Де Лас Касас Бартоломе. История Индий
Подождите немного. Документ загружается.
богам человеческие жертвы, и в жертву приносились пленники, захваченные во время войн; но на этих
островах ничего подобного не случалось. Этот вождь Хатуэй знал нрав испанцев; ведь ему пришлось
бежать от их жестокого гнета и, покинув свою родину и владения, он переселился в чужой край; поэтому
он всегда был настороже, и его осведомители доносили и сообщали ему обо всем, что творилось на острове
Эспаньола, ибо он, по-видимому, опасался, что когда-нибудь испанцы [147] захотят перебраться на Кубу. И
в конце концов он, как видно, проведал, что испанцы решили отправиться на Кубу. Проведав об этом,
собрал он однажды всех своих соплеменников, в первую очередь воинов, и обратился к ним с речью, и в
речи этой напомнил, каким преследованиям подвергли испанцы жителей острова Эспаньола, и сказал:
“Ведомо вам, как обошлись с нами христиане, которые отняли у нас земли, отобрали жен и детей, лишили
нас владений, закабалили в рабство, перебили наших отцов, братьев, родичей и соседей; такого-то царя,
такого-то властителя такой-то провинции и такого-то селения они убили; их подданных и вассалов
истребили и уничтожили всех до единого; и если бы мы не спаслись от них бегством, покинув свой край и
перебравшись сюда, нас постигла бы та же участь и тот же удел. Ведомо вам, из-за чего и с какой целью
подвергают они нас всем этим преследованиям?”. Отвечали ему все: “Они поступают так по жестокости и
по злобе”. И молвил вождь: “Я скажу вам, почему они. так поступают — потому что есть у них великое
божество, которое они почитают и горячо любят, и сейчас я вам его покажу”. При нем была пальмовая
корзинка, которая на том языке зовется “хаба”, наполненная доверху или частично золотом, и сказал
Хатуэй: “Взгляните, вот божество, которому они служат и поклоняются и которого повсюду ищут; они
терзают нас, чтобы получить его, из-за него нас преследуют, из-за него погубили наших отцов, и братьев, и
все наше племя, и наших соседей, и лишили нас всего, что мы имели, из-за него они ищут нас и не дают
нам покоя. Вы уже слышали, что они хотят добраться сюда и домогаются одного — отыскать это свое
божество, и дабы найти и получить его, будут всячески мучить нас и преследовать, как раньше мучили и
преследовали на прежней нашей земле; а потому, давайте устроим празднество и пляски, чтобы, когда
придут христиане, это их божество приказало им не причинять нам зла”. Все согласились, что следует
устроить празднество и пляски в честь этого божества; тут начали они петь и плясать, пока не устали, ибо
таков у них был обычай — плясать, пока не устанут; пение и пляски длились целую ночь, от сумерек до
рагсвета; они плясали и сопровождали пляски пением, как на острове Эспаньола; собирались вместе по 500
—1000 человек, мужчины и женщины, и плясали все вместе, причем никто не нарушал общего лада ни
лишним движением, ни взмахом руки, ни шагом; но пляски индейцев Кубы много превосходили пляски
индейцев Эспаньолы, ибо пение первых было более приятно для слуха. И вот, после того как они спели и
сплясали перед корзиной с золотом, и утомились, Хатуэй снова обратился к ним с речью и сказал: “Так вот,
помните, что я вам сказал; а потому не будем держать у себя божество христиан, ибо где бы мы его не
спрятали, хотя бы в собственной утробе, они его у нас отнимут; а потому бросим его в воды этой реки, и не
узнают христиане, где их божество”. Так они и поступили, утопив все золото в реке; позже эта история
была рассказана индейцами и стала известна всем нам. Об этом вожде и касике Хатуэе нам доведется еще
сказать немало примечательного, о чем поведаем мы в свое время и в подобающем месте. [148]
Глава 22
в которой рассказывается о размерах Кубы и о том, где она расположена
Перед тем как повести рассказ о прибытии испанцев на остров Куба и об их делах на этом острове,
нелишне будет также поведать о величине острова, его местоположении, особенностях и богатствах, а
также о нравах и верованиях его исконных жителей, чего мы не сделали, когда говорили в нашей истории
об острове Эспаньола; но об этом острове мы очень подробно поведали в нашей “Апологетической
истории”, а Кубы коснулись только вскользь, и потому подробнее остановимся на ней здесь. Итак, что
касается первого, то в длину Куба составит лиг 300 без малого, если вести счет по суше; если же вести счет
по морю либо по воздуху, то получится меньше. В ширину составит она лиг 55—60, если отсчитывать от
первого восточного мыса, отсекающего примерно треть ее длины, а этот мыс мы называем Майей; далее
она становится уже, и оттуда до крайнего западного мыса ширина ее — лиг 20, иногда чуть больше, иногда
чуть меньше. Расположена она в тропике Рака, между 20 (или 20 с половиной) и 21 градусами. Почти вся
Куба являет собою долину, покрытую лесами и рощами; от восточного мыса Майей лиг на 30 тянутся
высочайшие горы; горы есть и на западе, если миновать примерно две трети острова; есть и посередине
Кубы, хотя и не очень высокие. В одной части с юга на север, а в другой с севера на юг текут чудесные
реки, богатые рыбой, по большей части гольцами и бешенками, которые заплывают и заходят с моря.
Примерно против середины Кубы в море виднеется скопление несчетного множества островков, которые
Адмирал, открыв их во время второго своего путешествия, нарек Хардин де ла Рейна, о чем мы
рассказывали в первой книге. С северной стороны тоже есть островки, хоть и не так много; эти островки
Дьего Веласкес назвал Хардин дель Рей. Почти в середине Кубы берет начало могучая река, текущая к югу
меж прекраснейших берегов, которую индейцы называют Кауто, и в реке этой водится великое множество
крокодилов, похожих на тех, что водятся в Ниле и повсюду известны; мы же ошибочно зовем их ящерами;
возможно, что они подрастают в море, а потом поднимаются вверх по реке; и тем, кто держит путь вдоль
Кауто, надобно держать ухо востро, особенно, если ночь застанет их на берегу реки, потому что крокодилы
вылезают из воды и ползают по суше, и всякого, кого застанут спящим либо просто врасплох, затаскивают
в воду и там убивают и пожирают целиком, без остатка, а при переправе вброд хватают всех людей и
лошадей тоже. Крокодилы свирепствуют всюду в этих Индиях, то есть в местах, где они водятся и
особенно на суше около южного побережья; в одних местах их меньше, в других больше; они хищники, а
потому весьма свирепы. На всех этих четырех островах никаких крокодилов нет и не было, [149] водятся
они только на Кубе, да и то лишь в этой реке, у южного побережья, а на севере и в других местах их нет,
разве что попадаются они в реке Кумана и других, текущих в южном направлении; там их немало. В былые
времена, лет пятьдесят назад, один крокодил объявился на нашем острове, на южном побережье, около
поселения Сальватьерра де ла Саванна, которое, как я говорил, находится на оконечности острова; не
помню, убили его или нет.
