Де Лас Касас Бартоломе. История Индий

Подождите немного. Документ загружается.

счет умирающих, и не заботясь при этом ни о чем другом, кроме своей наживы, которая могла бы быть еще

большей, испанцы сочли, что было бы недурно, дабы их доходы от рудников и других занятий не

уменьшались, привезти сюда на смену умершим обитателям этого острова как можно больше рабов из

других мест, и с этой целью они надумали, прибегнув к изощренной лжи, ввести в заблуждение короля

дона Фердинанда. А хитроумная эта ложь заключалась в том, что они сообщили королю то ли в письмах, то

ли через особого посланца, направленного ко двору (и, [107] конечно, не следует думать, что это было

сделано без ведома и согласия главного командора), будто острова Лукайос (или Юкайос), расположенные

по соседству с этим островом Эспаньола и с островам Куба, полны людей, которые ведут праздный образ

жизни, не приносят никакой пользы и вдобавок, оставаясь там, никогда не станут христианами; а посему,

пусть его величество дозволит испанским обитателям этого острова снарядить несколько судов и привезти

этих индейцев сюда, где они будут обращены в христианскую веру и помогут добывать имеющееся здесь в

изобилии золото, так что их доставка сюда принесет всем большую пользу и его величество будет очень

доволен. Король же разрешил им так поступать, и тяжелая ответственность за это решение ложится на

Совет, члены которого, проявив слепоту, рекомендовали королю дать согласие и подписали

соответствующий документ, видимо, полагая, что разумные люди ничем не отличаются от веток, которые

можно срезать с дерева, перевезти на другую землю и там посадить, либо от стада овец или каких-нибудь

других животных, из которых если даже многие во время путешествия по морю и перемрут, то потеря

будет невелика. И можно ли не осудить такое преступление — схватить уроженцев и жителей различных

островов и силой увезти их за 100 и 150 лиг по морю на другие, новые для них земли, будь то во имя

любого — доброго или злого — дела, какое только можно вообразить, а тем более для того, чтобы они

добывали золото на рудниках (где их ожидала неминуемая гибель) королю и другим чужеземцам, которым

эти индейцы никогда не причиняли ни малейшего ущерба? Да, вполне возможно, что индейцы не могли

оправдать это насилие и опустошение их родных мест тем надуманным и лживым предлогом, которым

испанцы обманули короля, а именно что после доставки индейцев на этот остров их будут наставлять и

обратят в христианскую веру; ибо если бы это даже и было правдой (а на деле этого не было, так как

испанцы не собирались этого делать и не сделали, и даже мысли такой у них никогда не было), то Господь

не пожелал бы обращения в христианство столь дорогой ценой, потому что Богу не свойственно поощрять

кого бы то ни было, будь он как угодно велик, совершать тягчайшие грехи по отношению к другим людям,

как бы незначительны они ни были, и вообще причинять вред своим ближним; и не понимая этого,

грешники, особенно здесь, в Индиях, глубоко заблуждались и каждодневно продолжают заблуждаться. А

для того чтобы окончательно отбросить этот надуманный предлог и оправдание, следует напомнить, что

апостолы никогда не уводили силой неверных с их земель и не тащили их для обращения туда, где

находились сами, а после них так никогда и нигде не поступала церковь, ибо такие действия пагубны и

мерзки; так что Королевский совет проявил большую слепоту, ибо он не мог не понимать, что разрешает

совершить злодеяние — ведь в его состав входили люди образованные.

Так вот, получив позволение короля дона Фердинанда перевезти на этот остров людей, живших на

названных выше островах Лукайос, 10 или [108] 12 жителей города Веги, или Консепсьон, и поселения

Сантьяго договорились между собой, собрали 10 или 12 тысяч песо золотом, купили на эти деньги два или

три судна и наняли 50—70 человек матросов и других, чтобы отправиться на названные острова и увезти

оттуда индейцев, которые мирно и спокойно жили, не подозревая, что их родной земле угрожает какая-

либо опасность. А обитатели этих островов — лукайцы, как мы уже упоминали в первой книге и подробно

писали в другой нашей Истории, именуемой Апологетической, намного превосходили жителей всех этих

Индий и, я полагаю, жителей всего света кротостью, простодушием, скромностью, миролюбием и

спокойствием, а также и другими природными добродетелями, так что казалось, что они слыхом не

слыхали об Адамовом грехе… И вот рассказывают, что когда первые из наших испанцев на двух кораблях

прибыли на эти острова Лукайос и туземцы встретили их так, словно они явились с небес, — а так они

встречали нас всегда, до тех пор, пока не убеждались, на какие дела мы способны, — так вот, прибыв туда

и зная о простодушии и кротости туземцев (а об этом они могли узнать от участников экспедиции

Адмирала, который первым открыл эти острова, беседовал с местными жителями и выяснил, что они

отличаются природной добротой и мягчайшим характером), испанцы сказали индейцам, что приехали с

острова Эспаньола, где пребывают в довольстве души их родителей, родственников и других близких им

людей, и что если они желают повидаться со своими предками, то испанцы готовы свезти их на этих судах;

а среди всех индейских племен действительно распространено убеждение, что души людей бессмертны и

после того, как умирает тело, уносятся в какие-то чудесные райские убежища, где их ожидают одни лишь

наслаждения и радости; некоторые, правда, считают, что прежде чем попасть в эти убежища, души

подвергаются наказаниям за грехи, совершенные людьми при жизни. Так вот, именно этими увещеваниями

и лживыми речами первые прибывшие на острова Лукайос испанцы, о которых уже говорилось выше,

обманули этих наивнейших людей, и они, как мужчины, так и женщины, охотно погрузились на суда,

поскольку судьба их одежды, домашней утвари и земельных участков мало их тревожила; но прибыв на

этот остров и увидев не своих отцов, матерей и других дорогих им людей, а только кирки, мотыги, ломы,

железные прутья и другие подобные орудия, а также рудники, где их ждала скорая гибель, они пришли в

отчаяние и, поняв, что над ними зло надругались, одни стали травиться маниоковым соком, а другие

умирали от голода и изнурительной работы, ибо они были людьми крайне хрупкими и даже не могли себе

представить, что подобный труд вообще существует. Со временем испанцы стали прибегать к новым

хитростям, а потом и к прямому насилию, чтобы перевезти индейцев на этот остров и чтобы никому не

удалось избежать общей участи. И повелось так, что те испанцы, которые вкладывали свою долю в аренду

судов и другие расходы, привозили индейцев — мужчин и женщин, детей и стариков — главным образом в

Пуэрто Плата и Пуэрто Реаль, расположенные [109] на северном побережье этого острова, неподалеку от

самих островов Лукайос и высаживали их гуртом — стариков вперемежку с юношами, здоровых — с

больными (потому что во время морского пути многие заболевали, так как их набивали в трюм, где они

задыхались от жары и изнывали от жажды, а также от голода) и никто не заботился о том, чтобы жена

оказалась вместе с мужем, а сын с отцом, ибо на этих индейцев обращали не больше внимания, чем если

бы то были какие-нибудь презренные животные. А затем испанцы по жребию распределяли между собой

толпы или, вернее, стада этих несчастных и невинных людей, Sicut pecora occisionis (Подобно скоту,

который ведут на убой (лат.)), и когда кому-то попадался пожилой или больной индеец, он кричал: “К

чертям этого старика! Для чего он мне нужен? Очень мне интересно его кормить, чтобы затем похоронить!

