Дэвис Н. История Европы
Подождите немного. Документ загружается.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
561
работаем... над тем, чтобы сохранить мир в Европе. Сегодня... ясно, что мир в Европе
сохранить невозможно. По крайней мере — Россия и Германия объявили войну».
Сэр Эдуард дальше разъяснил, что Великобритания все еще свободна выбрать свой путь.
Великобритания не участвовала во франко-русском альянсе и «даже не знала его условий».
Обрисовывая, однако, факторы, которые будут предопределять действия Великобритании,
он начал с того, что выразил сочувствие французам в их затруднительном положении. «Нет
другой страны или правительства, которые бы меньше, чем Франция, желали быть
втянутыми в войну из-за спора Австрии и Сербии. Французы втянуты в это по
обязательствам чести... как союзники России». Перечисляя интересы Великобритании, он
специально отметил Ла-Манш и англо-бельгийский договор 1839 г. Из этого сэр Эдуард
заключал, что «безусловный нейтралитет» Великобритании — неприемлемая позиция.
Благодаря своему флоту она пострадает от вступления в войну не больше, чем если
останется в стороне. Но престиж Великобритании сильно пострадает, если она пожертвует
«обязательствами чести и своими интересами». Он был уверен, что Великобритания не
уклонится от своего долга: «Если же, что вполне возможно, нас принудят занять
определенную позицию по этим вопросам, тогда, я полагаю... мы сможем опереться на
твердость, решительность, мужество и выдержку всей нашей страны»
105
.
Хотя выражения были весьма неопределенными, сэр Эдуард все же сумел сообщить
миру, что для сохранения дальнейшего нейтралитета Великобритании необходимо, чтобы
Германия перестала угрожать Бельгии и Ла-Маншу.
Мировой двигатель, 1815-1914
655
После этой речи к сэру Эдуарду подошел Уин-стон Черчилль и спросил: «Что же
дальше?» -«Теперь мы пошлем им ультиматум с предложением остановить вторжение в
Бельгию в течение 24 часов»
106
. В офисе премьер-министра в палате общин Асквита
посетила ero жена. «Итак, все пропало? — спросила она. — Да, все пропало.» «Генри сидел
за своим письменным столом, откинувшись назад с пером в руке... Я встала, прислонилась к
нему головой. Слезы не давали нам говорить»
107
.
В 1914 г. защита Великобритании целиком зависела от флота. Ни первый лорд
адмиралтейства (военно-морской министр), ни первый морской лорд (начальник главного
морского штаба) принц Льюис Баттенберг не хотели войны. Принц Льюис издал приказ,
запрещающий рассредоточивать флот после летних маневров, и 2 августа рекомендовал
всеобщую флотскую мобилизацию
108
. Черчилль согласился. Утром 3-его за своим столом в
адмиралтействе Черчилль получил письмо от жены, которая написала ему. «Это будет
страшная война». Он ей отвечал: «Дорогая Кошечка, все кончено. Германия покончила с
последними надеждами на мир, объявив войну России, и с минуты на минуту ожидают
объявление войны Франции. Я вполне тебя понимаю. Но мир сошел с ума, и нам надо
позаботиться о себе и своих друзьях... Дорогая Кошечка, моя нежно любимая. Преданный
тебе У. Поцелуй котяток»
109
.
Поговорив с Греем, Черчилль послал записку премьер-министру: «Если нет прямого
запрещения, то я привожу в действие англо-французскую диспозицию для защиты Ла-
Манша»'
10
.
Вторник 4 августа был в Лондоне днем ожидания. Утром пришли новости, что
германские войска перешли бельгийскую границу. Британский ультиматум Германии был
отправлен в 2 часа дня, причем с требованием ответа еще до конца того же дня. Асквит
писал своему близкому другу и наперснице Венеции Стэнли: «Уинстон, раскрасившийся во
все краски войны, выступает за борьбу на море».
111
Два немецких корабля, «Гёебен» и
«Бреслау», на всех парах неслись через Средиземное море в Турцию. Британцы были
уверены, что перехватят их.
Ультиматум истек в 11 часов (полночь в Берлине), так и оставшись без ответа. Через 15
минут кабинет собрался на Даунинг-стрит, 10.
Позднее Ллойд Джордж в частном письме к миссис Асквит описал происходившее так:
«Уинстон ворвался в комнату сияющий, лицо его светилось, движения были резкими, рекой
лились слова о том, как он пошлет телеграммы на Средиземное море, на Северное море и
Бог знает еще куда. Всякий бы увидел, что он счастлив»
112
.
Именно в этот момент адмиралтейство послало сигнал на все корабли: «Немедленно
начинайте военные действия против Германии». Вопреки настроению ведущих политиков
Великобритания отказалась от мирного нейтралитета. Это решение превратило войну на
континенте в мировую.
Объявление Великобританией войны как бы оформило величайшее дипломатическое
поражение Нового времени. Оно давало завершение самому дерзкому из тех сценариев,
которые рассматривались дипломатами в течение последнего месяца. В порядке следования
это было четвертое объявление войны: первое — Австрией, второе и третье — Германией.
Из всех стран Антанты только Великобритания проявила инициативу вступления в войну.
За четыре недели до этого, когда Вена потребовала удовлетворения от Белграда в связи с
покушением в Сараево, аналитики могли представить себе разрешение европейского
кризиса как одну из четырех возможностей. Можно было представить себе, что он будет
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
562
улажен без войны, как это случилось ранее, в 1908 г. после Боснийского кризиса. С другой
стороны, события могли привести к локальной войне, которая бы ограничилась Австрией и
Сербией. В-третьих, если бы великие державы не проявили сдержанности, могла вспыхнуть
континентальная война, для которой уже были готовы союзы и планы генеральных штабов.
