ста*
новилась опасным оружием, пригодным для любой цели. Радикальные реформы не*
возможны, твердили в течение десяти лет, потому что нам не позволят. И никто даже
и не пытался сделать что*то в этом направлении. «Историческая необходимость» иг*
рала роль магического заклятия, а с заклятиями не поспоришь. Эти рассуждения о та*
инственных «условиях» нередко толкали людей на путь конформизма и безыдейности.
Миф о единстве общества также глубоко уходит корнями в события нашей после*
военной истории. Есть что*то трагическое в том, что руководство партии лаже тогда,
когда и в самом деле пользовалось реальной поддержкой всего общества (а ведь имен*
но так было после октября, после декабря 1970 г.), само в эту поддержку не верило, не
воспользовалось шансом по*настоящему проверить правильность партийного курса, а
обратилось к магическим заклинаниям. Потому что как же иначе можно это назвать,
когда, желая, чтобы оно было, провозглашают, что вот оно уже есть?
В призыве всемерно помогать реализации партийных программ уже было заложе*
но зерно будущих конфликтов: «мы» осуществим необходимый перелом, «мы» это бе*
рем на себя, а «вы» нам только помогите. Можно ли удивляться, что общество не чув*
ствовало никакой своей ответственности за происходящее, а лишь ожидало выполне*
ния обещаний, действия заклятий, не желая нести расходы. Призывы «работайте хо*
рошо!» — в сущности не что иное, как шаманство или особого рода литургия, бывшая
обязательной для всех.
Миф о единстве, который существовал и в нашей среде, мешал заметить кон*
фликты, противоречия, хотя обстановка становилась все более взрывоопасной. В
Польше действительно совершался перелом, росла новая молодая интеллигенция,
стали теснее связи с миром, следовательно, появилась возможность сравнивать, и в то
же время структура общества становилась все более архаичной, устарела вся система
отношений между властью и гражданами. Это противоречие неминуемо должно было
обостриться. Общество развивалось независимо от своей структуры, даже вопреки ей.
Социальным выражением этого явления стал конфликт между бюрократическим пра*
вящим аппаратом, с одной стороны, и рабочим классом и интеллигенцией — с другой.
Конфликт этот проявлялся в разных, постепенно все более резких формах, оказывая
влияние на писателей и их творчество.
На вопрос, видела ли литература все эти противоречия и как реагировала на это,
11