А этого больного вы мне зачем даете? Что, я лечить его буду, что ли?”. И случалось так, что во время этих

разделов индейцы падали замертво от голода, слабости и болезни, а также от горя, когда на глазах у

родителей забирали их детей, а на глазах у мужей уводили их жен. Кто, будучи человеком и имея сердце,

может стерпеть такую чудовищную жестокость? И какую короткую память нужно было иметь этим

испанцам, чтобы забыть не только о том, что они христиане и даже просто люди, но и о милосердной

заповеди “возлюби ближнего своего, как самого себя”, если они позволяли себе столь бесчеловечно

обращаться с другими людьми? И еще они порешили, что для возмещения расходов по перевозке и для

выплаты жалованья тем 50 или 60 матросам, которые совершали на кораблях эти набеги, разрешается

продавать или, как они говорили, передавать друг другу любого из привезенных индейцев, причем считали

их на штуки, как считают на штуки или на головы скот, по цене не более четырех песо золотом за каждого;

и то, что они продавали и передавали друг другу индейцев по столь дешевой цене, считалось

добродетелью, тогда как на самом деле, если бы цена была более высокой, то испанцы ценили бы индейцев

больше и ради собственных интересов лучше обращались бы с ними, а те дольше бы им служили.

Глава 44

Как я уже сказал, испанцы применяли много различных способов и хитростей — на одних островах и в

одних местах одни, на других островах и в других местах другие, — чтобы извлечь индейцев с их островов

и из их домов, где они жили поистине как люди Золотого века, столь ярко воспетого поэтами и историками;

вначале, пользуясь тем, что беззаботные индейцы ничего не подозревали и встречали их как ангелов,

испанцы [110] прибегали к уговорам и обещаниям, а в дальнейшем либо нападали на индейцев по ночам,

либо действовали, как говорится, aperto Marte, то есть в открытую, расправляясь мечами и кинжалами с

теми, кто, убедившись на опыте, на что способны испанцы, и зная, что те хотят их увезти, пытались

защищаться с помощью своих луков и стрел, которые они обычно использовали не для того, чтобы вести

против кого-либо войну, а для охоты на рыб — их жители этих островов всегда имели в изобилии. И вот, за

четыре-пять лет испанцы привезли на этот остров более 40 000 душ — мужчин и женщин, детей и

взрослых, и об этом упоминает Педро Мартир в первой книге своей седьмой “Декады”, говоря: Et

quadraginta utriusque sexus, milia in servitutem ad inexhaustam auri famem explendam, uti infra latius dicemus,

abduxerunt: has una denominatione Iucayas appellant, scilicet insulas, et incolas, iucayos (И они увели в рабство

сорок тысяч душ обоего пола, чтобы насытить свою неисчерпаемую жажду золота, о чем мы подробнее

скажем ниже. А именуют их, острова и жителей, одним названием: Юкайос (лат.)). И далее он

рассказывает, как отчаявшиеся кончали жизнь самоубийством, а другие, более стойкие, не терявшие

надежды при удобном случае сбежать на свои земли, либо влачили это жалкое существование, либо

укрывались в гористых и лесистых местах северной части этого острова, которые казались им очень

близкими к их островам, и ожидали наступления того дня, когда им предоставится какая-нибудь

возможность туда переправиться. Iucaii a suis sedibus abrepti desperatis vivunt animis; dimisere spiritus inertes

multi a cibis adhorrendo per valles, in vias et deserta nemora rupesque abstrusas latitantes; alii vitam exosam

finierunt. Sed qui fortiori pectore constabant, sub spe recuperandae libertatis vivere malebant. Ex his plerique non

inerti ores, forte si fugae locus dabatur, partes Hispaniolae petebant septentrionales, unde ab eorum patria venti

flabant, et prospectare arcton licebat: ibi protentis lacertis et ore aperto halitus patrios anhelando absorbere velle

videbantur, et plerique spiritu deficiente languidi prae inedia corruebant exanimes, etc. (Юканцы, уведенные от

своих жилищ, живут в отчаянном состоянии духа; многие малодушно утратили мужество, отказываясь от

пищи и скрываясь в долинах, на дорогах, в пустынных рощах и скрытых ущельях; другие покончили с

ненавистной жизнью. Но те, которые обладали более отважным сердцем, предпочитали жить с надеждой на

восстановление свободы. Большая часть из них, если случайно предоставлялась возможность для бегства,

устремлялись в северную часть Эспаньолы, где дули ветры со стороны их родины и можно было взирать на

север; там, протянув вперед руки и жадно вдыхая открытыми устами дыхание родины, они, казалось,

хотели впитать его, и очень многие, с остановившимся дыханием, ослабевшие от голода, замертво падали

на землю и т. д. (лат.)) [111] Это из Педро Мартира. Однажды один из индейцев срубил очень толстое

дерево, которое называлось на языке жителей этого острова Эспаньола яурума, предпоследний слог

долгий, очень легкое и полое внутри, связал его с другими такими же бревнами при помощи лиан, очень

прочных растений, не уступающих в прочности канату, и соорудил плот; в дупла бревен, из которых был

сделан этот плот, он запрятал маис, который у него был (а он заблаговременно посадил и собрал немного

маиса), и несколько сосудов из тыквы,. наполненные пресной водой, оставил немного маиса при себе,

чтобы иметь еду на несколько дней, тщательно прикрыл бревна плота листьями и взял с собой другого

индейца и двух индианок, своих родственниц или соплеменниц, умевших, как, впрочем, и все остальные,

хорошо плавать; затем они погрузились на плот и, пользуясь другими бревнами как веслами, вышли в

открытое море и направились к своим островам и землям, но, пройдя 50 лиг, к своему несчастью,

встретились с кораблем, который шел с добычей оттуда, куда они стремились. И вот их, горькими слезами

оплакивавших свою несчастную долю, схватили вместе с плотом и привезли обратно на этот остров, где

они впоследствии погибли, так же как и все остальные. Следует полагать, что многие другие индейцы тоже

пытались воспользоваться этим способом и бежать, но мы об этом точно не знаем; впрочем, если они и

предпринимали такие попытки, то никакого результата не добивались, так как если даже им и удавалось

добраться до своих земель, то все равно это их не спасало, и рано или поздно их ловили и доставляли

обратно, ибо испанцы, как мы покажем дальше, не оставили на всех тех островах ни одного индейца. Они

тщательно выбирали из большой группы островов один — либо окруженный утесами, либо тот, который

было легче всего укрепить, — хватали всех жителей близлежащих островков и свозили их туда, а

имевшиеся у индейцев каноэ или лодки уничтожали, чтобы те не имели возможности сбежать; для охраны

индейцев выделялось необходимое число испанцев, а суда совершали рейсы на остров Эспаньола и

выгружали там этот живой груз. И как-то раз случилось так, что на одном островке было собрано 7000

душ, ожидавших отправки, и семь испанцев охраняли их там в течение многих дней, как если бы то были

не люди, а овцы и бараны, но” так как суда вовремя не пришли, то они израсходовали весь свой скудный

