Естественно, что и в этой области устраняется
супплетивизм. Поэтому широко распространены
окказиональные формы от хо
роший и плохой — ХОРОШЕЕ,
ПЛОХЕЕ. Супплетивизм наблюда
ется и в английском языке,
поэтому англоговорящие дети также стремятся
преобразовать формы компаратива, восстанавливая
единство основы (ср. good — better в речи англоговорящих взрос-
лых и GOOD — GO ODER в речи детей).Анализ детских
окказиональных компаративов позволяет разграничить три
разных, хотя и имеющих точки соприкосновения, явления:
производство формы, воспроизведение формы и модификацию
ее. Если в нормативном языке форма образована продуктивным
способом и не содержит аномалий, мы, как правило, лишены
возможности разграничить производство и воспроизведение
ребенком формы. Если ребенок продолжил фразу: «Я сильный,
ты, папа, еще... СИЛЬНЕЕ», — то неизвестно, повторил ли он
слышанную раньше от взрослых форму или создал ее
самостоятельно. Производство (самостоятельное
конструирование) формы можно регистрировать тогда, когда
нормативная форма содержит какую-нибудь аномалию, и
детская форма оказывается правильнее (т. е. более отвечающей
требованиям системы языка), чем нормативная. И, наконец,
есть варианты промежуточного характера. Бывает, что фор-
ма, содержащая какую-нибудь аномалию, отчасти
воспроизводится (с сохранением аномалии), отчасти
модифицируется (с устранением другой имеющейся аномалии).
Так, в речи детей встречаются не только формы ХОРОШЕЕ,
ПЛОХЕЕ, но и ХУЖЕЕ, ЛУЧШЕЕ. Нетрудно в них узнать
преобразованные лучше или хуже, но они перестроены ребенком:
непродуктивный суффикс -Е заменен продуктивным -ЕЕ, сама
же основа осталась без изменений. Модификацию нормативной
формы можно видеть и в словах ГЛУБЖЕЕ, ТОНЬШЕЙ, ко-
торые не были созданы непосредственно от прилагательных
глубокий и тонкий по регулярному правилу, но представляют
собой результат модификации аномальных форм глубже и
тоньше.
УСВОЕНИЕ КАТЕГОРИИ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ
«Чьиу тебя глазки?» — этот вопрос ставил в тупик не
одного ребенка. Они обычно не знают, что отвечать, а если им
сообщают, что глаза у них мамины или папины, то очень
огорчаются или принимаются доказывать, что глаза их
собственные. Один мальчик, услышав подобное утверждение, с
испугом посмотрел на папу: а вдруг тот остался без глаз?
Другой вопрос, который очень любят задавать малышам
взрослые, тоже содержит слово чей: « Чей ты сын?»> «Чей это
внук?» (спрашивают обычно у самого внука). При этом
требуется, чтобы ребенок сообщал, что сын он — мамин, а
внук -бабушкин. Дети отвечают так, как хотят взрослые, если
диалог хорошо отрепетирован (что часто и бывает, потому
что тема относится к числу излюбленных в разговорах с
ребенком, особенно при посторонних). Однако самостоятельно
он на этот вопрос ни за что бы не ответил и вряд ли хорошо
понимает его содержание, так же как не понимает до конца
смысла разговора о маминых глазах. Дело в том, что
отношения посессивности, предполагаемые вопросом чей,
пестры и чрезвычайно разнородны, как, впрочем, и способы
выражения этих отношений.Отношения между субъектом и
объектом обладания довольно рано запечатлеваются в
языковом сознании ребенка. Высказывания, в которых можно
видеть выражение общей идеи принадлежности, фиксируются
исследователями детской речи начиная с периода однословных
голофраз. Это отмечается как отечественными, так и
зарубежными исследователями. Аня С., показывая на мамину
сумку, говорила в 1 г. 5 мес.: МАМА, а показывая на дедушкины
капли, —ДЕДА. Женя Гвоздев в 1 г. 7 мес., указывая на разные
предметы, произносит ТЁТЯ, МАМА, ПАПА, ТЁСЯ (Тося).
В начальных детских фразах нельзя видеть неполных предло-
жений с опущенными компонентами — это диффузная и не
получившая пока формального выражения общая идея связи двух
предметов (субъекта и объекта), причем, видимо, отношения
обладания не выделились еще из общего значения отношения
между предметами. Можно трактовать это как желание
ребенка выразить следующую мысль: вот предмет, имеющий
какое-то отношение к маме (мама носит эту куртку), а это
предмет, имеющий некое отношение к дедушке (он пьет эти
капли).Луи Блум обратила внимание на то, что к моменту
появления голофраз в лексиконе ребенка еще отсутствуют
слова, которые обозначают объект обладания, так что данный
способ изъяснения оказывается в известной степени
вынужденным. К тому же (и это, видимо, главное) в этот
период ситуация еще не членится ребенком на компоненты,
воспринимается им как нечто глобальное. Получается, что
мама (о куртке) не вполне эквивалентно по смыслу фразе
взрослого куртка — мамина. Это однословное высказывание
выражает лишь некоторую общую идею отношения предметов.
Подобным образом ребенок говорит, например, о телевизоре
или радио — ДЯДЯ, что нельзя интерпретировать, как это
иногда делается, как проявление лексической
сверхгенерализации, и говорить о Расширении значения слова.
Произнося ДЯДЯ, ребенок просто выражает общую мысль —
«оттуда раздается голос дяди, это как-то связано с дядей».
Слова, называющие окружающих людей, т. е. тер-