Но вернемся к нашему повествованию. В реках и ручьях было много золота: попадалось золото высокой
пробы, за кастельяно которого давали 450 мараведи; попадалось золото более чистое, ценившееся в 470
мараведи; такое золото можно было найти только в горах и в реках, впадающих в бухту Хагуа, как будет
рассказано ниже; попадалось и низкопробное золото, ценившееся по дукату за песо, потому что в нем
содержалось много меди. Вышеназванный остров Куба, как я уже сказал, очень лесист, так что можно
пройти все 300 лиг под сенью деревьев, столь же разнообразных, что и на острове Эспаньола; среди прочих
растут там великолепнейшие кедры, благоуханные и медноствольные, толщиной с целого быка; индейцы
делали из них большие каноэ, человек на 50—70, чтобы плавать по морю; в прежние времена на Кубе было
великое и несчетное множество таких кедров. Растут там деревья вроде сандаловых, названия которых мы
не знаем, но если поутру взобраться на какой-нибудь холм, то диву даешься — такое разносится
благоухание, словно где-то рядом жгут бесценный сандал; и это благоухание разносится по утрам, на
рассвете, поднимаясь вместе с испарениями земли от костров, разожженных индейцами ночью, ибо
индейцы ночами всегда жгут костры, не потому, чтобы в тех местах было холодно, а потому, что спят они
не в кроватях, как мы, а в гамаках, и оттого зябнут. Есть там деревья, дающие плод, который называется
“хагуа”.
76
первый слог долгий; он величиною с телячью почку, и если сорвать этот плод, даже не спелый и
не созревший, и положить его дня на три-четыре дозревать в каком-нибудь укромном углу, он весь
нальется медвяным соком, и все, что заключено внутри этого плода, вся плоть его, не знаю, как это лучше
назвать, не уступит по вкусу самой спелой и медовой груше, а то и вкуснее будет. По всей Кубе растет
множество диких виноградных лоз и они дают столько винограду, что в некоторых местах, не отходя в
сторону дальше, чем на арбалетный выстрел, можно было бы набрать сто, а то и двести корзин винограду и
сделать из него вино, правда, кислое; впрочем, я пробовал такое вино и нашел его не слишком кислым; так
вот, если ухаживать за этим виноградом и высадить его на ветерок и на солнышко, он перестал бы быть
диким, приобрел бы сладость, а так он растет в лесу среди высоких деревьев, и потому солнце его не греет
и ветер не обвевает; и так как Куба насчитывает в длину 300 лиг, и всю ее из конца в конец, как я уже
упоминал, можно пройти под сенью деревьев, а в лесах везде растут лозы, то мы потом рассказывали, что
нам довелось видеть огромный виноградник, раскинувшийся на 300 лиг. Мы видели лозы, которые в обхват
были куда [150] толще человеческого тела, и это не преувеличение, и дивиться тут нечему, ибо и кедры, да
и прочие деревья там, как сказано выше, на редкость могучи, потому что земля острова влажная, жирная и
плодородная. Климат на Кубе свежее и умереннее, чем на Эспаньоле, и это очень здоровый край. Есть
здесь отличные гавани, укромные, безопасные и готовые принять множество судов, словно они для этого и
были созданы. Особенно хороши гавани на южном побережье, как например гавань около города Сантьяго,
имеющая очертания креста; а гавань Хагуа, думается мне, не имеет равных, наверное, в целом мире.
Очертания у нее примерно такие:
"
Корабли проникают в гавань через узкий проход, длиною около арбалетного выстрела или чуть побольше,
если я не запамятовал, а внутри на 10 лиг расстилается водное пространство с тремя островками, и если
корабль пришвартовать к любому из этих островов, то он не сдвинется с места, потому что вся просторная,
вместительная гавань защищена горами, и корабли находятся в ней словно за четырьмя стенами. Здесь
водится такая уйма рыбы, особенно гольцов, что раньше у индейцев в самой морской гавани были
устроены тростниковые садки и внутри каждого содержалось и находилось 20, а то и 30, и 50 тысяч
гольцов, и ни один из них не мог выбраться на волю, и индейцы доставали их оттуда сетями и брали, каких
хотели, а других оставляли, словно в пруду или в бассейне. Хорошие гавани и порты есть и на северном
побережье; среди них наилучший и самый удобный — порт Каренас, который теперь называется Гавана;
это превосходный порт, он может принять много кораблей, и в Испании, да и в других странах мира мало
найдется равных ему портов; расположен он почти на самой оконечности острова, к западу; на 20 лиг
восточнее находится порт Матансас, но он не очень закрытый и небезопасный. Порт, называемый
Принсипе, тоже очень хороший, он находится почти на середине побережья, а у самой оконечности есть
76
Хагуа — дерево из семейства мареновых, к которому относятся также хинные и кофейные деревья.
еще один порт, Баракоа, этот похуже; между ними попадаются бухты, где могут стать на якорь небольшие
суда. Птиц на этом острове множество, есть здесь голуби, и горлицы, и настоящие куропатки, как в
Испании, только они меньше, и мяса у них немного, больше всего на грудке; они водятся только на Кубе,
ни на Эспаньоле, ни на других островах их нет. Журавли тоже водятся только на Кубе, но вдали от
побережья. Есть здесь и другие птицы, которые не встречаются больше нигде в Индиях, ни на островах, ни
на материке; это птицы величиною с журавля и похожи на него с виду; вначале они белы, как белоснежные
голуби, а потом мало-помалу начинают розоветь и под конец становятся розовыми до последнего перышка;
их красотою стоит полюбоваться. Если бы такие птицы попались индейцам Новой [151] Испании, те
высоко бы их ценили, ибо они — искуснейшие, не имеющие доныне себе равных нигде в мире мастера на
всякие поделки из перьев. Стоит полюбоваться на этих птиц, когда они начинают розоветь; они всегда
держатся стаей, по 500 и 1000 птиц вместе, и похожи на стадо овец, меченных .красной охрой; обычно они
не летают, как журавли, а почти все время стоят в море, погрузив ноги в соленую воду, но так, чтобы вода
не доходила до перьев; дело в том, что птицы эти кормятся морскими водорослями или рыбешкой, и воду
пьют, наверное, тоже морскую, потому что индейцы, когда держат таких птиц дома, всегда бросают им
маниоковый хлеб или иной корм в сосуд с водой и добавляют туда пригоршню соли. Водится на Кубе
множество красивейших попугаев; они ярко-зеленые, и только во лбу, над клювом, у них несколько алых
перышек, и этим они отличаются от попугаев с острова Эспаньола, потому что у этих последних перышки
над клювом белые, а у некоторых словно выщипаны. Эти попугаи начиная с мая месяца и позже, пока они
молоденькие, идут в пищу жареными и вареными, и они куда вкуснее, чем дрозды либо другая хорошая
дичь в пору лова. Индейцы могли наловить сколько угодно таких попугаев, не упустив ни одного, и
делалось это так: какой-нибудь мальчик лет десяти-пятнадцати взбирается на дерево с живым попугаем в
руках; на голову попугая он кладет немного соломы или травки и легонько похлопывает его рукой по
голове; попугай тотчас начинает издавать жалобные крики; и тут слетаются к дереву все попугаи до
единого, сколько их носится в воздухе, а там их целая туча; они садятся на ветки, а мальчик уже держит
наготове прутик с тонким шнурком, заканчивающимся петлей; и вот набрасывает он петлю на шею
каждого попугая, потому что те не боятся прутика, принимая его за часть дерева; затем мальчик дергает
шнурок, подтягивает попугая к себе и, свернув ему шею, бросает вниз; и таким образом он ловит попугаев
сколько хочет, пока вся земля под деревом не покроется тушками, и он видит, что больше ему не поднять;
и пожелай охотник наловить тысячу или десяток тысяч попугаев, ему это ничего бы не стоило, потому что
ни один попугай не улетит с дерева, пока слышатся жалобные крики и клекот привязанного попугая. Есть
там птицы, которые летают над самой землей; индейцы называют их биайас, предпоследний слог долгий;
индейцы бегали за ними следом и ловили их на лету, либо охотились на них с собаками, если я верно
припоминаю; когда этих птиц варят, отвар получается словно с привкусом шафрана; на вкус они очень
хороши и заменяли нам фазанов. Еще на этом острове в большом изобилии водилась превосходная дичь,
которую индейцы называют “гуами-никинахес”, предпоследний слог долгий; они были величиною с
комнатную собачонку, очень хороши на вкус и водились там, как я уже сказал, в большом изобилии.