запас маниокового хлеба, то есть их пищи; когда же наконец появились на горизонте суда с грузом маниока

для индейцев, ибо ничего другого им есть не давали, а если и привозили другие продукты, то только для

испанцев, так вот, когда эти суда появились и приблизились к островку, начался страшнейший шторм, и эти

корабли затонули или были разбиты шквалом, и тогда с голоду умерли 7000 душ индейцев и семь испанцев

— ни одному человеку не удалось выжить. А что случилось с экипажем кораблей, я не помню, хотя что-то

об этом рассказывали. На все эти божественные предупреждения и кару, которую Господь каждодневно

обрушивал на их головы, испанцы не обращали никакого внимания, считая, что эти несчастья — чистая

случайность, а не возмездие Господне за совершаемые ими тяжкие грехи, как будто нет на небесах

всевидящего, ведущего счет этим жестоким и неправедным деяниям. Обо всех их “подвигах”, то есть о

жестокостях, которые они совершали по отношению к этим невинным агнцам, а подобным жестокостям

несть числа, я мог бы узнать и рассказать сейчас весьма подробно, если бы в то время, когда [112] я

находился на этом острове, внимательно изучил жалобы испанцев друг на друга, так как в этих жалобах о

преступлениях, совершаемых над индейцами, повествуют сами преступники. И тут я хочу поведать то, что

один из них рассказал мне на острове Куба. Этот человек перебрался на Кубу с тех островов, кажется, на

индейской каноэ, спасаясь то ли от своего начальника, то ли от какой-то другой угрожавшей ему опасности

(а может быть, он почувствовал, что ведет себя недостойно и пожелал отстраниться от столь неправедных

дел); так вот, он рассказал мне, что на корабли погружали очень много индейцев — 200, 300 и даже 500

душ, стариков и подростков, женщин и детей, загоняли их всех под палубу, задраивали все отверстия,

именуемые люками, чтобы они не могли сбежать, и индейцы оказывались в полной темноте, и в трюм не

проникало даже легкое дуновение ветра, а место это на корабле самое жаркое, продовольствия же и,

особенно, пресной воды брали ровно столько, сколько требовалось для находившихся на корабле испанцев

и ни капли больше, и вот из-за нехватки еды и главным образом из-за страшной жажды, а также из-за

невероятной духоты, и страха, и тесноты, потому что они находились буквально друг на друге, прижатые

один к другому, — от всего этого многие из них умирали в пути и покойников выбрасывали в море, и там

плавало столько трупов, что капитан вполне мог привести свой корабль с тех островов на этот остров

совершенно не владея искусством вождения судов и даже без компаса и без карты, просто по фарватеру,

образованному трупами, выброшенными с предыдущих кораблей. Именно такими словами он мне обо всем

этом рассказал. И это точно, что каждое судно, перевозившее индейцев с упомянутых островов Лукайос, а

также с континента, где, как будет сказано ниже, тоже широко практиковались подобные бесчеловечные

деяния, выбрасывало во время пути в море не менее одной трети или одной четверти (одно судно больше,

другое меньше) покойников из числа индейцев, которых погружали и везли на этот остров с указанной

целью. Таким порядком, если только можно применить здесь слово “порядок”, за десять лет на остров

Эспаньола было доставлено бесчисленное множество мужчин и женщин, детей и стариков; несколько

рейсов за этим грузом совершили также испанцы, жившие на острове Куба, и там все они в конце концов

перемерли от непосильного труда в рудниках, голода и других лишений. А Педро Мартир утверждает, что,

по имеющимся у него сведениям, с Лукайских островов, общее число которых составляло 406, испанцы

вывезли и обратили в рабство, чтобы загнать в рудники, 40 000 душ, а если считать еще и другие острова,

то общее число составит 200 000 душ; и об этом он в первой главе своей седьмой Декады пишет так: Ut ego

ipse, ad cuius manus quaecumque emergunt afferuntur, de illarum insularum numero vix ausim credere quae

praedicantur. Ex illie sex et quadringentas ab annis viginti amplius, quibus Hyspaniolae Cubaeque habitatores

Hispani eas pertractarunt, percurisse inquiunt, et quadraginta utriusque sexus milia in servitutem ad inexhausti

auri famem explendam adduxerunt: has una denominatione lucayas appellant, et [113] incolas iucayos, etc. (И я

сам, в чьи руки попадает все, что становится известным, едва ли осмелился бы высказать суждение о числе

тех островов, о которых идет речь. Но говорят, что на четырехстах шести из тех островов, которые в

течение двадцати с лишним лет исследовали испанские жители Эспаньолы и Кубы, они увели в рабство

сорок тысяч душ обоего пола, чтобы насытить свою неисчерпаемую жажду золота. А именуют их, острова

и жителей, одним названием: Юкайос, и т. д. (лат.)) А в главе второй той же “Декады” он говорит: “Sed has

scilicet insulas fatentur habitatoribus quondam fuisse refertas, nunc vero desertas, quod ab earum densa congerie

perductos fuisse miseros insulares ad Hyspaniolae Fernandinaeque aurifodinarum triste ministerium inquiunt

deficientibus ipsarum incolis, tum variis morbis et inedia, tum praenimio labore, ad duodecies centena milia

consumptis. Piget haec referre, sed oportet esse veridicum, sui tamen exitii vindictam aliquando sumpsere iucay,

raptoribus interfectis: cupiditate igitur habendi iucayos, more venatorum, per nemora montana perque palustria

loca feras insectantur (Но признается, что они, то есть острова, некогда были населены жителями, теперь же

они опустели, так как говорят, что несчастные обитатели всех этих бесчисленных островов были обречены

на тяжелый труд на золотых приисках Эспаньолы и Фернандины, причем жители этих островов погибали

от различных болезней, и от голода, и от непосильного труда, и так погибло до 1 200 000 человек. Хоть и

неприятно сообщать об этом, но следует быть правдивым: однажды юкайцы отомстили своим

поработителям, перебив их. Испанцы же преследовали юкайцев, словно охотники зверей, в горных рощах,

болотистых местах (лат.)), и т. д. [114] Все это тоже из Педро Мартира. Что касается его утверждений,

будто лукайцы иногда убивали испанцев, то это случалось только тогда, когда испанцев было мало и они

проявляли беззаботность, потому что поняв, что испанцы стремятся их уничтожить и что именно ради этого

они сюда приезжают и что это их главная цель, индейцы стали использовать луки и стрелы, которые до сих

пор применяли лишь для охоты на рыбу, для того чтобы убивать тех, кто убивает их; но все это было

напрасно, так как им никогда не удавалось убить больше двух или трех испанцев или в самых удачных для

индейцев случаях четырех. А когда Педро Мартир говорит, что островов было 400, то он включает в это

число две группы островов Хардинес — Хардин де ла Рейна и Хардин дель Рей, — представляющие собой

скопления мельчайших островков, которые расположены у самого побережья Кубы, северного и южного, и

хотя население, обитавшее на названных островах, отличалось таким же простодушием и природной

добротой, как лукайцы, мы не причисляли архипелаг Хардинес к островам Лукайос, или, точнее говоря,

Юкайос. А еще Педро Мартир говорит, что он был в курсе всех событий, происходивших в Индиях и в

дальнейшем, а объясняется это тем, что в то время, как он писал, он был членом Совета по делам Индий, а

стал он им в 1518 году, и в момент, когда он предъявил королевское распоряжение о своем назначении, я

присутствовал на заседании этого Совета; а назначил его на эту должность император

после своего

вступления на престол, и было это в городе Сарагоса.