В этом случае Германия и Австрия действовали бы против России и Франции, и
Великобритания осталась бы нейтральной. И, наконец, упаси Боже, могло случиться так,
что Великобритания прямо была бы втянута в войну, и контролируемая континентальная
война расширилась бы и превратилась в неконтролируемый мировой конфликт. По этой
причине дипломатические отношения между Лондоном и Берлином были важнее, чем
отношения между другими европейскими столицами. Вена была ключевой для локальной
войны, Берлин — для континентальной войны, а Лондон — для мировой.
656 DYNAMO
Всякий компетентный исследователь без труда назовет те причины, по которым
втягивание Великобритании в войну вызывало весьма специфические осложнения. Со
стратегической точки зрения британские владения были разбросаны но всему миру и их
судьба повлияла бы не только на европейские государства. С политической точки зрения
Британская империя в 1914 г. все еще была величайшей мировой державой, и война против
нее рассматривалась бы как война за мировое превосходство. С экономической точки
зрения Великобритания оставалась мировой финансовой столицей. Хотя ее технология и
промышленность уже не могли сравниться с германскими, она все же могла мобилизовать
колоссальные ресурсы. С дипломатической точки зрения высокородные лорды Альбиона
никогда не знали поражения. Они были знамениты своей неописуемой самоуверенностью,
упрямым чувством собственной правоты и своим вероломством.
Но что гораздо важнее, с военной точки зрения Великобритания была непредсказуема,
она покушалась на победу, отнимая ее у явного лидера, она была тем участником, чей вклад
был абсолютно непрогнозируемым. Благодаря британскому превосходству на море
невозможно было устрашить Британские острова даже самыми решительными действиями
с континента. В то же время у Великобритании было лишь то, что кайзер назвал «презренно
маленькой армией»"
3
, которая не могла играть важной роли на континенте, если только она
не будет постепенно усилена призывом. Британское правительство до норы до времени не
принимало в расчет возможности неожиданного поражения и полагало, что длительная
война приведет к постепенному наращиванию военной мощи страны в течение двух-трех
лет.
Последствия этого были ясны. Если военные действия на континенте на ранних этапах
войны пойдут удачно для Франции и России, то участие Великобритании обеспечит перевес
сил для решительной их победы. Если же дела пойдут хорошо для центральных держав,
Берлин и Вена не смогут рассчитывать на такой уж благоприятный выход. Если даже
французская и русская армии сначала потерпят поражение, центральные государства, как
наполеоновская Франция, все же будут иметь перед собой непокоренную и недоступную
Великобританию, которая использует все
свои средства, чтобы собрать против них новые коалиции. Если же первоначальные
сражения не станут решающими, она окажется в лучшем положении, чем кто бы то ни
было, чтобы накопить силы на позднейших стадиях войны. В отличие от Германии
Великобритания не могла выиграть кампанию на континенте, но ее и нельзя было легко
победить. Короче, что бы ни случилось, у нее были возможности помешать перспективе
быстрой «ограниченной войны», о которой мечтали германские генералы.
В то время велось много разговоров о милитаризме. Полковник Хаус, американец,
посетивший Берлин в 1914 г., был потрясен помпезной демонстрацией силы. А между тем
все великие державы демонстрировали в это время помпезность и самодовольство,
различия были, самое большее, в стиле. Во всех странах в 1914 г., в отличие от 1939 г.,
военная этика была неотделима от кодекса чести. Немецкий наблюдатель с горечью
замечает: «Милитаризм в Соединенном королевстве считается [британцами] почти что
Богом, а милитаризм в Германии — дьяволом»
114
. Обсуждались также технические вопросы
войны. Один вопрос касался контроля над Ла-Маншем. Британский и французский военно-
морские штабы договорились заранее, что французский флот будет сконцентрирован в
Средиземном море, а Ла-Манш будут патрулировать военно-морские силы
Великобритании. Это означало, что нейтралитет Великобритании во время франко-
германской кампании в Бельгии автоматически предоставлял германским кораблям
свободный проход вдоль французского и английского берегов. Другой важный момент
составляла процедура мобилизации. Согласно германскому уставу, предполагалось наличие
некоторого подготовительного периода под названием «состояние военной опасности», за
которым следовал второй период, когда полная мобилизация могла быть проведена
практически немедленно. На деле объявление Германией этой Kriegsbereitschaft (готовности
к войне) было равнозначно объявлению всеобщей мобилизации в других странах. Так
представлялись вопросы, которые необходимо было разрешить германским дипломатам во
главе с их канцлером Бетман-Гольвегом до того, как они вынудили своих противников
открыть карты.
Мировой двигатель, 1815-1914 657
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
563
Теобальд фон Бетман-Гольвег (1856-1920) был настоящим прусским чиновником
Образованный, воспитанный и серьезный, он провел всю свою жизнь в высших эшелонах
государственной бюрократии. Он происходил из семьи банкиров из Франкфурта, которые
перебрались в Берлин и были пожалованы дворянством еще за два поколения до канцлера.
Их прославил дедушка Теобальда Мориц Август, профессор права, отличившийся тем, что
находился в либеральной оппозиции режиму Бисмарка. Сам Теобальд был еще слишком
юн, чтобы лично участвовать в франко-прусской войне, которую возненавидел его дед. Ero
с братом Максом отослали в школу-интернат Furstenschule Pforta (Фюрстеншуле Пфорта),
затем последовало изучение права в Страсбурге и Лейпциге и успех на труднейших
экзаменах на право поступления на государственную службу. Primus omnium (первый
ученик) в школе, ставший доктором юриспруденции не достигнув еще 30 лет, Теобальд был
вполне готов к быстрому шествию наверх по лестнице бюрократической карьеры:
оберпрезидент (советник) в Потсдаме, регирунгспрезидент (начальник округа) в Бромберге
(Быдгоще), оберпрезидент (губернатор провинции) Бранденбург, имперский министр
внутренних дел в 1905 г., заместитель рейхсканцлера в 1907 г., с 1909 г. — рейхсканцлер и
премьер-министр Пруссии. С этого времени и до июля 1917 г. он отвечал за всю
внутреннюю и внешнюю политику самого могущественного государства Европы
115
.