Одним таким зверьком можно было накормить двух человек — во всяком случае, двух зверьков хватало на
троих; их ловили за ноги и приканчивали дубинкой, а чаще всего на них охотились с собаками, потому что
бегали зверьки эти очень неуклюже. После того как наши завели на этом острове свиней, они совсем
повывелись, так же как и другой [152] зверек, агути, который с виду напоминал мышь, особенно хвостом.
На этом острове водились еще, да наверное водятся и поныне, диковинные змеи, огромные, с толстую
человеческую ногу в обхват; они бурого цвета и до того малоподвижны, что лежат кольцом и почти не
замечают человека, даже если он на них наступит. Водились там еще игуаны, гады вроде ящериц, пестрые
и величиною с собачку-болонку. Наши говорят, что на вкус они не уступят фазанам, но меня никак не
могли заставить их отведать. Рыбы на этом острове водится великое и несметное множество по всему
побережью; есть там гольцы, и толстолобики, такие же как в Кастилии, и крупные бешенки, и рыбы-иглы, и
тьма всякой другой рыбы; но у южного побережья, там, где лежат бесчисленные островки, которые, как я
говорил, называются Хардин де ла Рейна, водится тьма черепах, потому что море образует в тех местах
множество больших заводей. Эти черепахи ловятся очень легко, они величиною со щит средней величины,
а то и с большой, и каждая вместе с мясом, или плотью и жиром, весит обычно четыре арробы, то есть
целый кинтал. Они очень хороши на вкус и полезны для здоровья, их жир похож на куриный, он очень
желтый, и если его растопить, становится цвета золота. Этот жир очень помогает от проказы, чесотки и
тому подобных болезней. Одной черепахой можно накормить человек десять, если не больше. Они
откладывают 500—600 яиц вроде куриных, только не в скорлупке, а в тоненькой пленочке; черепахи
выходят из воды, откладывают на берегу яйца и зарывают их в песок, солнце и песок согревают яйца, и из
каждого вылупляется черепашка, и тотчас все они по природному инстинкту бегут искать море. Ловят их
следующим образом: индейцы берут рыбу, которую моряки зовут рыба-прилипала, с добрую крупную
сардину величиной, привязывают к ней тоненький шнурок длиной в 30—50 морских саженей и
забрасывают в море; рыбка тотчас начинает искать черепаху, и как только найдет, присасывается снизу к
панцирю; когда индеец видит, что уже пора, он потихоньку, медленно выбирает свою лесу или шнурок и с
такой легкостью подтаскивает по воде черепаху весом в целый кинтал, словно это мелкая тыква; если
рыбка-прилипала к чему-нибудь присосется, отодрать ее невозможно, хоть режь на куски. Этим способом
ловили так много черепах, что в любое время можно было получить столько мяса, сколько дала бы сотня
коров; и к нам нередко приходили 300—400 индейцев и приносили это мясо или рыбу, не знаю, как верней
назвать. Для черепах индейцы устраивали такие же садки, как для гольцов: они ставили между островками
тростниковые загородки, в которых собиралось до полутора тысяч черепах, и ни одна из них не могла
выбраться на волю. Кроме всего перечисленного, на острове повсюду возделывался маниоковый хлеб, и
вообще эти места по изобилию пищи и всего необходимого человеку не имели равных во всех этих Индиях.
[153]
Глава 23
Сведения, касающиеся острова Куба
Теперь, когда мы сообщили все сведения, касающиеся размеров Кубы,
ее местоположения и богатств,
уместно и своевременно перейти к рассказу о людях, которых мы на этом острове застали. Исконными
жителями Кубы были индейцы того же племени, что населяло острова Юкайос, люди простосердечнейшие,
миролюбивые, кроткие, не знавшие одежды,
помышлявшие не о том, чтобы делать кому-то зло, а,
напротив, лишь о том, чтобы делать друг другу добро, как явствует из книги первой, где рассказано, как
открыл земли этих индейцев первый Адмирал, который пробыл среди них немало времени. Видимо, лет за
пятьдесят или около того, до нашего появления на Кубе, туда стали переселяться индейцы с острова
Эспаньола, причем переселение это особенно усилилось после того, как они, исконные его обитатели,
стали терпеть от испанцев гнет и мучения; перебравшись на Кубу, они поселились здесь то ли с согласия
местных жителей — сибонеев, предпоследний слог долгий, как те себя называли, то ли против их воли,
подчинив их, быть может, силою. Как бы то ни было, индейцы, которых мы застали на острове, были
примерно такие же, как на острове Эспаньола, за исключением только этих самых сибонеев, отличавшихся
большой кротостью и простосердечием. У них были свои цари и повелители, в селениях насчитывалось по
200—300 домов, и в каждом доме множество душ, согласно обычаю этого острова. Между собою все
индейцы жили в мире; не припомню, чтобы довелось нам услышать или проведать о каких бы то ни было
войнах между властителями. Пищи и всего необходимого для жизни имелось у них вволю, возделанных
полей было множество, и все содержались в образцовом порядке, и потому припасами располагали они в
избытке, о чем мы свидетельствуем как очевидцы, ибо припасы эти не раз спасали нас от голода. Равным
образом я упоминал уже, что в сравнении с плясками и пением жителей Эспаньолы пляски и пение
кубинских индейцев были куда искуснее, и приятнее, и благозвучнее по напевам. Что касается их веры, то
они ее попросту не имели, потому что не было у них ни храмов, ни идолов, ни жертвоприношений, вообще
ничего похожего на идолопоклонство; были у них только жрецы, колдуны либо врачеватели, о
существовании которых на острове Эспаньола мы уже упоминали в нашей “Апологетической Истории” и
которые, как верили индейцы, общались с демонами, и демоны открывали им свои намерения и отвечали
на все вопросы. И чтобы сподобиться таких видений и общения с нечистой силой, готовились эти жрецы
следующим образом: постились три-четыре месяца кряду, а то и дольше, и в рот ничего не брали, кроме
сока каких-то трав, который поддерживал их ровно настолько, чтобы они не испустили Дух и не
скончались; после того, претерпев столь великие муки голода, [154] они становились худыми до крайности
и изможденными, и тут уж они могли удостоиться и сподобиться этих адских видений и общения с
нечистой силой и узнать от нее, благоприятный будет год или нет, не нападут ли на племя болезни, много
ли родится детей, выживут ли рожденные и прочие вещи; эти люди считались у индейцев прорицателями,
ибо так повелось у всех народов на земле, которые не ведают истинного бога: v них всегда были волхвы,
либо жрецы, мужчины и женщины, слывущие оракулами и пифиями, и они вступали в сговор с дьяволом, и
дьявол либо вселялся в их тело, либо являлся им в том или ином обличье и отвечал на их вопросы, и они
узнавали о грядущих событиях, известных демонам в силу самой их природы или по опыту, как например с
какого дня пойдут дожди и тому подобное. И следует знать, что нечистая сила искони тщилась уловить в
свои тенета именно язычников, и сделать их главными и непосредственными исполнителями своей воли и