Глава 45

Когда тяжелейшие условия жизни и труда в рудниках и на других работах привели к гибели огромного

числа лукайцев и большинства индейцев других племен, враг рода человеческого, стремясь окончательно

загубить всех индейцев, возбудил в испанцах новую алчную страсть, которая усиливалась по мере того, как

в рудниках этого острова истощались запасы золота. То была страсть к жемчугу, обнаруженному в море

вокруг островка Кубагуа, который находится близ острова Маргариты, у побережья континента, в районе,

именуемом Кумана, последняя гласная ударная. Жемчужины эти находятся в раковинах, лежащих на дне

морском, и для того чтобы их достать, людям приходится нырять на глубину в два, три и четыре эстадо; так

вот, испанцы решили использовать для этой цели лукайцев, которые, все без исключения, отлично плавают

и ныряют; поэтому лукайцами стали торговать почти открыто, правда, с соблюдением некоторых мер

предосторожности, и не по 4 песо, как было первоначально установлено, а по 100—150 и более песо за

каждого. Доходы, которые получали наши, заставляя лукайцев извлекать для них жемчуг, росли с

колоссальной быстротой, но так как этот промысел сопряжен с огромным риском и занимавшиеся им

индейцы массами гибли, то вскоре стало чудом увидеть на этом острове живого лукайца. Поскольку на

Император — король Карл I, вступивший на испанский престол в 1516 г., в 1519 г. стал также

императором “Священной Римской империи германской нации”. Лас Касас здесь допускает неточность. В

1518 г. Карл I еще не был императором.

пути от этого острова до островка Кубагуа приходится в некоторых местах делать крюк, то общее

расстояние между ними составляет около 300 морских лиг, и всех индейцев постепенно увезли туда на

кораблях, и на этих каторжных и опасных работах, гораздо более тяжелых, чем добыча золота в рудниках,

все они в конце концов, за недолгие годы, погибли, и так с ними было покончено и с лица земли исчезла

масса людей, обитавших на множестве островов, которые мы, как уже было сказано, именовали Лукайос,

или Юкайос.

В то время или в тот период жил в городе Санто Доминго честный и благочестивый человек по имени

Педро де Исла, который занимался торговлей, вел уединенный образ жизни, не опасаясь укоров совести,

иногда целыми днями предавался молитвам, расходовал на себя очень мало денег, довольствуясь теми

небольшими суммами, которые оставались ему от продажи товаров, а брал он себе столько, сколько считал

справедливым и сколько позволяла ему его совесть. Этот добродетельный муж, знавший о тех

издевательствах и жестокостях, которым подвергались простодушнейшие из людей — лукайцы, и об

опустошении множества островов, так что туда, считая их безлюдными, перестали даже посылать корабли,

так вот, движимый стремлением ревностно служить делу Божьему и чувством сострадания к тысячам

гибнущих душ, а также желанием помочь тем индейцам, которым удалось избежать того, что было не

менее страшно, чем адский огонь или опустошительная эпидемия чумы (а он надеялся, что хоть сколько-то

таких спасшихся индейцев существовало), [115] он решил создать для них поселение на этом острове или

на их островах и поселить их там, и наставлять их в христианской вере; и чтобы помешать другим

испанцам сделать то же самое, что вознамерился сделать он, но в противоположных целях, то есть для

того, чтобы воспользоваться трудом индейцев, он отправился к тем, кто управлял этим островом, и стал

настойчиво просить, чтобы они разрешили ему за свой счет послать бриг или, если потребуется, судно

побольше, дабы разыскать всех индейцев, которые еще живут на островах Лукайос, привезти их на этот

остров, создать для них здесь поселение и так далее — то, что я уже сказал. Выслушав Педро де Исла и

поняв, что он исполнен похвальных для христианина намерений, правители этого острова охотно

удовлетворили его просьбу. И вот, получив разрешение, он приобрел то ли бриг, то ли маленькую

каравеллу, нанял восемь или десять человек экипажа, снабдил их в изобилии продовольствием на

длительный срок, все это на собственные деньги, и отправил на острова Лукайос, поручив им обойти и

тщательно обследовать все эти острова и разыскать индейцев, которые там еще есть, успокоить их и

убедить всеми возможными способами в том, что им не будет сделано ничего худого, что за ними приехали

не для того, чтобы обратить в рабство, как поступили с их родственниками и соплеменниками, и что они не

будут добывать золото в рудниках, а будут жить свободно, в свое удовольствие, как сами захотят; и еще

добрейший Педро де Исла велел своим людям употребить все слова, необходимые для того, чтобы лукайцы

избавились от страха, вызванного ужасающими бедствиями, которые им пришлось испытать, и от той

тоски и горечи, в которой пребывают. И они поехали, и сделали то, что велел их хозяин, то есть человек,

плативший им жалованье, — обошли и тщательно обследовали все острова, разыскивая индейцев повсюду,

где только могли. Ушло на это три года, а к исходу этого срока, несмотря на проявленное ими усердие, им

удалось разыскать всего 11 человек, которых я видел собственными глазами, так как они были высажены в

Пуэрто Плата, где я в то время жил. Среди них были мужчины, женщины и подростки, причем я не помню,

сколько было тех, других и третьих, но знаю точно, что в их числе был старик, видимо, лет шестидесяти

или даже старше, и все они, включая и старика, были наги, а своим удивительным спокойствием и

простодушием напоминали ягнят…

И в заключение следует повторить о лукайцах то, что мы уже говорили в другой нашей “Истории”, а

именно что это был замечательный народ, который, таково наше глубокое убеждение, принадлежал к числу

наиболее способных к познанию Бога и служению Господу народов из всего рода человеческого. Я

исповедовал и причащал, и присутствовал при кончине многих лукайцев после того, как они были крещены

и наставлены в нашей вере, и могу искренне сказать, что молю господа Бога нашего, чтобы в час моей

смерти, когда приобщусь я к его телу и его крови, он даровал мне такую же набожность и такие же слезы, и

такое же раскаяние в совершенных мною грехах, какие я, как мне кажется, ощутил и увидел [116] у них. И

на этом я заканчиваю рассказ о лукайцах, которым к их несчастью довелось попасть в руки тех, кто их, ни

в чем не повинных, без всякого на то основания и без всякого права истребил, хоть я ничуть не

сомневаюсь, что мы, совершившие это преступление, поплатимся за него не в меньшей мере, чем они,

погибшие по нашей вине…

Глава 51

А теперь, излагая по порядку нашу “Историю”, надлежит рассказать о личности и правлении второго

Адмирала, которого звали дон Дьего Колон; судя по тому, что ему пришлось пережить, он унаследовал

скорее тревоги, и труды, и немилости, бывшие уделом его отца, нежели положение, почести и привилегии,

которых тот добился в поте лица своего, ценой тяжелой борьбы и треволнений. Так же как и его отец, дон