Бетман-Гольвег не был типичным юнкером. Он получил в наследство прекрасное
поместье в Гогенфинове, к востоку от Берлина, но Rittergut (дворянское поместье),
купленное дедом, не имело корней в семейной традиции. Он служил в местном полку (15-м
уланском), но всего лишь один год после школы. Он постепенно глубоко привязался к
Гогенфинову — огромному трехэтажному зданию из красного кирпича в конце длинной
липовой аллеи, стоявшему посреди 7 500 акров земли на отвесном берегу Одера. Своим
девизом он взял слова Ego et domus mea serviemus domino ("Я и мой дом станем служить
Господу"). Но в молодости он пережил годы беспокойной, романтической страсти к
путешествиям и много бродил, читая стихи, по горам Эйфель и Зибенгебирге со своими
друзьями из мира богемы. Он стыдился за брата, бежавшего в Техас, чтобы там торговать
недвижимостью, вместо того, чтобы сдавать государственные экзамены. Однажды он
выставлялся на выборах в рейхстаг от местного избирательного округа, однако даже те
немногие голоса, которые он собрал, были отвергнуты избирательной комиссией в связи с
какой-то формальностью, и он больше никогда не пытался участвовать в избирательной
кампании. Он женился на несколько необычной девушке Марте Пфуэль-Вилькендорф,
которая, когда ему предложили высший пост в Рейхе, воскликнула: «Тео, дорогой, ты не
можешь этого сделать!»
116
Бетман был очень непростым человеком. Он жил строго но заведенному порядку, даже в
Берлине начиная утро в 7 часов с долгой верховой прогулки. Но непреклонность его
привычек не делала его работу эффективнее, а ero самого решительнее. Он исключительно
хорошо выражал свои мысли и был хорошо информирован; но у него была несчастная
привычка вечно медлить и совершать промашки, которых более разумный политик избежал
бы. Ему было исключительно не по себе в военном окружении кайзера; пугали его и
социал-демократы, очень влиятельные в демократическом секторе германской политики.
Много информации о времени его канцлерства почерпнуто из дневников его личного
помощника Курта Рицлера, который проработал с ним бок о бок все время кризиса 1914 г.
Рицлер пишет:«Он столь же хитроумен, сколь и неумел в работе»
1
'
7
. Биограф Бетмана
упоминает его «агрессивно-защитную заносчивость»
118
.
Бетман занял свой пост отчасти по старшинству на государственной службе, отчасти же
благодаря убеждению его сторонников, что он может держаться между радикалами и
консерваторами. По германским стандартам он был очень умеренный консерватор: во
внешней политике много раз демонстрировал свою приверженность миру, много раз
предостерегал против милитаризма. В этом отношении он был для Пангерманского союза
настоящим bete noire (жупелом), и оттого члены союза жаждали его смещения.
По-видимому, он руководствовался принципом Weltmacht und kein Krieg («Власть над
миром, но никакой войны»). Еще в ноябре предыдущего года он упрекал кронпринца за
недостаток сдержанности: «Позвякивать саблей при всяком затруднении... это не только
ошибка, это преступле-
658 DYNAMO
ние»
119
. Размышляя о перспективах вскоре после Сараево, он делился с Рицлером:
«Любой всеобщий конфликт [приведет] к революционному изменению всего
существующего»
120
. Двумя неделями позже он лично выразил протест кайзеру по поводу
грозных заявлений кронпринца и некоторых печатных изданий.
В июле 1914 г. Бетману было 58 лет, всего за два месяца до этого умерла его жена. Он
постоянно совершал поездки между Гогенфиновом и Берлином, один или в сопровождении
Рицлера. По отношению к Англии Бетман был настроен дружественно. Его сын Эрнст,
который будет убит на войне, учился в Оксфорде в 1908 г. Все, что он писал или говорил до
кризиса, свидетельствовало о его желании и надежде восстановить rappro-chement
(«дружеские отношения») Англии и Германии.
Но поведение Бетмана не вызывало восхищения ни у кого, кроме его ближайших
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
564
соратников. Рицлер восхищался ero стойкостью в условиях, когда на него оказывали
давление, и сравнивал его «угрызения совести» с «холодным лицемерием» Грея. «Канцлер
— дитя первой половины XIX в., — писал он, — и наследник более идеалистической
культуры»
121
. Но кайзер был резок: когда в середине июля дела пошли плохо и Бетман
предложил уйти в отставку, кайзер, предположительно, сказал: «Вы заварили эту кашу,
теперь ешьте ее»
122
. Не больше симпатии высказал и Альберт Баллин, президент
пароходной компании «Гамбург-Америка» и неофициальный посредник в сношениях с
Лондоном. Друг предшественника Бетмана на посту канцлера, он называл Бетмана «местью
Бюлова», говорил о его «апатии», «пассивности», «недостатке инициативы», о ero
«чудовищной некомпетентости». «Бетман, — отзывался он, — был человеком, который
обладал даром изумительно говорить... но не отдавал себе отчета в том, что политика —
грязное дело»
123
. Фон Бюлов, бывший канцлер, указывал как на фатальную ошибку на то,
что «было бы вполне достаточно сказать Вене [после Сараево] что мы определенно не
санкционируем никакого разрыва между Сербией и Австро-Венгрией»
124
.