при их соучастии обманывать всех прочих; и слуг своих демоны избирали среди тех, кто, как было им
ведомо, наиболее явно выказывал склонность к суевериям, и этих людей они всяческими путями
соблазняли и переманивали на свою сторону, ибо господь отвратил от них взор свой в наказание за грехи; и
затем по молчаливому уговору или по взаимному соглашению демоны заставляли их покориться и
подчиниться своей воле, обязуясь, в свой черед, выполнять их желания; и так было во всех языческих
племенах. Об этом мы весьма подробно рассказали в нашей “Апологетической Истории”, и там мы
поведали обо всех уловках, хитростях и коварных приемах, которые пускали в ход демоны, дабы забрать
власть над родом людским. Так случилось и с индейцами Эспаньолы и Кубы, не ведающими благодати и
света истинного вероучения, равно как и многие другие племена в этом мире; и волхвы их, которые
назывались на том языке “бехике”, средний слог долгий, сеяли в соплеменниках своими прорицаниями
суеверие и идолопоклонство, следы и признаки которого мы в ту пору не заботились выискивать; такие
жрецы были и на острове Эспаньоле, о чем поведали мы в вышеупомянутой книге. Эти самые жрецы, или
врачеватели, бехике по-индейски, исцеляли дуновением и другими действиями, бормоча сквозь зубы какие-
то слова. Испанцы, чуть что, начинают кричать обо всех этих суевериях и об общении индейцев с
дьяволом, дабы очернить их, воображая, что суеверие этих людей дает христианам больше права их
грабить, угнетать и убивать; и это происходит от великого невежества наших людей, ибо они не знают о
слепоте, и заблуждениях, и суевериях, и идолопоклонстве древнего язычества, которого не миновала и
Испания; и это невежество у испанцев неизменно усугублялось и усугубляется бесчестным намерением
оправдать свои жестокие дела, как будто делам этим можно найти оправдание; а испанцам следовало бы
знать и помнить, что всюду, где не слышится слово божие и молчит истинная вера, люди, будь они хоть
самые разумные, и просвещенные, и даже христиане, забывают свой долг и развращаются; и опыт
показывает, что там, где часто звучат проповеди, люди обычно отличаются добрыми нравами,
воздержанностью и [155] добродетельной жизнью, и чем больше проповедей, тем лучше; напротив, там,
где проповедь слова божия звучит редко, а то и вовсе никогда, люди отличаются по большей части
распущенностью, разнузданностью и испорченностью нравов и мало-помалу становятся равнодушны ко
всему духовному, как звери и бесчувственные скоты; и потому господь, вознамерившись лишить какое-то
племя своей благости, оставляет его без слова своего и учения, и это — одна из величайших кар господних
и один из бичей его, и господь грозит устами пророков своих: Mittam famem in terrain, non famem panis, sed
audiendi verbum Dei (Пошлю голод на землю, в охваченные тем голодом, не хлеба взалкаете, но слова
господня (лат.)) и т. д. А потому тут нечему дивиться, и нечего гнушаться этими людьми, ибо во всех
краях, не осененных благодатью и светом истинной веры, поддаются люди грехам и порокам, и в этом нет
ничего диковинного, а скорее стоит подивиться, когда мы не находим у язычников ни грехов, ни изъянов.
Жители Кубы знали, что небо и все сущее было некогда создано, и создали все, по их словам, три
божества; одно божество явилось с одной стороны, другое — с другой, и прочие бредни; я говорил им, что
на самом деле то был истинный бог в трех лицах и т. д. Они хорошо знали о потопе, когда весь мир был
залит водой. Старики старше семидесяти лет рассказывали, как один человек, проведав, что не миновать
потопа, соорудил большой корабль и укрылся на нем вместе со всем семейством и множеством животных;
и он послал за вестями ворона, но ворон не вернулся, прельстившись на падаль; и тогда он послал голубку,
и та вернулась с пением и принесла веточку, на которой был лист вроде масличного, но не масличный.
Затем этот человек сошел с корабля и сделал вино из дикого винограда, растущего на Кубе, выпил его и
опьянел; а у него было два сына, и один рассмеялся и сказал другому: “Давай побьем его”, но брат
разбранид его и защитил отца; когда же отец проспался и узнал о бесстыдном намерении сына, он проклял
его, а другого сына благословил, и плохой сын стал родоначальником индейцев этих земель, почему и нет у
них ни плащей, ни камзолов, а от сына, который чтил отца, пошли испанцы, и потому у них есть одежда и
лошади. Об этом рассказал одному испанцу по имени Габриэль Кабрера старик-индеец, которому
перевалило за семьдесят; Кабрера однажды стал бранить его и обозвал собакой, и старик сказал в ответ :
“Почему ты бранишь меня и обзываешь собакой? Разве все мы не братья? Разве не происходите вы от
одного из сыновей человека, который соорудил большой корабль, а мы — от другого его сына?”. И потом
этот индеец повторил свои слова перед многими другими испанцами, когда Кабрера, его хозяин, попросил
его об этом, а мне это рассказал сам Кабрера много лет спустя; он был разумным и честным человеком.
[156] Что касается законов и обычаев кубинских индейцев, то законы и обычаи эти держались здесь
недолго по той же причине, что и на Эспаньоле, и никто о них ничего не узнал, ни мы, пришедшие на Кубу
первыми, ни те испанцы, которые позже опустошили этот остров. Единственно, о чем мы можем судить с
наибольшей достоверностью, это о том, что их цари и повелители правили без свода законов, manu regia,
(по воле монарха (лат.)) подобно тому как римляне в древнейшую пору повиновались не законам, а
разумению и воле царя; и индейцы на этом острове тоже, должно быть, управлялись своими царьками, и те
правили ими, как велит миролюбие и справедливость, ибо мы застали в их селениях покой и порядок. А
когда жители какого-то царства, города или селения живут в мире, довольствуясь собственным
достоянием, это ясно и непреложно свидетельствует о том, что в этом царстве, городе или селении
существует и соблюдается правосудие, либо люди эти добродетельны по самой своей сути; ведь, как
говорит философ,
77
а также св. Августин в “De Civitate Dei” (“О граде божьем” (лат.)) книга II, глава 21,
без правосудия люди не могут держаться вместе и прожить долго даже в одном доме. И так как мы видели,
что обитатели Эспаньолы, и Кубы, и всех этих Индий живут в селах и больших поселениях вроде городов,
мы можем, даже не зная о них ничего, кроме этого, с полным правом заключить, что либо властители их
правили ими по справедливости, либо сами они в силу естественной своей природы жили, не обижая и не
притесняя ближних. Как мы рассказали в нашей “Апологетической Истории”, жители этих четырех
островов — Эспаньолы, Кубы, Сан Хуан и Ямайки, а также островов Лукайос не ели человеческого мяса и
не знали, что такое противоестественный грех, и воровство, и другие дурные обычаи; в первом до сей поры
77
... говорит философ — имеется в виду Аристотель.