Дьего был высок ростом, красив и хорошо сложен, с удлиненным лицом и высоким лбом, так что уже по

внешности можно было признать его человеком благородным и решительным; а по натуре своей был он

очень хорошим, с добрыми задатками, чистосердечным, а не хитрым и злым. Относились к нему в общем

неплохо, так как он отличался набожностью и благочестием, и был добр к монахам, в особенности, как и

его отец, к францисканцам, хотя ни один другой орден тоже не мог на него в этом отношении

пожаловаться, и менее других орден святого Доминика

. Он очень беспокоился, как бы не допустить

ошибок в делах управления, которое было на него возложено, и постоянно обращался к Господу с

мольбами просветить его, дабы он оказался способным выполнить то, что полагалось ему по его чину;

именно он ввел систему энкомьенды

на этом острове, а за его пределами в то время нигде не было

испанских поселений и нигде в Индиях тогда еще не вошло в обычай закабалять и истреблять индейцев. Он

же взял индейцев для себя и для своей супруги доньи Марии Толедской, и дал их своим дядьям Аделантадо

и дону Дьего, а также своим слугам и почтенным особам, прибывшим вместе с ним из Кастилии, хотя

некоторые из них надеялись получить индейцев не его, Адмирала, милостью, а королевским пожалованием.

А с индейцами в первое время управления Адмирала испанцы, стремившиеся добыть как можно больше

золота, обращались так же, как во времена главного командора и даже еще хуже: никто не заботился о том,

чтобы они были обеспечены достаточным количеством пищи и чтобы были удовлетворены другие

телесные потребности туземцев, и никто не наставлял их в нашей вере, дабы они могли познать господа

бога. Когда Адмирал прибыл на этот остров, там насчитывалось 40 000 душ, так что всего за один год, с

тех пор как туда приехал казначей Пасамонте (а в тот момент, как мы уже говорили, на этом острове

имелось 60 000 индейцев) погибло 20 000 из них. Прибыв сюда и узнав, что по сведениям, доставленным

Хуаном Понсе, на острове Сан Хуан есть золото, Адмирал решил направить туда [117] людей и своего

представителя в качестве губернатора, дабы он заселил этот остров и управлял им; своим представителем и

губернатором он назначил одного кабальеро, родом из города Эсиха, по имени Хуан Серон, а главным

альгвасилом — Мигеля Диаса, который в свое время служил дяде Адмирала Аделантадо и, как мы

рассказывали, имел счастье найти половину огромного золотого самородка; а кроме них на названный

остров поехали жить Хуан Понсе, о котором говорилось выше, с женой и детьми, а также прибывший сюда

вместе с Адмиралом галисийский кабальеро дон Кристобаль де Сотомайор, сын графини де Камина и брат

графа де Камино, который был секретарем короля дона Филиппа, и многие другие лица, которые приехали

с Адмиралом, и убедившись, что на этом острове индейцев на всех не хватит, не знали, куда им податься, и

расходовали остатки привезенного из Кастилии добра. А об этом кабальеро доне Кристобале де Сотомайор

ходили слухи, будто бы король предназначал его на пост губернатора острова Сан Хуан, но Адмирал здесь

якобы на это не согласился, однако эта версия кажется мне неправдоподобной по следующим

соображениям: прежде всего потому, что в Кастилии тогда еще даже не могли предполагать, что за

пределами острова Эспаньола придется заселять испанцами какую-либо землю, а об острове Сан Хуан не

имели представления, пригоден ли он для заселения или нет, ибо ни один человек из наших еще не ступал

на него, если не считать непродолжительных высадок для пополнения запасов пресной воды и дров; и еще

потому, что когда Хуан Понсе привез главному командору радостную весть о том, что на острове Сан Хуан

имеется золото. Адмирал уже успел приехать сюда и, следовательно, за пределами острова Санто Доминго

никто ничего об этом не ведал; и еще потому, что названный дон Кристобаль приехал сюда, как говорят,

гол как сокол, и сопровождали его только личные слуги, да и то их было очень мало, а у него с собой не

было ни одного куарто

; и еще потому, что король назначил Адмирала губернатором всех этих Индий и

совершенно ни к чему было ему отправлять сюда вместе с ним и губернатора одной их части; и еще

потому, что в то время еще продолжалась тяжба о порядке замещения поста губернатора и вице-короля

всех этих Индий и, особенно, этих островов (так как не было никакого сомнения в том, что они были

открыты не кем иным, как отцом дона Дьего), и король не стал бы вводить новшеств в этом деле, не приняв

окончательного решения по тяжбе

. А лично я по этому поводу считаю и, кажется, если память мне не

Орден святого Доминика — аналогичный францисканскому монашеский орден, основанный испанским

дворянином Домиником в 1215 г. Доминиканцы переводили свое название как “божьи псы” (“domini

canes”), жестоко расправлялись с еретиками, активно действовали в завоеванной испанцами Америке.

ввел систему энкомьенды. — Энкомьендой [от encomendar — поручать, доверять (исп.)] называлась

особая форма эксплуатации индейцев, выражавшаяся в том, что, формально оставаясь свободными, они

передавались на “попечение” испанским колонизаторам (“энкомендерос”) якобы для обращения их в

христианскую веру, а фактически оказывались на положении рабов.

Куарто — мелкая старинная испанская монета.

…не приняв окончательного решения по тяжбе. — В апреле 1492 г., перед первой экспедицией Колумба,

короли Испании Изабелла и Фердинанд подписали с ним договор, в котором говорилось, что короли,

объявляют его Адмиралом “всех островов и материков, которые он лично и благодаря своему искусству

откроет или приобретет в этих морях и океанах, а после его смерти (жалуют) его наследникам и потомкам

навечно этот титул со всеми привилегиями и прерогативами, относящимися к нему”, а также назначают его

вице-королем и правителем всех земель, которые он откроет. В дальнейшем, однако, короли нарушили этот

изменяет, находясь в тот момент в этом городе, я даже слышал, что дело обстояло именно так; так вот, мне

помнится, что дон Кристобаль очень хотел, чтобы Адмирал отправил на остров Сан Хуан в качестве своего

представителя и губернатора именно его, дона Кристобаля, и что Адмирал сначала согласился и так и

сделал, но потом заменил его Хуаном Сероном; и эта версия кажется мне наиболее правдоподобной, если

только, как я уже сказал, за пятьдесят лет, истекших с тех пор, память мне не изменила. Так или иначе, за

год с небольшим своего пребывания на посту [118] губернатора Серон (или, может быть, Сотомайор и

Серон) стал раздавать индейцев испанцам и именно он (или они) распространил систему репартимьенто,

которая до тех пор существовала только на этом острове Санто Доминго, на остров Сан Хуан, так что он

стал первой после этого острова территорией, познавшей столь тяжкое бедствие и горе. А главный

командор, прибыв в Кастилию и желая то ли сделать добро Хуану Понсе, то ли повредить Адмиралу,

доложил королю о том, как он послал Хуана Понсе на остров Сан Хуан, и как тот обнаружил там большое

количество золота, и что вообще он человек очень способный и хорошо послужил королю в

многочисленных войнах, и пусть его величество поручит ему губернаторство или назначит на какую-

нибудь должность, которую сочтет подходящей. И король назначил его губернатором острова Сан Хуан, но