В Англии Бетмана критиковали еще беспощаднее. В печати ему припоминали не только
его «нерешительность» и «половинчатость», но также и «прусское по преимуществу
представление о морали». Все полагали, что Бетман, проводя вне-
шнюю политику Германии, не понимал, что государственным кораблем Германии
правят военные
125
. После войны Бетман сделает своим коньком разговоры о коллективной
вине. «Все нации виновны, — настаивает он в своих мемуарах. - И на Германии тоже лежит
большая вина»
126
.
Бетман встал на путь, ведущий к войне, в первую неделю июля. Поскольку министр
иностранных дел отсутствовал (у него был медовый месяц), Бетман с самого начала взял
руководство дипломатией Германии в свои руки. Он постоянно торжественно заявлял о
решимости избежать международного конфликта. Утром 5 июля его вызвал кайзер, чтобы
узнать ero мнение в связи с требованием Австрии о помощи в ее конфликте с Сербией.
Было принято два противоречивых решения: воздержаться от прямого ответа и уверить
Франца Иосифа, что Германия его не покинет. Днем Бетман присутствовал на совещании
военных советников кайзера, где преобладало мнение, что РОССИЯ не вмешается, так что
Сербию следует наказать, «и чем скорее, тем лучше». Это побудило Бетмана заявить послу
Австро-Венгрии: «Вене придется принять решение, о том, что сделать для прояснения
отношений Австрии с Сербией. [Тем не менее,] в этом она вполне может полагаться на
поддержку Германией [австро-венгерской] монархии как союзника и друга — какое бы ни
было принято решение»
127
.
Это был знаменитый карт-бланш на войну Австрии с Сербией.
Вернувшись в Гогенфинов, вечером 8-го Бетман разговаривал с Рицлером «на веранде
под звездным небом». Он объяснил опасности всеобщего конфликта. Затем он сказал, что
бездействие — это худшая политика. Он был одержим страхом перед Россией: «Будущее
принадлежит России, которая растет и растет, нависая над нами, как ночной кошмар»
128
. В
глубине души канцлер, таким образом, был согласен с теми более откровенными
генералами, которые говорили, что позиция Германии только пострадает от промедления.
Шесть дней спустя, 14-го, хотя ничего особенного не произошло, Рицлер сообщает, что
канцлер сказал: «Наше положение отчаянное... Это просто прыжок во тьму и как таковой он
является нашей суровой обязанностью». Казалось, что Бетман уже смирился с
«просчитанным риском» континентальной войны
129
.
Мировой двигатель, 1815-1914 659
На третьей неделе июля Бетман начал подозревать, что его игра плохо продумана. Ни
одно решение не подходило к развернувшейся перед ним головоломке. Он посоветовал
кайзеру продолжить круиз по Балтике, чтобы все выглядело, как обычно. Когда его совет
был отвергнут, он предложил уйти в отставку; отставка тоже была отвергнута. Рицлер
пишет, что канцлер чувствовал себя обреченно, и ему казалось, что общественное мнение
склоняется к войне: он улавливал в людях «чрезвычайное и неопределенное стремление к
действию».
130
С таким расположением духа он предпринимает два практических действия.
Он не разрешает министру внутренних дел арестовать социалистов, поляков и других, кто
был в списке Reichsfeinde («враждебных элементов»), и на секретной встрече с лидером
социал-демократов информирует оппозицию о серьезности сложившегося положения. Оба
этих шага обезоружили оппозицию войне.
29-го, когда Россия в ответ на нападение Австрии на Белград объявила частичную
мобилизацию, Бетман, наконец, всерьез задумался о возможности всеобщего конфликта. Он
предложил заключить с Великобританией договор о нейтралитете, гарантируя целостность
территории французской метрополии. Ночью же, в противоположность своей
первоначальной линии, стал бомбардировать Вену телеграммами: «Мир в огне», — и
предлагать переговоры. Ни то, ни другое не принесло никаких плодов. В результате
Германия стояла накануне войны с Россией без гарантированной поддержки Австрии.
Берлин чувствовал себя обязанным помогать Вене, но Вена могла и не помогать Берлину.
Тройственный союз был в полнейшем беспорядке.
Время принятия решения наступило 30 июля. Кайзер очень испугался телеграмм из
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
565
Санкт-Петербурга. На нолях одной из них он написал: «Война на уничтожение против
нас»
131
. Берлин был убежден, что его «окружают». В 9 вечера Бетман встретился с
военными руководителями, фон Мольтке и фон Фалькенгайном. Они приняли решение
объявить «состояние военной опасности». Таким образом, в первые дни августа
автоматически начался отсчет времени начала всеобщей войны на континенте. Причем они
не знали даже ни об объявлении в России всеобщей мобилизации, ни о намерениях Бельгии
или Великобритании, но жребий был брошен.
В этих двух ключевых решениях (5 и 30 июля) ничто не указывает, будто генералы
подталкивали страну к войне вопреки мнению Бетмана. Правда, как последним средством,
кайзер все еще обладал истинно прусским Kommandogewalt, то есть «силой власти», и над
генералами, и над министрами. Но канцлер всегда старался избежать положений, когда эта
сила могла бы быть использована против него. Он не попал в войну случайно — он
разделял ответственность за те решения, которые войну вызвали
132
. Было лишь одно
смягчающее обстоятельство, которым часто пренебрегают историки союзников: Россия
провела мобилизацию с той же поспешностью, что и Германия.
С этого времени канцлер заботился лишь о том, чтобы всю вину возложить на Антанту.