никто не усомнился; что касается второго, то ни один человек из тех, кто знал этих индейцев и общался с
ними, не обвинял их в подобном грехе; и только Овьедо, который осмелился писать о том, чего не знал и не
ведал, и о людях, которых отроду не видывал, ложно приписал им этот гнусный порок, сказав, что все они
— содомиты, и сделал это с такой легкостью и решительностью, будто сообщал, что цветом кожи эти люди
немного темнее и смуглее испанцев. То, что я говорю здесь, — правда, ибо я прожил на этом острове
долгие годы, видел его обитателей и знал их, и был знаком с испанцами, как со священнослужителями, так
и с мирянами, которые приехали сюда первыми с первым Адмиралом, да и сам отец мой в ту пору прибыл
сюда с ним; и никогда ни разу я не слышал, чтобы кто-то обвинил или заподозрил индейцев в таком
пороке, так же как не обвиняли и не подозревали в нем наших испанцев; наоборот, я не раз слышал от
самих испанцев, которые угнетали индейцев и в конце концов уничтожали их: “О, какие праведники вышли
бы из этих людей, будь они христианами!”, ибо наши знали, [157] как добры индейцы от природы и
насколько чужды им пороки; и позже я нарочно стал обращать на это внимание и расспрашивал всех, кто
мог знать что-то или заподозрить, и мне неизменно отвечали, что ничего подобного и в помине не было.
Среди тех, кого я расспрашивал, была одна старуха-индианка из рода касиков и вождей, которая в свое
время вышла замуж за одного из первых на этом острове испанцев; во время исповеди мне пришло в
голову спросить ее, водился ли за мужчинами острова такой порок и позорный грех до прихода сюда
испанцев, и она отвечала: “Падре, ничего подобного не было и быть не могло, не то мы, женщины,
разорвали бы мужчин в клочья, и ни один не уцелел бы”. Когда мы вступили на Кубу, нам попался только
один индеец в женском одеянии, которое называется нагуас и прикрывает тело от пояса до колен, и потому
мы заподозрили, что дело нечисто, но точно ничего не узнали, и, может статься, этот человек (и подобные
ему, если таковые имелись) по. какой-то причине занимался женской работой и потому носил эту одежду, а
вовсе не с порочной целью; Гален и Гиппократ рассказывают, что некоторые скифы заболевают особой
болезнью, вызванной тем, что они много времени проводят в седле; чтобы излечиться, они делают себе
кровопускание из неких вен, в конце концов теряют мужскую силу и, зная за собой этот изъян, меняют
платье на женское не с какой-то позорной целью, а потому что начинают заниматься женскими делами, и
ремеслами, и работой; то же самое могло случиться на Кубе или в других местах Этих Индий, где
встречались мужчины в женском одеянии; могли быть на то и другие причины, связанные с обрядами и
обычаями индейцев, а отнюдь не какие-то постыдные побуждения. И у Овьедо хватает духу утверждать,
что все индейцы с Кубы и с Эспаньолы — содомиты! Думается мне, что где бы ни пребывал ныне Овьедо,
не миновать ему расплаты за этот вымысел, и дай боже, чтобы постиг он, за что именно расплачивается;
поистине, облыжные возвел он поклепы на жителей этих островов и многих других мест в Индиях, обвинив
их в чудовищных грехах и в скотоподобии; ведь стоит ему коснуться в своем повествовании индейцев, он
слова сказать не может, не изрыгая хулы, и его поклепы облетели почти весь мир, ибо немало времени
прошло с тех пор, как Овьедо дерзнул напечатать свою лживую историю, и мир принял ее на веру, которой
не заслуживает писавший, потому что все, сказанное им об индейцах, — по большей части неправда и
вымысел; но мир готов чтить любые бредни, какие только сходят с печатного станка, лишь бы там было
что-нибудь новенькое и занятное, либо такое, что льстит обычной в миру склонности к, стяжательству; к
тому же издревле повелось, что всему плохому верят скорее, чем хорошему. Вот если бы на заглавном
листе истории Овьедо стояло, что составитель ее — конкистадор и лютый враг индейцев, убивавший их и
губивший в рудниках, о чем будет сказано ниже и в чем сам он сознается, то по крайней мере среди людей
вдумчивых, и разумных, и добрых христиан его история не пользовалась бы уважением и не внушила бы
веры. [158]
Глава 24
О нравах жителей Кубы
Как я уже говорил, жители острова Куба были исполнены радушия и миролюбия, равно как и жители
Эспаньолы, и, кажется, можно утверждать, что индейцы Кубы в этом отношении превосходили своих
соседей, ибо, на мой взгляд, нельзя привести более красноречивого свидетельства их радушия, чем
гостеприимство царя Гуаканагари и прием, который в течение долгого времени оказывал он первому
Адмиралу и первым христианам, приехавшим открывать эти земли, о чем рассказано в первой книге. Его
гостеприимству подстать радушие жителей провинции или селения Куэйба на острове Куба и добрый
прием, который оказали они Алонсо де Охеде и его солдатам, когда те полумертвые выбрались из
огромного болота, о чем рассказано в главе 60 второй книги; а ведь индейцы могли перебить всех
пришельцев, и никто ничего не узнал бы, и точно так же мог поступить вышеназванный царь Гуаканагари
со старым Адмиралом, когда у того погибло судно в гавани, названной им Навидад. Подобный прием
оказали те же индейцы с острова Куба и баккалавру Ансисо, и Самудио, и Вальдивии, когда Ансисо
добрался сюда с материка на одном корабле с небольшим экипажем, всеми покинутый и преследуемый
неудачами; особенно радушный прием был ему оказан могучим властителем и царем провинции или
области, которая называется Макака, средний слог долгий, и расположена на южном побережье; там есть
гавань, лигах в 15—20 от гавани Сантьяго, если мне не изменяет память. Этот царь, или касик, называл
себя Командором (почему он принял такое имя, мы скажем ниже); и он сам, и все его подданные сделали
столько добра Ансисо и его спутникам, что и в родном доме их не могли принять лучше. Здесь и раньше
появлялись испанцы, потому что все неудачники, которые уезжали с материка, попадали на этот остров, и
всем им оказывали такой же прием. Один испанец, моряк, захворал и остался в селении этого вождя, ибо,
надо думать, был не в состоянии уехать вместе с остальными в челнах на Эспаньолу. Этот моряк,
научившись немного языку индейцев, рассказал касику и его подчиненным все, что сам он знал о
христианской вере, особенно же научил их почитать деву Марию, и рассказал, что она матерь божия и
осталась непорочною, родив младенца Иисуса, и он показал им образ пречистой девы, нарисованный на
бумаге, который был при нем; касик попросил у него образ; и еще этот моряк многократно читал индейцам
молитву Аве Мария. Он надоумил их построить храм, жилище для пречистой девы, и они построили такой
храм” сделали там алтарь и в меру сил своих разукрасили его тканями из хлопка. Они расставили перед
образом богородицы множество сосудов с едой и питьем на случай, если она проголодается днем или
ночью. Моряк научил также касика и его подданных приветствовать богоматерь [159] утром и вечером
чтением молитвы. Царь и все прочие входили в храм, преклоняли колени, опускали долу голову,
складывали руки с величайшим смирением и говорили: “Аве Мария, Аве Мария (святая Мария, помоги
нам)”, потому что по большей части, кроме этих слов, ничего не могли выучить. Такой обычай сохранился
у них и после того, как моряк выздоровел и вернулся на Эспаньолу, и они творили обряд и читали молитву
каждый божий день; когда же прибыл туда баккалавр Ансисо и его спутники, царь Командор тотчас с
величайшей радостью взял их за руку и повел в храм, а там указал перстом на изображение пречистой девы
и молвил, что изображение это не простое, и все индейцы очень его любят, ибо на нем представлена святая
Мария, матерь божия. Невозможно описать, как преданно почитали богоматерь и сам касик, и все его
индейцы; в ее честь они сложили песни, сопровождавшиеся плясками, и в песнопениях этих то и дело
поминалось ее имя. По рассказам Ансисо, пречистая дева не раз являла индейцам чудеса, а потому ее стали
почитать и в других селениях, которые прежде были не в ладах с племенем Командора. Об этом упоминает
Педро Мартир в 6-й главе своей второй “Декады”, где он рассказывает обо всем папе Льву X со слов
самого Ансисо, с которым Педро Мартир имел беседу в Вальядолиде. Эту эпистолу Педро Мартир
завершает следующими словами: “Наес volui, beatissime Pater, de incolarum religione recensuisse, quae non
ab Anciso solum, verum etiam a pluribus aliis auctoritate pollentibus viris, scrutatus sum, quo intelligat Beatitudi
tua quam docile sit hoc genus hominum, quamque facilis pa-teat es ad nostrae religionis ritus imbuendos aditus.