в качестве помощника Адмирала, который, однако, не имел права его смещать. И вот, вступив на пост

губернатора по распоряжению короля, он, по обычаю всех здешних начальников и судей, когда они хотят

расправиться с кем-либо, не страшась при этом ни Бога, ни короля, чьи карающие десницы кажутся им

далекими, быстро обнаружил, а может быть, специально искал необходимые для такой расправы предлоги,

арестовал Хуана Серона и Мигеля Диаса, главного альгвасила, и отправил их как преступников в

Кастилию, дабы они предстали там перед королевским судом, и это был первый урон, который потерпел

Адмирал со времени своего прибытия сюда, а вскоре, через несколько дней, пришлось ему испытать

второй, не намного меньший. Дело в том, что вместе с Адмиралом приехали сюда два брата, один

Кристобаль де Тапья, который должен был стать веедором

плавилен и привез с собой специальную печать

для маркировки переплавленного золота, а другой — Франсиско де Тапья, предназначавшийся на пост

начальника этой крепости, причем оба брата служили раньше у епископа дона Хуана Родригеса де

Фонсеки, о котором мы неоднократно говорили выше, и в первой книге, и в этой. Так вот, после прибытия

в этот город, когда Адмирал со своей семьей, как уже упоминалось, расположился в крепости, Франсиско

де Тапья предъявил ему королевское распоряжение, которое он привез с собой, о назначении его

начальником крепости; Адмирал же не торопился исполнить этот приказ, видимо, считая его

несправедливым, так как занимаемый им пост давал ему право отбирать трех кандидатов на ту или иную

должность и сообщать их имена королю с тем, чтобы тот выбрал одного из трех, и такой порядок

существовал повсюду, и Адмирал решил написать об этом королю. Братья же Тапья, вероятно, сообщили

епископу Фонсеке о том, как они посетили Адмирала в крепости и предъявили ему распоряжение о

назначении Франсиско де Тапья начальником этой крепости, и как он не пожелал считаться с этим

приказом; но не успело еще это письмо дойти до епископа, а сюда уже прибыло, прямо как по воздуху, но

так как это невозможно, то во всяком случае с первым же кораблем, королевское послание,

предписывавшее Адмиралу под угрозой суровой кары немедленно покинуть крепость и передать ее

казначею [119] Мигелю де Пасамонте, дабы он охранял ее до получения приказа о том, как следует с ней

поступить; и нужно полагать, что в этом королевском послании содержался выговор Адмиралу за то, что

он не поступил так, как хотел и требовал епископ. Адмирал тотчас же покинул крепость и поселился в

части того дома, который в этом городе первым построил служивший у Адмирала — отца Франсиско де

Гарая, один из тех двух людей, которые нашли большой самородок золота, о чем мы уже рассказывали

выше, а дом этот находился на берегу реки, ближе всех домов к пристани; живя там, Адмирал стал строить

себе новый дом в самом лучшем месте, какое только было, недалеко от реки, и вскоре он был готов, а

теперь в этом доме живет дон Луис, его сын. Через несколько месяцев после того, как казначею Пасамонте

было поручено охранять крепость, прибыл королевский приказ передать ее Франсиско де Тапье,

назначенному начальником этой крепости, и одновременно предоставить ему 200 индейцев, так как

индейцы составляли тогда основную часть жалования, которое выдавалось королевским чиновникам; а

поскольку чиновники эти были еще более алчны и жестоки, чем остальные испанцы, и стремились

получить как можно больше золота, то индейцы умирали у них быстрее, чем у всех других, и за каждую

демору они теряли половину или треть своих двухсот индейцев, после чего писали прошение, где заявляли,

что не имеют того количества индейцев, которое повелел дать им король, и требовали, чтобы им

предоставили недостающее число, и начинался передел всех индейцев этого острова, и они добивались,

чтобы у них было не меньше 200 человек, отбирая индейцев у частных лиц, которые, как говорилось выше,

не пользовались такими привилегиями, как чиновники.

договор, отняли у Колумба монополию на открытие новых земель, лишили его причитавшихся ему

доходов. Незадолго до смерти Колумб просил короля восстановить его в правах, но тот предложил

передать его претензии в третейский суд. Лишь в 1509 г. сын Колумба Дьего Колон добился

восстановления своих наследственных прав и был назначен губернатором острова Эспаньола, но в

отношении других земель тяжба еще продолжалась.

Веедор — должностное лицо, соответствующее нашему инспектору.

Глава 52

И вот в 509 году, когда на этом острове и на острове Сан Хуан, а также у Адмирала, все шло так, как мы

описали, свершились следующие события: жил на этом острове в городе Консепсьон, который, как мы

неоднократно напоминали, называли Вегой, человек по имени Дьего де Никуэса (сюда он приехал вместе с

главным командором), идальго, служивший в свое время стольником

у дона Энрике Энрикеса, дяди

короля-католика

, человек весьма рассудительный и льстивый, и острослов, и большой мастер играть на

гитаре и особенно превосходный наездник, совершавший верхом на своей кобыле (а жеребцов в то время

почти не было) настоящие чудеса. В общем, был он одним из самых одаренных человеческими

достоинствами и совершенствами людей, каких только можно сыскать во всей Кастилии; правда, роста был

он среднего, но обладал недюжинной силой, и когда, состязаясь, метал копье в щит, то, как говорили

очевидцы, все его кости трещали. Так вот, этот идальго, прибыв сюда, договорился с одним из трехсот

испанцев, уже живших на этом острове, который имел большую усадьбу, возделанную индейцами, и купил

[120] у него половину или треть земли за две либо за три тысячи песо золотом, причем он должен был

выплатить их в рассрочку, после снятия урожая, а сумма эта по тем временам была большая; получив при

репартимьенто от главного командора индейцев, Дьего де Никуэса послал часть из них в рудники, а часть

— работать на земле. Через некоторое время ценой пота и тяжелых трудов индейцев, а также гибели

многих из них Никуэса получил из рудников столько золота, что оплатил весь свой долг и сверх того

осталось у него 5 или 6 тысяч кастельяно золотом и обширное имение, а по тем временам это было

большое богатство не только на этом острове, но и во всех Индиях, ибо, как мы уже не раз говорили, кроме

этого острова не существовало ни одной земли, заселенной испанцами, так как на остров Сан Хуан

переселение только началось и там было еще очень мало испанцев. А испанцы, жившие на этом острове

Санто Доминго, приняли решение, по их мнению, очень мудрое, заключавшееся в том, чтобы послать

ходатая к королю с просьбой отдать им индейцев навсегда или на время жизни трех поколений, а то

получалось, что они владели индейцами по воле короля, но только до тех пор, пока это было угодно

губернатору. И испанцы добивались получения охранной грамоты от короля, дабы губернатор не имел

права в любой момент, когда ему захочется, забирать у них индейцев, а ведь так губернаторы поступали

буквально каждый день. А для того чтобы отвезти это послание и просьбу, испанцы избрали в качестве

ходатаев названного Дьего де Никуэсу и другого идальго, весьма мудрого и достойного, по имени

Себастьян де Атодо, который тоже жил в городе Вега. И они отправились в Кастилию и вручили королю