В 11 вечера 30-го он узнал, что в России проводится всеобщая мобилизация, и
воспользовался этой информацией, чтобы оправдать принятое им ранее в полном неведении
этого факта решение. 1-го Бетман объявляет России войну, требуя в то же время от Парижа
нереальных заверений в том, что Франция разорвет союз с Россией. Баллин присутствовал
при том, как в выходящей в сад комнате канцлерского дворца Бетман изо всех сил подгонял
клерков закончить текст объявления войны. «Зачем так торопиться объявлять войну России,
Ваше превосходительство?» — спросил он. «Если мы этого не сделаем, мы не заставим
социалистов воевать»
133
. 2-го августа германскому послу в Брюсселе было приказано
вынуть письмо из запечатанного конверта, который за семь дней до этого приготовил фон
Мольтке. В письме от Бельгии требовалось принять защиту Германии против
несуществующего нападения французов. 3-го Германия объявила войну Франции.
Днем 3-го августа, в то же время, когда Грей обратился к палате общин, Бетман
обратился к рейхстагу со своей речью о русской «головешке». «Война с Россией и
Францией была нам навязана», — заявил он. И, повторяя за Греем слова о бесконечной
решимости, сказал: «Вся немецкая нация... объединилась до последнего человека»
134
.
4-го германские войска вторглись в Бельгию. В полдень Бетману сообщили с
Вильгельмштрассе, что пришел британский ультиматум. В своей тронной
660 DYNAMO
речи кайзер спокойно говорил о том, чтобы вынуть меч «с чистой совестью и чистыми
руками»
135
. Но Бетман был в ярости. Когда британский посол заехал перед отбытием, стены
дворца канцлера буквально дрожали от беспрецедентной тирады обвинений. Крича по-
французски, канцлер разносил посла добрых 20 минут: «Эта война превратится в
беспримерную мировую катастрофу только из-за участия в ней Великобритании. Лондон
вполне мог усмирить французский реваншизм и панславянский шовинизм. Но Уйатхолл не
сделал этого, а наоборот их провоцировал... Все мои попытки удержать мир были
неправильно истолкованы. И кем? Англией. И почему? Ради нейтралитета Бельгии. А
может ли этот нейтралитет, который мы по необходимости нарушаем, борясь за само наше
существование, в самом деле стать причиной войны?... В сравнении с ужасом подобной
катастрофы не кажется ли этот нейтралитет клочком бумаги? Германия, император и
правительство — миролюбивы. И посол знает это так же хорошо, как и я. Мы вступаем в
войну с чистой совестью. Но ответственность Англии невероятно велика»
136
.
Посол расплакался. Дипломатия себя исчерпала.
Как ни странно, слова Бетмана о клочке бумаги (un chiffon de papier) отсутствовали в
первоначальном изложении послом этой горячей тирады. В них так же можно сомневаться,
как и в словах Грея о «гаснущих лампах»: были ли они произнесены на этой судьбоносной
встрече?
137
Настроения этих летних дней особенно ярко проявлялись вдалеке от дипломатических
корпусов.
В Париже 3 августа Марсель Пруст провожал своего брата, медицинского офицера,
отправлявшегося с Восточного вокзала в Верден, потом он вернулся на бульвар Османа и
написал ночью своему агенту: «Миллионы людей будут истреблены в этой "Войне миров",
как у Уэллса»
138
.
В Англии Вирджиния Вульф проводила Bank Holiday (банковский выходной) в
Родмелле, около Льюиса в Сассексе. В 4 часа 3-го она написала Ванессе Белл: «Дорогая
моя, не могли бы Вы отдать нам половину ренты — 15 фунтов — до нашего отъезда?...
Почтальон принес слухи, что два наших военных корабля потоплены — однако, мы
считаем... что пока еще мир не нарушен... Я тебя обожаю»
139
.
Молодой поэт Руперт Брук, который неделей раньше обедал на Даунинг-стрит, 10 с
Асквитом и Черчиллем, спешно отправляет письмо Гвен Дарвин, теперь миссис Рейврат:
«Все идет совершенно не так. Я хочу, чтобы Германия разбила Россию на мелкие кусочки, а
потом бы Франция разбила Германию. Вместо этого, я боюсь, Германия разгромит
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
566
Францию, а потом будет сама сметена Россией. Франция и Англия — единственные страны,
достойные власти. Пруссия — дьявол. А Россия означает конец Европы и всего
пристойного. Я предвижу в будущем славянскую империю, всемирную, деспотическую и
безумную»
140
.
Д. Г. Лоуренс отдыхал с тремя друзьями в Озерном крае:
"Я гулял в Уэстморленд, довольно счастливый, с водяными лилиями на шляпе... и
выделывал всякие фокусы под дождем, [а] Котильянский напевал еврейский мотив,
похожий на стон, — Ranani Sadekim Badanoi... Потом мы пришли к Бэрроу-ин-Фернесс и
узнали, что объявлена война. Мы совершенно обезумели. Я помню, как солдаты целовались
на станции в Бэрроу, и одна женщина кричала своему возлюбленному: «Когда ты до них
доберешься, Клем, задай им как следует»... — и во всех трамваях: «Война — "Викерс
Максим" вызывает своих рабочих»...
Потом я прошелся по берегу несколько миль. И я думаю об удивительных закатах над
песком и дымным морем... и поразительно живой, фантастической красоте всего, что
возникло от немыслимой боли..."
141
Возбуждение было чрезвычайным также и в Германии и Австрии. Томас Манн был в
Бад-Тельце в Баварии, ожидая, когда будет созван Landsturm (ландштурм) (части местного
ополчения). Отказавшись быть свидетелем на свадьбе брата Генриха, он так описывает свои
чувства: «Не должны ли мы чувствовать благодарность за совершенно неожиданный шанс
пережить такие великие события? Мое главное чувство — чрезвычайное любопытство и, я
признаю, глубочайшая симпатия к этой проклинаемой, не поддающейся пониманию,
роковой Германии, которая — даже если до сих пор не признавала безоговорочно
цивилизацию как величайшее благо — во всяком случае готовится разбить самое презренное
полицейское государство в мире»'
42
.