Nequeunt ista fieri re-pente; paulatim ad Christi legem Evangelicam, in cuius culmine sedes, trahen-tur amnes, et
tui gregis oves multiplicatas in dies magis ac magis, Beatissime Pater, intelliges. Haec ille”. (Я привожу эти
сведения о благочестии туземцев, слышанные мною не только от Ансисо, но и от многих иных облеченных
властью мужей, желая, чтобы вы, ваше святейшество, узнали, как понятливы эти люди и как легко
приобщить их к законам нашей веры. Действовать поспешно тут нельзя; следует постепенно подвести их к
евангельским законам христианского мира, который вы, святой отец, возглавляете, и узрит ваше
святейшество, как стадо овец ваших будет увеличиваться день ото дня. Таковы его слова, (лат.))
Имя Командора этот касик получил следующим образом: узнав от испанцев, прибывших в его владения,
что быть христианином хорошо и для этого нужно креститься, он попросил, чтобы его окрестили; не знаю,
кто его крестил, но когда настал момент дать ему имя, касик спросил, как зовется самый главный вождь
христиан, который правит островом Эспаньола; ему ответили, что тот зовется командором, и тогда касик
сказал, что хочет зваться этим именем. Из вышесказанного можно предположить, что касик был крещен в
то время, когда Эспаньолой правил главный командор Алькантары, то есть не ранее 508 года, когда этот
главный командор послал Себастьяна де Окампо совершить плаванье вокруг [160] Кубы и объехать ее со
всех сторон, потому что тогда еще не знали, остров это или материк. До 8-го года никто не бывал в тех
краях, кроме разве что Адмирала, который в 4-м году намеревался объехать все побережье Кубы; может
статься, он-то и был на Кубе и способствовал крещению касика, потому что его сопровождал капеллан;
возможно, что тогда касик получил другое имя, а потом уже взял имя великого командора Алькан-тары;
впрочем, мне это кажется маловероятным, потому что в тех местах Адмирала преследовали бури и
противные ветры. После 8-го года на острове Эспаньола правил уже не главный командор, а второй
Адмирал; возможно, кто-нибудь из испанцев, прибывших на Кубу с материка после 1509 года, духовная
особа или даже мирянин, взялся окрестить касика и дал ему это имя из преданности к упомянутому
главному командору.
Все вышесказанное свидетельствует о том, что индейцы, обитавшие на Кубе, неизменно оказывали нашим
радушный прием и гостеприимство; так поступили они с Охедой, и с Ансисо, да и с другими испанцами,
которые побывали у них на острове прежде этих двух мореплавателей либо после них, и, стало быть,
неправда то, что рассказывает Педро Мартир, а рассказывает он следующее: когда на Кубу прибыли
Кольменарес и Кайседо, прокурадоры,
78
посланные из Дарьена в Кастилию, они обнаружили в море у
самого берега обломки каравеллы, на которой Вальдивия вторично отправился на остров Эспаньола по
78
Прокурадор — здесь: посланец.
приказу Васко Нуньеса, и оба прокурадора решили, что экипаж каравеллы погиб от рук индейцев; но ведь
могло статься, что каравелла просто-напросто пошла ко дну в открытом море, весь экипаж потонул, а
обломки прибило бурей туда, где нашли их прокурадоры. Но даже если их и в самом деле убили индейцы,
даже если бы и жители Куэйбы убили Охеду, а Командор и его воины растерзали бы в клочья Ансисо, и его
братию, и всех испанцев, которые ступали на землю Кубы, индейцы поступили бы с ними справедливо, как
с людьми, известными жестокостью и беззаконными делами, ибо индейцы знали, что эти люди опустошили
остров Эспаньола и бесчисленные острова Юкайос и обитатели этих островов бежали на Кубу, спасаясь от
произвола и от бесчеловечного порабощения, грозившего им гнетом и гибелью, о чем рассказывали мы в
главе 60 предыдущей книги; и потому кубинские индейцы с полнейшим основанием могли опасаться, что и
с ними испанцы поступят подобным же образом, как оно в конце концов и случилось, ибо мы опустошили
весь их остров до основания; и то обстоятельство, что кубинские индейцы не тронули ни Ансисо, ни Охеду,
ни других испанцев, хоть и могли перебить их безнаказанно и без помех, свидетельствует, что вряд ли
стали бы они убивать Вальдивию и Никуэсу, как полагали некоторые. Педро Мартир говорит также, что
среди обломков каравеллы не нашли ни одного трупа, и значит убийцы либо побросали тела в воду, либо
отдали на съедение индейцам племени карибов, которые могли оказаться поблизости; но это и отдаленно
не похоже на истину, потому что ни разу не случалось, чтобы карибы заплывали так далеко от своих
островов Гваделупы и Доминики, находящихся еще восточнее [161] острова Сан Хуан; они и до Эспаньолы
добирались очень редко, и те испанцы, от которых Педро Мартир получил эти сведения, говорили не то,
что доподлинно знали, а то, что им приходило на ум и представлялось возможным.