это прошение, и король, как мне кажется, согласился в тот раз, чтобы они получали индейцев на срок

жизни одного поколения, но позднее к королю были направлены другие ходатаи и добились согласия его

величества продлить это время до срока жизни двух поколений, ну а потом испанцы всячески старались

добиться разрешения владеть индейцами в течение срока жизни трех поколений. И можно было удивляться,

а может быть, смеяться над слепотой этих людей, у которых каждый день, не выдерживая их жестокостей и

тирании, умирали индейцы, и вскоре от указанных причин вымерли все индейцы, жившие на этом острове,

причем большинство из них гибло, не прожив и половины одной жизни, а эти испанцы так упорно

добивались, чтобы король отдавал им индейцев на срок жизни трех поколений. И таких глупостей,

губительных и для самих испанцев, и для индейцев, испытывавших ужасающие страдания от причиненного

им зла и ущерба, наши в этих Индиях совершали бесчисленное множество и втягивали в них самых

различных людей в Кастилии, и в этом может убедиться каждый непредубежденный читатель, внимательно

прочитавший нашу “Историю”. Ну а Дьего де Никуэса, после успешного завершения переговоров по

поводу изложенной выше просьбы испанцев с этого острова, добился кое-чего и для себя лично, затратив

на это немало денег, полученных им за счет пота и тяжелого труда обращенных в рабство индейцев; а суть

дела заключалась [121] в том, что он попросил назначить его губернатором провинции Верагуа, о богатстве

которой в свое время поведал открывший эти земли первый Адмирал, а Дьего де Никуэса это слышал, и

поэтому просил назначить его губернатором, и это ходатайство было удовлетворено, хотя все знали, что

открыл эту провинцию первый Адмирал и что по его жалобе насчет нарушения предоставленных ему

привилегий решение принято еще не было. И еще тогда же было решено назначить губернатора провинции,

расположенной у залива Ураба, в том месте, где залив глубоко врезается в материк, за землей Картахены, о

которой мы уже упоминали в первой и в этой книгах, и губернатором был назначен Алонсо де Охеда,

который в то время находился на этом острове, ожидая назначения, так как епископ дон Хуан де Фонсека

очень его любил и даже считал своим ставленником (чего на самом деле не было, ибо Охеда был человек

очень храбрый и самостоятельный), и всегда ему покровительствовал, о чем мы уже рассказывали выше, и

епископ выхлопотал ему назначение на этот пост в его, Охеды, отсутствие; а переговоры об этом

назначении вел, как мне кажется, еще и кормчий Хуан де ла Коса, который в прежние годы путешествовал

Стольник — придворный чин.

Король-католик — титул Фердинанда, мужа королевы Изабеллы.

вместе с ним, разыскивая жемчуг и золото, и они вызвали тогда немалую тревогу у жителей побережья

этого материка, о чем мы тоже уже говорили. Назначив этих двух губернаторов, первых, перед которыми

стояла задача заселить испанцами материковые земли, король определил им границы, так что владения

Охеды простирались от мыса, именуемого ныне мысом Вела, до середины упомянутого залива Ураба, а

владения Никуэсы — от середины этого залива в другую сторону до мыса Грасиас а Дьос, открытого

старым Адмиралом, о чем говорилось в главе 21; и еще обоим губернаторам был предоставлен остров

Ямайка, дабы они запаслись там необходимым провиантом, ибо один бог знает, что найдут они на своих

новых землях. Провинциям этим король пожаловал титулы: владения Охеды назвал Андалусией, а

владения Никуэсы — Кастилией дель Оро; а то, что король отдал эти две провинции названным лицам, и

особенно ту провинцию, которая досталась Никуэсе, доставило большие огорчения Адмиралу по причинам,

о которых я уже сказал; а более всего негодовал он из-за того, что им был отдан также остров Ямайка, хотя

и королю и всем остальным было хорошо известно, что этот остров, так же как и все остальные здешние

острова, открыл его отец, и по этому поводу не было даже никакой тяжбы. А так как Алонсо де Охеда был

очень беден и не имел достаточных средств для того, чтобы нанять суда и перевезти людей, то, как мне

кажется, Хуан де ла Коса, обладавший достаточным состоянием, вместе со своими друзьями и товарищами

зафрахтовал один корабль и один или два брига, нагрузил в трюмы сколько мог продовольствия, а на

палубах разместил человек двести и привел эти суда в город и порт Санто Доминго, где был радушно

встречен Охедой. А Дьего де Никуэса, имевший больше денег и богатые имения на этом острове, смог

снарядить более мощную армаду, которая состояла из четырех больших кораблей и двух бригов, и набрал

значительно больше людей, и тоже привел [122] свою армаду в этот порт через несколько дней после де ла

Косы; а по пути он высадился на острове Санта Крус, расположенном в 12 или 15 лигах от острова Сан

Хуан, захватил более ста индейцев и продал их в рабство — часть на острове Сан Хуан, по пути сюда, а

часть здесь — и утверждал, что имел на это разрешение короля. А здесь в то время жил баккалавр по

имени Мартин Фернандес де Ансисо, адвокат, который выступлениями в суде заработал 2000 кастельяно, а

по тем временам они стоили больше, чем теперь 10 000; так вот, он узнал, что у Охеды не хватает средств

для столь серьезного предприятия, а может быть, и сам Алонсо де Охеда обратился к нему и попросил,

чтобы он помог ему своими знаниями и деньгами, но так или иначе баккалавр это сделал, то есть купил

корабль, загрузил его как только мог продовольствием и остался пока на этом острове, чтобы позднее

отправиться во владения Охеды в сопровождении некоторого числа людей; а Охеда назначил Ансисо

главным судьей всей провинции Андалусии. Вскоре два новых губернатора, Охеда и Никуэса,

находившиеся в этом городе и занятые отправкой на материк людей и продовольствия, стали ссориться по

поводу границ своих владений (ибо каждый из них хотел, чтобы провинция Дарьен принадлежала ему) и

особенно из-за острова Ямайка; и с каждым днем отношения между ними все ухудшались и ухудшались,

так что мы, наблюдавшие за ними, опасались, как бы один из них не убил другого.

Охеда, будучи человеком бедным и смелым, стремился разрешить спор силой и держал себя вызывающе, а

Никуэса, более богатый и хитрый, да к тому же еще и отменный острослов, сказал ему однажды: “Давайте

поступим так: до того, как наш спор разрешит кто-либо третий, положим под заклад 5000 кастельяно, а

пока не будем мешать друг другу”. А всем было хорошо известно, что у Охеды не было даже одного

реала

, чтобы биться об заклад; в конце концов, по совету Хуана де ла Косы, они договорились о том, что

границей их владений станет большая река Дарьен, так что провинция одного будет к западу, а второго — к

востоку от этой реки. Поскольку Адмирал был обижен тем, что король назначил обоих губернаторами, а

особенно, как уже говорилось, тем, что Никуэсе отдали провинцию Верагуа, а также тем, что обоим

губернаторам досталась Ямайка, то он делал все что мог для того, чтобы помешать им закрепиться на

новых землях, и, чтобы не допустить их на Ямайку, решил сам послать туда людей, и заселить ее, и

назначить своим наместником того севильского кабальеро Хуана де Эскивеля, о котором мы рассказывали