Мировой двигатель, 1815-1914 661
Вена была полна слухов, и папскому нунцию отказали в доступе к императору.
Говорили, что Пий X был совершенно сражен тем, что не сумел сохранить мир (он умер 20
августа). Из обнародованных позднее документов Ватикана следует, что слухи были
ложными: папский государственный секретарь одобрял имперскую политику.
Вена находилась в агрессивном настроении. Начальник штаба генерал фон Гётцендорф
спрашивал своего германского коллегу за шесть месяцев до кризиса: «Почему мы
медлим?». Теперь он вдвойне негодовал на промедление. Даже скептически настоенный
венгерский премьер-министр граф Тиса был побежден. «Мой дорогой друг, — сказал он
бельгийскому послу 31 июля, — Германия непобедима»
143
.
Стефан Цвейг, позднее проклинавший войну, был взволнован видом тысяч патриотов-
демонстрантов. Он только что прервал отдых на морском побережье в Ле-Кок, неподалеку
от Остенде в Бельгии и вернулся домой на последнем Восточном экспрессе. «Можете
повесить меня на фонарном столбе, — сказал он своему бельгийскому другу, — если немцы
когда-нибудь войдут в Бельгию». Потом он увидел, как немецкие военные эшелоны
подкатывались к границам у Хербешталя: «Как никогда прежде тысячи и сотни тысяч
чувствовали то, что они должны чувствовать в мирное время: что они составляют единое
целое [перед лицом] неведомой силы, которая вырвала их из их повседневного
существования»
144
.
Цвейг боялся попасть на Восточный фронт. «Я очень стремлюсь... победить во Франции,
— признавался он, — во Франции, которую следует хорошенько выпороть из любви к ней».
Вскоре появилось его публичное «прощай», обращенное к друзьям во вражеском лагере: «Я
не стану стараться смягчить эту [всеобщую] ненависть к вам, которой сам я не чувствую,
[но которая] приносит победы и дает силы героям»
145
.
3 августа, когда Цвейг прибыл на вокзал Вестбанхоф в Вене, Лев Давидович Бронштейн
(Троцкий) оттуда отбыл. И он видел те же демонстрации, видел замешательство коллег-
социалистов в комнатах Arbeiterzeitung («Рабочей газеты») и был предупрежден, что может
быть интернирован. Он немедленно садится на поезд в Цюрих, где начинает свою «Войну и
Интернационал» — работу, в которой он при помощи знаменитых фраз, вроде
«самоопределение наций» и «Соединенные штаты Европы» обрисовал свое видение
социалистического будущего
146
.
Ленин, наоборот, затаился в эмиграции в Поронине возле Закопане в Галиции,
уверенный, что германские социал-демократы не допустят большой войны. Когда он узнал,
что ero немецкие товарищи проголосовали за военные кредиты, он, говорят, воскликнул: «С
этого дня я больше не социалист, я — коммунист»
147
. В близлежащем Кракове только что
закончился университетский год. Студенты, многие из которых были офицерами-
резервистами, отъезжали в свои части — одни воевать за императора-короля, другие — за
кайзера, а третьи — за царя.
В Санкт-Петербурге двор Николая II пытался смириться с роковыми решениями
последних дней. Царь объявил всеобщую мобилизацию в четверг 17(30) июля, по-
видимому, не посоветовавшись с военным министром. Вызванный этим германский
ультиматум был оставлен без ответа. Санкт-Петербург услышал об объявлении Германией
войны в субботу и сделал то же самое в воскресенье. Так что понедельник 21 июля (3
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
567
августа) был первым днем войны. В 7 вечера была введена военная цензура. Газеты
объявили, что «страна должна смириться с недостаточностью информации, зная, что эта
жертва продиктована военной необходимостью»
148
. В этот день царь посетил Москву и
произнес речь в Большом Кремлевском дворце. Их императорские величества отправились
помолиться в часовне Иверской Божьей матери перед древней иконой с Афона.
Оптимисты в России верили в «большую военную программу», которая была выдвинута
в начале 1914 г. Согласно этой программе, среди прочего, время мобилизации армии
сокращалось до 18 дней. Как докладывал британский атташе, они надеялись, что «русские
будут в Берлине раньше, чем немцы в Париже». Пессимисты во главе с Петром Дурново,
министром внутренних дел и начальником полиции, предчувствовали большую беду.
Дурново в феврале докладывал царю, что, если война пойдет плохо, «социалистическая
революция в самой ужасной ее форме будет неизбежна»
149
.
В Веве (Швейцария) Ромен Роллан, музыковед, романист и светило международного
сообщества литераторов, с отвращением наблюдал,
662 DYNAMO
как его друзья заболевают военной горячкой. В бешенстве от позиции Ватикана он
заявил, что Европа утратила всякую мораль с тех пор, как умер Толстой (биографию
которого он только что перед тем закончил): «3-4 августа. Я опустошен. Лучше бы мне
умереть. Ужасно жить посреди этого слабоумного человечества и быть бессильным
зрителем крушения цивилизации. Эта европейская война — величайшая катастрофа в
истории за столетия. [Это] крах наших святых упований на человеческое братство... Я почти
один в Европе»
150
.