Овьедо по обыкновению много распространяется о дурных обычаях кубинских индейцев, хотя сам этих
обычаев не наблюдал; и даже я ничего о них не знаю, несмотря на то что прибыл на Кубу одним из первых
и прожил там несколько лет; и я ни разу не слышал, чтобы кто-то наблюдал подобные вещи; ведь, как уже
было сказано и будет сказано снова, испанцы опустошили остров с такой молниеносной быстротой, что у
индейцев попросту не было возможности свершать обычаи, о которых пишет Овьедо, а у испанцев не было
времени видеть их и наблюдать, потому что с того самого момента, как мы вступили на этот остров,
индейцам не выпало и дня досуга, и вся их жизнь проходила в изнурительных, трудах, по завершении
которых они были в силах лишь стенать и оплакивать свою беду и горькую участь, и ни о чем другом не
помышляли. Овьедо пишет, что когда кто-нибудь из индейцев вступал в брак, будь то вождь и касик, либо
последний простолюдин, все приглашенные на свадьбу творили плотский грех с невестой прежде самого
жениха; думаю, что тот, кто рассказал это Овьедо, все выдумал, потому что после вторжения испанцев у
индейцев не осталось и времени на то, чтобы творить свои обряды, так что наши просто не могли их
наблюдать. Да и будь это правдой, среди древних язычников встречались народы, у которых существовал
подобный обычай, о чем мы подробно поведали в нашей “Апологетической Истории”. А потому нечего
удивляться, что людям, лишенным света истинной благодати, свойственны подобные изъяны, и даже
худшие.
Глава 25
в которой рассказывается о том, как прибыли испанцы на остров Куба
Итак, мы изложили все, что знали об острове Куба, о его богатствах, а также о его жителях и обитателях;
пришла пора поведать о том, как мы, христиане, прибыли на этот остров, хоть сам я приехал на Кубу не в
тот поход, а в следующий, четыре или пять месяцев спустя. Дьего Веласкес со своим отрядом в 300
человек выехал из Саванны, как мне помнится, к концу 1511 года и, если я не запамятовал, высадился в
гавани, называемой Лас Пальмас и расположенной во владениях одного вождя по имени Хатуэй или
поблизости оттуда: как я уже рассказывал, этот самый Хатуэй бежал с острова Эспаньола, а перед
нашествием испанцев собрал своих людей и показал им, как явствует из главы 21, то, что почитали
христиане словно божество, то есть золото. Узнав о высадке наших, индейцы [162] сообразили, что для них
нашествие испанцев добром не кончится, а рабством, муками и гибелью, в чем многие уже убедились по
опыту, когда жили на острове Эспаньола, и потому индейцы решили поступить так, как подсказывает
человеку сам разум; да и природа учит животных и даже бесчувственные предметы, лишенные всякого
разумения, применять этот образ действий против всего, что идет им во вред и угрожает их
существованию, и этот образ действий — самозащита. И вот, стали они защищаться, нагие телом и
вооруженные жалким и скудным оружием, ибо от индейских стрел и луков проку немногим больше, чем от
детских игрушек, если нет у индейцев ядовитых трав, а на Кубе таких не было, и если не могут они
стрелять по врагу с близкого расстояния, шагов 50—60; но подобные случаи выпадают очень редко, и
стреляют они все больше издали, ибо для индейцев самый верный способ спастись от наших — бегство, и
потому им нет выгоды сражаться на близком расстоянии. А уж испанцы, догнав несчастных, знали, что им
делать, и не нуждались ни в наставлениях, ни в поощрениях. Индейцам изрядно благоприятствовало то
обстоятельство, что весь этот край был покрыт лесами и горист, так что невозможно было пользоваться
лошадьми; к тому же, когда индейцы с обычными своими воплями вступают в открытый бой, а наши
крушат их мечами или, еще того хуже, аркебузным огнем и преследуют верхом на лошадях, индейцам
остается лишь одно — бежать и скрываться в лесах и там прятаться, и нет у них иного выхода; так
поступили и кубинские индейцы: несколько раз они завязывали открытый бой с испанцами, которых
подстерегали в опасных местах и обстреливали из луков, но тщетно, ибо никого не убили, да, кажется,
даже и не ранили, и тогда, по прошествии двух или трех месяцев, они решили укрыться в лесах. Тут
случилось то, что случается всегда и постоянно, а именно испанцы отправились по лесам охотиться за
несчастными, “поразмяться”, как они это называют; сие словечко весьма распространено и в большом ходу
и в почете; и стоило им наткнуться на кучку индейцев, они бросались на них и убивали мечами и
кинжалами всех, кто попадет под руку — мужчин, и женщин, и детей, а прочих связывали и приводили к
Дьего Веласкесу и по его слову делили их между собой, столько-то одному, столько-то другому, и хотя
индейцы не считались рабами, но должны были служить своим господам пожизненно, и приходилось им
еще тяжелее, чем рабам; их только не разрешалось продавать, по крайней мере в открытую, потому что
тайком и исподтишка испанцы частенько занимались в этих краях такими сделками. Полученных индейцев
они обыкновенно считали поштучно и говорили: “У меня всего лишь столько-то штук, а мне требуется
столько-то”, словно это не люди, а скот. Поняв, что сражаться протий испанцев бесполезно, в чем он,
грешный, убедился на долгом опыте, касик Хатуэй решил, если удастся, бежать и скрыться в надежном
месте, среди скал и дремучих чащоб, хотя тем самым и обрекал себя на лишения и голод, которые всегда
приходится терпеть индейцам, скрывающимся подобным образом. И вот, узнав от пленных индейцев о
касике по имени Хатуэй [164] (ибо наши имеют обыкновение выведывать у индейцев все о вождях и
старейшинах, чтобы расправиться с ними, так как после их гибели легче покорить остальных),
многочисленные отряды со всей поспешностью и не мешкая двинулись по распоряжению Дьего Веласкеса
на поиски касика; много дней вели они поиски, и всех индейцев, захваченных живыми, допрашивали, где
скрывается касик Хатуэй, пуская в ход угрозы и пытки; одни отвечали, что не знают; другие сносили
пытки, отказываясь дать ответ; нашлись и такие, которые все-таки рассказали, где он скрывается, и
напоследок испанцы нашли его и схватили. И вот его, который бежал с острова Эспаньола сюда на Кубу,
спасаясь от верной смерти и от жесточайших, беззаконнейших и чудовищных преследований, обвинили в
преступлении lesae majestatis, (оскорбление величества (лат.)) хотя, он был царем и повелителем у себя на
родине и никому не делал зла; и его лишили власти, и царского сана, и почета, и подданных, и вассалов, и
приговорили к сожжению заживо; а во время его казни имело место следующее прискорбное и
немаловажное обстоятельство, словно предназначенное для того, чтобы суд божий не воздал отмщением за
несправедливую эту казнь, а забыл о ней: когда касика собирались сжечь и был он уже привязан к столбу,
один монах-францисканец стал уговаривать его, как умел, принять крещение и умереть христианином.
Отвечал Хатуэй: “Для чего быть таким же, как христиане, раз они дурные люди”; святой отец возразил:
“Потому что те, кто умирают христианами, попадают на небо и там вечно лицезрят господа и ликуют”; тут
касик спросил, попадают ли на небо христиане; святой отец отвечал, что да, добрые христиане попадают; и
тогда касик в заключение сказал, что не хочет попасть на небо, раз там христиане. Это случилось в тот час,
когда его собирались сжечь, и тут разожгли костер, и касик был сожжен. Вот справедливость, которая была
оказана тому, кто сам имел законное право уничтожать и истреблять испанцев как заклятых, лютых и
коварных своих врагов хотя бы во имя спасения от их бесчеловечных и богомерзких жестокостей; вот
слава и честь, которая была воздана господу; вот представление о блаженстве, уготованном избранникам
господним, кровью его искупленным, которое было внушено этому язычнику людьми, именующими себя
христианами и кичащимися своим христианством; а ведь он мог бы спастись! И говоря, что он не хочет
попасть на небо, раз там христиане, касик подразумевал лишь одно — что не может быть хорошим место,
которое служит вечным приютом дурным людям. Так кончил дни свои касик Хатуэй, который, проведав,
что испанцы готовятся перебраться с Эспаньолы на Кубу, собрал своих подданных, дабы открыть им, по
какой причине христиане обходятся с индейцами так жестоко и злобно, а именно потому, что им требуется
золото, божество, которое они любят и почитают. Видно, знал испанцев касик [165] Хатуэй, видно,
справедливо и недаром страшился он попасть им в руки и не мог ждать от них иного блага, помощи и
утешения, чем те, которых напоследок дождался.