выше, что он был командующим в войнах против индейцев провинции Хигей; узнав об этом, дерзкий

Охеда перед отъездом сказал Эскивелю: “Клянусь, что если ты ступишь ногой на остров Ямайка, то я снесу

тебе голову”. И он покинул этот порт с двумя кораблями и двумя бригами, на которых находилось 300

человек (причем часть из них специально для этого прибыла из Кастилии, а часть состояла из испанцев,

живших на этом острове) и 12 кобыл, а произошло это 10 или 12 ноября того же 509 года. А поскольку

армада Дьего [123] де Никуэсы была больше, чем у Охеды, так как к нему стеклось множество жителей

этого острова, во-первых, потому, что все любили его за приветливость и обходительность, а во-вторых (и

это была основная причина, почему они хотели с ним ехать), потому, что о богатствах Верагуа ходило

гораздо больше слухов, чем о провинции Ураба, то Никуэсе пришлось купить еще одно судно, сверх тех

четырех кораблей и двух бригов, которые он приобрел в Кастилии, а на это потребовалось время, и Охеда

уехал в свои земли раньше, чем он; кроме того, чтобы обеспечить всем необходимым такое множество

кораблей и людей, Никуэсе пришлось занять деньги и в Кастилии, и на этом острове, в результате чего

после возвращения сюда он пережил немало волнений и немало потрудился, прежде чем смог отправиться

в свои владения. А дело заключалось в том, что поскольку Адмирал был так заинтересован, чтобы ни Дьего

де Никуэса, ни кто-либо другой не смог воспользоваться богатствами Верагуа, земли, которую открыл не

Реал — испанская монета, в то время равнялась 1/10 песо (или кастельяно).

кто иной, как его отец, чьи привилегии столь грубо нарушались, то ли сам Адмирал, то ли главный судья

или еще кто-нибудь, кто стремился угодить Адмиралу, стали оказывать давление на кредиторов Никуэсы,

чтобы они запретили ему выезжать с этого острова до расплаты с ними; и когда Никуэса расплачивался с

одним из них закладными на свои имения и долговыми обязательствами, появлялся другой, предъявлял

расписку или обязательство, подписанные Никуэсой, и требовал запретить ему выезд. И вот однажды,

когда Никуэса счел, что все наконец улажено, и 700 отлично экипированных людей, а также 6 лошадей

были погружены на суда (а своим капитан-генералом он назначил некоего Льопе де Олано, который в свое

время участвовал в интригах Франсиско Рольдана против старого Адмирала), и все пять его кораблей и

один бриг подняли паруса и тронулись в путь, и только один бриг он оставил в этом порту, чтобы самому

на него потом погрузиться и догнать остальных, так как у него оставалось еще какое-то незаконченное

дело, так вот в тот самый вечер, когда суда уже ушли, а он направился к реке, чтобы подняться на борт

своего брига, его догоняет альгвасил, предъявляет ему иск на 500 кастельяно и запрещает ему уезжать (и

если память мне не изменяет, а я собственными глазами видел то, о чем сейчас рассказываю, то его даже

вытащили из лодки, в которую он успел войти). И его ведут в дом главного судьи Адмирала, а им был

лиценциат Маркос де Агилар, и приказывают либо оплатить эту сумму, либо отправиться в тюрьму;

Никуэса упрашивает главного судью разрешить ему уехать, так как его корабли уже покинули порт, а ведь

он выполняет предписание короля, и говорит далее, что если главный судья его задержит, то он потеряет

всю свою армаду, которая стоит гораздо больше, чем 500 кастельяно, а эти деньги он заплатит по

прибытии, сейчас же не имеет возможности их заплатить; весь этот разговор очень опечалил несчастного

Никуэсу, но хотя было очевидно, что все препятствия на его пути создавались умышленно, было бы лучше,

если бы его тогда арестовали и он умер бы в тюрьме, нежели поспешил [124] навстречу тому печальному

концу, который его ожидал. И вот в момент, когда он пребывал в полной растерянности, не зная, как выйти

из создавшегося положения, и можно считать чудом, что он не сошел с ума в тот вечер, настолько он был

удручен, перед ним появился один добрый человек, нотариус, живший в этом городе, имя которого я забыл,

хоть мне очень не хотелось его забывать, и спрашивает: “А чего здесь требуют от сеньора Никуэсы?”. Ему

отвечают: “500 кастельяно”, а он говорит на это: “Пусть нотариус запишет, что я беру обязательство

Никуэсы на себя, и приходите ко мне домой, я выплачу вам всю сумму наличными”. Потрясенный Никуэса

молчит, не доверяя этому нежданному спасителю; нотариус же составляет от имени этого человека

обязательство по всей форме, тот его подписывает, а нотариус заверяет; убедившись, что акт выполнен по

всем правилам, Никуэса, с трудом сдерживая рыдания, подходит к этому человеку и говорит: “Позвольте

мне обнять того, кто выручил меня из такой беды”, и обнимает его, а затем спешит на бриг, чтобы

присоединиться к своим кораблям, которые ожидали его, маневрируя неподалеку от этого порта, и все

время оглядывается назад, чтобы посмотреть, не следует ли за ним еще какой-нибудь кредитор. Так он

покинул этот порт через восемь дней после Алонсо де Охеды, и было это 20 или 22 ноября названного года.

Говорят, что, оказавшись на борту своего корабля “Капитана”, он стал утверждать, что кормчие пьяны и

ничего не смыслят в морских картах и захотел сам вести корабль; но если это было действительно так, то я

полагаю, что у него помутился рассудок, ибо такие слова и поступки ему не свойственны, и, наоборот, все

мы знали его как человека весьма благоразумного. А вслед за Никуэсой из этого порта отправился заселять

остров Ямайку Хуан Эскивель с 60 испанцами (и именно они оказались первыми, кто принес на Ямайку

войны и проклятое репартимьенто, погубившее в конце концов и этот остров). А Никуэса перед отъездом

велел, чтобы в его имениях на этом острове Эспаньола приготовили из 500 свиней, часть которых

принадлежала Никуэсе, а часть следовало прикупить, 1000 окороков и отправили их в город и порт Якимо,

расположенный, как уже упоминалось, в 80 лигах вниз по течению от порта Санто Доминго, в очень

удобном месте, откуда можно было за пять или шесть дней доставить эти окорока в провинцию Верагуа; и

я видел, как их приготавливали в городе Якимо, где я оказался после отъезда Никуэсы, и должен сказать,

что то были самые большие и прекрасные окорока, какие я видел за всю свою жизнь…

КНИГА ТРЕТЬЯ

Глава 3

о дурном обращении испанцев с индейцами

К тому времени монахи-доминиканцы уже узнали, сколь горестное существование влачат исконные жители

этого острова и в сколь мучительной неволе томятся они и чахнут, между тем как испанцы, их хозяева,

пекутся о рабах своих не больше, чем о ненужной скотине, и если горюют, когда те умирают, то лишь

потому, что индейцы нужны им для работы на золотых рудниках и других промыслах; и при этом смерть

индейцев не учит испанцев ни большей кротости, ни большему милосердию в обращении с теми, кто

остался в живых; напротив, они продолжают мучить их, терзать и угнетать с обычным бездушием и