Начало войны 1914 г. породило больше размышлений о причинно-следственных связях
в истории, чем какое-нибудь другое событие. Многим людям казалось, что катастрофа
столь титанических размеров вызвана столь же титаническими причинами. Очень немногие
могли представить себе, что виноваты только отдельные личности. Громадные труды были
написаны о «глубинных причинах» войны. Историки еще продолжали спорить об этом,
когда вторая мировая война дала им новую пищу для размышления.
Слово «титанический» здесь, может быть, не так уж неуместно. Незадолго до первой
мировой войны Европу потрясло громадное кораблекрушение, которое все специалисты
считали решительно невозможным. 15 апреля 1912 г. самый большой в мире пароход —
лайнер «Титаник», принадлежавший Уайт Стар лайн, водоизмещением 43 500 тонн в
своем первом же плавании наткнулся в Атлантике на айсберг и потонул, унеся с собой 1 513
жизней. Принимая во внимание исключительные размеры лайнера, было ясно, что это
событие повлечет за собой исключительные последствия. С другой стороны, не было
никаких оснований считать, что причина несчастья была так же громадна, как сам лайнер.
Два особых комитета, занимавшиеся расследованием, указали на специфические черты
этого конкретного парохода и этого морского плавания. Сюда были включены проект
корпуса корабля, количество спасательных шлюпок, особенности состояния арктического
льда, чрезвычайно высокая скорость корабля, курс на север, заданный капитаном Смитом, и
нескоординированность действий в течение одного часа сорока пяти минут после
столкновения с айсбергом. Историки кораблекрушения, конечно, должны
были задаться вопросом, почему «Титаник» потонул, но также и почему так много
других громадных кораблей пересекли Атлантику совершенно спокойно
151
.
Отчасти то же и с войнами: историки войн должны не только задаваться вопросом,
почему мир не устоял в 1914 г., но также и почему он сохранился в 1908 г. или в 1912 г. и в
1913 г. Недавний опыт «холодной войны» показал, несмотря на колоссальный
разрушительный потенциал, что Армагеддон не обязательно происходит от противостояния
двух соперничающих военно-политических блоков.
В наибольшей степени дискуссию по этим вопросам спровоцировал умник из колледжа
Магдалины А.Дж.П.Тейлор. Участвовавшие в обсуждениях люди принадлежали к тем
поколениям, для которых история войн была окрашена сильными эмоциями и моральными
соображениями в связи с гибелью миллионов людей, так что понадобился человек без
всякого почтения к этим соображениям, чтобы оспорить общепринятое. Имея в виду
события 1914 года, Тейлор называет поименно тех, кто, как кажется, единолично развязал
войну: «Трое принявших решение, хотя они, конечно, тоже были жертвами обстоятельств,
— это Бертхольд [австрийский министр иностранных дел], Бетман-Гольвег и умерший к
тому времени Шлиффен». Будучи неисправимым германофобом, он не упоминает сэра
Эдуарда Грея
152
.
В другом великолепном эссе о военной логистике (материально-техническом
обеспечении) 1914 г. Тейлор встает на такую крайнюю точку зрения, когда уже само
понятие причинной связи становится избыточным: «Теперь модно искать глубинные
причины великих событий. Но, возможно, война, которая началась в 1914 г., не имела
глубинных причин... В июле 1914 г. дела пошли не так. Единственное надежное объяснение
состоит в том, что все случилось, потому что случилось»
153
.
В другом месте он возвращается к более убедительному мнению, которое толкует
великие исторические катастрофы в терминах рокового сочетания общих и конкретных
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
568
причин. «Глубинные причины», которым другие историки уделяют так много внимания,
составляли главный элемент и предвоенного мирного бытия, и нарушения мира. Без
«конкретных, специфических причин» они бы не вызвали никаких последствий:
Мировой двигатель, 1815-1914 663
«Именно то, что обычно считают причиной войны 1914 г., — секретная дипломатия,
равновесие сил великих держав, громадные континентальные армии — именно это
обеспечило Европе период невиданного дотоле мира... Нет смысла спрашивать: «Отчего
началась война?» Вопрос, скорее, состоит в другом: «Почему те факторы, которые так
долго поддерживали в Европе мир, оказались недостаточными в 1914 г.?»
154
.
Другими словами, чтобы бочка с порохом взорвалась, нужна искра. Без искры порох не
взрывается. Точно так же, если бочка закрыта, то искры не вызовут взрыва.
Для наглядного представления этой точки зрения Тейлор вполне мог обратиться к
случаю с
«Титаником». Но он проводит аналогию не с кораблями, а с автомобилями. Таким
образом он подчеркивает динамический элемент, общий для всех вариантов теории
катастроф, во время которых события, кажется, неудержимо движутся к критической точке:
«Войны похожи на дорожные происшествия: у них есть общая и конкретная причины.
Каждое дорожное происшествие обусловлено, в конечном счете, изобретением двигателя
внутреннего сгорания... Но полиция и суд не принимают во внимание глубинные причины.
Они ищут конкретную причину каждого происшествия — ошибка водителя, превышение
скорости, пьянство, сломанные тормоза, плохая дорога. Так и войны»
155
.
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
569
XI. TENEBRAE. Затмение в Европе, 1914-1945 гг.
Варварство в Европе XX в. настолько мрачно, что могло бы потрясти и самых темных
дикарей. В то время, когда возможности конструктивного развития превзошли всё
известное ранее, европейцы втянулись в череду войн, загубивших больше людей, чем все
прошлые потрясения, взятые вместе. Две мировые войны 1914-1918 и 1939-1945 годов были
особенно разрушительны сверх всякой меры. Они растеклись по всему земному шару, но
эпицентр их находился, без сомнения, в Европе. Больше того, при жизни двух истекавших
кровью поколений две самые густонаселенные европейские страны подпали под такие
чудовищные политические режимы, которые в своей ненависти истребили на десятки
миллионов больше собственного народа, чем войны, в которых они участвовали. Один
редкий голос совести очень рано заметил, что происходит нечто чудовищное:
Чем хуже этот век предшествующих?