Глава 26
повествующая о том, как Панфило де Нарваэс прибыл с Ямайки на Кубу
После того как был предан сожжению Хатуэй, которого туземцы почитали как могущественного
властелина, всех индейцев обуял страх. Полагая, что испанцы способны вырвать их даже из недр земли,
если бы им удалось там укрыться, они метались по провинции, движимые одним стремлением — спастись
от христиан. Во всей этой провинции, называемой Майей, не найти было индейца, который искал бы
общества себе подобных или даже остановился потолковать со своим соплеменником; все они полагали,
что поодиночке их труднее обнаружить и поймать. Но в конце концов некоторые из них, отчаявшись, сами
сдавались в плен, со слезами умоляли испанцев проявить великодушие и милосердие, обещая верно им
служить, если те пощадят их.
В это время на острове Ямайка стало известно, что Дьего Веласкес предпринял поход на Кубу, дабы
заселить и умиротворить ее (так испанцы называли тогда и называют теперь свои действия в Индиях). И то
ли Хуан де Эскивель, правитель Ямайки, опустошивший ее за время своего управления почти целиком,
решил послать на помощь Веласкесу своих солдат, то ли они сами попросили разрешения у Эскивеля
отправиться на Кубу, но так или иначе 30 испанцев, вооруженные луками и стрелами и владевшие
искусством стрельбы из лука значительно лучше индейцев, пустились в путь. Ими командовал некто
Панфило де Нарваэс, который пользовался расположением Веласкеса, так как был уроженцем
Вальядолида, а сам Веласкес происходил из соседнего Куэльяра. Нарваэс был высокого роста с
белокурыми, почти рыжими волосами. Это был вполне достойный человек, честный, разумный, хотя и
несколько беззаботный, обходительный в разговоре, приятного нрава; в сражениях с индейцами он проявил
мужество, как, впрочем, проявил бы его и в любом другом бою. Был у него, однако, один тяжкий порок, а
именно полная беспечность, о чем мы еще расскажем. Дьего Веласкес тепло встретил Нарваэса и его отряд
лучников (а индейцы должны были бы проклинать их) и тотчас же распределил между ними индейцев, как
если бы туземцы были скотом, хотя и с Ямайки испанцы привезли с собой индейцев-рабов, которые
должны были им прислуживать в походах. Дьего Веласкес сделал Нарваэса своим первым помощником и
осыпал его почестями, так что стал Нарваэс первой персоной на Кубе после Веласкеса. Несколькими днями
позже на Кубу прибыл и я по приглашению Веласкеса, с которым мы подружились [166] еще здесь, на
Эспаньоле; в течение двух лет я вместе с Нарваэсом покорял еще не порабощенную часть Кубы, нанеся
огромный ущерб всем обитателям острова, как будет видно из дальнейшего. После того как индейцы
провинции Майей были устрашены и покорены, задумал Дьего Веласкес осуществить их репартимьенто
между испанцами, как это делал на Эспаньоле главный командор, а он сам в тех пяти городах, управителем
которых он был; об этом выше мы уже рассказывали; именно это-то и было той благой целью, к которой
он, как это явствует из предыдущего повествования, постоянно стремился. С этой целью в одной из
морских гаваней на севере, в местности, которую индейцы называли Баракоа и которая входила в
провинцию Майей, он основал первый на острове город. И именно потому, что он был первым на этом
острове, Веласкес заявил, что хотел бы отдать в репартимьенто его жителям 200 тысяч индейцев. Из города
Баракоа отправил он Нарваэса с 25 или 30 солдатами в провинцию, называвшуюся Байямо, — равнинную,
лишенную гор, но весьма красивую область, расположенную от Баракоа, если только я не запамятовал, в 40
или 50 лигах по побережью на запад; он приказал Нарваэсу мирно или силой оружия привести в
покорность всех туземцев, ибо только покорив их, он мог осуществить репартимьенто и использовать
индейцев на работах, а это, как я уже говорил, было его конечной целью. Все солдаты шли пешком, только
Нарваэс отправился на коне. Когда они прибыли в Байямо, жители селений вышли им навстречу с дарами
из плодов, ибо ни золото, ни иные драгоценности и сокровища не ценятся индейцами Кубы и неведомы им.
Индейцев привела в ужас кобыла Нарваэса — это огромное животное, которого они до тех пор не видели
ни разу и которое может нести на себе человека, да еще выделывать всякие удивительные штуки; дело в
том, что кобыла Нарваэса была очень резвой, становилась на дыбы и брыкалась. Разместились все испанцы
в одном индейском селении. Сюда тоже дошли вести о сожжении касика Хатуэя, о гибели многих и бегстве
остальных обитателей провинции Майей. Местные индейцы понимали, что и их ждет та же участь; не
могли они простить испанцам ни их грубости, ни того, что они часто обращали свои взоры на их жен и
дочерей, а нередко давали волю и рукам, — наши солдаты издавна ведут себя подобным образом. И
пришли все индейцы провинции к согласию, что надобно избавиться по возможности от испанцев, а
сделать это будет нетрудно, поскольку их всего-то было, кажется, 25.
Хотя, как я уже говорил, Нарваэс был человеком беспечным, но лошадь свою он все же держал в том же
боио, то есть жилище из соломы, в котором разместился сам (и, кроме того, приказал ночью выставлять
часовых и дозорных). Со всей провинции собралось вместе около 7 тысяч индейцев, вооруженных луками
и стрелами. Все они были нагие, так как и на Кубе, и в других теплых краях в Индиях мужчины обычно не
носят никакой одежды. Вопреки обыкновению собравшиеся индейцы напали на Нарваэса и его солдат
поздно, уже после полуночи. Они разделились [167] на две группы, сговорившись подойти одновременно
обеими группами с разных концов селения. Испанцы чувствовали себя в полной безопасности, и поэтому
часовые и дозорные мирно спали, когда явились индейцы. Примечательно, что стремление захватить
пожитки испанцев и прежде всего их одежду (с тех пор как индейцы увидели испанцев в одежде, они
всегда мечтали завладеть ею) заставило индейцев нарушить договоренность о времени нападения. Не
дожидаясь, пока подоспеют другие, одна группа индейцев с криками и воплями ворвалась в селение.
Нарваэс, спавший крепким сном, как и остальные испанцы, был ошеломлен нападением. Вбегая в боио,
индейцы натыкались на спящих испанцев, но не убивали их и даже не ранили, а лишь устремлялись к
одежде, которой каждый из них жаждал овладеть. Испанцы, едва пробудившись ото сна, оглушенные
ужасными воплями индейцев и видя их перед собой, совершенно растерялись, не понимая, что происходит,
где остальные солдаты и что ждет каждого из них — жизнь или смерть. Индейцы-слуги, которых Нарваэс