Разве Тем, что в чаду печали и тревог
Он к самой черной прикоснулся язве,
Но исцелить ее не мог.
Еще на западе земное солнце светит,
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая дома крестами метит
И кличет воронов, и вороны — летят. (Анна Ахматова.)
2
Будущие историки, конечно, должны пристально взглянуть на три десятилетия от
августа 1914 до мая 1945 гг., на время, когда был сильно помрачен европейский разум.
Ужасы фашистского
и коммунистического тоталитаризма в дополнение к кошмару мировых войн принесли
невиданный урожай смертей, нищеты и деградации. И в поисках того, что наилучшим
образом рассказало бью жизни людей в те годы, конечно, предпочитаешь чему-либо то, что
служит в XX в. напоминанием о смерти: танк, бомбу, канистру с газом, окопы, могилы
неизвестных солдат, лагеря смерти и массовые захоронения.
Мысли об этих ужасах настолько затмевают все жизненно важные достижения эпохи,
что приходишь к некоторым общим выводам. Среди всех этих ужасов европейцы
отказались от своего положение мирового лидера: закат Европы совершился из-за
европейского безрассудства. В 1914 г. сила и престиж Европы были безусловными: какую
бы область ни взять — европейцы повсюду были впереди: наука, культура, экономика,
мода. Благодаря созданным ими колониальным империям и торговым компаниям
европейцы правили всем миром. К 1945 г. почти все это было утрачено: европейцы
слишком долго сражались друг с другом — до полного истощения. Непомерно сократилась
политическая власть европейцев; свое военное и экономическое первенство Европа отдала
другим. Европа уже не была в состоянии поддерживать и свое господство в колониях.
Европейская культура потеряла свою убедительность; престиж европейцев, их моральные
устои — все испарилось. За одним единственным исключением каждое европейское
государство, которое вступило в конфликт 1914 года, было обречено пережить военное
поражение и политическое уничтожение к 1945 году. Единственная страна, избежавшая
полного
Затмение в Европе, 1914-1945 665
уничтожения, смогла выжить, только отказавшись от своей политической и финансовой
независимости. Когда осела пыль войны, на руинах Европы царили две неевропейские
державы: США и СССР, причем в начале их вообще не было среди действующих лиц.
Что касается морали, то следует особенно отметить разительный контраст между
материальными достижениями европейской цивилизации и ужасной деградацией
политических и интеллек-
туальных ценностей. Милитаризм, фашизм и коммунизм находили своих приверженцев
не только в поддающихся манипуляциям массах угнетенных народов, но среди самой
образованной элиты Европы, в самых демократических странах. Благородные идеалы
исказились настолько, что множество умных мужчин и женщин сражались за то, «чтобы
покончить с войной», присоединялись к "крестовым походам" фашистов ради «спасения
европейской цивилизации», борьбой за
Карта 24
Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru
Дэвис, Н. История Европы — М.: ACT: Транзиткнига, 2005. — 943 с.
570
666 TENEBRAE
коммунизм и прогресс пытались оправдать массовые убийства. Когда в 1941 г. настал
решающий момент, союзники в борьбе за свободу и демократию не сомневаясь завербовали
одного преступника для того, чтобы он уничтожил другого.
Что касается историографии, то не следует забывать, что все эти ужасы в Европе
вызывают воспоминания у живых еще людей; вот почему память о них субъективна и
политически не беспристрастна, потому убеждения преобладают над массовыми отчетами
или изложениями. Победители склонны переписывать истории всех великих войн, при этом
они преувеличивают преступления и ошибки побежденных, а свои — преуменьшают.
Такова человеческая натура. В обеих мировых войнах победу одержали похожие коалиции,
в которых главное место занимали западные страны и в которые входил их стратегический
восточный союзник; так что обычно мы имеем дело с этой версией событий, причем она
остается господствующей и в послевоенном образовании, и в средствах массовой
информации, и в книгах по истории. Эта интерпретация исторических событий,
предложенная союзниками, впервые оформилась после 1918 г., когда представители
побежденных держав вынуждены были признать свою исключительную ответственность за
войну. Эта версия окончательно была "зацементирована" после 1945 г., когда союзнический
трибунал рассматривал исключительно преступления врага. Политически исключалась
любая попытка судить и союзные державы по тем же меркам и стандартам. Официальные
военные музеи от Ламбета (Лондон) до Москвы и Вашингтона предъявляют однобокую
картину преступлений и героизма. Захваченные архивы побежденных были доступны во
всех их устрашающих подробностях; главные архивы победившей стороны оставались за
семью печатями. Оказалось, что и 50 лет спустя все еще было слишком рано для создания
справедливой и объективной картины трагического недалекого прошлого.
Что же касается интерпретации фактов, то много лет прошло, прежде чем некоторые
историки начали называть происшедшее единой европейской гражданской войной. Люди,
пережившие две мировые войны, часто удивлялись непоследовательности: считалось, что
война солдат 1914-1918 гг. решительно отличалась от войны народов 1939-
1945 гг. Всякий, вовлеченный в битву коммунизма с фашизмом, поневоле представлял
себе эти два движения как прямо противоположные. Теперь, находясь в преимущественном
положении, когда можно оценивать прошлое в перспективе, мы все с большей ясностью
видим, что последовавшие одна за другой войны были частью одного динамического
процесса: две мировые войны — всего лишь акты одной драмы. Больше того, главные
проблемы Второй мировой явились на свет потому, что не были решены проблемы Первой.
Вступив в военный конфликт в 1914 г., европейские государства высвободили страшные